БОСИКОМПОВЕСТЬ. 26. ТАТЬЯНА, ШКОЛА И КНИГИ.

26 глава. ТАТЬЯНА, ШКОЛА И КНИГИ.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.


ЛИНИЯ ТАТЬЯНА -ДРУГИЕ

…С Татьяной  происходило что-то необычное, непонятное и пугающее. Как сказал бы опытный потребитель дурмана, её «ломало». На пустом месте ломало; хотя нет – началось это с её похода под дождём, продолжилось в интернате и окончательно вышибло после посещения Габи.

В то утро, воскресное, она проснулась одна. Нет, не то чтобы это её разочаровало или огорчило. Удивило немного. Может, и не было ничего? Ни разговора, ни массажа её собственных ступней удивительно ловкими руками, нажимающими какие-то потаённые клавиши; и не видела она среди ночи голых ступней своей новой знакомой – перед самым лицом, не чувствовала бы запах крема, исходящий от них.

На кухне её ждала благодарно оставленная чашка кофе в джезвее и записка, написанная чётким угловатым почерком:

 

«ТАНЯ, ВСЁ БЫЛО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Я РЕШИЛА УБЕЖАТЬ РАНЬШЕ.

КОФЕ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ БЕРИТЕ БОЛЕЕ ТОНКОГО ПОМОЛА, ВЫЙДЕТ ВКУСНЕЕ!».

 

Вот и всё.

Остаток дня женщина посвятила уборке. Всё перемыла, перестирала. Вышла во двор, выхлопала коврики. И только вернувшись, по привычке думая переобуться в тапочки, поняла: а на её ногах ничего не было! Так и ходила во двор, с хлопалкой, напоминавшей ракетку с олимпийскими кольцами. Вот даёт! Вечером снова грызла «Норму». Особенно умилил десяток совершенно пустых страниц, когда лирический герой, познакомившись с женщиной из очереди, отправился на квартиру и занялся, как это говорят, «любовью». Точнее, эти недолгие минуты автор передал маловразумительными «Мммм…» и «Хы… Хы! Хы!!!! Аааа! Мммм!!! Оооо…», а вот потом шли просто белые листы. Ну, понятно – умаявшиеся в сексе партнёры банально спали. Почему вот только спали они двенадцать страниц, а не шесть или девять, Таня так и не поняла. Видимо, Сорокин отмерял время по каким-то неведомым внутренним часам…

Второй казус произошёл с ней уже в понедельник, когда она собиралась на работу. Библиотека открывалась в двенадцать, поэтому было время и для макияжа, и для кофе – именно тонкого помола! Собрала портфельчик, вышла. Прошла через рынок, уже приближаясь к остановке; из прострации вывел голос с кавказским акцентом:

– Э-э, зачэм такой ходышь? Прастудисся!

Женщина даже сначала не поняла, потом опустила глаза вниз, куда насмешливо-удивлённо смотрел черноусый продавец фруктов и ахнула: она ж босиком пошла! Но голые ноги так изумительно себя чувствовали на асфальте, уже разогретом, ласковом, что она даже не подумала…

Конечно, со стороны это выглядело дико. Ну, как так: выйти из дома и не заметить отсутствие обуви на ногах. Ей же должны были сказать об этом тактильные ощущения. Гладкий пол квартиры и холодные ступени подъезда… Мелкие камешки разбитого асфальта, этот вездесущие крупинки его, усеивающие всё… Это как в трусах, прости-Господи выскочить на улицу. Не зря в сообщениях о жертвах пожара, как недавно поняла сама Таня, обязательно указывают: “…выскочили на улицу босиком”. в состоянии аффекта, дикого страха. Но, с другой стороны, она понимала, почему это произошло. С самого воскресного утра она думала о том, что ей предложила Мириам. Это было неслыханно, это было опасно, смертельно опасно – вплоть до увольнения; это было в какой-то мере противоестественно и более того, Татьяне отводилась одна из главных ролей… Ну, а кому ещё? Она так и эдак прикидывала, представляла себе то, что случится в среду; она боялась до смерти, и ловила себя на мысли, что от этого переживания чешутся пятки и между пальцев голых ног тоже чешется; даже с ужасом подумала, что подцепила грибок, рассматривала свои ступни, пальцы растопыривая. Нет, ничего. Только вдруг поняла, что они красивые. Особенно большой палец, похожий на амфору. Поняла и устыдилась: это же эстетизация ступней, или фетишизация? А потом подумала: а почему бы и нет? Лицом восхищаемся, руками, а этим?! Некстати пришло воспоминание: как-то зимой у неё страшно замёрзли ноги, когда она час ждала на остановке автобуса и подобравший её муж, на своих “жигулях”, привёз тёплые носки. Он снял с неё сапоги, промёрзшие нитяные носочки тоже снял и грел эти конечности её, холодные, как из мрамора, ступни руками и подышал даже… Ощущение горячего дыхания, близость рта у такого грязного, априори, части тела, как ноги – хотя за гигиеной она следила всегда! – испугало её, она тогда дико смутилась, она запротестовала: не надо, что ты делаешь, перестань! И он натянул на согретую плоть вязаные носки. кстати, связанные её свекровкой.

В очередной раз упав в рефлексию, женщина заметалась на нечистом асфальте рынка. Понятно, почему она не отследила момент выхода босой на улицу. Тоже, можно сказать, в состоянии аффекта – с пожара выбежала, который бушевал у неё внутри. Но что делать-то? Возвращаться, обуваться?! Можно и так. Но она точно напорется на кого-то из соседей – это раз. Во-вторых, она уже вышла и идёт, это два. В общем, обе причины продолжать путь казались какими-то хлипкими и надуманными, но они перевесили все разумные доводы. Впридачу Таня вспомнила: понедельник, последний понедельник месяца – санитарный день! Всё, посетителей не будет. Ну… ну и чёрт с ним.

