44 глава. ЛЕНА, ДАМИР И ДРУГИЕ.

ТОЛЬКО ДЛЯ

СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ ЛЕНА-ГРЕТА – ЭНИГМА – ДРУГИЕ.

Знакомые запахи бросились в ноздри Лены, едва она начала спускаться по ступеням; мощно, как океанский прилив, и она вдыхала их жадно, не потому, что успела по ним соскучиться, а просто – это была часть её жизни, и притом весомая часть! Запах пропотевших тел, особенно сильный летом, несмотря на мощную вентиляцию; запах сигаретного, кислого от сгорающей бумаги, дыма и еле заметный запах «травки» из отдалённых закутков, из туалетов, где умудрялись курить, несмотря на противопожарную сигнализацию и запрет охраны. Запах алкоголя и перегара, смешанный с ароматом дорогого парфюма; запах пьянящей вседозволенности, отрыва от всего, в том числе и от реальности… Запах рекламного варианта преисподней, где все грехи сертифицированы, похоть промаркирована, разврат аккуратно упакован и поэтому столь привлекателен. Запах родного «Бункера».

Рассекая танцующих, как линкор – скопище вражеских кораблей, слишком слабых, чтобы нанести повреждения его броне, Лена пошла к «балкону». По пути заметила новшество: танцпол слегка урезали, а в середине зала воздвигли возвышение со сверкающими шестами и софитами по краю…

---

За несколько часов до этого она посетила «СибМедЦен». Не пожалела три штуки на запись, правда, записалась на другую фамилию. На этот раз на ресепшене стоял улыбчивый молодой человек; лицо его не дрогнуло, когда девушка натянула синюю чешую бахил на босые ноги, но глаза – таяли ужасом…

Но вот Ордынский узнал её сразу. Побледнел так, что лицо слилось с воротником халата. Схватился за трубку телефона. Лена улыбнулась самой обворожительной улыбкой:

– Валерий Михалыч, не бойтесь! Я к вам с добрыми намерениями сейчас.

– К-ка-кими? – тонко, заикаясь от ужаса, вскрикнул врач. – Опять…

– Не опять и не снова. Мне всего лишь надо получить у вас консультацию. По составу одного медицинского средства. Хорошо? Всё, успокоились?

– Д-да…

– Ну тогда слушайте…

Через полчаса девушка покинула Ордынского. В бумажнике её лежал рецепт, в котором фигурировало касторовое масло, сульфат магния и ревень; последний, по словам Ордынского, продавался на рынке в Круглихино и был ценен тем, что свежий. К концу их общения врач совсем успокоился и даже взбодрился:

– Надо сказать, вы вот выглядите… с босыми ногами так, знаете… э-э, я бы сказал, провокационно. Аппетитные у вас, так сказать, конечности!

– Вы насчёт секса в машине? – деловито осведомилась Лена, понимая, куда клонит этот розовый хомячок. – Или это комплимент ногам?

– А-а… э-э… ну, ногам, конечно… м-да, вы как-то так сразу! А может, у вас свободный вечерок найдётся, м-да…

– Вряд ли. Да и мои ноги стоят даже больше, чем я сама. Так что потратьте время и деньги лучше на семью, о которой вы говорили. Прощайте!

Итак, её привычная компания оказалась в самом сборе и цвете. Во главе её развалился в кресле, как на троне, Никитос, во всём великолепии белого клубного пиджака и джинсов Guess Supreme; напряженно шевелил бровями Саша Воля; был черненький, гладкоголовый, как пуля «макарова», Рудик Егиазарян со своим выводком девушек, одинаковых, как наштампованных на неведомой фабрике,  с надутыми и накачанными губками, коровьими блестящими глазами и малоразговорчих по причине своей природной ограниченности. Из персон калибра, сравнимого с её собственным, в компании имелись только Мэйфлауэр, загадочно-расслабленная, и Энигма. Последняя вообще сидела на коленях у Никитоса, свесив голые ноги с подлокотника кресла, и босоножки с застёжками-цепочками валялись на полу.

– Прива всем! – жизнерадостно воскликнула Лена.

Компания оживилась. Явление девушки разбавило обычную клубную скуку, одолевавшую тут их спустя после прихода и ещё не разбавленную предельным количеством алкоголя или марихуаны.

– Ну, ёксель-моксель! – протянул Никитос, прихотливо вытягивая трубочкой ротик-LOL. – Явилось, ископаемое… Чё опять пропадала, Звёздочка? Опять замуж ходила?!

– Нет, Никитос. – Лена присела к длинному столу, уставленному закусками: Никитос любил всякие мясные нарезки, копчёные ассорти, заказывал много, хотя не доедал ни одной порции. – Я, в отличие от тебя, без всяких академотпусков оттрубила свои пять лет и заканчиваю. Диплом писала.

– Ну, крас-а-ава! А чё, засвербело, да, вот и пришла?

– Не говори. Аж волосы дыбом – сплю и вижу «Бункер».

Достав свои «Житан», взяв со стола зажигалку, девушка независимо закурила; Энигма смотрела на неё с колен Никитоса с жалкой приветственной улыбкой. Лена отметила и неестественность её позы, и то, что рука Никитоса, аж с двумя безвкусными печатками, гладила ноги Энигмы – алчно, жадно, но при этом отдавая предпочтение коленкам и икрам, не доходя до красивых ступней с золотистым лаком. Лена кивнула вниз, на пространство с шестами:

– Я смотрю, для стрип-балета уже подготовили всё… Работает?

– Не! – заржал Никитос. – Шалав-то у нас полгорода, а танцевать у шеста никто не умеет. Их в Сиб повезли, учить.

Рядом со столом появился бармен – новый: худой, гибкий, с хвостиком волос. Лена обронила: «Мартини со льдом, простой!» Никитос проводил бармена глазами. Хмыкнул:

– Павлика-то зарезали, слыхала?

– Слыхала. Невелика беда.

– Ну да, не беда – печалька… А новый ваще – гей. Но так, в выпивке сечёт, ничё пацанчик. Погуляй, ноги устали!

С этими словами Никитос хлопнул пониже спины сидящую на его коленях Энигму – как собачонку согнал; девушка спрыгнула, стала нацеплять босоножки. Потом присела на диванчик, напротив Лены, тоже закурила.

Веселье шло своим чередом. Рудик открыл рот и затараторил: как «зажигали» в Сибе, как кого-то «развели», где-то «лоханулись» и откуда-то их «выперли». Всё это было малоинтересно. Лена поняла, что ей скучно; и скука эта была не лёгкой головной болью, приходящей с утренним похмельем, а одуряющей, обволакивающей, как доисторическая смола.

