28 глава. СРЕДА – НАЧАЛО. СОНЦЕ, АША, РЫБА, ОПЕР И ДРУГИЕ.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ РЫБА – ПАВЕЛ – НАСТЯ – ДРУГИЕ

После отъезда Аннет новая помощница немедленно напилась, отпраздновав таким образом первый день «свободы»: при блондинке она вряд ли могла себе этого позволить. Павел, ездивший в Первомайский за пустяковой запчастью для «Кэнона» – в Щанске такой не нашлось! – застал её сидящей в большом кресле в большой комнате их люкса, причём с ногами, раскинутыми на подлокотники. Катька, по случаю удушающей жары, была без трусиков, выбритая промежность призывно сверкала, придавая позе порнографический колорит. На ковре валялась пустая бутылка из-под шампанского, вторая, початая, стояла на столе, а Рыба пила крепкий испанский ром из горлышка. С балкона несло куревом: видно, курить она ходила туда, и курила нещадно.

– Чё без стука-то вваливаесся? – пьяно и грубо спросила она, когда Павел вошёл. – Я, мож, мастурбирую здесь… тихо, сама с собою…

– Чем? – хмыкнул мужчина. – Бутылкой?

– А чё, я как-то пробовала… Извращенец один просил. Павлик… а ты эта, сам по ногам прикалываешься? – Рыба икнула. – Ну, там лизать-нюхать?

– Тебе зачем?!

– Могу дать! Бесплатно!

– Иди ты!

Он положил аппарат в запирающийся кофр, стал искать ноутбук. Оставаться в номере с пьяной проституткой не хотелось, выгонять её, как он догадывался, будет делом шумным и хлопотным. Пусть свои бабки, полученный накануне от Аннет аванс, пропивает.

– Куда ноут дела?

– Ой, мля-а-а… Хер знает. В ванне, мож.

– Дура! Ты его в ванную таскала?

– Я те говорю: расслабилась. Под порнушку…

– Б**дь! – не выдержал мужчина. – Ты сядь нормально уже, а?

– Не могу! – призналась Катька-Рыба. – Жарко… письку вентилирую.

Чертыхаясь, Павел прошёл в ванную, где, и правда, обнаружил основной рабочий ноутбук под грязным Катькиным бельём. Брезгливо протёр мокрой тряпкой, вышел. Девушка, не покидая кресла и не меняя развратной позы, попросила:

– Па-а-влик! Дёрни за палец.

– Что?! – не понял он.

Рыба выставила вверх руку с отведённым в сторону большим пальцем.

– За палец дёрни, говорю!

Ещё не понимая сути этой странной просьбы – мало ли, может это как по спине похлопать, чтобы человек прокашлялся! – Павел взял этот холодный острый палец и дёрнул. Катька пошевелилась в кресле и тотчас издала звук, который ни с чем нельзя спутать. И заржала не менее оглушительно. Номер-люкс наполнил удушливый запах газов из кишечника.

Павел просто онемел. А Рыба довольно пояснила:

– Это у нас с Алиской игра такая любимая… ну, с этой, ты её не знаешь.

– Да ты совсем идиотка! – рявкнул мужчина. – И игры твои идиотские!

– Игры как игры… – заплетающимся языком ответила Рыба. – Нам с девками нравится. Да паш-шёл ты! Я буду ром пить.

В надежде, что она налакается своего рома и просто уснёт, а он потом перетащит её в угол, на ковёр, сунув под голову какие-нибудь тряпки, Павел ушёл с ноутбуком в бар «Витязя», где и просидел за кофе и парой рюмок коньяку почти до самой темноты. Когда же через три часа вернулся в номер, то понял, что совершил роковую ошибку. И до этого духота заливала номер, кондиционер не помогал, а тут ещё и воняло так, будто кто-то безостановочно дёргал за Катькин палец…

Прошёл в комнату, включил свет и ужаснулся. Всё спиртное было выпито, плюс содержимое мини-бара, Рыба храпела на кушетке, до подбородка прикрывшись белым купальным халатом, а в двух углах номера темнели кучки чего-то… в общем, того, что приличные люди предпочитают смывать в унитаз.

Шлепками по щекам Павел Рыбу разбудил. Зашипел, не решаясь кричать громко:

– Сука! Ты зачем тут насрала?

– А-а… – даже пощёчины не смогли её полностью вырвать их пьяного сна. – А эта-а-я… я в туалет  шла… хер знает, темно… забудилася…

– Тьфу!

Она снова отрубилась, а Павлу пришлось эту ночь спать в машине. Ночевать в номере было невозможно. Так закончился у обитаталей номера-люкс тяжёлый день – понедельник.

Рано утром он, злой и невыспавшийся, тумаками и пинками поднял хныкающую Рыбу – естественно, совсем ничего не помнившую. Кое-как заставил убрать оставленное и вымыть. С запахом пришлось справляться одному кондиционеру… Ликвидировав этот кошмар, Павел Рыбу выгнал.