В конце концов, нерешительно потоптавшись на пятачке между остановкой и фруктовым лотком – по счастью, продавца отвлекли погрузкой-разгрузкой и он оставил её в покое! – Татьяна решила: идти. Она уже ходила с работы босиком. Почему бы не совершить теперь второй логичный поступок: отправиться босиком на работу. День – санитарный, посетителей не будет. В администрацию её не вызывают, если б вызвали, то точно предупредили бы уже звонком в девять-десять утра. А свои всё про неё знают.

В таком настроении женщина погрузилась на сравнительно новую «двойку»: горчичный цвет, ещё кое-где чехлы на сиденьях сохранились, с поручней свисают петли-ухватки из кожзама. Даже молоточки для «разбивания стекла» не растащены шпаной… На задней большой площадке она осталась одна, конечно же, час пик миновал. Единственное, чего Таня ждала со страхом, – это столкновения с кондукторшей.


В окна автобуса забрасывало волны горячего ветра с пылью. На небе – ни облачка, и чёрный дым от труб завода кажется оскорблением; впрочем, эта безжалостная голубизна быстро его съедает, растворяет без остатка. Татьяна ошиблась: хранителем билетов оказала не кондукторша, а кондуктор. Молодой парень, полурусский, судя по внешности. В меру небритый, в меру растрёпанный. Если переодеть его из спортивных шорт с полосой да футболки с капюшоном во что цивильное, за продавца хорошего магазина – сошёл бы. Потому что улыбка у него была хорошая, ясная.

Привалившись спиной к поручню. Отсчитывая сдачу и отрывая билет, он кивнул на босые ноги Татьяны, которые та как ни прятала за перегородку, не остались от него тайной.

– Секта? – хмыкнул он вполне беззлобно, скорее с интересом.

Женщина так же притворно обиделась:

– Почему секта? Жарко… вот я решила и пошла!

– На работу?

– Да, на работу!

Ноги самого парня скрывали чёрные кожаные кроссовки и чёрные же носки чуть ли не до колена. Да уж, можно представить, какая там терморегуляция!

– А почему сразу «секта», кстати? – Татьяна попыталась выяснить по горячим следам. – Человек не может вот так, просто захотеть?

– Может. Но это всякие эти распространяют… йоги и эти, как их, кришнаиты.

Тане стало смешно. Снисходительно рассмеялась, коротким смешком:

– Молодой человек, не порите чушь. Кришнаиты… Я вообще атеистка. Как вас зовут?

– Ильяс. Не, да я ничё. Вам клёво. А пацанам нельзя.

– Почему?! – изумилась Татьяна.

– Палево, короче. Узнают, будут разборки. А круглихинские вообще могут на нож поставить.

– Да за что?!

– За нарушение кодекса. Пацанского.

Последние слова он произнёс без тени улыбки, с такой давящей серьёзностью, что Татьяна вздрогнула. Это как понимать?! Это что за Кодекс такой, неписаный?

Но Ильяс и так надолго задержался около неё. В конце салона его уже призывала какая-то бабка, размахивая пенсионным. Кондуктор пошёл туда. А Татьяна подумала: вообще-то этот парень знает, что говорит. «Двойка» ходила от микрорайона Энергетиков до телевышки в Круглихино, в той части этого огромного образования, которая была ещё как-то «окультурена»…

Татьяна выскочила на «ДК». Пошла к себе, мимо бассейна «Нептун» и Дворца спорта. Краем глаза отметила: стоят на крыльце и курят две молодых девки. Одна в спортивном костюме, вторая в белом халате; обе с бирками, значит, одна тренер, другая врач. Тренерша стояла в босоножках с расстёгнутыми ремешками, врач – в тёплых домашних тапочках со смешными помпонами. Обе находились на крыльце Дворца, то есть над идущей внизу Татьяной, и поэтому ей прилетело не в спину, а на голову:

– Гляди, ещё одна босячка появилась!

– Ага. Баба взрослая, а туда же…

– Говорят, сегодня лекция какая-то про это дело?

– Ну. Всех согнали, кроме дежурных. Там про этих, москвичей, которые эту моду привезли.

– Каких москвичей?

– Да хрен знает. Не, смотри, как идёт! И ни фига не стыдно.

– Да уж, не говори….

Казалось бы, этот словесный залп был не менее силён, чем массовая атака на неё тогда, в магазине «Стекляшка» в дождь; и должен был вызвать у неё смятение, страх, она должна была повернуться, огрызнуться как-то или наоборот, втянув голову в плечи, побежать вперёд…

И Татьяна с удивлением отметила, что ничего не произошло. Она ощутила чувство превосходства. Чувство собственной значимости, эстетичности – от тщательно вымытых, рассыпающихся по плечам локонов до последнего краешка босых ступней, уже слегка испачканных в дорожной пыли. Она представила нелепость спортивного костюма и босоножек (интересно, а в зале она босая или в кроссовках? Представила пареные, как репка, ступни врачихи; и вообще, всю убогость и ограниченность этих двух молодых баб, наверняка – обеих с высшим образованием, считающих, что они «устроились в жизни» и «нормально живут».

Чувство презрения к ним, к их обутой жизни, к их скотской покорности предрассудкам настолько захлестнуло Татьяну, что она перепугалась. Она не привыкла к такому по силе чувству; это противоречило всем канонам интеллигентности, всему Чехову, которого Татьяна обожала. Нельзя было презирать, нехорошо это было, и нельзя было возвышать себя – гордыня, грех… Но женщина поняла, это чувство стало сильнее её. И властно ломает все установки, которые сдерживали её прежде.