– Пойдём, помажемся? – подмигнула девушка Энигме.

– Пойдём.

Они направились к туалету, оформленному в мрачных тонах антрацитового цвета плиткой. Энигма, как заметила Лена, с выражением ревности смотрела на её голые ступни, успевшие загореть и сейчас отливающие бронзой на чёрном полу. Достали из сумочек косметику, начали лениво подновлять «боевую раскраску». Впрочем, Лена скоро бросила это, повернулась спиной к зеркалу и спросила – глядя на Энигму в другое, напротив.

– Я одного не понимаю… Ты вроде сама крутая. Чего ты с ним, а? Он же чмо совершенное, все знают.

Энигма вздрогнула. Застыла, с окаменевшим лицом рассматривая себя в глади зеркала. Потом прошелестела одними губами;

– Москва… квартира, прописка.

– Москва? Квартира?!

– Ну да. У него дед помер, ему пятикомнатную в «сталинке» отписал. Если выскочу за него, пропишет.

– Ну ты… – Лена задохнулась. – И только из-за прописки – за это говно круглоротое?! А, ну, ясно, квартирный вопрос и так далее…

– Знаешь… – зло отрезала подруга. – Это лучше, чем за того азиата, которого мне папан навяливает.

– Ну понятно… Но всё-таки! Ты что, не видишь, как он к тебе относится? Как к собственности, как к резиновой кукле! Это ж заметно.

Энигма тоже бросила мазаться. Обернулась. Сосредоточенно смотрела вниз, ровняла носки босоножек на полу.

– Ну это ты только у нас такая… отрывная. Особенная. А я – как все.

– Хреново это, Оль.

– Я знаю… – она помолчала. – Мэй с круглихинским бригадиром спуталась. Вчера пьяная в дым на его «бэхе» гоняла. Тоже не вариант.

– Тоже… – вздохнула Лена.

Но поговорить она с Энигмой хотела не об этом. И вот, резко обернувшись, воткнувшись в её гордое лицо горящими глазами, выпалила:

– Оля! Ты можешь мне в одном деле помочь?!

Девушки вернулись к столу. Здесь Лена без предисловий плюхнулась на колени к Никитосу. Для этого визита в «Бункер» она выбрала максимально короткую юбку, так что сейчас её голые ноги предстали перед юношей во всем великолепии и он слегка оторопел.

– Это чё было? – рассеянно осведомился он. – А, Звёздочка?

– На прощание хочу с тобой выпить, Никитос! – рассмеялась Лена. – Давай, по нашей любимой, горькой.

– Хе…

Никитос поманил бармена, бросил: «Две “горьких пилюли” – водка Finlandia, красный биттер Campari и сироп маракуйи». Поинтересовался:

– А намылилась куда? В Сиб? Или прям в Москву?

– Ха! Дёшево ценишь. В Италию.

– Чё?! С каких это… Вот бля. Чё, любовника завела?

– Ну да. По Интернету.

Никитос многозначительно глянул на Энигму, потом похлопал Лену по голой коленке.

– Зачётная ты девка, Звёздочка. Если бы ещё не босячила по-чёрному, цены бы не было тебе…

– А вот ему, итальянцу, это и нравится.

– Во-а… ни хрена-с-се. Вот же бывает изврат, да, Воля?

– Стопудово.

Принесли коктейль – уложенный слоями Биттер и жёлтый сок маракуйи.

– Ну? За моё удачное замужество?

– Ага. Чтоб хотелось и моглось…

Он ещё не успел выпить, а Лена поднесла свой бокал к губам и покачнулась на коленях Никитоса; алые капли «кампари» рухнули на белые Guesse. Никитос заорал:

– Ёп! Ты чо, дура?! Твою ж мать… Ты чё натворила, а?

Он стряхнул девушку с себя, ругался; поднялся переполох. Девицы Рудика поскакали в бар, тащили чистую воду, салфетки. Оттирали красное пятно на джинсах Никитоса. Общими усилиями довели его цвет до бледно розового. Лена выказывала виноватое смущение, сама, присев на корточки, участвовала в оттирании. Почти на коленях стояла перед Королём-Никитосом, преданно глядя ему в глаза. Парень смилостивился.

– Нет, ты ваще ба-а-альная, Звёздочка… Ухряпала меня. Ты, вообще, в курсах, скоко это стоит?!

– Ну извини…

– Извини, бля… Жопорукая!

– Давай уж выпьем, да?

– Блин! Давай.

– Только до дна!

– Да хер с тобой. До дна.

Выпили. Лена осушила свой бокал одним махом, Никитос пыхтел, но ронять лицо не стал. Допил. Поморщился:

– Всё-таки этот голубой не во всех коктейлях шарит. Чё он намешал, козёл? Реально горько…

– Ничего. Потом зато сладко будет! – пообещала девушка.

На колени она к нему больше не вернулась; наоборот, отодвинулась подальше. К Энигме. Та, расширив глаза, наблюдала за Никитосом, а потом сделала попытку встать. Уловив это, Лена под столом положила босую ногу на её ступню, ощущая жёсткие перекладины ремешков-цепочек: под ними ступня Энигмы испуганно подрагивала. Сиди, мол!

Никитос нашарил на столе сигареты. Закурил. Сам он тоже из облитого коктейлем кресла переместился на диван, к Воле, Рудику и её девкам. Те ещё возбуждённо щебетали; Никитос начал рассказывать о планах. Дескать, достал Щанск, дыра-дырой, отдохнуть негде, вот ещё недельку тут тусанёт, на прощание зажжёт и туда, в столицу; хата есть, надо ремонт делать, дедово барахло выбрасывать…

Сначала он говорил рассеянно, цедя речь по привычке; потом как-то встревоженно, с напряжением. Затем и совсем стал глотать слова и наконец замер, а за столом раздался звук, будто кто-то шумно сморкнулся в скатерть. Как на грех, внизу смолкла музыка и поэтому звук этот прозвучал пистолетным выстрелом…

Ротик Никитоса из знака LOL, горизонтального овала-щели стал полноценным нулём, вытянулся по вертикали. Первыми закрутили носами девки, потом нахмурился, завертел головой Саша Воля; потом начал с глупой улыбкой отодвигаться Рудик и остальные…

А Лена в упор смотрела на парня. Глаза в глаза. И этим взглядом говорила всё, что могла; всё, что должна была сказать ему сразу после той шутки с подсыпанным ей снадобьем.