Павда, она всё равно выполняла определённые функциональные обязанности, и поэтому пришлось дать ей лист с фамилиями, где Аннет галочками отметила потенциальных кандидаток на повторный сет, и приказать:

– Прозвони всех… Найди одну-две, сделай с ними “повторник”. По грязи и сама знаешь. Оператора возьми из молодых, там телефоны.

– Лана, поняла… – проворчала девушка, застёгивая непослушными пальцами ремешки новых босоножек на каблуках. – Найду тебе пару шлюшек…

– Что? – Павлу показалось, он ослышался. – Эй, а ты сама-то, кто?

Рыба нетвёрдо, но горделиво качнула головой.

– Я?! Я, бля… Я эта. Я – профессионалка. А не эти… кароч, пошла я.

Опровергать её странную логику было невозможно. Катька ушла. И была это среда, тот самый день, когда Аша познакомилась с самыми чудесными людьми из тех, которых она когда-либо встречала.

---

Яблоки и бананы – питание прекрасное, однако совсем не для Сибири, хоть и жарким сибирским летом. Уже к восьми вечера девушке захотелось есть, и голод был ещё злее, разбуженный вкусом фруктов в обед. Дочистила последнюю картошку, выбрала из бабкиной банки последние огурцы. Съела это с банкой морской капусты. А дальше? А завтра, а послезавтра?!

И как раз в этот момент позвонили. Аша с неприятным изумлением прочитала в экранчике: «АННЕТ», как она тогда и записала. Но вот голос в телефоне послышался совсем не тот, который она уже знала.

– Привет. Это Настя?

– Да… а вы кто?

– Меня Катюха зовут. Я от Аннет, – наглый, с хрипотцой, быстрый, базарный голос. – Короче, бабки нужны?

– Нужны…

– Сниматься будешь ещё?

– Только не по кнопкам! – взвилась девушка. – И вообще без извращений, я не буду ноги уродовать!

Ей показалось: трубка завибрировала от издевательского смеха.

– Ой, ладно те… Никто не просит. Кароч, всё как в первый раз, стандарт.

– Ну. И куда, когда?

– Завтра в десять… Дом за «Золотым Берегом», на Бульваре Молодёжи. Найдёшь?

– Да.

– Ну, подгребай.

…Вечером Настя не могла заснуть. Ворочалась, ворочалась, потом встала. Достала из шкафа на кухне заначенную, недокуренную пачку сигарет и, как была, в футболке на голое тело – длинной, как ночнушка, вышла на балкон. Села там на ящик для картошки, пригорюнилась. Ночной Щанск лежал в мертвенной тишине, только красно, зло светил красный огонь на высокой трубе Опытного да несколько таких же – на телевышке.

Ей совсем не хотелось сниматься. Прав Дмитрий: гуляя босиком по приказу, да ещё по таким местам, которые предлагают, да ещё всё время показывая неизвестно кому чёрные подошвы – никакого удовольствия не испытываешь. Мерзкая и даже глупая, если так вдуматься, работа; понятно, что удовлетворение чьих-то нездоровых прихотей… Нездоровых, потому, что эти люди сами могли бы вон, как Дима, разуться и пойти со своей девушкой по городу. И она бы тоже, наверняка, примеру последовала. А они этого не делают. Им «фоточки» нужны. И каждый раз новые!

Но и деньги… Без денег – никак. Это обстоятельство вот уже не первый год держало Настю за горло. Как говорится, жить захочешь – и не так раскорячишься. И все эти благие намерения, все эти разговоры сладенькие, сочувствие – всё это лабуда; поэтому и друзей-подруг у Аши было крайне мало, а те, что были, всё понимали. Без лишних вопросов. Как вон Тамара, сама лиха хлебнувшая полным черпачком.

Она выкурила две сигареты, до жжения в горле. Не замёрзла, нет -ночь дышала жарким дневным перегаром, но сон так и не пришёл. Настя заснула только к утру. А утром был вторник, и девушка совершенно не представляла себе, что этот вторник ей принесёт.

Перед  домом Настя ждала неизвестную «Катюху» полчаса. Та позвонила:

– Съёмщик наш запаздывает. Поднимайся ко мне давай… – назвала квартиру.

Уже первое впечатление от лохматой, неприбранной хозяйки квартиры не радовало. Судя по всему, проснувшись, она первым делом взялась за сигарету и педикюр. Теперь её плоские ногти на длинных, развитых ступнях блестели голубым лаком, а лицо отсвечивало мятой подушкой. При этом на девушке, чуть младше Аши, красовался фиолетовый купальный халат с золотыми драконами, парадный, но с пятнами на воротнике…

– Проходи! – распорядилась Катька.