Она поняла, что совершила немыслимое и почти что недопустимое: от наслаждения ощущениями босых подошв, от идеи «Озорных Пяточек» она незаметно пришла к эстетизации этих самых голых пяток, к самолюбованию своими, такими же голыми, гибкими, красивыми и – Боже мой, страшно сказать…

Эротичными?!

С этими мыслями она пришла в библиотеку. Лидия Ивановна и Оксана Максимова были уже там, на месте. Задача предстояла обычная, понедельнично-санитарная. Все полки им книжные перетереть, проверить, чтобы издания стояли строго по буквам, все карточки проверить… Их деревянные крашеные полы помоет уборщица, конечно, приходящая раз в неделю, из Дворца Спорта, к которому по этой части их прикрепили, но вот всё остальное – сами.

Оксану эта перспектива явно не радовала.

Татьяна поздоровалась со всеми, весело скомандовала:

– Ну, что? По чайку и засучиваем рукава? Мы с Оксаной, как обычно, на верхние полки, Лидия Ивановна снизу.


…Татьяна уже несколько раз, совершенно машинально ловила себя на мысли, что слово «босиком» стало вторгаться в её жизнь не то чтобы чаще других, но почему-то в невероятном количестве ситуаций. Отчего она раньше этого не замечала? Это ведь было на поверхности, «этого» не заметить было невозможно. Вот, например, простая задача: протереть пол с книг на самых верхних этажах – проще некуда, верно? Её можно решить двумя способами. Первый – это встать на один из стульев, имевшихся в читальном зале или на старую табуретку, стоявшую в подсобке про всякий запас. Второй способ – встать на одну из двух дюралюминиевых стремянок.

Татьяна-то справилась с этим легко. И голые подошвы ребристые ступени стремянки не испугали, наоборот, щекочущее было чувство, массирующее: женщина с удовольствием переступала ногами на ступеньках. А вот Оксана закапризничала. На стремянку в туфлях на каблуке с металлическими колпачками она попыталась взгромоздиться, неудачно: металл скользил по дюралю, каблук то и дело проваливался в щель между двумя планками ступеньки. Принесли табуретку, да чуть не навернулась с неё – табуретка оказалась трёхногой, предательски качающейся. Притащила стул из зала, и тут уж запротестовала Лидия Ивановна!

– Снимай, девка, каблуки свои! Снимай, давай! Ты нам тут стулья все перепорешь своими иголками… Оксан, я тебе серьёзно говорю!

– А что делать тогда?

– Вон… бОсой, как как Татьяна Евгеньевна!

Оксана возмущённо фыркнула:

– Ой, не надо, знаете! Я не нанималась пятки свои показывать… и вообще, мы в библиотеке, я не обязана. А Татьяна Евгеньевна – она заведующая, мало ли что она делает!

– Ну так кто ж тебе мешает?

– Она – это она. А я – это я! И не надо её примером мне  в нос тыкать… Знаете, мы тут всё шутим-шутим, а мне это уже надоело!

– Чего шутим-то?

– Про всякие «Дни Пяток» и прочее. Как-то уже не смешно, знаете ли…

– Не смешно… – согласилась Лидия Ивановна. – Только кому пятки твои нужны, смотреть на них? Вот коли бы у тебя рога были или копыта, я б на то посмотрела. Копыт на человеке ещё не видела…

Неизвестно, чем бы закончились препирательства пожилой библиотекарши и молодой, неожиданно показавшей свой норов и поднявшей внезапный бунт, но тут Татьяне позвонили. Видимо, очень долго звонили по мобильному, но он лежал наверху, в кабинете, и наконец задребезжал древний аппарат за столом выдачи.

Таня спрыгнула со стремянки, звонко шлёпнув об пол ногами, подошла, взяла трубку.

– Марзун слушает…

– Татьяна Евгеньевна, это Ирина Анатольевна, из департамента…

Женщина её знала. Милая, интеллигентная женщина, невысокая и сухонькая, вечно кутавшаяся в пуховые платки, мерзлячка; очень корректная, добрая и жалостливая.

– Татьяна Евгеньевна, в усадьбе Круглихинского совхоза бывшего школу закрывают. Оптимизация.

– Ой, как плохо… Я поняла. Чем могу помочь, Ирина Анатольевна?

В трубке закашляли; видно, даже несмотря на жару, эта женщина умудрилась простудиться.

– Там директор школы просит библиотеку забрать… Говорит, хорошая библиотека, пропадёт.

– Как пропадёт?

– Да её наша шефиня… – нехотя проговорила собеседница, – …распорядилась на макулатуру. Все пятьсот или сколько-то там книг. Без разбора.

Таня ахнула.

– Как так можно?! Слушайте, пусть по домам раздадут!

– Нельзя. Не положено…

– Да что же это происходит-то!

– Татьяна Евгеньевна, я вас умоляю: съездите туда, посмотрите. Хотя б для очистки совести. Их директор очень просил, прямо очень… Сейчас вам машину пришлю.

Татьяна пообещала. И только положив трубку, вспомнила, что на ней сегодня нет обуви, что это странно – ехать так в незнакомую школу. Но, снявши голову, плакать по волосам или, образно говоря, туфлям, было поздно.

А вот Оксана Максимова, услышав краем уха про поездку, чуть не подпрыгнула:

– Ой, Татьян-Евгеньна, а можно с вами? В это Круглихино?

– А тебе зачем?

– Я помогу… Правда!

Лидия Ивановна укоряюще смотрела на девушку: она понимала, почему той вдруг овладел такой энтузиазм. Это избавляло её от необходимости протирать пыль на верхних полках. Таня встретилась взглядом с глазами женщины, кивнула: пусть так.

– Лидия Ивановна, тогда вы сами тут… Только без фанатизма, пожалуйста! И на стремянку не вздумайте лазить!