– А-а-а…

Никитос вырвался с дивана, опрокидывая бокалы, бутылки; наклонив голову, сбивая с ног всех по пути, бросился в сторону туалетов. На белой ткани джинсов сзади художественно проступило большое коричневое пятно, далеко заходящее вниз, до края штанин.

– Обгадился наш Никитос! – спокойно заключила Лена и тронула за локоть Энигму. – Пойдём, Оль. Что с обгаженными сидеть?

---

Девушки вышли на свежий воздух; воздух, напоённый сыростью приближающегося дождя. Лена шла первой, а, когда обернулась, то увидела, что Энигма идёт следом – уже с босоножками в руках.

– Доигрался, засранец… – сказала она торжествующе. – И за тебя, и за меня получил. А ты где рецепт достала?

– У одного врача… – отмахнулась Лена. – Драстическое средство, мощное.

Пошли мимо магазина «Минутка». Два алкаша, выходящие из дверей с пузырьками тройного одеколона в руках – у каждого по паре, с интересом глянули на двух босых, но хорошо одетых, и, судя по уверенной походке, совсем не пьяных девушек. Однако ничего не сказали и тем более не пристали; одеколон важнее.

Повинуясь неожиданному позыву, Лена рассказала Энигме всё о Валере – о том, как его нашла, вот так вот, выйдя босиком из «Бункера» в мокрую ночь, как снималась и как он потом исчез, сдав её родителям руками Ордынского.

Энигма вздохнула:

– Да-а… Мутный парень тебе попался.

– А Арсений твой? Ничего, намёков не делает?

– Ой, что ты! Это такой дядька спокойный. У него жена-спортсменка, двое сыновей, близнецы. Он вообще, если честно, ногами не интересуется… Ну, моделями тоже. Он пейзажи любит, снимает. По северу ездит, Архангельск там, Кижи… Чё-то такое.

– М-да. Фотки-то хорошие?

– Да… Тут он профи. Я тебе кину на телефон.

Энигма сначала лужи обходила, а сейчас пошла по ним, глубоко погружая голые ноги; лужи эти, стосковавшиеся по новому дождю, ждали его, а пока цвели по краям изумрудно-рыжим.

– Знаешь… – пробормотала Энигма. – Я сначала думала, что это будет просто прикольно…

– Что?

– Ну, посниматься босиком, там, походить… А сейчас уже просто не могу. Хочется.

– Чисто в кайф?

– Ага. Но тут даже не то, что кайф… как сказать? Понимаешь, раньше я какая-то была, как все. Не, ну, шмотки, то-сё, это понятно. Но всё равно…

– А сейчас?

Энигма рассмеялась негромко.

– А сейчас, представляешь, я вот иду босиком, и такое чувство превосходства. Я как в параллельном мире иду… как сквозь стены! Как будто я такая суперменша. Я тебя понимаю.

– Хм. Пальцем-то тычут.

– Не то слово. Да мне пофиг.

– А родаки что?

Энигма фыркнула. Остановилась, расплескала лужу; омытый водой, хоть и грязноватой, золотистый лак на ступнях заблестел.

– Отец дома почти не бывает – бизнес… У матери – жизнь личная, они же давно, хоть и в одной квартире, но каждый сам по себе. Так вот, ещё… такое чувство, что делаю что-то запретное, и вообще – на грани. Как у тебя, – покосилась на Лену, осторожно добавила: – …тогда в автобусе.

– Не напоминай. Слушай, у Мэй всё серьёзно, что ли, с её эм, перцем?

– Да… Она боится, что он ей ребёнка сделает. Резинки не любит, не пацанское, мол, дело. Она таблетки пьёт, но там сама знаешь – в любой момент осечка.

– М-да… Бедняга.

– Вы с мамой, я смотрю, бегать начали по утрам?

– Ага. Вообще, супер. Такая бодрость!

– А можно, я с вами?

Лена удивилась:

– Ты будешь со своей Горки к шести утра приходить?

– Да недалеко же…

– Да запросто… ну, и мама твоя, как она всё это м-м… воспринимает?

Лена остановилась, внимательно глянула на Энигму. Усмехнулась:

– Знаешь, что я поняла?

– Нет.

– Что-то главное мы с тобой просрали в своей жизни. Вроде всё было, аж подумать страшно… а главного – не было. Ну вот у них с отцом точно так же.

– А-а…

Энигма ещё переваривала сказанное Леной, а девушка уже показала рукой в сторону бульвара Молодёжи:

– Мне туда, зайти в одно место надо… Ты такси возьми, сейчас дождь будет.

Энигма жалко улыбнулась, вертя в руках босоножки.

– Да не сахарная… Так дойду. Ну, пока.

– Пока.

---

ЛИНИЯ ЛЕНА-ГРЕТА – ДАМИР – ДРУГИЕ

В общаге дежурил тихий муж Софьи Великой, это Лена уже узнала из разговора с Шакти по телефону. Значит, вход свободный. Проследовала мимо пустой конторки с телефоном. Зашла к Дусе Рубан.

– Здорово! Как жизнь студенческая?

– О! Привет. Да заманались мы с сессией этой…

Дуся рада была отвлечься от учебников; её соседка, хмурая очкастая дылда, наоборот, с новой силой уткнулась в библиотечные книги и тетради. Лена, слушая рассказ Дуси про общажные новости, роняла невнятные «ага», «угу», пока Дуся не догадалась:

– Ты кого-то ищешь?

Признаваться, что она пришла к Дамиру, Лена не хотела.

– Да я с прошлого раза запомнила… Кто такой Папа Инский, а?

Дуся нервно хихикнула. Посмотрела на сутулую спину соседки.

– Хех… ты что, посвящение в общажные хочешь пройти?

– Да! Хочу.

– Хм. Галя, а Валька с Земфирой в какой комнате живут?

Соседка назвала номер. Дуся со вздохом подвинула к себе книжки.

– Ну, иди. Только учти, там эта… Жёстко всё. Скажешь, что он меня.

– Ничего. Справлюсь… спасибо!

Названные Лене старожилки общаги занимались традиционным женским делом – косметикой. Девушка не  знала, куда можно накрашиваться в одиннадцать вечера, кроме как в «Бункер», где этих, простонародных, в дешёвом шмотье, ещё на входе фейс-контроль завернёт. Но приставать не стала, поздоровалась, представилась, передала, что «от Дуси». Она вспомнила: это те двое разбитных, её возраста почти, которые мылись в душевой до того, как туда заявились Лена с Кристиной.

