34 глава. ОДНИ ПЛАНИРУЮТ, ДРУГИЕ СТРАДАЮТ, А ТРЕТЬИ – РЕПЕТИРУЮТ.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ РЫБА – ЛАУРА – АННЕТ – ПАША

Лауру «работали» двое. Взяли на целых три часа; и как не устали сами-то? Оба крепкие, круглые, как пушечные ядра, с кубиками бицепсов на мощных телах. Один спереди, другой сзади. Потом менялись. Из номера доносились смачные, хлёсткие, как мокрым полотенцем об стол, шлепки; конечно, жарили по голым ягодицам Лауры, а та стонала – и, кажется, непритворно. Катька-Рыба задержалась у дверей «номера», послушала стоны, ухмыльнулась: ничё. Ей самой тоже недавно пришлось несладко. Вразвалочку, шаркая сланцами, пошла в «комнату отдыха» с облезлыми диванами; тут из клиентов, конечно, никто не отдыхал, не тот уровень, но имелся чайник, посуда и холодильник, в котором не разрешалось иметь ничего крепче пива…

Девушка с невыносимым страхом ждала возвращения Аннет. Конечно, мерзавец Пашка, которому она не дала из вредности – хотя он и не просил, прямо скажем! – расскажет Аннет обо всех художествах «менеджера по моделям». И та её вычистит, вмиг. А терять такое место Катьке очень не хотелось…

Во-первых, перспектива Москвы. Во-вторых, за недолгое время работы на москвичей она заработала вдвое больше, чем могла бы поднять за аналогичный срок в «Дубраве». А если прибавить то, что она, не моргнув глазом, прикарманивала себе из гонораров топавших по грязи девчонок – то и вчетверо. В третьих, она боялась, до судорог в животе, до арктического холода в копчике, безжалостного пронзительного взгляда Аннет, этой, кажется, из самого айсберга вырезанной фигуры.

Поэтому и насовсем рвать с сауной она не стала. У Брига она выпросила то, что он сам, недоучившийся студент Новосибирского мединститута, называл «академическим отпуском». Торговки телом на своей тяжёлой работе тоже сталкивались с «профессиональным выгоранием», дикой психологической усталостью; до такой степени, что и клиенты, отлично знавшие цену лживо-страстным стонам да вздохам, оставались недовольны, жаловались. Поэтому работниц и отпускали – отдохнуть, придти в себя. Ровно на двадцать восемь дней, согласно ТК РФ; правда, многим хватало и трёх недель… Жить-то на что-то надо!

А она сама за время отсутствия Аннет успела выполнить поручение Паши: договориться об аренде помещения на военскладах. Правда, и отработать пришлось. У вояк ничего, кроме палёной водки и разведённого спирта, не нашлось, Рыба опрокинула два раза по полстакана этого пойла в процессе и отключилась. Её жарили всем караулом, меняясь, во все места; жарили потом и сонную, как она поняла, колыхаясь в полудрёме на лежаке… Особенно старался сержант, злой маленький кавказец, а когда она что-то там запищала, он хлестанул её по ногами ключами на связке – как кипятком окатил. Катька больше голоса не подавала.

Очнулась в крохотном помещении, не то слесарке, не то кочегарке. Противно воняло бензином, техническим маслом, лежала она голая под длинным, как шинель, грязным бушлатом, тоже воняющим этим же. Разбудил её такой же маленький, как и сержант, татарского вида солдатик, прикладом автомата в бок:

– Вставай давай, лярва! Щас смена придёт… Будет тебе ещё одни сутки удовольствия!

– Я в тубзик хочу! – заныла девушка.

– Беги быстрее… – он вытолкал её в двери. – Вон там сортир.

Времени искать одежду и обувь не было, действительно, организм с перепоя лопался от лишней влаги. Катька хотела было присесть в чахлых кустах, прямо у дверей – дело-то простое, но солдат сдернул с плеча АКС:

– Куда?! Ты чё, корова, это тебе не хлев! А воинская часть… Беги в сортир!

– Да я чо? Я по-маленькому…

Солдат осклабился. Перехватил оружие.

– Щас я те прикладом между глаз дам, ты и по-большому тут сходишь… Из всех дырок. Беги, я сказал!

Пришлось «менеджеру» прыгать метров пятьдесят по дорожке, усеянной битыми кирпичами, а в хилом вонючем строении держаться из всех сил руками за поперечные доски. Бушлат сваливался с тела. Голые ступни скользили в жиже, покрывавшей доски с дыркой, того и гляди упадёшь, и хлебнула Катька по полной – как и Аша недавно, которую она заставляла пройти примерно через это. Впрочем, Катька про это даже не вспомнила.