Водитель был всё тот же, что и возил Таню в интернат: пожилой, ворчливый, матершинник и, судя по всему, отчаянный спорщик. Ехать в Круглихинскую усадьбу по трассе – десять километров, затем три по добротной грунтовой дороге он не захотел.

– Да ну, мать её! Там пост гайцев, яти их мать, а у меня одна фара не горит, привяжутся ещё…

– Ну кто ж привяжется к нашей машине?! Не «Мерседес» вроде…

– А то! Много вы знаете! Пока я свет не сделаю, не поеду через туда!

– Как же нам тогда?

– Через дачи, через деревню. Там, ё-моё, по прямой, мать её в душу, пять километров!

По прямой, так по прямой.

Татьяна уселась с водителем, Оксана – сзади. Девушка, обрадованная возможностью сбежать от уборки, болтала о чём-то пустяковом поначалу, потом недоверчиво просунула голову в переднюю часть салона, осмотрелась, недоверчиво спросила:

– Татьяна Евгеньевна, а вы так и поехали… голопятая?

– Да. Так и поехала… – беспечно обронила женщина. – А что?

– Да ничего… Просто как-то. Не, ну я понимаю, в деревню-то можно.

Тане стало интересно.

– То есть… То есть, Оксана, ты бы в деревенскую библиотеку босиком пришла, так? А в городскую нельзя. А почему?

– Ну, так деревня же, я говорю…

– Ну, во-первых, посёлок. По-моему, даже муниципальное образование. Во-вторых, ты считаешь, что там люди похуже живут? Так сказать, недалёкие, не до этики?

– Ну, почему ж, Татьян-Евгеньнна! – Оксана надула пухлые губки. – Да просто в городе… Ну, в городе всё-таки… цивилизация! А в деревне сортир на улице. И коровы ходят кругом, гадят, навозом воняет. Какая тут «этика», на фиг!

Татьяна примирительно кивнула. Спорить с городской девушкой, с настолько вывихнутыми мозгами у неё желания никакого не было; уже окончательно ясно, что Оксана ни на какой пикет не пойдёт, что обещала она из вежливости или трусости… Ну и не важно. Обойдёмся без неё. Пусть холит и нежит свои ноги в босоножках с золотыми пряжками, с ногтями, покрашенными в алый с блёстками.

Но Оксана не успокоилась. Морщась от колыхания на колдобинах, отгоняя от лица облачка раскалённой пыли, периодически залетавшие в салон сквозь чуть приоткрытую форточку – а по-другому было невозможно! – девушка рассказывала:

– И вообще… Вы вот недавно к нам приехали, я смотрю, и ничего не знаете!

– Ну, не совсем недавно, но я ничего такого страшного про босых не слышала, и правда.

– А вот и неправда! Года два назад за это девчонку маньяк убил! За босые ноги, за то, что она так ходила.

– Бог с тобой, Оксана, первый раз слышу!

– А я вам говорю! Её мент убил и в Гнилое озеро бросил. У нас девка одна на работе даже этого мента знает, видела!

– На какой работе? – удивилась женщина. – Погоди, у нас ты, я да Лидия Ивановна. Ты кого имеешь в виду?

Оксана как язык прикусила. Застыла. Заморгала длиннющими, изогнутыми к самым бровям, ресницами: хлоп-хлоп! хлоп-хлоп!, выдавила поспешно:

– А-а… это я оговорилась. У матери моей одна девка… там она говорила…

– Проводница, что ли?

– Ну да, да, конечно, проводница! Так вот она сначала для него босиком ходила, а потом он её убил и ступни ей изуродовал!

– Чушь какая-то! – Таня передёрнула плечами. – Вот любишь же ты сплетни, Оксана… А за что убил?

– Ну, маньяк же! И приревновал её к кому-то…

Таня покрутила головой: да, в провинциальных городках что ни история – то почище «Молчания ягнят». Тут их стальной корабль хорошенько тряхануло, женщина чуть не прикусила язык и на некоторое время замолчала, дабы не повторить это же самое снова.

Они уже давно съехали с Лесного проезда на Инженерную, миновали последние островки «цивилизации», по мнению Оксаны: «сотое» почтовое отделение, детский сад «Парус», магазин смешанных товаров и пивную «У Дачи». Потянулись дачные постройки, во всей их российской неприбранности; приусадебные участки, горы мусора на перекрёстках, гниющие на крышах сараев остовы машин. Асфальт исчез, водитель объезжал рытвины, на дне которых засыхала липкая грязь антрацитно-угольного блеска.

– Дорога-то сухая, мать её! – изрёк он. – А то бы если после ливня… я б тут не поехал. А так вон, высохло, скоро будем.


Татьяна сердцем чуяла: что-то обязательно должно было случиться. И случилось. Сначала водитель поленился объезжать большую грязную лужу, точнее пространство; надоело вертеть баранку. «УАЗ плюхнулся в неё, как гиппопотам, уже прополз половину по инерции и тут забуксовал. Чавканье грязи под колёсами стало слышно даже в салоне. Таня с ужасом смотрела в окошко – слой глины оказался всего лишь коркой, жижа мгновенно полезла наверх и понятно почему: лужа питалась ручейком, тёкшим в кустах у дороги, и сейчас представляла собой болотце.

Водитель завернул такую матерную тираду, что у женщины заложило уши. Ругался, дёргал рычаг, жал на газ. Бешено вертящиеся колёса лишь выбрасывали на боковые окна фонтаны грязи.

– Вот холера! «Буханка» грёбаная! – водитель открыл дверцу, поглядел на пузырящуюся массу. – Всё, мля… Приехали.

Он посидел с полминуты, покосил на Татьяну:

– А мож, я вас за руль посажу, вы того… А я научу, как со скоростями. А я толкану…

– Ой! Нет! Я с вашим рычагами – никак, и вообще, газ от тормоза не отличаю!