– О-о… – протянула та, что пониже, брюнетка. – Папу-Иня захотелось. Рог исцеляющий. Чё, чесотка или понос?

– Энурез! – в тон ей ответила Лена. – Ну, так отведёте, нет?

– Ну, пф-ф… – Мы с Валькой в «двойку» собрались, там дискотня. Ладно, короче. Обожди за дверью. Щас.

Стоя в конце коридора, у большой холодной батареи, у окна, между рамами которого устало ползали мухи, Лена подумала: а могла бы она тут жить? Чёрт его знает. Мать с отцом полжизни в такой общаге прожили. И ведь была там и свадьба, и медовый месяц… И любовь была. А куда всё делось? Жирком заросло, покрылось, как парафином залитое, каким-то слоем почти непрозрачным.

Отец, конечно, слегка изменился – с того времени, как встретил их у «Витязя» в совершенно расхристанном виде. Нет, бегать он с ними не стал, но зарядку делал. Его покои выходили на первый этаж их двухуровневой квартиры, и Лена, стоя на лоджии сверху, изгибаясь в потоках утреннего холодка, слышала его кряхтенье, тяжёлое загнанное дыхание; нелегко давалось Алексею Николаевичу возвращение в молодость! Но к завтраку он выходил уже не в деловом, как раньше, а из душа, с бежевом спортивном костюме. Не копался, не ковырялся, уплетал всё, что готовила мать; даже запеканки стал есть, чего раньше не делал никогда.

– Эй! Пойдём.

Девушки стояли позади, обе принарядившиеся – платья цветастые, лёгкие. Волосы просушены, растрёпаны. А на ногах носки и шлёпки. Ну, конечно, это не она, «отрывная».

Повели её в подвал. Ступни Лены ощутили мохнатую пыль на полу, крошку какую-то… Земфира включила свет: часть лампочек по какой-то причине была измазаны красной краской, поэтому и светилась багрово. Идущая впереди, она наступила на что-то, выругалась:

– Бл*дь! Опять на первом протекает из душа! Валька, носки не замарай…

Лене марать было нечего, босые ноги ступили в холодную мокроту. Девки подвели её к чему-то загороженному дощатой перегородкой. Отвернув какой-то гвоздь, дверь открыли. Там возвышалось нечто похожее на памятник, под нечистым белым покрывалом.

– Ты раздевайся пока… – посоветовала Валька.

– Догола или как?

– По грудь. И лифчик снимай. Да, и на колени становись.

На цементном полу перед идолом какой-то из тех, кому приходилось падать тут на колени – хотя девушка догадывалась, что это была «какая-то», бросила кусок туристической пенки. Лена выполнила все указания «жриц», перед которыми можно было не стесняться голой своей груди, – и стала ждать.

А дальше покрывало сдёрнули, обдав Лену запахом пыли и приторным, сладковатым – тёплой гнили. Нечто, напоминавшее Железного Дровосека и Чужого одновременно, стояло тут, тускло поблёскивая всевозможными железками, обрезками дюраля и оцинкованных труб, медной сантехники. В сердце этого чудовища был укреплён чёрный унитаз – точь-в-точь, как в туалетах «Бункера» – и ветвистые оленьи рога, традиционное украшение множества советских прихожих.

А главное: к чудищу его создатель приварил выхлопную трубу от машины, на трубу болтами укрепил бейсбольную биту тонким концом вверх: деревянную, полированную…

– Вот это Папа-Инь и его рог! – торжественно объявила Земфира. – Не хочешь сразу надеться? Сразу во всё попрёт тогда…

– Нет. Спасибо, не хочу.

– Хм. А некоторые девки надеваются. У них сразу денег куча и любовников… – обе заржали. – Ладно, сейчас поцелуешь рог Папы.

Блондинка залезла куда-то под это сооружение, достала несколько баночек, фарфоровую плошку, похожую на химическую посуду. Подала Лене карандаш и листочек отрывной бумаги, голубенький:

– Напиши свой желание Папе. Печатными буквами.

Лена написала. Валька щёлкнула зажигалкой; в мгновение ока листочек обратился в золу, та была растёрта в пепел в чашке, куда добавили что-то из обеих банок. Плошку отобрала Земфира. Пристально, с нехорошей ухмылкой глядя на Лену раскосыми наглыми глазами, черноволосая демонстративно плюнула в эту чашку. Потом помазала «рог папы». Жидкость оказалась красной – или только казалась от света перемазанных краской лампочек?!

И отчеканила:

– Облизывай!

Здесь пахло только мышами и пылью; запах, знакомый с детства, когда мать возила её в Омск. На ту самую Вторую Дунайскую, по которой ходил трамвай и к колодцу которого она выходила за водой, хрустя по свежевыпавшему снегу здоровыми, сильными босыми ногами. Неизвестно, зачем она взяла шестилетнюю Ленку, задача была простая: дом продать; может, в этом и был великий смысл прощания с «отеческими гробами», но неугомонная девчушка полезла сразу на чердак. Оттуда-то помнила запах, грызунов, точнее, их специфического кала и пыльных пелерин.

И Лена сама не понимала, зачем стоит сейчас, вжав пальцы голых ступней в серый пол подвала, на коленях перед дурацкой конструкцией, явно сваренной из материалов свалки; добрую часть её хоть сейчас можно было сдать в металлолом по весу; «обряд» напоминал собой так называемое «посвящение в туристы», о котором со смехом ей рассказывал отец, – та же самая пародия на рыцарские традиции, на церковные ритуалы, да плюс выпивание «привальной чаши». Что там – аджика, горчица, соль? Вперемешку с золой, наверняка с песком, который будет хрустеть на зубах, – поэтому надо проглотить одним движением; а художественное дополнение с плевком – явно по инициативе Земфиры, которой не нравится слишком уж выпирающая, правильной формы Ленкина грудь…

Зачем? Точнее, он знала, зачем именно участвует во всём этом безумстве, но не хотелось признаваться самой себе; да и, по совести говоря, не участвовала ли она просто так, по приколу, по сумасбродству, по пьяному угару, в десятке других, весьма рискованных авантюр, своим идиотизмом, а то и опасностью едва ли не превосходящих это «посвящение»? Взять хотя бы тот эпизод с автобусом… Ну его, впрочем.

Она сама напросилась.