Кое-как выбралась из шатающегося деревянного строения; солдатик обнаружил в углу слесарки пакет с её вещами; швырнул, как нищенке – с презрением. Платье она натянула, а босоножки… нет, пришлось нести их в руках, идти босиком. Придти в квартиру с такими, весьма “ароматными” ногами было даже для небрезгливой Катьки чем-то запредельным; она тщетно искала лужи и нашла только одну, за овощным павильоном рынка, засыпанную луковой шелухой; долго бултыхала в ней босые ступни, пока не вышла продавщица – покурить и не вылупилась на неё. Катька обматерила её пятиэтажной конструкцией, да пошла домой.

Ну вот, а вечером решила в сауну заглянуть.

---

Катька потягивала халявное пиво – за счёт заведения! – хотя ей, отпускной, оно вообще-то не полагалось, когда в комнату зашла Лаура. С полотенцем на плече. Даже не зашла, а заволоклась.

– О-о-о, мля-а-а… – простонала она совершенно искренне. – Му-у-уня, да когда ж я сдохну…

Эта поговорки-присказка из старого анекдота про дрессировщика с двумя говорящими коровами была в ходу у сотрудниц «Дубравы». Понятно почему!

– Прикинь! – пожаловалась Лаура, подходя к зеркалу на стене. – Эти перцы из нашей футбольной команды оказались. Спортсмены. Лупят меня по заднице… а рука, знаешь, какая тяжёлая! Вот, синяки остались…

И Лаура, вертя большим белым задом перед зеркалом, стала рассматривать синеватые следы от пятерни, различимые на бледной коже. Но быстро, впрочем, успокоилась.

– Сойдут, вообще-то, к следующей смене… Это ещё ничего. А вот два года назад вообще конченый извращенец был один.

– В натуре? – лениво осведомилась Рыба.

– Ага. Он девчонку завалит, имеет её по полной, а сам ей пятки сигаретой прижигает! И ли между пальцев… Ужас, как больно!

– И чо? – Катька за годы своей работы навидалась всякого, но даже самое дикое способно было лишь вызвать в ней вялый интерес.

– Ну, некоторые девки отказывались… А некоторые терпели. Вон Максик…

– А башлял-то нормально? – перебила Катька.

Поправляя волосы перед зеркалом и наводя порядок на голове, Лаура кивнула.

– Тройную ставку. А Максику, говорю, он вообще иголки в пятки вгонял. Посадит на себя задом наперёд, и, пока она ему минет делает, он иглами ей в пятки тычет. Ну, тоже терпела.

– Ну, раз башлял тройную… – задумалась Катька. – Наверно, потянет тогда. А чо Бриг?

– Да он то ли сам шишка был, то ли папаня у него… с Золотой горки! – фыркнула Лаура. – Короче, деловой был. Уже давно не видно. Максика тоже, кстати, не видно. Смену пропустила.

– А чо?

– Менты загребли.

– Бухая была?

– Не. На какой-то митинг, дура, попёрлась. За бесплатно, прикинь?

Тут только до неё дошло.

– А ты чё пришла? Ты ж на отдыхе?!

– Ну, так… зашла… – смешалась Рыба.

– Ну, так нечего чужое пиво жрать… – неприязненно заметила товарка. – У нас тут всё посчитано, между прочим. Купи сама и пей.

– Ой, да ладно! – оскорблённая Катька поднялась, поправила сланцы и выкатилась за дверь.

Правда, перед уходом наказала: «Алиска придёт, скажи ей, я её искала!»

Постоянно думая об угрозе «увольнения» со своего высокого менеджерского поста, она кое-что придумала. Этот план вертелся в её голове, но для его реализации нужна была Алиса. И ещё один человек, разбирающийся в компьютерной премудрости.

---

Вот сейчас она пришла в «Витязь» и уже в коридоре, из-за двери, услышала тайфун, бушевавший в стенах двухкомнатного «люкса».

Аннет, вернувшаяся в четверг вечером, была в ярости. Непередаваемой. И вовсе не по причине безобразного поведения Рыбы: Павел так ничего и не сказал – какой смысл? Аннет была разъярена совсем другим. Обычно туфли свои, узконосые на огромных каблуках она сбрасывала у входа, блаженно погружая голые ступни в ковёр, но сейчас женщина ходила по этому ковру, по номеру взад-вперёд, вколачивая каблуки с металлическими набойками так, будто бы хотела пробить не только покрытие, но и сам пол.

– …Я хочу знать! Я хочу знать, как это всё дерьмо могло случиться?! Что ты молчишь?! Как, я спрашиваю? Кто она?

– Ань… – Паша первый раз назвал её не игриво, а по настоящему имени. – Ань, я уже разбирался. Ну, шеф охраны сказал, что эта баба с другого магазина. Подменяла. Флешак она там на клумбу выбросила… Я человека зарядил, но он ничего не нашёл.

Паша как раз открыл бутылочку воды; Аннет в один прыжок оказалась рядом. Вырвала бутылочку. Та врезалась в стену номера, лопнув от удара, запятнав обои брызгами. Холодные пальцы-клещи стиснули плечо и шею Павла, искажённое яростью лицо оказалось совсем рядом.