Женщина глянула на свои голые ноги, отодвинутые подальше от и так пышущего жаром кожуха мотора. Приняла решение. Открыла дверцу:

– Я… мы сами лучше толкнём!

И спрыгнула в эту грязь.

Нет, никаких неприятных эмоций она не ощущала. Наоборот: тепло, приятно, как в слегка растопленное на сковороде масло. Дно оказалось удивительно мягким; главное – не поскользнуться. Держась за кузов, прошла чуть назад, открыла дверь. Оксана скорчилась на скамеечке, как еретичка перед пыткой «испанским сапогом».

– Ну, Оксана! – весело сказала Таня. – Ты же можешь в деревне – босиком? Разувайся.

– Вы что?! – отчаянно запищала та. – Это ж грязища!

– Оксана! Это простой чернозём, что ты говоришь. Обыкновенный. Давай, не говори ерунды.

Девушка медлила. Тогда Таня вздохнула.

– Ну, тогда и сиди в этой духовке, пока не прокоптишься. Вместе с водителем.

– А вы?!

– А я пойду буксир искать. Только это надолго… – Таня окинула взглядом тихие в будний день дачи, разноцветные крыши. – Это мне точно до города дойти придётся.

Нарисованная ею перспектива устрашила Оксану. И она неловко, стыдливо сняла туфли. Её длинные и достаточно развитие, с хорошим сводом, широким, ступни с длинными, но уже чуть загнутыми, стиснутыми пальцами подрагивали на металлическом полу; у больших пальцев наметился красноватый бугор…

– Пойдём, не бойся.

Кажется, её спутница, прежде чем ступить в грязь, охнула, как как от удара по причинному месту.

…Полноприводная машина гребла грязь всеми колёсами. Водитель предупредил, как встать, чтобы не окатило с головы до ног, но всё равно – забрызгало. Коричневые пятнышки усеяли юбку Тани и платье Оксаны. Обе пассажирки вскрикивали, наваливаясь на тяжеленный короб, а тот только мотало из стороны в сторону, натужно ревел мотор, и комары, уже проснувшиеся, расплодившиеся, начали с гудением виться над их головами. Только через пятнадцать минут усилий, после одного передыха, передние колёса «буханки» зацепились за твёрдое и вынесли автомобиль вперёд, из лужи. Таня едва не рухнула в неё, уцепившись за ручку задней дверцы, повиснув на ней. Её протащило по луже метра полтора.

– Фу-у… всё.

Женщина выбралась на сухое. Смотрела, как Оксана с ужасом осматривает повреждения своего костюма. Ступни, как и у неё, покрылись поблёскивающей на солнце чёрно-коричневой массой. Таня утешила:

– Да ладно, в деревне найдём колонку, отмоемся… Да не отчищай ты грязь сейчас! Она засохнет, потом легко будет отчистить, раз-раз и готово. Поехали.

Одно хорошо: охоту болтать этот эпизод Оксане отбил напрочь. Она сокрушённо и обиженно молчала. Вызвалась, называется, прокатиться…

Они достигли усадьбы бывшего Круглихинского совхоза, обозначенной металлическими буквами на решётке, настолько проржавевшими и источенными временем, что не читались совершенно. Водитель, которому Таня напомнила про колонку, кивал, бурчал «Да, щас, щас!», но, видимо, колесить по посёлку в поисках этого совсем не собирался. И, заметив нужное здание, просто подкатил к нему, заметив:

– Тама, в школе, вода-то есть? Вот и помоетесь…

И если за полминуты до этого у Тани ещё была надежда на то, что им каким-то образом получится предстать перед директором в нормальном виде, то она рухнула тотчас же.

Директор встречал их на пороге. По костюму, приличному, но дешёвому, мешковатому по характерному отсутствию галстука и самой стати человека – высокого, мосластого, с продолговатым крестьянским, даже грубым на черты лицом, можно было уже всё понять. Лицо это, открытое, русоволосое, с залысинами, впрочем, не выражало ни осуждения, ни удивления видом двух женщин, испачканных снизу, будто нефтеналивные баржи.

– Добрый день! – сказал этот мужчина глуховатым голосом. – Я вас поджидаю уже. Что, наши «лечебные грязи» уже приняли?

– Ой, верно. Точно…

– Вы – Татьяна Евгеньевна, из библиотеки? Очень хорошо. – А меня Илларионом Петровичем зовут. Очень приятно, девушка…

Таня мало смущалась, разве что самую капельку. Пусть её ступни и босы и покрыты коростой успевшей высохнуть глины, но и директор не франт. Не очень аккуратно подшитый карман на пиджаке, туфли, давно не знавшие щётки. А вот Оксана готова была провалиться сквозь землю из-за своих грязных ног…

– Ну, пойдёмте, я вас сразу в медпункт отведу! – улыбнулся Илларион Петрович – Там вам ловчее помыться-то будет, там нет никого… Пойдёмте.


Как и тогда, при первом посещении интерната, Татьяна испытала когнитивный диссонанс. Ей представлялась бревенчатая изба-школа с русской печкой, деревянные лавки и чуть ли не голая «лампочка Ильича» под потолком. Однако Круглихинская школа располагалась в добротном на вид, хоть и скромном, одноэтажном здании под хорошей, металлической крышей; на окнах – стеклопакеты, а вот полы там и верно – деревянные были, крашеные.

Из небольшого вестибюля директор сразу свернул направо. И тут их увидели. Парнишка в джинсах и ветровке стоял у окна, а девушка сидела на подоконнике; растоптанные дырчатые босоножки её стояли на досках. Директор остановился:

– Антипина! Это что такое? Ну, сколько раз я говорил…

– Извините, Илларион Петрович!