Подалась к «рогу», вытянула губы. Идиотизм, конечно. Две багровых тени склонились к ней, обе с распущенными волосами, лохматые… «Жрицы».

На вкус – отвратительно. Горько, обжигающе, пахнет болотом, песок, действительно, захрустел… Лена едва успела отстраниться, как малярная кисточка обмакнутая в это, в плошке, мазнула по её грудям, поставив на каждой кресты; капли потекли на живот. Вот почему надо было лифчик снимать – отстирывать эту гремучую смесь явно пришлось бы долго. А сзади кто-то – видимо, Земфира, вытянул её по голой спине поясом от старого кожаного плаща; что-то типа удара мечом по плечу.

В общем, больно, обидно, противно, унизительно и… и глупо, как многие ритуалы. Земфира распорядилась: «Повторяй за мной!» – и начала бубнить:

– Избавь меня, Боже, От контрольной близкой, От оценки низкой, От зачета стрёмного, От стакана неполного, От похмелья наутро…

Противно, унизительно, но… не так подло  и отвратительно, как то, что с ней Никитос сделал. Горящими, воспалёнными от жгучих специй губами Лена повторяла:

– …и от пары занудной, От работы курсовой И от лабы чумовой…

Видать, девки до самого последнего момента надеялись, чо эта вот фифа откажется, вскочит, с криком, в слезах и прочем, убежит. Стойкость Лены их обескуражила и обезоружила; они испытали что-то вроде стыда. Поэтому церемонию явно скомкали, «молитву» до конца не дочитали… Валька начала поднимать её, суя не очень чистое полотенце, бормоча:

– Ты, эта… вставай! Вытирайся вот… Давай по-пырому, мы на дискотеку опаздываем!

– Всё? – поинтересовалась девушка, направляясь к выходу из этого пыльного святилища.

– Всё! Посвящение прошла! – прокричала ей вслед Валька. – Всем теперь говори: у Папы-Иня рог целовала.

– Угу.

---

В общежитии она ориентировалась теперь более-менее. Опираясь на зрительную память, она нашла ту самую комнату, в которую её однажды привела судьба. Комнату с двумя очкастыми, занимавшимися стряпней, и двумя музыкантами. На этот раз смотреть в щель не стала, стукнула костяшками пальцев для приличия да ввалилась.

Мастеров выпечки не было, а за столом сидел тот, мордатый брюнет с татуировкой, сейчас частично скрытой футболкой, и какой-то похожий на него коротко стриженный тип. Ещё более исколотый, весь синий от татуировок, только рисунки, покрывавшие его жилистые сильные руки, и не только руки, вплоть до фланг пальцев, – но и плечи, видимо, и грудь, отличались особой тематикой. Зоновские. Перед парнями стояла початая бутылка портвейна и лежали карты. А на другой кровати, с ногами, сидело угловатое худое создание, тоже коротко стриженное, в шортах из обрезанных джинсов. Унисекс; то ли парень, то ли… Впрочем, нет – длинные, плоские ступни с кривыми пальцами были разделены прокладками, на ногти их создание наносило чёрный лак.

Лена молча шагнула к столу. Снадобье, которое ей пришлось слизать с «рога Папы-Иня», уже, кажется, разъело рот, превратило его в сплошную язву. Даже говорить было трудно; девушка показала рукой на губы, прохрипела:

– Дай… посвящение было!

Брюнет понял. Схватил стакан, вылил туда почти все остатки портвейна, подал Лене. Той пришлось опрокинуть это в себя. Ужасное пойло, конечно, гадость несусветная, но что сделать… В конце концов, проспиртовать – какая-никакая, а дезинфекция. Татуированный с интересом её рассматривал. Пятиугольное лицо, близко и глубоко посаженные глаза.

– Жжошь! – оценил он. – Марат, это хто?

– А это знакомая наша. Леной её зовут! – радостно сказал парень. – Ты чё, Лена, неужто посвящали в студенты?

– Да. У вашего Папы-Иня рог целовала… – Лену передёрнуло от дикости этой фразы, но сказать её пришлось.

Марат захохотал:

– А, тогда понятно! Там же аджика, горчица, уксус… там капец смесь!

Татуированный всё ещё разглядывал девушку. Он был напряжён; нехорошо напряжён, как волк, случайно оказавшийся в овечьем загоне, но под прикрытием овечьей же шкуры.

– Чё-т я не понял, Марат… Чё у вас за игры такие? Чё за рог, чё за папа?

– Да забей… – Марат хмыкнул. – Приколы наши студенческие такие. Лены, а ты к Дамиру пришла?

Слава Богу, это он сам сказал, первый. Лена только кивнула, утирая губы тыльной стороной руки.

– А, понятно! Слушай, Дамирка вот прям с минуты на минуту. Он с работы идёт… Ты его подожди у нас. О-кей?

– О-кей.

Парень с наколками хмуро обозрел босые ноги гостьи, ничего не сказал; очевидно, его другое беспокоило. Цокнув по бутылке длинным жёлтым ногтем, заметил:

– Бухалово-то кончилось. Хорошему человеку налили, и кончилось.

Лена всё поняла. Достала из сумочки кошелёк:

– Я профинансирую. Только сами сходите.

– О! Да щас, мигом.

Где они его, интересно, достанут, после одиннадцати-то? Хотя, с другой стороны, через дорогу, в парке, – таксисты. А у них всегда есть. Хорошо искушённая в алкогольной жизни Щанска, Лена это знала.

Парни ушли. Существо не обращало внимания ни на них, ни на Лену; старой кисточкой сосредоточенно возило по плоским, квадратным ногтям. На косточках больших пальцев алели наросты-шишки. Щурилось, как все близорукие люди, морщило лобик. Потом, не поднимая головы, сказало необыкновенно низким голосом:

– Ты только синему не ляпни про Петьку и Славку. Их нет сейчас, но… Он распсихуется, если узнает. С зоны полгода, как откинулся.

Лена, искавшая в этой комнате простую воду, нашла наконец только в чайнике; напилась из носика, перевела дыхание, откликнулась:

– А как этот синий сюда попал?

– С Маратом вместе учился. Одноклассник. Проведать зашёл.

– Повезло с таким одноклассником…

Стриженая подняла голову. У неё оказалось маленькое круглое лицо и большие грустные глаза; она угадала следующий вопрос девушки, обронила:

– Меня Стелла зовут. Мне общагу не дают. А я иногородняя.

– Почему тогда не дают?