– Я хочу знать… кто. Эта. Сука!

– Я… я просто имя и фамилию…

– Всё! Всё надо о ней знать! – закричала Аннет в бешенстве. – Урод! Всё, имя-фамилию-отчество, адрес и её анализы, понял? С кем живёт, что делает, чем дышит!

Павел снова допустил ошибку. Попытался успокоить партнёршу.

– Слушай… да там всего четверть, наверно, от объёма была. Последние съемки, остальное скачал я. Давай зарядим твою молодёжь, фотографов, они нам за три дня нащёлкают…

Рука Аннет сжалась, и в глазах Павла, неженкой себя не считавшего, потемнело от боли. Острые ногти женщины впились в него, как тигриные когти.

– Молчи! Дебил! – прохрипела Аннет. – Ты не понял?! Она украла. Она У МЕНЯ украла, врубаешься?! Эта сука посмела… У меня!!!! Такое прощать нельзя. Её надо из-под земли достать!

Павел онемел. Больно, страшно… Наконец когтистая лапа разжалась. Снова загвоздили, глухо забухали каблуки. Как сваи вбивали.

– Ну а если выкинула?

– Враньё! – бешено рявкнула Аннет. – У этой сучки флешка. Достать. И кости переломать – чтоб знала…

– Но как…

– Как хочешь!

Вот в этот момент в номер Катьку и угораздило зайти. В шортах и сланцах, в топике, в котором она гоняла по случаю небывалой жары. Аннет резко обернулась.

– А… ты?

– Ага.

Подрагивавший, как желе, воздух номера успокаивался. Аннет, смотря сквозь Катьку, как сквозь стеклянную, бросила сквозь сжатые зубы:

– Ко мне в комнату. Быстро.

– А, щас…

И девушка неторопливо направилась было в сторону санузла: зубная щётка, паста, к которым Аннет её приучила для обычных с ней процедур.

Но всё вышло по другому. Коротко всхрипнув, Аннет схватила Катьку за длинные чёрные волосы и буквально волоком потащила в свою комнату. От резкой боли девушка даже вскрикнуть не смогла: сланцы свалились с её ступней, один звонко порвался. Женщина крикнула Павлу:

– Найди любых отморозков. Где угодно. Пусть её накажут! Немедленно!

Дверь комнаты закрылась; хиленькая она была, гостиничная. Там сначала что-то бухнулось на пол – видимо, тело, потом стукнули каблуками об пол сброшенные туфли, послышался треск ткани…

А потом – что-то вроде причмокиваний и всхлипов. Будто Катьке запихивали в рот целый, нечищеный апельсин и она давилась им, соком из лопнувшей кожуры, собственной слюной…

Павел хмыкнул. Ладно, пусть стресс снимает. С Аннет в таком состоянии не поработаешь. Сам закрыл ноутбук и стал собираться. Выполнять поручение: искать в Щанске «отморозков».

---

ЛИНИЯ МАРИЯ – ТАМАРА – КОЛОКОЛЬЦЕВ

Колокольцев, голый по пояс, но в форменных брюках, сидел в «Форде» Марии, аппетитно ел гамбургер. Слава Богу, Пафнутьев дал приказ о летней форме: можно ходить в голубых рубашках без галстуков. Но сегодня Первое июня, этот самый международный День защиты детей, все на усилении, в каждой школе – праздник, а Колокольцев с операми в Центральном парке, будь он неладен, плавится на жаре, и хрен ты мороженое съешь: не положено. Это вон дети его тоннами потребляют, в киосках уже по новой партии привозили… А рубашка-то парадная, белая, и не дай Бог замараешь её кетчупом!

– Не хило вы Щанск растребушили… – жуя, выдавил опер. – Дети вон босые носятся. Правда, на травке. Одна мамаша другой говорит, я слышал: администрация за босоногое воспитание будет какие-то дотации выплачивать…

– Ну, дают люди! – фыркнула Маша, сидевшая за рулём. – Что только уже не напридумывали… Ладно, Степан, давай подобъём бабки. Что мы имеем? По моей информации, недели две или чуть больше назад, в городе появились некие московские бизнесмены, которые фотографируют босых девчонок во всякой грязи. В том числе несовершеннолетних… Так? Тома, там ведь, в супермаркете, маленькая была?

– Восьмой класс! – доложила Тамара, сидящая рядом с опером и оберегавшая его белую рубашку. – Это точно.

– Почему ты так уверена?

– Она контурные карты и пособия за девятый у нас покупала… я её узнала, но, пока протолкалась через покупателей, её уже рассчитали. Значит, восьмой.

– Та-ак! – зловеще протянула  Мария. – Прекрасно…

– С какой целью фотографируют? – осведомился Колокольцев.

– На продажу! Я тебе говорила!