Стол загромождён чашками с иссохшими пакетиками чая, надорванными упаковками печенья. Стоит закопчённая сковорода с яичницей, хлеб зачерствевший. Пустая бутылка от «Мартини» и такая же пустая – от дорогого армянского коньяка «Ной». Старый вентилятор с комками пыли на решётке натужно жужжит, разгоняя тяжеловатый запах от перегара, от пепельницы с окурками тонких сигарет, но явно с этой задачей плохо справляется… Хозяйка плюхнулась в старое продавленное кресло, босой ногой вытащила из под стола табуретку, пихнула Насте: «Садись!» Сама же начала подравнивать ногти, на которых лаку уже было примерно дня четыре.

Аше даже чая не предложили.

И тут в уборной с водопадным рёвом слилась вода, дверь скрипнула, отворилась, выпуская низенькую, пухлую брюнетку. Аша про себя ахнула: на той не было ничего, кроме  полотенца на плечах, а руки, ноги до от ступней колен и низ живота были покрыты густым начёсом; на ногах он образовывал серую шёрстку, между ними – клубился патлами.

– Чё с утра пораньше? Чё разбудила-то? – недовольно спросила эта девка. – Драссьте…

– Хватит дрыхнуть! – Катька прикрикнула на неё. – Дела у меня. Жри садись и давай, проваливай.

Та прошла в кухню, шлёпая по полу короткими и тоже волосатыми утиными ступнями. Перегнулась к столу между Ашей и хозяйкой, брезгливо сдвинула крышку со сковороды.

– Она чё, третий день стоит уже, эта яишница? Я ж её делала…

– Не хочешь – не жри. Чай согрей! – огрызнулась Катька.

Волосатая хмыкнула. Остановилась рядом к Катькой и игриво пихнула её голым бедром:

– А может… подрыгаемся? Пока всё равно время есть…

– Да ну тя нах. Дрыгались вчера, у меня всё болит от твоих секс-игрушек…

– Да чё, прикольно, а я кайф словила… два раза. Когда ты мне…

– Ба-а-лин! Отсекися! Ты не видишь, у меня дело! Человек ждёт!

Страшная догадка упала в душу Насти-Аши, и она даже вздрогнула. Похоже, эти две девки не просто дружат… Но чтобы так, открыто, так бесстыдно, при посторонней… Она не успела додумать. Волосатая, азартно притопывая по доскам пола какими-то короткопалыми, как недоразвитыми ступнями, схватила Катьку за руку с пилочкой:

– Дай за палец дёрну!

– На!

Та оттопырила мизинец, и Катька совершила невероятное. Она громко пукнула! Да, так вот просто. Волосатая залилась счастливым смехом и  исчезла в проёме дверей, ведущих в комнату.

Аша вскочила с табуретки.

– Вы знаете… я на улице подожду! – только и выпалила она.

Вслед ей хозяйка равнодушно заметила:

– Ну, иди, жарься там, если дура такая… Токо свалить не вздумай!

Аша вышла на улицу, и даже воздух, пропитанный жарой, бензиновым и потным духом, – этот воздух, растёкшийся киселём над Щанском, показался ей просто-таки свежим озоном. Дом новой знакомой смотрел подъездами на универмаг «Золотой берег» на первом этаже многоэтажки; между ним и универмагом простиралось скопище частных гаражей – унылых металлических коробок, крашенных в разные цвета, но столь основательно проржавевших, что они сейчас напоминали полотна ранних импрессионистов, особенно издали. Вокруг этого ржавого городка понаставили детских качелей, песочниц и городушек для выхлопывания ковров. Понятно, что дети в меньшей степени интересовались этим, а предпочитали гонять по гремящим гаражным крышам, рисовать замысловатые граффити на железе, начисто закрывая надписи «УБРАТЬ ДО…», да находить в этих кущах разный металлический хлам, радостно вытаскивая его на свет Божий. Сейчас, например, юные следопыты раздобыли в гаражах неработающий электромотор, торжественно вытащили в ближайшую песочницу и начали было дербанить – но их кто-то спугнул. В итоге девушка устроилась рядом с этом электромотором, поблёскивающим металлом внутренностей, на краешке песочницы, в углу которой стыдливо притаились собачьи экскременты, положила голову на руки и стала ждать.

Ничего особенного не происходило. Опасливые дуновения ветерка, задавленного жарой, не могли даже разворошить забитые под завязку урны: так, фантики из них вырывали да окурки рядом перекатывали по пыли. И прохожих в этом углу двора не примечалось; да и каких прохожих – утренний пик прошёл, дети в школе или детсаду, взрослые на работе.

Со стороны Педколледжа, из-за угла здания, появилась девушка. Высокая, рослая, со спортивной фигурой и разбросанными по широким плечам, не особо причёсанными смоляными волосами. Аша впилась в неё взглядом: она первый раз видела такую же, как она сама! Эта высокая шла босиком, держа в руках за стоптанные задники очень древние кроссовки; шла, загребая пыль большими, грубоватыми ступнями.