– У меня прописка липовая есть. Тут, в Щанске. Чтобы работать… Говорят – прописка есть, общага не положена.

– И где ты ночуешь?

Стелла полюбовалась на свои ногти, мало заботясь, конечно, об остальном. Вздохнула.

– Да так… кто пустит. Нет, я у пацанов не ночую. Просто там, где я, сейчас девишник… вот , сюда пришла. Я уже заяву написала, жалобу, жду, пока рассмотрят.

– Понятно…

Лена сверилась с часами: пятнадцать минут прошло. Дамира всё нет. Села на вторую кровать, на нижнюю койку, вытянула ноги. Стелла с мимолётным любопытством скользнула глазами по босым её ступням.

– Чё, так и ходишь? Или чисто по приколу?

– Так и хожу.

– Хм. Типа по Иванову?

– По какому Иванову?

– А-а… ну, это я так.

Она потянулась за телефоном, набрала номер. Стала плаксиво выяснять, есть ли у её собеседницы место на ночь. Сочетание её баса и этой плаксивости резало слух. С учётом ориентации двух других обитателей комнаты весь её облик наводил на размышления; но выяснять Лена, конечно, не стала.

Вернулись Марат и его исколотый одноклассник. Принесли бутылку дешёвой водки, какую-то закуску – колбасную нарезку, сыр. Всё это продавалось в «Елисеевском», но вряд ли они в своих нарядах – трёпаных джинсах одного и мятом спортивном костюме другого туда ходили. У тех же таксистов, втридорога. Крупная купюра Лены наверняка разошлась почти без сдачи.

…Стелла ушла, оставив педикюрное хозяйство в комнате; а, точно, это же инструмент Дамира! Вот почему она сюда пришла. Тапки на её плоских ступнях хлопали парусами. Вернувшиеся Марат и одноклассник откупорили водку, разложили закуску, стали играть в карты. Бывший зэ-ка искоса посматривал на Лену, но с разговорами не лез – и слава Богу.

Девушка изнывала. Марат сходил за водой, наладил чайник на электроплитке. И тут Лена допустила оплошность: не дожидаясь чая, она хватанула с ними полстакана водки. Почему? Ну, прополоскать рот, в котором стоял до сих пор вкус специй с плевком, хотелось уже точно, надёжно; да и нервы  натянулись, как канаты, удерживавшие у причала семидесятипушечный галеон…

В клубе она бы выпила коктейля, но тут ей не клуб.

И ещё один персонаж появился в комнате, пока она в состоянии мрачного безделья рассматривала цитаты из Чака Паланика.  Высокий, тощий, с окладистой поповской бородой и блестящими, чёрными глазами, он обратился к хозяину комнаты:

– Марат, ты мне книгу Брэгга обещал…

– Ага. Щас, момент… На, бери. Только не зачитай.

Сжимая в руках книженцию в яркой обложке с названием «Чудо голодания», бородатый, как и Стелла, рассматривал босые ноги Лены. Только с очень цепким вниманием. Картёжники на них внимания не обращали – на клеёнку шлёпались масти, слышались крики: «А шестёрочку не хошь?», «Покрыл даму, на раз!» – и прочие, не совсем цензурные, слова.

– Меня Витюля зовут… – сказал этот бородатый, по виду – молодой мужчина лет тридцати. – А вас?

– Елена.

– Очень приятно. Закаляетесь?

Лене уже надоело отвечать на этот вопрос. Чёрт, уж лучше реакция Дамира! Простая и честная.

– Вроде того.

– По снегу не пробовали?

– Нет.

– А я вот тоже хожу. Когда никто не видит. И видео делаю…

– А зачем?

– Ну, как… надо как-то здоровый образ жизни пропагандировать… а то… – он покосился на стол, где «здоровый образ жизни» был представлен водкой, разбросанными картами и пачкой сигарет.

Это не ускользнуло от внимания сидельца. Голову поднял, поиграл мускулом с изображением какого-то кота в шляпе с пером, с именем «ЛАРА». Рыкнул:

– Ты, слышь, иди уже… здоровый образ. По башке за базар щас схватишь.

Бородатый не удивился. Кивнул Лене, как старой знакомой:

– А вы приходите. Я на первом, меня все знают. Поговорим о закаливании…

Он ушёл. С момента начала ожидания минуло уже полчаса, а может, и больше. От спёртости воздуха комнатки, разбавленного запахом перегара, да лака, использованного Стеллой, начала кружиться голова. Девушка поднялась с кровати, предупредила:

– Я ненадолго. Дамир придёт, скажете, что я его жду…

Она пошла по коридору, запинаясь голыми подошвами о куски отставшего линолеума. Как они тут не теряют свои тапки? Общага жила своей жизнью – но жизнью тихой, почти бюргерской, ничуть не похожей на атмосферу «Бункера». То из одной комнаты, то из другой выходили фигуры в халатах или в шортах с футболками; носили туда-сюда позвякивавшие свёртки, ноутбуки, пачки тетрадей. Лена догадывалась, что за ободранными дверями всё было как в клубе: кто-то пил, кто-то сношался, кто-то, может, и травку дул в настежь раскрытое окно, но всё это совершалось тихо, чинно, без гульбы и ухарства.

И, уже подходя к туалету, она поняла, что её сейчас вывернет.

…Вывернуло. Да так мощно, что чуть не рухнула сама в унитаз, потрескавшийся и порыжелый. Полоскало минут пять. Потом липкими руками кое-как открыла кран, ледяной водой умылась, смыв заодно всю косметику. Где же та комната, где они курили с Дамиром? Лена пошла наугад и всё-таки нашла.

Тут её вывернуло второй раз: смешение мартини, «горькой пилюли», портвейна и водки давало о себе знать. Но уже меньше; очистив раковину, найдя в шкафчике те самые «общие» сигареты неизвестной марки, Лена закурила, стоя у раковины согнувшись. Не включая света; мутного его сияния, от фонарей на Лежена, вплывающего в окно, и так хватало. Мелькнула мысль: всё, надо уже кончать с этим да уходить. На сегодня впечатлений хватит.

И тут внезапно кто-то навалился на неё. Сзади. По водочному духу, по хриплому, срывающемуся голосу она сразу поняла, кто…

Её оторвали от раковины, швырнули на стол. За этим столом когда-то Дамир складывал в коробку вымытые стаканы.