– До сих пор не могу въехать, кому интересны голые ступни… – хмыкнул было тот, но вдруг осёкся. – Хотя да. Я понял. В курсе.

– Ездят эти делавары на автомобиле «Мерседес-Гелендеваген» с госномером… – журналистка назвала номер. – Правильно, Тома? Вот. Машина зарегистрирована на имя супруги Родиона Афанасьевича Горуна, замглавы по образованию. Проживают в гостинице «Витязь»…

– Да! – сухо подтвердила Тамара. – Я их вычислила. Гуляла с Гульнарой, смотрю – вот он, стоит. Потом этот, блондин, вышел, сел и уехал. Я у администраторши… узнала.

– Ну, просто супер. Напоминаю, фотографируют БОСЫЕ НОГИ. Главным образом. И в то же самое время мы имеем два года назад обнаруженный труп со следами пыток ступней, исчезнувшую девушку и некоего фотографа, снимавшего только босоногих. Так? Степан! Кончай ты уже хавать, честное слово…

– Да погоди ты! Я весь день не жрамши! – возмутился опер, жадно запил еду «кока-колой». – Маш… из этого каши не сваришь!

– А то, что они на кнопки голыми ногами заставляют вставать, это тоже ничего? – тихо спросила Тамара.

И Мария поддакнула:

– И несовершеннолетние, Стёпа! Ага? Как это с нашим национальным крестовым походом против педофилов стыкуется? По-моему, очень даже в струю.

День догорал над Щанском, и багровое светило, зависшее, кстати, как раз над высоткой «Витязя», устало выбрасывало вниз последние залпы одуряющего тепла. Дети носились по аллейкам, тискали аниматоров в костюмах кролика и ещё какого-то, совершенно не определяемого на вид, зверя – а те, плавая в собственном поту, наверняка проклинали и детей, и жару, и вообще весь этот радостный праздник. От Щанки несло болотом: зацвела.

– Я ещё проверила… – заметила Мария. – Судя по всему, новая чиновница, Анна Пилова, и та самая Аннет – одно и то же лицо. Пилова по-крайней мере создала какую-то «Лигу молодых фотографов», им помещение дали в Доме госучреждений для курсов фотомастерства. Фотоаппараты выделили. Но там никто не собирается, занятий нет. Видать, вся эта молодёжь на другой канал работает.

Колокольцев закряхтел. Начал вытирать рук салфетками.

– Ну, Маш… это не по моей линии. Это, знаешь, по линии бывшего Бэ-Ха-Эс-Эс. То есть по БЭПу, по экономическим преступлениям.

– Ой, Колокольцев! Не надо ля-ля. Если тебе нужно, ты из кого угодно душу вынешь… Лады. Давай их на эн-эс прижмём. Как педофилов. А там уже неважно!

Опер нехотя согласился. Рассеянно посмотрел в сторону аллей, детишек, унылых зверушек-аниматоров.

– Я Канаева к этому делу подключу… Валю! – пообещал он.

– А кто это такой?

– Опер мой новый. Он того… тоже землю роет. Копытом.

– Да хоть рогами! – откликнулась Маша. – Слушай, надо их с поличным взять. На съёмке.

– Не факт, что они малую какую-нибудь возьмут! – вмешалась Тамара. – Мне Настя говорила, что там вроде как и взрослые девчонки есть. Двадцать с лишним. Она слышала разговоры про возраст.

– Ну, не важно. Возьмём, и ты уже, Степан, с этим Канаевым их дожмёшь. Слушай, а там ещё такая мамзель есть… Как Настя её называла?

– Катя. Ну, её фотограф пару раз «Рыбой» назвал, она психовала.

Женщина бегло описала «менеджера», и Колокольцев захохотал:

– А-а, вот кто там верится! Так это Сапожкова. Проститутка из «Дубравы». С опытом, так сказать.

– Вот! – обрадовалась Мария. – Если даже не педофилия, то вовлечение в… э-э, как это называется? В общем, ты придумаешь, Стёпа.

Опер, ворча, натягивал рубашку. Эта затея ему очень не нравилась, но нравилось другое. Та, которая его на это подбивала. Буркнул:

– Фотографии принесли? Канаеву дать для информации. Он тоже не врубается.

– Ну да. Вот, самые вкусные с флешки.

Маша подала ему пачку фото. Забрав их, опер нахлобучил фуражку с мокрым от пота краем. Уже открыл дверцу машины, потом посмотрел на женщину за рулём.

– Маш… а у тебя когда вечера свободные?

– А чего так? – игриво закатила глаза журналистка.

– Ну, эта… ну, в кино сходить, там… чё… «Безумный Макс» вышел, «Дорога ярости».

Мария оценивающе поглядела на мужчину.

– Ну, всё зависит от того, как вести себя будешь. Может быть, таки да.

– Вот вредная! – в сердцах выпалил опер. – Ладно, до связи.