Та покраснела, ойкнула. Пышная, светлая, с толстенной русой косой. И застеснялась не странных посетительниц, а своего поведения; ясно было, что сидеть на подоконниках в этой школе не принято. Соскочила, дёрнула своего спутника за рукав и побежала с ним прочь по коридору, мелькая широкими, квадратными крестьянскими пятками. Побежала с туфлями в руках…

– Извините… – вздохнул директор. – Прививаю вот… общую культуру! Вон там у нас медпункт, в конце дверь.

На ходу Таня, уже не ощущающая никакой неловкости, поинтересовалась сочувственно:

– Что же вас решили… «оптимизировать»-то? Ну, я понимаю, когда закрывают школы с десятью учениками, но у вас-то больше наверняка!

Илларион снова вздохнул. Вообще, этому большому, привыкшему к труду телу было тесно в костюме. И руки с большими, грубыми запястьями выглядывали из-под рукавов коротковатого пиджака.

– Наш Горун, начальник департамента образования, распорядился. Сначала такие маленькие закрывали, сейчас до поселковых добрались. Как наша – она ведь базовой десятилеткой была. И здание, видите, хорошее.

– Да. Я ожидала хуже.

– Это бывшая контора совхозная. Его-то сам развалили… Когда открывали, было тридцать учеников. Сейчас шестьдесят три. Мы вон крышу перекрыли.

– Город денег дал?

– Что вы… Я пять  из своей заплаты вынул, предприниматели местные пятнадцать собрали. Так и живём.

Он запустил их в прохладный, пахнущий лекарствами, врачебный кабинет с большим умывальником в углу и «стоячей ванной» за шторкой. Сам деликатно прикрыл дверь: «Я в коридоре подожду».

Для экономии времени залезли обе в эту ванну, поливали душем на ступни, отмывали; коричневые воды с урчанием бежали в слив.

– Что, Оксана, стыдно было? – со смехом спросила Таня.

– Ну да. Немного.

– Чего стыдно? Босых ног своих в школе?

– Не знаю, Татьяна Евгеньевна! Ну что вы пристали?!

– Я к тому, что тут стыдно, видишь, совсем другое…

– Что?

– На подоконниках сидеть.

Таня хотела прибавить, что ей стыдно и за департамент образования, но это, как она подумала, совсем выходило за пределы мироощущений девушки. Промолчала.

Чистыми ногами касаться этого, кстати, тоже довольно чистого светло-коричневого пола, ласковых крашеных поскрипывавших досок было приятно. Татьяна с удовольствием шла, а вот Оксана, с трудом давя брезгливую гримасу на лице, шла чуть ли не на цыпочках. Она сто раз себя уже прокляла, что туфли так и оставила в машине.

Директор это заметил:

– У нас чисто, вы не бойтесь. Мы систему дежурства смогли сохранить. Ребята сами школу моют… И хорошо моют. У них что-то вроде соревнования.

– А технички?

– У нас на ставке технички – учительница информатики. Это нужнее. Спортивный зал есть, актовые, хоть и маленькие. Ну вот, тут у нас и библиотека.

Он распахнул двери,  и девушка, чуть ли не оттолкнув Таню, юркнула туда первой. Понятно: боится, что сейчас звонок прозвенит и она окажется в водовороте перемены, вся такая из себя голоногая.

…В крошечном помещении библиотеки тоже веяло прохладой. Стеллажи зияют пустотой: все книги собраны, причём не просто перевязаны хилой бечёвкой, а упакованы в газеты, и эти квадратные папки проклеены скотчем.

– Я сам отбирал… – устало сказал директор, останавливаясь на пороге. – Это ж ещё и моя личная библиотека. Оставил современные издания. Ну, которые ещё читают… Фантастики много, семидесятых голов, тогда качественную печатали. Мемуарная литература.

– А это вот… в картонных коробках.

Он пожал широченными плечами.

– Ну, это, конечно, классика, которая уже никому не нужна. И которой в каждой библиотеке навалом. Горький, Пушкин, Маяковский, Гоголь. Я не знаю, что с ними делать… может, и правда, сжечь в печке, как господин Горун сказал.

– Так и сказал?

Директор устремил на Таню необыкновенно чистые и пронзительно-синие глаза. Никакой обиды или злости в них не мелькало: только усталость.

– Нам ещё там знаете сколько сказали… – он слабо улыбнулся. – Мы же о решении узнали из «Заводчанина». Нас же даже не спросил никто! Я в департамент звоню, они от меня отмахиваются: вам всё скажут в своё время. А потом слышу в трубке голос… разговаривают между собой. Мол, этим баранам круглихинским только на мясокомбинат, а они выпендриваются ещё.

– И сказали, что всё в макулатуру.

– Да. Завтра какой-то частник уже приедет, по весу принимать.

– Так! – распорядилась Татьяна. – Оксан, посиди здесь… Илларион Петрович, грузим всё в машину. И свёртки, и то, что в коробках. Я сама потом разберусь. Только вот…

– О, не переживайте! Я вам сейчас ребятишек дам, старшеклассников, они перетаскают. Вы побудьте тут.

Он вышел, а Таня смотрела на Оксану, которая скорчилась на стульчике, босые ноги под себя поджала, спрятала. Да что с ней такое? Подошла к коробке, провела пальцем по обложкам. Ну да, советские издания, солидные. Пушкин. Есенин, «Избранное». Ну понятно, кто Есенина будет читать сейчас.

Дверь открылась, впустила человек пять старших ребят. Обычных, в меру шумных, ничуть не отличимых от своих щанских сверстников. Брали книги бережно, не суетились. Илларион Петрович предложил:

– Девчонки, может быть, чайку?

Оксана энергично замотала головой, своими пушистыми волосами: нет, нет. Ей явно хотелось как можно скорее добраться до «УАЗика», сунуть чистые ноги в туфли и забыть обо всей этой истории, как о страшном сне.