На Ашу она даже не посмотрела.

Скрылась в подъезде, уверенно набрав код. Спустя некоторое время там, в доме, у кого-то что-то шумно разбилось и кто-то взвизгнул, как раненый заяц. Где это, за каким окном, забранным плотным тюлем, было непонятно.

Ещё минут через десять из того же подъезда вышла та, партнёрша новой работодательницы Аши. Уже в босоножках, с массивными тёмными очками на лице, в короткой юбке – до самых полных ляжек. Пошла прямо через гаражи; видимо, знала тут лазейки. Остановилась рядом с Ашей, фыркнула:

– Чё, в первый раз?

– Нет! – немногословно ответила девушка.

– А-а… – протянула та. – Ничё, привыкнешь. Это тебе не ноги раздвигать через два на третий.

Настя хотела было спросить: а что, её собеседнице выпала такая интересная работа, но уткнулась глазами в пальцы её ступней, выглядывающие их босоножек. Хотя икры девушки стали более-менее гладкими, наскоро выбритыми, на конечной фаланге большого пальца вились три жёстких чёрных волоса…

Характерная деталь!

– Ты шоколадку купи… – вдруг посоветовала эта волосатая. – Она, если растает, как говно. На фотке, типа, реально получается.

Аша открыла рот. Надо же, какие тонкости профессии! И даже не нашлась, что ответить, а девица, ухмыльнувшись, продолжила путь. Её тугие, надутые, как воздушные шары, ягодицы рельефно двигались под кожаной мини-юбочкой.

Аша не смотрела на часы, но прошло ещё минут пять, и у подъезда нарисовался парень. Стоял он метрах в двадцати, так что рассмотреть его девушка могла. Не любила она таких. Лицо длинное, вытянутое, словно сначала смятое, засунутое в бутыль, а потом вытащенное через её узкое горло. Прыщи, мучившие их обладателя, похоже, с самого нежного детства. Вялые мокрые губы – не любила девушка таких безвольных, расквашенных ртов. И волосы, собранные на затылке в шишечку. Тоже мне, самурай хренов, или Лао-Цзы, или кто там?!

Парень в ковбойке и джинсах бродил, пинал кроссовками всякий мусор – кого-то ждал. И вот из дверей появилась та самая девка, Катька.

В такой же кожаной, как и на подруге, мини-юбке, явно с одного рыночного лотка, в почти невесомом топике и босоножках на огромных каблуках. Косметики на её лицо было наложено с большим избытком, тушь с ресниц, кажется, даже осыпалась… Под мышкой сжимала фотоаппарат и какую-то железную приладу. Сунула это парню:

– На! Этим работать будешь… Пломбы смотри не сорви.

– В курсе.

– А где эта, которая… А, вон.

Аша уже шла навстречу. Катька состроила такую же ухмылку, как и волосатая:

– Нормалёк! Лапы уже грязные, но надо погрязнее сделать.

Аша не удивлялась. Всё, как в тот раз. «Чёрные пятки».

– Пойдём в парк! – решила Катька. – Там измажешься, как следует.

 

…Ничего нового не было в этом, втором вхождении девушки в тему. Точно так же, как и Павел, этот безымянный фотограф – он не представится, Аша про себя назвала его прыщ! – гонял её по всем местам, где можно было бы найти хотя бы намёк на грязь. Да вот беда: высохла вся грязь в Щанске. Солнце превратило даже глубокие промоины в карстовые ущелья; на их дне оказывалась спёкшаяся в кокс глина, нещадно царапавшая босые подошвы. И к тому же ничего, кроме серой пыли, не оставлявшая на них. Катька сквозь зубы материлась; фотограф-Прыщ молчал.

Он вообще мало говорил, разве что «Туда!», «Сюда!», налево да направо. Если Павел как-то выбирал ракурсы, то этот свою вилку-держалку для камеры тащил, как  крепостной крестьянин – барскую соху. Так, приличия ради…

Там, где на окраине Центрального парка стоял монумент героям Великой Отечественной – маленький, нелепый, засиженный птицами, Катька нашла выход. То ли с РЭУ, то ли с верхней подстанции сбрасывали как раз техническую воду. Она отвратительно воняла сероводородом, но работодательницу это не смутило. Сунув в угол жёсткого рта сигарету, приказала:

– Лезь давай!

– Туда?!

– Не, мля, на дерево! Чё такая непонятливая-то, каз-за?

Не то чтобы Аша привыкла к унижениям. Но за все эти годы без отца на ней наросла толстенная невидимая кожа, как броня, гасящая весь этот весь негатив. Когда отец погиб, мать сорвало с катушек; Аша тогда тоже была оглушена этим обстоятельством, и сил сопротивляться у неё не было. Тогда у неё от стресса пропал аппетит; мать психовала. Один раз Аша не захотела есть слипшиеся, переваренные, воняющие куриной фермой магазинные пельмени. И мать вывернула тарелку в вырез её футболки. Противное, чуть тёплое, скользкое варево, повисшее на её груди, Аша прекрасно помнила до сих пор. А за двойки мать ставила её в «позу Христа», как она говорила, – и при малейшем отклонении от положения с раздвинутыми ногами и раскинутыми руками хлестала пояском своего плаща по чему попало, как приходилось.