Они остались одни, Тамара пересела на переднее сиденье. Закурили. Маша, положив руки на руль, смотрела вперёд. Танковая уходила вперёд, поднималась на горку, там маячила стеклянно-бетонная громада «Елисеевского» и за ним, собственно, та самая «Золотая Горка», где на уютных дачах жили люди вроде Горуна.

– Сохнет он по тебе… – проговорила Тамара с лёгкой, необидной насмешливостью. – Это видно.

– Ой… знаешь, этих ухажёров у меня было – вагон! Не, не хвастаюсь… – выпустив струя дыма в ветровое стекло, женщина добавила. – И, кажется, я знаю, по чему он сохнет. В последнее время особенно.

– То есть?

– По ногам. По ступням, то есть. Я ж недавно босая стала везде шастать. Как-то так получилось, а тут ещё эти события… Так он глаз не отрывает.

Тамара издала иронический смешок. Стряхнула пепел в открытое окошко машины.

– Вообще, я это раньше, в принципе, не понимала… Ну, ноги и ноги.

– Э, дорогая! – протянула Мария нараспев. – Я тоже… Это, понимаешь, целая тема.

И, будто не в силах в себе держать, рассказала Тамаре и о том, как сама об этом всём узнала, и о том, как познакомилась с Ашей, и о «Маше-Сладкие-Пальчики», и даже о комментариях, которые она смогла получить уже на эти фотографии: в гречке, в молоке и с пирогом… Смуглое лицо Тамары вытянулось. Она хлопнула длинными натуральными ресницами, раскатилась зловещим смешком:

– Ах, вот всё это откуда… Послушай тогда, что я тебе расскажу. Я в Новосибе, когда одна с ребёнком и без мужа осталась, то работала я в одной интересной организации…

И в свою очередь вывалила всё, что знала о компании «ВИДЕО-ВИЗИТ». Закончив риторическим: «А не с Новосиба ли это всё… тянется?».

Некоторое время обе молчали. Мимо прошёл патруль – пара скучающих ППС-ников. Мария сидела с открытой дверцей со своей стороны, босые ноги высунув – пусть загорают. Один патрульный покосился на них, на эти ступни с вызывающим чёрным лаком ногтей, но ничего не сказал.

Журналистка вдруг рассмеялась:

– Том… да пусть идёт оно всё лесом!

– Что?

– На что мужики западают. На ноги, так на ноги. Нам, бабам, не всё ли равно? У нас всё красивое!

– Точно! – поддержала Тамара.

– Тогда трогаем. До дома подбросить?

– Буду благодарна.

Перед выходом женщина стала натягивать на ноги босоножки, застёгивать ремешки. Мария с улыбкой следила за этим; Тамара оправдалась:

– Свекровка… старой закалки. Дочку кутает – аж не могу. Просто нервы мотать не хочу.

– Это понятно… – журналистка кивнула. – Но ты учти… рано или поздно – придётся!

– Почему?

Маша задумчиво глянула вдаль проспекта Первостроителей. Она и сама не знала – почему.

– Чутьё, наверное… журналистское. Ладно, до скорого.

– Пока…

Чувство тектонических сдвигов последнее время просто душило её – и хотелось выть, как почуявшей скорое землетрясение собака.

---

ЛИНИЯ ШАКТИ – ФАТА – МОДЕЛИ

Поведение Сергея Германовича Алексеева, худрука Щанской филармонии, изменилось после митинга кардинально. Если оно раньше было покровительственно-снисходительным, то теперь – заискивающе-ласковым. Шакти, которая вообще не любила подхалимаж разного рода, это раздражало.

Сейчас Алексеев шёл с ней рядом к филармонии со стороны Малой Ивановской – встретились по пути – и постоянно что-то говорил сладким баритончиком. Полный, румяный живчик, с портфельчиком в руках, катился по асфальтовой дорожке, а женщина шля рядом по траве газона, перед этим обильно политого. Наслаждение прикосновения босых ног к мягкой, щекочущей, пружинистой и будто целующей пятки глади было так велико, что Светлана-Шакти иной раз даже глаза зажмуривала и почти не слушала худрука.

– …феноменально, лапочка вы моя, феноменально выступили! Знаете, этому чиновничьему бездушию давно пора было дать бой, так сказать. Я вот, как сюда попал, так сказать, с ужасом наблюдаю просто вопиющий  провинциализм Щанска. Это невыносимая атмосфера. Всё застоялось, всё заглушено, никакого свежего ветерка…

От травы отделялись всякие мелкие частички, чешуйки и налипали на мокрые ступни, на бронзовую кожу. Газон тут шёл чуть повыше тротуара и Шакти шла, как по подиуму; точно так же будут ходить её девчонки всего через несколько дней! «Язык» в зале филармонии уже обит толстой тёмно-зелёной тканью, какой в офисах выстилают ковры; бригада рабочих, проводивших эти работы, прибыла с РСУ – все молодые, крепкозубые, смешливые и озорноглазые. Шакти контролировала работу строителей, особенно настаивая на том, чтобы, не дай Бог, не торчали из ткани шляпки гвоздей, о которые можно пораниться. Рабочие похохатывали, а когда узнали, что модели будут ходить по подиуму босые, то… не удивились!