– Чайку, пожалуй, не надо, а вот вашу школу я бы посмотрела! – откликнулась Татьяна. Если можно, конечно…

Директор не удивился.

– А чего ж нельзя. Пойдёмте посмотрим.

У самой библиотеки на второй этаж вела такая же, как и полы, деревянная лестница с широченными перилами, на полосы которых были через каждые полметра набито что-то вроде выступов. Похлопывая по ним, мужчина объяснил:

– Это чтобы дети не катались по перилам… Ужас, как боролся! Такие штуки были в моей школе, в детстве.

На втором этаже, в небольшой рекреации с фикусами, Татьяна обратила внимание на двуглавого орла. Деревянного и чёрного от плесени. Усмехнулась:

– Птичка чёрная такая… Не боитесь, что ещё и обвинение в осквернении государственных символов повесят?

– Я уже ничего не боюсь. А орёл этот висел вон там, там крыша пять лет текла. Я уж её и драил каждый день, и лаком покрыл на два раза. Не помогает. Гниёт дерево…

Женщина задержалась у стены с висевшим гербом.

– Погодите… а что тут раньше висело? Портрет какой-то, да. Вон, след невыгоревший.

– Да. Ленина портрет. Я, когда его снимал, смотрю, странно – бумага какая-то очень плотная. Как картон. Как будто одна на другой. Решил размочить… – он улыбнулся. – Я реставратор по первой специальности. Так представляете, под портретом Ленина обнаружился портрет Хрущёва, под ним – Сталина…

– А под ним – Троцкого? – захохотала Таня от души.

– Нет. Не угадали. Луначарского. Ну, не отодрал совсем, так, по углам. Их один на другой клейстером клеили. Во времена совхоза.

– А вы сами что преподаёте?

– Историю. Раньше и литературу тоже.

– О, ну тогда я вашему выбору книг точно верю.

Прошли дальше. Из-за одной двери доносились гулкие удары мяча, но не это смутило Таню. На половичке перед дверью – целая выставка обуви: пара ношеных «балеток», кроссовочки, сланцы.

– А там что?

– Спортзал.

– Можно глянуть?

– Да конечно. Мы лет десять назад восковое покрытие сделали, расстарались. Ну, и вот не пускаю в зал в уличной обуви… А спортивную они носить ленятся.

Он открыл дверь, и Таня заглянула. Действительно, в маленьком помещении, тем не менее оборудованном шведской стенкой, турниками и двумя баскетбольными щитами с корзинами, перебрасывали мяч две девушки и юноша. И все трое – босые! Мелькали крепкие голые ступни, чуть скрипя по раскрашенному полу, яркие шорты с полосками. При этом одна из девчонок была в блузке, вспотевшей под мышками, и не очень длинной юбке.

Но Таня залюбовалась парнем. Высокий, мускулистый, но при этом гибкий, как лиана, с простой стрижкой и крупными, фактурными чертами лица, он прыгал ловко, как обезьяна, отбивая подачи двух девчонок и не позволяя им закинуть мяч в кольцо. Бронзовые красивые ноги летали над полом, как если бы он был молодым танцовщиком балета.

На заглядывающих гостей троица не обращала никакого внимания.

– Это Тёма Коротков… – негромко сказал директор. – Отличник. Отец у него безногий, инвалид, он сам ему продукты покупает, кормит. А мать в магазине в Щанске работает, на две ставки.

Татьяна, с трудом оторвавшись от этой картины, вернулась в коридор, проговорила недоумённо:

– Но ведь… Но куда же тогда вас?! В чисто поле?

– Хотят с интернатом на Синюшиной горе слить, в городе… – невесело усмехнулся директор. – До нас «двойку» обещают продлить, а она едет целый час. Ну, это-то ладно, просто, сами понимаете, в школу за тридевять земель. Да и вообще – видели, ту, в юбочке?

– Да.

– Хорошая девочка. Верующая. И… нормальная, скажем так. Так вот, её мать мне и говорит: не хочу дочь в интернат отдавать. Дескать, пусть лучше неграмотной вырастет, чем проституткой. Ну что, пойдём дальше? Или всё-таки чаю?

– Ой, нет, спасибо… Там уже погрузили, наверное, всё.

– Ну, хорошо. Спасибо вам, что откликнулись.

– Да не за что.

Звонка всё не было; а Тане подспудно хотелось его, словно бы перемена могла явить ей ещё пару босоногих чудес. Наконец дребезжащая, столетиями, наверно, не меняющаяся трель прорезала школу, но… но ничего не произошло. Только из нескольких классов вырвались ручейки громкоголосых младшекласников и потекли в одном направлении. Оттуда, кстати, припахивало свежей выпечкой.

Из ближнего кабинета вышла невысокая сухонькая женщина, в очках, с указкой под мышкой и стопкой тетрадей. Увидела директора со спутницей, сразу направилась к ним.

– Здравствуйте! Илларион Петрович, можно вас отвлечь на минутку?

– Да, Евгения Михайловна.

– Давайте вернём в третий старую добрую доску школьную. Честное слово, эта интерактивная – она просто все соки выжимает. Компьютер по полчаса думает! Я за это время с мелом и указкой гораздо больше объясню… А интерактивную – старшеклассникам.

– Хорошо, Евгения Михайловна. Я распоряжусь… Вот, познакомьтесь – это Татьяна Евгеньевна. Из городской библиотеки. Книги наши на баланс берёт.

– Ой, как хорошо… Очень приятно!

Таня уже ощущала, какой оценивающий, строгий взгляд у этой сухонькой, с носом клювом. И что по босым ногам приезжей, беззащитным на коричневых досках, он пройдёт; сама учительница, несмотря на жару, была в телесного цвета колготках и закрытых туфлях.