– Я тя нашёл! Нашёл, падла! Чё, кому ты там рог целовала? Ща я тебя поцелую…

Окурок полетел под ноги, она, кажется, наступила на него пальцами, обожглась; но боли не ощутила. На ней задрали юбку, срывали трусики. От такого налёта горло перехватило, не могла даже закричать; да и стискивала его рука с нарисованными перстнями… Девушка больно ударилась лбом об стол.

Напавший захрипел:

– Тебя проиграли… Марат проиграл!

Всё – и её проиграли, видимо в карты, и она доигралась. Из этого приключения без потерь ей не выйти…

В ту самую секунду, когда неминуемое могло уже произойти, раздался хлёсткий удар. Тело, навалившееся на неё, обмякло, рука на горле разжалась. Последовал второй, с грохотом повалилась табуретка. Кого-то выбросили, как мусор, в коридор, голос Дамира проговорил:

– Падаль, я тебя увижу ещё раз тут… Я тебе сказал! Я тебя на куски порву.

– Не ори… Крутой, да? Я те покажу…

– Что покажешь? Давай, давай… Иди сюда.

Похоже, Дамир вломил Синему по полной, уже в коридоре – судя по звуку упавшего и покатившегося кубарем тела. И, судя по топоту да визгливым матам, тот покинул поле боя.

Вспыхнул свет. Лена молча поправляла туалет. Дамир стоял перед ней; камуфляжные штаны, куртка на голое тело, сланцы на мощных ступнях. Ступни эти испачканы землёй, хорошо испачканы; черные линии очертили краешки ногтей. Крест на груди покачивался, играл искоркой. Парень погладил рыжую щетину.

– Ну? В порядке? Не успел подонок?

– Не успел… – пробормотала Лена.

– Отлично. На самом деле весь мир состоит из придурков… Чак говорил.

Он шагнул к ней. Протянул руку:

– Пойдём. Не фиг тут тебе делать, тем более сейчас. Вписку я тебе не найду…

– Покурим?

– На улице! – сурово отрезал Дамир.

---

Они сидели в ночной тиши за общагой, в буйном кустарнике, на остатках скамейки: от сооружения остались только две перекладины на сидении и одна – на спинке. Вот на ней и сидели; прошёл дождь, и мокрая земля с травой источали густые лесные запахи; невысохшие мелкие листочки кустов поблёскивали в свете луны, вышедшей погулять на очистившееся от туч небо.

Этот лунный свет делал голые ступни Лены и Дамира, покоившиеся на двух оставшихся перекладинах, фиолетовыми; свои сланцы он оставил в общаге, не смущаясь скользкой сыростью после дождя – то ли из солидарности с Леной, как в прошлый раз, то ли от чего-то ещё. По-прежнему абрисом выделялись его ногти, словно кто-то провёл по краям тушью. Девушка уже знала, откуда этот абрис…

Дамир по вечерам иногда подряжался на городское кладбище, что за шоссе, копать могилы. Хорошая, вполне достойная работа для молодого парня, пышущего силой. Сегодня пришлось выкопать две, но по сути – три; глину в первой размочил дождь, и её своды, любовно выровненные совковой лопатой, обрушились. Пришлось копать чуть ли не заново.

– …ты на Марата не обижайся! – говорил Дамир, выпуская дым мелкими клубами, которые расплывались в лунном свете, словно разрывы от зенитных снарядов. – Он дура большая, вроде на вид зверюга зверюгой, а душой – как пятилетний. Пальчиком помани – пойдёт… Вот и попадает под чужое влияние, легко.

– А как это возможно – на другого человека в карты играть?

– Ой, Лен, у зэков всё возможно. Обратная сторона Луны. Этот однокашник его сраный уже как-то пробирался к нам… Охотник за девками. Тогда тоже на кого-то прыгнуть пытался, но сами девки его и шуганули. А тут ты попалась.

Лена решила сменить тему, увести от неприятного. Далеко не девственница, она ещё никогда не чувствовала такого ужаса от прикосновения рук, сдирающих с её бедер нижнее бельё…

– А кто соорудил этого вашего… Папу-Иня?

Дамир косо глянул на неё. Лицо его разделила надвое тень; начавшая расти бородка казалась мефистофельской.

– Что, попробовала на вкус «священный рог»?

– Да. Противно, конечно… Горько, жжёт.

Она уже рассказала Дамиру о «посвящении в студенты» в подвале.

– О, тебе ещё повезло… – хмыкнул он. – Мне, например, в эту плошку тухлое яйцо разбили. Я от сероводорода чуть не задохнулся… Говоришь, Земка плюнула тебе туда?

– Да.

– Ну, это она любит. Отыгрывается. Она из семьи, где мать с отцом бухали, а её за бутылку… продавали на ночь. Ну, начинала отказываться – метелили. Обычное дело для нашей глубинки. Еле вырвалась из этого кошмара.

– Так кто это всё собрал? Там одни железки. И унитаз почему-то чёрный…

Дамир тихо засмеялся. Щелчком запустил окурок в сторону тротуара, проходящего совсем недалеко; точнее, его асфальтовых кусков. Проговорил:

– Эх, это была такая тут личность фантастическая… Ваня Госсе. Двухметровый немец, природный блондин. Со станции Инская, под Новосибом. Вообще – огонь! Он постоянно чудил. Помнишь, года три назад начали с курением бороться? Не помнишь… ну ладно. Так вот, курилки все у нас запретили, то-сё, под страхом выселения… Девки давай в туалетах курить, по-тихому. Ваня цепляет на башку повязку «ДРУЖИННИК», где-то достал, врывается в женский туалет и давай лупасить по дверям: кончай курить, вставай на лыжи! Девки орут, бычки прячут, двери с петель… Потом, правда, сам ставил обратно – комендантша заставляла.

– Да. Прикольный был товарищ.

– Ну, вот он и придумал «культ Папы-Иня». Натащил железок, сварил это всё – сам! А унитаз он, кажется, из «Бункера» упёр. Он то ли бракованный, то ли треснутый.

– А бита бейсбольная?

– Это трофей от битвы с круглихинскими. Они сюда иногда приезжали, трясли первокурсников. Деньги, карточки. Ну, Ваня встретил их. Отмудохал один – пятерых и биту забрал.

– Весело у вас жили… – оценила Лена, закуривая новую сигарету.

Она, конечно, последнее время курила меньше, гораздо меньше. Но сейчас едкое жжение в глубине души, пережитый стресс требовали заливки никотином.

– А сейчас он где? Закончил?

– Нет. Умер.

– Как?