– Чё, прямо и бОсые? – переспросил один, с русым чубом. – Ну и ништяк. Нам любые девки нравятся, хоть босые, хоть эта, не того, ну не босые… Правда, Серый?

«Серый», с ворохом гвоздей, зажатым во рту, ответил, равномерно лупя молотком:

– Баба должна быть бошая, беременная и готовить вкушно…

– Видали? – заржал рабочий. – Серый у нас толк знает. А вы сами будете тоже ходить?

– Не знаю ещё. Я художник-модельер. Я больше по одежде…

Она ожидала, что рабочий сейчас скажет что-то вроде: а ноги, мол, у вас, ничего и так далее – что последнее время она слышала с завидной регулярностью! – но этого не произошло. Рабочий спросил:

– А нам прийти-то с ребятами можно?! На девок посмотреть?

Шакти погрозила пальцем:

– Посмотреть – можно! Но чтобы не приставать!

На что получила искренний и поставивший её в тупик ответ:

– Не, ну, это ясен пень. Если девка босая по улице чешет, то понятно – пьяная. Из клуба… а если так, для искусства… Ну, мы в курсах, понимаем!

Сейчас Алексеев говорил примерно о том же, только из своих подхалимских соображений. Шакти перебила худрука:

– Сергей Германович! Не надо мне в уши… елей лить. Вы как маленький, честное слово! Вы-то сами вот, если так всё хорошо понимаете, почему нас не отстояли, не защитили? Почему сами так легко сдались?

Портфельчик взлетел в вверх в руке Алексеева:

– Лапонька вы моя! Так я же лицо, так сказать, подневольное… Мне что скажут, то я и вынужден, некоторым образом.

– А вам не кажется, что это… «некоторым образом», трусость, недостойная творческого  человека?

Лицо Алексеева исказила странная гримаса – и затаённая обида, и досада, и сочувствие:

– Эх, лапонька… Если бы вы знали, как всё непросто в этом мире! Вы вот прилетели – трах-бах, а нам здесь жить ещё.

– Ага! А вы – не «прилетели»?! Вы тут тоже человек новый! И как вас быстро конформизм заел!

– Лапонька вы…

– Я вам не лапонька! – вскрикнула Светлана, спрыгивая с закончившегося газона на горячий твёрдый асфальт. – Я вам Светлана Алексеевна Сабирова! Так и называйте! А вообще, Сергей Германович, больше всего на свете ненавижу трусость и ложь… Вот проведём дефиле – и расстанемся с вами.

Оставив худрука в полной ошарашенности, Шакти побежала вперёд. Она сама и не знала, что имела в виду, сказав только, что «расстанемся». Уходить из филармонии было некуда – тут и ставка её, и выделенное жильё… Но Светлана уже задыхалась. Алексеев раз прогнулся, прогнётся ещё. И ей точно не дадут работать. Хоть в библиотеку уходи и там делай секцию молодёжной моды… Только на что она будет жить и где?!

У самой филармонии, в проулке между ней и зданием драмтеатра, она внезапно увидала Фату-Моргану! Ту самую, явление которой скандализовало весь митинг, чуть не сорвало их операцию и вообще – придало всему оттенок нехорошего трагифарса. Тогда, в общежитии, она не призналась девчонкам, что уже сталкивалась с этой женщиной, что знает её.

Туфли без задников, на высокой платформе, стояли на асфальте, а Фата расхаживала по прохладной траве, по кусочку газона в пять-шесть квадратных метров, босиком, глубоко погружая в неё белые жилистые ступни, и с какими-то листочками в руках. Прикрыв глаза, что-то декламировала. Неужели, как и тогда, на митинге – Шекспира?

Приблизившись, она услышала. И удивилась. Речь Фаты лишена была и того истерического разнузданного веселья, которым она поразила при первой встрече, и той надрывности, что разносилась по площадке над лужами разлитого бензина. К этому времени Фата запросто села на траву и продолжала шептать, полуприкрыв глаза:

– …По-вашему жить – это значит только не быть мертвым! Хлеб и вода – это мне не страшно. Я могу питаться одним хлебом; когда я просила большего? И разве плохо пить воду, если она чиста? В хлебе нет для меня скорби и в воде нет горести…

– Фата! – решилась Шакти прервать женщину и ступила на холодноватую – от тени траву; загородила дорогу читающей. – Фата, вы можете объяснить, что вы тогда натворили? Кто вас, вообще, надоумил? Что за протесты были такие?