Поэтому сейчас Аше было хотя и не всё равно, но как-то, в общем, фиолетово. Закатала повыше штанины джинсов и полезла по откосу в грязную речку.

Пока она там бултыхалась – Прыщ не стал пачкаться, а сел на откос и, выдвигая объектив, стал ловить её на дальних планах – пока она мазалась в грязи, к Катьке подошёл интеллигентного вида мужчина, в очках и панаме. Поинтересовался:

– Девушки, вы что, купаться решили?! Там же отходы… Вы что ж делаете?

Катька, мигом оценившая потенциальную опасность этого панамистого очкарика (а её не было, по её мнению), выдала сложную матерную тираду, пообещала заполнить панаму очкастого хренами и отправить его малой скоростью до Москвы. Мужчина, краснея, ретировался.

Аша вылезла. Ноги её были покрыты маслянистой грязевой плёнкой, которая высыхала и пощипывала кожу на щиколотках. Катька выбросила окурок:

– Нормально… пойдём дальше!

«Дальше» было по короткому отрезку Танковой, на военсклады. Катька явно знала дорогу сюда, шла уверенно, огибая ямины и кучи битого кирпича. Часть этих уродливых сооружений разобрали ещё в начале нулевых, и только массивные ворота, точнее, одна их створка, с почти неразличимой красной звездой, торчала посреди пустыря. Катька что-то искала. И наконец нашла. Кирпичная стена полуобрушенного павильона. Приказала:

– Иди к стене и топчися там…

Уже подходя, Аша ощутила характерный запах. А чуть позже увидела белую россыпь фаянса. Когда-то, видимо, стоял тут туалет для солдатиков, его сломали, но окрестные жители, нимало не переживая, справляли нужду прямо на забор, удобно скрытый кустами. Девушка остановилась в сомнении:

– Блин… Ну что, прямо туда? Чё за ерунда такая?!

Раскрашенная моментально ощерилась. Скривила рот, выпалила:

– Слышь, ты, умная… Будешь базарить, я тя на хер прям щас пошлю! И без денег! Делай, что сказано, тебе бабки платят!

Что ж, это хотя бы не босыми ногами на кнопки. Ощущая, как почавкивает под голыми ступнями, Аша встала туда, куда сказали. Увы, палящее солнце не успело высушить свежий след…

---

Так и прошли законные два часа. Катька приняла камеру с железякой у Прыща, села на спиленный, но не вывезенный кругляш толстой сосны, начала отсчитывать деньги, шевеля губами, бормоча; по её движениям, по этому бормотанию Ага поняла: это занятие Катьке совсем не нравится. Расставаться даже с частью толстой пачки купюр было для неё мучительно.

Сунула деньги.

Бросила Прыщу:

– Щас тачку закажу, в «Магну» поедем. Там ещё одна…

И, разувшись, высоко задирая босую ногу, стала гигиеническими салфетками протирать ступни, тоже изрядно вкусившие пыли.

Делая это, расслабленно осведомилась:

– Ты чё, второй раз… Те чё, нравится?

– Нет.

– А, ну так ясен хер. А это работа у вас такая… по говну ходить. Так что не рыпайся.

– А твоя какая работа? – вырвалось у девушки.

Катька вытянула ногу. Пошевелила красивыми длинными пальцами, любуясь переливом дорогого лака.

– Моя работа – вам платить. Я – менеджер, усекла?! Это вы, дуры, за копейки давитесь. А у меня, слышь, должность… ответственная, на хер. Ты это запомни, на следующий раз…

Насте захотелось смачно плюнуть на эту чистую, обтёртую салфеткой, ступню. На этот голубой, играющий бликами лак…

– Да пошла ты… – только и сказала девушка, разворачиваясь спиной.

Она точно знала, что “следующего раза” не будет. Гори они огнём, эти восемь с хвостиком тысяч.

И, когда выбралась к корпусу Педучилища, и глянула на время на экранчике телефона, ахнула: почти час! А в это время, как ей сказала Мириам, у городской администрации, на Большой Ивановской, какой-то флеш-моб, и Насте надо там быть…

Забыв о том, по чему сегодня прошагали её босые ноги, девушка бросилась туда.