– Да вот… на пятом курсе своём. Вышел из общаги, на лекцию… Он, кстати, мог зимой легко в одних шортах почти, босой до парка прогуляться. По снегу, по слякоти. Его там продавщицы боялись просто.

– А отчего умер?

– Инфаркт… – просто сказал Дамир. – В двадцать семь лет. Вышел, до колледжа не дошёл, упал. Так менты подъехали сразу, пощупали – готов. И трогать запретили. Пока там «Скорая» прибыла, он часа полтора лежал. Народ говорит – волосы тут же поседели. Прям на глазах.

– Такого ж не может быть…

– Да фиг его знает. Я же говорю: народ рассказывает. Ладно, проехали. Ты к своей художнице  по одежде заходила?

– Нет. Не успела. А что?

– Да не нравится мне одна тенденция… Какие-то настроения появились националистические. Дескать, «чёрные» и места занимают, и прочее. Зёма, кстати, и бесится поэтому, она татарка наполовину. На меня даже пытались наехать…

– Печально…

Дамир снова искоса глянул на неё. А потом вдруг развернулся всем корпусом, так что остатки скамьи ходуном заходили.

– Слушай… тебе это реально интересно?

– Что?

– Ну, как у нас, что у нас… Кого-чего?

– Ну… да, в общем.

– В общем! – с неприятной, царапающей злостью бросил парень. – А вот я тебе расскажу такую вещь. Я ведь сам из Кемеровской области. Знаешь, как там живут?!

Лена сжалась:

– Нет…

– То-то и оно! Это ад, детка. Беспросветный, безнадёжный. Единственный способ заработка – криминал. Три способа провести свободное время – бухать, клей нюхать да колоться. У меня родственники – они металл принимают, потом перепродают. Погоди, ты слушай! У них любимая собака есть, во дворе живёт. А у собаки – любимая миска алюминиевая, она жрёт из неё. Так вот… эту миску у них каждый день воруют, сминают и им же сдают. Они её распрямляют, собаке ставят. Потом её снова воруют…

Дамир сделал паузу, отбросил вторую сигарету туда же; и, спрыгнув с насеста, навис над Леной – большой, угрожающий.

– Ты сама понимаешь, что ты лишняя тут? – хрипло, напряжённо сказал он. – Ну, босая гоняешь, ну, типа косметику смыла, ну, серёжки золотые из ушей вынула… Ну, через «Посвящение» прошла. Только не важно это всё, херня. Нутро-то видно! Ты иди в свой «Заповедник», где у вас всё мёдом намазано и берега кисельные у рек молочных. Катайся там в своём… масле! Не лезь ты к нам, не лезь ты в эту жизнь, ничего тебе тут не светит.

Лена сидела, как будто её заморозили, как будто под скамейкой разлили жидкий азот и он странным образом добрался до подбородка, до горла. Этим замёрзшим горлом она смогла выдавить:

– А если я захочу… приходить!

– Вот когда жизнь похаваешь… Когда тебе совсем невмоготу станет, тогда приходи! – рявкнул Дамир. – Тогда и поговорим. Кто сколько стоит и чего.

Его шаги странно гулко звучали в тишине ночи, будто шёл не живой человек, а командор; мелкие листочки переливались серебром, и Лена поняла, что это деревья осин, растущих вокруг общаги; того самого дерева, на котором якобы повесился Иуда и его листья всегда дрожат, даже в безветрие…

Крепкая, похожая на перевёрнутый треугольник – такой знак рисуют на дверях мужских туалетов! – фигура Дамира скрылась за углом здания.

---

Любимой фразой отца детстве была: «Не вздумай мне тут реветь!» – и маленькая Лена затихала уже от одного логического разрыва: как можно реветь кому-то? Мать чаще говорила «не ной!» или «нюни распустила!», что тоже погружало в тягостную задумчивость – какие они, эти нюни? Если как сопли, то противные и зелёные, застывающие уродливыми комочками, если как слюни, особенно после леденца, то сладкие и чуть розовые. Лене загадочные «нюни» представлялись прозрачно-голубыми, холодными и гранёными, как хрустальные подвески на их люстре с большой комнате.

Не распускала она их. И не привыкла распускать.

По Танковой, к дому, по ночной улице она шла совершенно твёрдым шагом, чеканной походкой; совершенно не думала о том, куда наступает её беззащитная подошва – плевать! И ожог на ступне напоминал о себе только лёгким покалыванием… Этот участок улицы почти начисто лишён фонарей, какие-то слепые огни горят над седьмым отделением связи, на Лежена, да светится елочная гирлянда «Елисеевского».

Действительно, плевать – на плевки, стёкла и камешки. Что на роду написано, то и будет.

Девушка не ощущала обиды от того, что ей грубо и недвусмысленно указали на дверь. Её попытка влезть в сообщество общаги с «чёрного хода», тайком, можно сказать, окончилась крахом, но ведь, по правде говоря, она и не хотела – туда. Она хотела Дамира, она хотела новых ощущений, как часто хотела в своей жизни; она просто хотела попробовать и это, поковыряться вилочкой; а там, может быть, и отставить, как отставляют в ресторане не понравившееся своим вкусом экзотическое блюдо…

За это и получила, судя по всему.

Нет, она не рефлексировала, не перебирала всё свое прошлое, не корила себя за то или за это; не потому, что не умела, нет, просто довольно быстро дошла. И, меряя босыми ногами твёрдый, гладкий асфальт парковки, она начала думать – просто… просто всё поломалось. Перестало работать.

В доме Лены поломанные вещи ремонтировали редко, отец любил говорить: «Один ремонт стоит столько же, сколько половина новой вещи!»; такое, сломавшееся, просто выбрасывали…

Но Лене некуда было выбросить ни себя, ни свою жизнь.

Она пришла домой. Домашние спали; зашла на кухню, сделала себе свежевыжатый апельсиновый сок со льдом, выпила полстакана, чувствуя, как немеют зубы, рассеянно смотря в бок холодильника, безбрежный, как белая арктическая пустыня…

А потом, как ни странно, даже не вымыв ног, прошедших по всем лужам по дороге и успевшим уже раз десять вымокнуть и столько же – высохнуть, легла в постель. И вот тут её пробил рёв. Дикий, неостановимый, до истерики; но краешком сознания девушка помнила, что не хочет привлекать внимания к себе, и поэтому выла, просто выла на одной ноте, закусив губами подушку, а слёзы, во много раз более крупные, чем капли недавнего дождя, лились и лились, пока не промочили эту подушку почти насквозь.

Заснула Лена только к утру.

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.