Женщина оборвала почти беззвучный, шепчущий монолог. Глаза её, ведьминские, с неизменными глубокими тенями, уставились на Шакти; смотрели снизу вверх, с полуулыбкой. Шакти ожидала бешеного выплеска эмоций, как всегда, но… Фата совершенно спокойным, ровным и оттого казавшимся чужим голосом ответила:

– Вы ничего не понимаете, Светлана. Я – актриса.

Шакти растерялась.

– И… и что?

– Я просто сыграла свою роль… – без всякого нажима сказала женщина. – Хорошую, звёздную роль. В театре жизни такие возможности выпадают редко.

Шакти открыла рот, чтобы спросить ещё о чём-то, но Фата кротко отстранила её рукой, похожей на крыло – тонкой, подрагивающей.

– Не мешайте мне, пожалуйста. Я репетирую… – и продолжила, повернувшись к Шакти узкой спиной, обтянутой всё тем же чёрным платьем с кружевом на подоле. – …и раз вы способны отнять все это у меня или у другого человеческого существа, то я теперь твердо знаю, что ваш совет от дьявола, а мой – от Бога! Пути Божьи – не ваши пути.

Шакти завернула за угол и постояла, приходя в себя. Вот как. Значит, эта странная женщина всё рассчитала и просто, действительно, сделала свой практичный, выигрышный ход. Никакого аффекта, никакого сумасшествия, ничего сверхъестественного. Тут к Шакти бочком подобрался Алексеев, видевший всё это со стороны, сообщил:

– Нелли Леонидовна получила главную роль… Главреж драмы, Ефимов, видел её, э-э… так сказать, перформанс с попыткой самосожжения и пригласил её в «Святую Иоанну» по Бернарду Шоу. На роль Жанны д’Арк.

Тут до Шакти дошло. Она резко повернулась на скрипнувших пятках к Алексееву:

– Вот, получается, как, Сергей Германович! Этот ваш город, выходит, можно пробить только так?! Прошибить всё это спокойствие – только такими методами?

Алексеев печально пожал покатыми плечиками, качнул ухоженным кустарничком бородки.

– Увы, Светлана Алексеевна, увы… Щанск густ, как деревенская сметана, и вязок, как текст Кафки. Вы вот босиком ходите… по улице. Вы думаете, вы для себя ходите?

Света-Шакти снова не смогла ответить. Снова раскрыла рот – да и закрыла. А как же иначе?

– А вот и нет! – горько ответил сам себе худрук. – Вы для нас ходите. Вы показываете нам, что можно быть не такой, как все. А это дорого стоит. Вы, может, и остепенитесь потом… а вот этот немой укор нам останется.

И он сгорбился, сжался, пошёл было от неё к дверям филармонии, но Шакти нагнала мужчину:

– Подождите, Сергей Алексеевич! Я хотела спросить… Я недавно случайно слышала. Кто-то в подвале играет на саксофоне. И это были не вы, вы ушли уже! Кто это такой?!

– А-а… – вяло ответил Алексеев. – Это наш истопник, он же дворник. Семён Петрович Мартынов. Пьёт, но руки золотые и музыкальный слух есть. Я ему старый саксофон отдал, уже списали, так он его починил, играет.

– Познакомьте меня с ним! Я хочу, чтобы он играл живую музыку на нашем дефиле!

– Как скажете, Светлана Алексеевна.

---

Теперь, на этом, до конца оформленном, подиуме, девушкам и самим нравилось ходить. Они безукоризненно выполняли нужные движения, финальный разворот; добились полной синхронизации и, как заметила Шакти, придирчиво рассматривали свои ступни на тёмном фоне ткани, превращавшей каждую в самоценный арт-объект. Даже Ева, опоздавшая, залетевшая в зал с руганью – оказывается, у неё в автобусе карманники разрезали сумку; хорошо, что не успели выхватить кошелёк и документы! – тут Ева преобразилась. Милана и Кристина сделали ей макияж, и она пошла по подиуму павой. В её походке было столько эротизма, что Шакти пришлось её приструнить, немного попридержать:

– Ева! Ну, прекращай! Ты идёшь, как будто мужиков на себя всех сетью собираешь!

– А что, типа бёдрами слишком виляю? – осведомилась Ева.

– Нет! Чёрт… нет, но в твоей походке. Я не знаю, как это объяснить!

Нарочито томно выгибая босую ступню, Ева сообщила – простодушно:

– А иначе зачем? Эх, жалко в интернате одни бабы да дураки-разбойники, как Вадик… Некому там мои ноги заценить!

Шакти махнула рукой: чёрт с тобой, мол. Она уже поняла – каждый в этом находит что-то своё. Для Алексеева эти босые ноги – протест, революция духа, для этой, буквально расцветшей за последние встречи, это способ кавалера найти… Будь, что будет.

Под конец репетиции случился неприятный эпизод: Милана всё-таки запнулась. Заплела ноги слишком хитро, довышагивалась и чуть не грохнулась с подиума. Но только шлёпнулась на ткань, и с гримасой схватилась за ногу.

– Подвернула? – ахнула Шакти.