---

ЛИНИЯ СОНЦЕ – ДРУГИЕ

Щанскую филармонию строили, как противоатомный бункер. По крайней мере, наверняка возможность ракетного удара НАТО по городку между Новосибирском и Омском предусматривали. Иначе бы не нагородили такого количества подземных помещений и на такой глубине. Там обитали сантехники, слесари, ремонтники и ещё истопник; в летнее время он же работал и дворником, на вторую ставку. Сонце искала именно его, и добрая билетёрша не стала ничего ей говорить – ни про босые ноги, ни про неуместный интерес. Просто показала пальчиком:

– А вот там дверь. И по лестнице вниз, вниз… Пока не устанешь. А там сама найдёшь.

Сколько было ступенек на этой бетонной узкой лестнице, девушка не считала. Только чувствовала, как подошвы тревожат пыль, не выметаемую тут годами.

…Мать после того разговора на ступеньках бассейна «Нептун», под шелестящий шорох затихающего дождя, под булькание ручьёв, убегающих в сточные решётки, сломалась. Она, правда, бодрилась: на выходных одна, без Сонца, сходила босиком в «Магну». В простенькой коричневой юбке и кофточке. Придя, выгружая пакеты на стол, похвасталась.

– Кассирша такая, выпучилась на меня, смотрит. И ничего не дает, как заело у неё. Я ей: женщина, вы пробивать будете? А она руками машет: менеджера зовёт.

– И что, пришёл? – с набитым ртом спросила девушка, уплетая макароны по-флотски.

– Пришёл. Худющий такой. На меня: вы почему в таком виде? Я ему: в каком? В босом, дескать! Мы таких не обслуживаем.

– И ты что?

– А я давай им выгружать всё, что понакупила. Прям на кассу. Пакеты, кульки. Вот, говорю, нате, возврат делайте, и мне письменно – почему вы меня отказались обслуживать… А мука, видишь, пакет порванный, да? Она сыпется кассирше на руки, на ленту. Она как заверещит: я сейчас пробью! Только перестаньте!

Они обе довольно рассмеялись.

Но всё-таки что-то в матери изменилось. Уже два раза Сонце находила в мусорке «четушки» из-под водки. А в понедельник, придя из поликлиники, застала мать с рюмкой на столе. Женщина, поняв всё по укоряющему взгляду дочери, вздохнула.

– Да. Прости. Больше не буду… расклеилась.

– Мам! – утешила Сонце. – Ну, хватит себя казнить! Ну, бывает же такое в жизни… не сошлись характерами не сошлись!

Мать посмотрела на неё изучающе-удивлённо.

– Не сошлись? Это я не сошлась. Дура была. Мне ж хотелось тебя во всё лучшее одеть-обуть… А репетитора по английскому, помнишь, нанимали?! А он… сделает концерт, приходит – в кармане шиш. Туда-сюда, я друзьям занял, Петьке-Вовке. А помнишь, он тебе писающую куклу купил?!

– Не помню…

– О! Такая дура здоровая, размером с пылесос. Пищит и ссытся. Как настоящая. Семь тысяч угробил… Я ему говорю: ты чё, придурок?! Ты с ума спрыгнул?! Дома жрать нечего, кроме гречки, а ты это уродство купил ребёнку!

– Мам… – Сонце обняла мать, наверное, первый или второй раз за эти годы. – Ну, прекрати… Мало ли что было!

Сейчас она шла к тому самому человеку, который в далёком прошлом купил ей неимоверно модную писающую куклу.

Внизу, в длинном, скудно освещённом коридоре, она услышала звуки саксофона. Лиричная мелодия лилась из какого-то бетонного закутка; ей было тесно в этом каземате, она рвалась наружу, но билась о стены и перекрытия, металась в коридоре – и умирала, наверняка не слышимая даже в фойе филармонии. Не понимая почему, девушка пошла на этот звук.

В зале, который и был, вероятно, самой котельной – со змеящимися по стенам трубами, обмотанными неряшливой изоляцией; с устрашающего вида круглыми вентилями, с поблёскивающей медью всякого рода переходников и краников, на старом стуле сидел бородатый мужчина в замаранном извёсткой оранжевом комбинезоне и грязной футболке. Тощий. Рыжебородый. С такой же буйной, растрёпанной шевелюрой.

И вдохновенно дул в золотой саксофон.

Сонце остановилась, завороженная. Хорошо у него получалось, великолепно получалось. Девушка вряд ли могла описать ощущения от музыки саксофона, но там смешивалось всё – и нечто божественное, как от литургии; и щемящая, по капельке выедающая душу, грусть; и ветерок, треплющий волосы; и необыкновенная, почти осязаемая теплота – такая, что хочется подойти и обнять…

Он играл ещё минут пять-семь, и всё это время Сонце стояла, прислонившись к дверному проёму. А, когда он, этот рыжий, закончил и поднял на неё странно бесцветные, словно напрочь выплаканные глаза, девушка сиплым голосом – от спазма, перехватившего горло, произнесла:

– Здравствуй, пап…

---

Эти часы, в котельной под филармонией, летели для Сонца с космической скоростью – она не ощущала времени. Она пила его крепчайший чай, заваренный прямо в кружке и процеженный через ситечко; она откусывала пересохшее, крошащееся овсяное печенье и слушала. Голос у отца был глуховатый и бормочущий. Она не помнила даже его звуков.