Но эта женщина ни единым микродвижением лица не выдала своих чувств. Очки благодушно сверкнули:

– Это просто чудесно! А то ведь мы, действительно, решили их уже по домам прятать. Как партизан в Великую Отечественную… – её лицо осветилось такой же усталой, как и у директора, улыбкой.

– Евгения Михайловна! – вырвалось у Татьяны. – А трудно работать учителем… на селе?

Она едва не сказала «в деревне», под впечатлением разговора с Оксаной. И хорошо, что не сказала: могла бы обидеть. Голова женщины гордо вскинулась:

– Сельский учитель – эталон во всём! Он всегда на виду. Знаете, это в городской школе всякие дрязги могут быть или выяснение отношений. А тут у нас, как на подводной лодке: выживем только вместе. Ну я пойду, извините…

Она кивнула, прощаясь, стала удаляться по коридору. Каблуки стучали, но не грохотом по плацу, а деликатным стуком. Директор проводил глазами коллегу:

– Из учительской династии, в школе больше меня – двадцать лет! Действительно, наш эталон…

И вот тут Татьяна впервые набралась храбрости задать вопрос:

– Илларион Петрович, а вы не удивились, что я к вам…что мы с помощницей к вам босиком приехали?

– Удивился. Но не очень. Лето уже вовсю, жара.

– То есть… Мы против эталона – не погрешили? У вас в школе это – не запрещено?

Илларион Петрович рассмеялся – суховато, сдержанно.

– Эх, видели бы вы наш «эталон» на школьном приусадебном участке! Вон, через неделю сажать цветы будем, она первая разуется… А вообще, до неё с малышами работала другая учительница, так она придёт в класс, туфли в угол и бегает от парты к парте. У нас ведь в одном кабинете трое третьеклашек и пять первоклассников. Да и когда классы моют, окна, там чаще всего босоногими.

– То есть… дресс-кода не существует?

– Дресс-код у нас – чтобы человек учился, не балбесничал. Это ж главное. В Щанске, наверное, не так?

Теперь была очередь Тани плечами пожимать. Она что-то пробормотала, попрощалась.

На дворе Таню снова облепила жара. Мелкий гравий покалывал голые подошвы. Забралась в машину; инстинктивно к книгам, в салон.

– Я тут пристроюсь… Оксан, давай эту коробку уберём, помоги.

Верхняя книжка не удержалась, упала. Та самая, с синей обложкой «С. Есенин». И открыла фронтиспис. Таня не поверила своим глазам:

ИСТОРИЯ РЕЛИГIЙ.

В ДВУХЪ ТОМАХЪ.

Под редакцией проф. Шантепи де ля Соссей.

Спасо-Преображенский Валаамский монастырь.

1908.

Водитель уже завёл мотор. Оксана сидела, с недовольной миной исследуя застёжки ремешков босоножек.

– Стойте! – женщину как ветром вынесло из машины.

Она влетела в школу, даже не зная, где искать кабинет директора, но Илларион Петрович только отпирал его.

– Послушайте… Что это?

Директор посмотрел на книгу в её руках, бережно взял, удивился. Да, кто-то старательно переплёл дореволюционное издание, снабдив его совершенно новой обложкой.

– О-о… Я слышал об этой книге. Это у нас был учитель истории старенький, в тридцатые годы успел посидеть в лагерях. Видимо, он и замаскировал.

– Но это же… Это же раритет!

– Раритет… Знаете что я вам сейчас дам? Проходите.

В кабинете своём он отпёр небольшой, старого образца, сейф, вынул из него стопку книг и положил перед Таней. Старинные переплёты, объеденные временем края, жёлтая бумага.

– Это религиозная литература… – виновато сказал. – Дети мои лет пят назад нашли, бабушка какая-то им отдала. Ну вот и лежали. В библиотеку не поставишь, а выбрасывать – рука не поднимается. Возьмёте?

Таня опешила, не придумав, что сказать. А он понял по-своему:

– Ну хоть бы в храм отдать, у вас в Щанске есть, говорят… Там нужнее. А то ведь внесут мой сейф на свалку после оптимизации – и это вместе с ним.

Библиотекарь прижала книги к груди.

– Да вы что… я… спасибо вам!

Что она будет с ними делать, действительно и самой было неясно. Но чувство, что она спасла что-то ценное от какого-то тупого, тотального уничтожения, – было.


На обратном пути водитель, памятуя о неприятном инциденте, выбрал всё-таки дорогу через посёлок и далее про трассе. «Буханка» прокатилась по грунтовке, пыльной, но ровной, и выскочила на асфальт трассы. Таня сидела, жадно рассматривая приобретения: книги, действительно, были главным образом религиозными, на витиеватом церковнославянском, больше похожим на шифр, но попался даже «Толковый словарь» Павленкова издания 1905 года.

Оксана косилась на книги, однако ничего не происходило. Вообще, вела она себя странно. К возращению Тани обулась, потом, ближе к городу, снова разулась, устроив босые ноги на книжных стопках, иначе сидеть было очень трудно… Затем начала напяливать туфли, застёгивать ремешки.

У подъезда библиотеки их ждала целая делегация. Бронзовоногая Светлана на скамеечке, светловолосая девочка Юля и задумчивая смуглолицая Милана, единственная из всей компании с туфлями – но в руках.

– Здравствуйте, девчонки! – обрадовалась Татьяна. – Вот вы и поможете сейчас, правда? А вы пришли…

– Плакаты! – многозначительно подняла брови Светлана.

– А, да, точно.

Они в четыре руки разобрали книги и пошли в ДК, даже не обращая внимания на Оксану. И уже в дверях Таня услышала:

– Татьяна Евгеньевна! Я с вами!

Максимова бежала от машины, сжимая в руках такую же стопку. А на ней, поблёскивая застёжками, стояли её туфли.

 

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл, Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.