Но быстрее неё рядом с Миланой оказалась Ева. Сама тоже опустилась напротив девушки, грубовато приказала:

– Лапу давай сюда!

– Зачем?

– Ломать буду! Давай, давай…

Ступня Миланы оказалась в руках Евы, та что-то сделала – Милана дёрнулась, взвыла, но тут же притихла. Ева пояснила:

– Лёгкий вывих… У нас в интернате у старших девок, особенно которые типа олигофренки, постоянно так. Так и не говорят же… Научилась. Спо-кой-на-а! Щас я тебе помассирую.

На смуглом лице Миланы появилось блаженное выражение, когда руки Евы, наверняка сильные и жёсткие, растирали её голую ступню. Шакти успокоилась. Объявила:

– Девчонки, репетиция закончена! Всё, у нас всё супер, значит, теперь встречаемся только на дефиле! Как готовиться, я вам сказала… И не вздумайте чего-нибудь накушаться, горло простудить или вот… вывихнуть ногу!

Сама пошла искать того самого истопника. Но в подвальной комнате его не оказалось. Шакти чуть не заблудилась в этих катакомбах, легонько стукнулась головой о какие-то трубы сверху и вернулась в зал. Уже на середине почувствовала запах сигаретного дыма…

Бросилась за кулисы.

На подоконнике раскрытого окна сидела Милана. Курила, смотря на улицу. Шакти рассердилась:

– Милана! Что ты делаешь! Тут же нельзя…

– Да кто видит-то…

И правда: окно выходило на глухую стену театра, образующую часть его зрительного зала.

– Всё равно… Нельзя.

И вот тут Шакти снова явственно увидела белесые полоски на ступне Миланы – у самой щиколотки, и повыше. Вздохнула. Присела рядом. И совершенно непроизвольно, ласково положила руку на тёплую кожу:

– Мил… Я всё время хотела спросить. У тебя… прошло? Ну, в смысле, тебе больше ЭТОГО не хочется делать?

Шакти имела в виду шрамирование – «под кайфом». За Милану она очень переживала.

Девушка смотрела на неё немигающим, загадочным взглядом. Наверняка именно такой заводит мужчин – и, без сомнения, девушка им часто пользовалась.

– Нет… Мать наорала, говорит: ты почему босая всё время, как шлюха. А я говорю: мне хорошо, отстань. И при ней заначку с порошком в унитаз высыпала. Она и офигела… отстала.

– Вот… хорошо, значит! – пробормотала смущённая Шакти.

Милана загасила окурок о стену здания, под подоконником. Не выбросила, скатала в шарик, в карман засунула. Проговорила:

– Сейчас даже дико вспомнить, что это со мной было… Это ведь один козёл на камеру снимал!

Шакти ахнула от ужаса.

– Как? Зачем?

– Ну, ему прикольно было, когда девка себе ноги режет. Когда ступни в крови. Я ещё бритвой по подошве полоснула пару раз, но там зажило, не видно.

– Да как это так… Боже мой!

– Бывает такое… – нехотя отозвалась Милана. – Про ДаркНет слышала? Типа, такой Интернет для извращенцев. Это «пытки ног» называют. Ступни режут, колят… прижигают сигаретами.

– Кто?

Милана фыркнула.

– Сами девчонки. Или им – а они позволяют. За деньги, конечно. Это большие бабки… Видела тату у Кристинки? – вдруг спросила она с непонятной злостью.

– Да… она говорит, ногу обожгла… в костре.

– Щас! В костре! Она тоже подрабатывала. Один её ступни прижигал и всё это снимал на видео. Ей тогда деньги нужны были страшно.

– Когда это было?!

– Да года два назад, наверное. У неё подруга была с Новосиба, она с этим козлом и свела её. Ну, думала, обойдётся… А вон, шрамы такие остались, что только татухой закрывать их.

Видимо, выплеснутое тронуло не только Шакти, которая сидела, как мёртвая; это лишило сил и Милану. Хрипло вздохнув, она сползла с подоконника. Стоя у краёв занавеса, молчала, а потом вдруг кинулась к Шакти.

Чуть приобнял её за плечи и жаркими губами в ухо – дунула:

– Спасибо тебе! Если бы не вы, я бы совсем… того!

И исчезла.

А Светлана-Шакти так и сидела, бессмысленно глядя на серую стену драмтеатра, залитую шершавой бетонной смесью.

Вот ведь как бывает. А ей казалось, она «просто босиком ходит». А тут такие вещи с этим связаны.

И неожиданно вспомнился тот самый Ренат. С его приставаниями. А вдруг… вдруг это он?

И Шакти в этот самый момент, на этом самом подоконнике, для себя решила: будь что будет, а Рената она, если доберётся, расколет. Да, она даст ему то, что он так любит. Но взамен – вытащит, вырвет из него всё об этом страшном мире, изнанке того, что она так любила и считала естественным.

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.