– …пять лет тебе было тогда… – говорил отец. – Ну, да, двухтысячный. Президент по телевизору в Новый год что-то нам такое говорит, а ты выходишь из спальни: я описалась! Я только через неделю узнал, что у нас в стране изменения. Пропустил момент. Ну, а в феврале меня посадили уже.

Конечно, ей хотелось узнать – за что? За что пять лет отец провёл в колонии-поселении – вот и вычеркнут был матерью тогда из всех хроник да списков. Вместе с фото из семейного альбома.

– …да мы нашего директора концертного припугнуть решили. Он нам деньги зажимал. Воровал, бродяга… Увезли его из города.

– Похитили?

– Ну, получается, что так. В дом нашего барабанщика, в Тарышту. Ну, сидели, там с ним, выпивали…

– Вы его били?

– Да Бог с тобой! Он сердечник был, какое тут битьё… уговаривали. У всех же семьи. Ну, правда, наручниками к кровати пристегнули, это барабанщик и предложил, для смеха.

– Да уж, попугали…

– Да, глупо всё вышло… А он наобещал с три короба, потом сбежал. Поймал машину и прямиком в Щанск, в прокуратуру. Грязный, ещё порезался, когда через окно лез, кровь… Наручник болтается. Ну, вот нам по статье 126-й, за «похищение человека», – срок. Ты набрось-ка вот куртку мою, тут бетон, холодно!

– Да не надо, пап!

Но он набросил. Так и сидела. Она не спрашивала, как он там, в колонии, перебивался. Уже знала – письма мать жгла. Не читая. А потом вообще вместо ящика газетного завела абонентский на почте, который сама и вскрывала.

– …ты смешная была. Слова коверкала. Бегемотик у тебя был «гомотик», библиотека – «бляблиотекой». Мать тебя на утренник повела, я Дедом Морозом был… а ты у ёлки такое и выдала. Заведующая нас тогда отчитывала.

Воспоминания возвращались и ложились на своё место в памяти, как когда-то вырванные из стен кирпичи. И от этого кладка становилась тяжелее, давила на душу.

– Ты маму любил?

– Конечно. Но она… то есть я… я думал, для меня музыка главное… а она про деньги. Не понимали мы немного друг друга… как тебе объяснить…

– Не надо. Понятно.

Она уже готова была вынуть, вытащить эту боль из сердца, как занозу; но то ли щипчиков не было подходящих, то ли заноза сидела слишком глубоко. Сонце смотрела на саксофон. Свет от лампочки плавал по  золочёному металлу пятнами топлёного масла.

Он поймал её взгляд. Бесцветные – или выцветшие? – глаза прищурились:

– Это я… это я не украл, не думай. Он старый был, испорченный. Мне его директор отдал, я починил.

Сонце поёжилась. Отец работает истопником и дворником. Рядом с ней все эти годы. Она даже не спросила почему… Да потому! Железная воля матери: никаких контактов. Он покорился. И состарился, как видно, увял.

Она спросила, не глядя в глаза, – на инструмент смотрела.

– Пап, ты пьёшь?

– Немного…

– Прекращай.

Девушка встала. Да, всё, что нужно, она узнала. Да и то, что не хотела бы узнавать, но… Из песни слова не выкинешь. Он следил за за ней, жалко – как собака, получившая пинка и надеющаяся на милость хозяина. Спросил тихо, комкая в губах слова:

– А ты… как ты… ну, как у тебя?

– В колледже учусь. Вроде хорошо.

Мать ей призналась: иногда, в виде милости с барского стола, она ему говорила, что и как. Видимо, чтобы он не лез сам, не пытался её найти. Господи, сколько раз она видела эти фигуры, чистившие снег или метущие двор! И ей в голову не приходило, что одна из них – это её человек. Её отец.

– Ты… – он сглотнул. – Ты… так ходишь… в смысле летом?

– Да, пап… – проговорила девушка уже с полной уверенностью. – Вот так и хожу. А ты… Ты…

И она не смогла это донести, не расплескав; по дороге к дверям, прочь отсюда, из этой котельной, вырвалось:

– …ты приходи! Мама не против.

И выскочила, вынырнула, попёрла вверх по лестнице, запинаясь о ступени.

Только на входе в филармонию пришла в себя. Потащила из кармана телефон. Два не прочитанных сообщения.

От  Шакти, той самой черноволосой девушки, с которой они рисовали плакаты в библиотеке:

«ЮЛЯ!!!! ВСЁ! НАЧИНАЕТСЯ. ПРИХОДИ!!!».

«ЮЛЯ, МЫ ТЕБЯ ЖДЁМ!».

Был вторник, и то место, где её ждали, было в двух шагах.

---

ЛИНИЯ КОЛЬКОЛЬЦЕВ – КАНАЕВ – ДРУГИЕ

Валю Канаева, опера, Колокольцев вытащил из Кабаклинского ОВД, где тому надоело «гопоту и старух с семечками» гонять. Всего на пять лет младше старшего опера, высокий, с седой от рождения прядкой на левом виске, Канаев показался грамотным сотрудником. За два месяца в отделе Колокольцева он раскрыл пару знаковых дел, не зарывался, не косячил…

Все выходные выдались трудными. В воскресенье брали банду карманников, ходившую под круглихинскими; взяли пятерых, но их надо было грамотно «колоть». А это оказался процесс трудоёмкий, муторный; Колокольцев и Канаев работали, сменяя друг друга. А в понедельник пришла новая директива: с военскладов сбежал солдатик с автоматом и двумя рожками патронов. То ли от безделья, то ли от пьянства, но захотелось ему свободы; всех подняли на уши. Шерстили все «гостевые хаты», переговорили с авторитетами – им тоже такой кипеш не был нужен; на исходе вторых суток изматывающих поисков обнаружили солдатика мирно спящим в обнимку с недопитой бутылкой самогона на Синюшиной горе, в старой зерносушилке.

Сейчас Колокольцев хотел только одного: отоспаться. Да и дело одно завершить надо было.

Канаев, сидя на диванчике в кабинете, предложил:

– Степан Иваныч, может, по пивку?

– Не… – опер доставал из ящика стола нечто цилиндрическое и длинное, в пакете. – Мне тут к Варваре забежать надо.

– К начследствия?

– Ну да…

– Что, по каким делам старым?

– Ну, типа ага… – Колокольцев рассеянно  покрутил в руках свёрток. – Валь, двигай домой. Пока я добрый и тебя не припряг.

– Слушаюсь, гражданин начальник!

Канаев шутовски козырнул, вышел. От его фигуры веяло здоровьем и молодой энергией. Конечно, засиделся в своей Кабакле в старлеях, сейчас копытом бил.

---

Через пять минут Колокольцев вошёл в кабинет начальницы следственного отдела ГОВД Варваре Михайловне Копытовой. Крашеная блондинка в теле, без кителя, сидела за столом, дымила сигаретой, наплевав на все зверские инструкции.

– А, Степан… опять геморрой какой-то?

– Ну, если геморрой, то грузинский! – Колокольцев поставил на бумаги высокую бутылку, вынув из пакета. – Варвара Михална…

– Подь в жопу! – беззлобно ответила женщина. – Значит, дело есть. Под стол убери. Бл*дь, под стол, говорю, а не под стул. Давай без этих слюней-соплей, что надо?

Она всё хорошо понимала. Опер просто так коньяк приносить не будет.

– Варвар… Тут два года назад дело было.

– Какое?

Опер набрал полные лёгкие воздуха, выдохнул – зная, что последует за его просьбой:

– Трупак на Гнилом. Девка. Множественные травмы, особый садизм… Типа маньяк.

– Ну, помню. И что?

– Ну, это дело же новосибирцы крутили. Гнатюк его вёл вроде. Он приезжал недавно. И вот, помер, бедолага.

– Бухать меньше надо… – женщина загасила окурок, не глядя, в пепельнице, неразличимой среди бумаг. – Я-то что?

– Надо в Новосиб запрос отправить. Ну, по этому делу.

– Степан! Ты в уме, вообще? С какой-такой сырости?

– Ну… типа охота мне.

– Во, бл*дь. Охота ему! – Варвара отодвинулась от стола, рубашка на её крупном теле напряглась, обрисовывая литые груди. – Новые обстоятельства?! Имена-пароли-явки?

– Да кие пароли… – убитым голосом признался Степан. – Так, инфа в Интернете проскочила.

– В Интернете?! Вот, ёп… Ты в Интернете порнуху смотри. Ты чего как маленький? Это же к делу не пришьёшь.

– Ну, пришивать или нет, ты сама решишь… но мне бы с делом ознакомиться. Я ж вот… не с пустыми руками.

– Ой, алка-а-аш. Точно алкаш.

Она не договорила, прервал звонок. Пока Варвара слушала трубку, Колокольцев прислушивался к звукам: внизу лязгали двери  оружейки, слышался топот, кто-то матерился…

Варвара отняла трубку от уха.

– Короче, давай завтра… Посмотрю.

– А сегодня?

– А сегодня – усиление! – рявкнула Копытина голосом, от которого в полицейских машинах сдыхали рации. – У администрации кипеш какой-то… всех туда бросают. Иди, не зуди!

Колокольцев невесело усмехнулся. Ну, что ж, его пока никто персонально не вызвал, не успели – самое время сбежать, выключить свой телефон и отсыпаться.

Он и не представлял себе, что именно в этот вторник, именно на этом «кипеше» он может встретить человека, которого так хотел найти по тому самому делу.

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл, Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.