50 глава. ПОБЕДА МИЛАНЫ И ПОРАЖЕНИЕ ШАКТИ.

ТОЛЬКО ДЛЯ

СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ МИЛАНА – ДРУГИЕ

Милане не суждено было пережить таких бурь и потрясений, как Лене. Правда, своего хлебнула она уже с утра. Стояла в прихожей, расчёсывая волосы, с сумкой уже на плече, дверь в комнату матери открылась, выпустила кислый дух, потом и саму её обитательницу.

– Куда намылилась? – хриплым голосом спросила мать, ещё более охрипшим от беспрестанного курева.

– Во, мля! – не отрываясь от своего ответственного занятия, высказалась девушка. – Началось в деревне утро… Куда надо – туда и намылилась.

– Четок купи, шалава.

Это был их обычный стиль разговора последних двух лет. С тех пор как мать потеряла место риэлтера, влипнув в какую-то рискованную афёру, потеряв все деньги и оставшись сама чудом жива, жизнь пошла под откос. Попивала она и раньше, а сейчас водка лилась рекой; тем более что знакомств среди щанских люмпенов за годы работы в этой области – из расселявшихся бараков «Низушки» мать приообрела много, и они не давали ей скучать.

– Я тебе панаму куплю… – пообещала Милана. – И хренов вагон. Будешь туда складывать.

– Проститутка! – с выражением заметила мать, стоящая на пороге нетвёрдо, с разлохмаченными волосами, в старой ночнушке. – А хде туфли? Пропила, штоль? Прокурила на дурь свою?!

– Не твоё дело.

– Так как ты пойдёшь-то? – искренне не понимала мать. – Как без туфель-то пойдёшь?!

– Отвали. Так и пойду.

– Сланцы-то возьми мои…

– Да заткнись ты!

Вряд ли что могло с утра вывести Таисию, Тайку-Комбинаторшу из состояния тяжкого похмелья – кроме небольшой бутылки с прозрачной смесью воды и спирта, объёмом 0,25 литра. Но это сейчас вывело. Она обернулась в комнату и заорала заполошно:

– Иван! Ванька! Гляди, моя босой хочет на улицу пойти!

«Хоть протрезвела!» – подумала Милана. Она никак не могла примостить на голове гребень, регулирующий стяжку её тяжёлых смоляных локонов.

Рядом с матерью возникло такое же помятое лицо, только ещё более искривлённое страданием. С фингалом под глазом: вчера парень Миланы зарядил материному ухажёру в коридоре за неосторожное «козёл»; ему ещё повезло – за это, бывает, убивают.

– Она чо, с ума сбесилась? – заинтересованно спросило побитое лицо.

– Аха. Пятками-то своими красовацца будет… Вот шалава. Когти подстригла, намазала, вот и будет.

Девушка не смогла удержаться – чисто рефлекторно бросила взгляд на ноги матери, цеплявшиеся за деревянный пол. А ведь когда-то они были красивыми: мать занималась танцами, художественной гимнастикой, ступня была гибкой… Сейчас пальцы скривились, а ногти на них покрылись желтоватым налётом грибка, характерного для много пьющих людей. По этой причине Милана, такой напасти дико боявшаяся, пользовалась в доме собственным комплектом полотенец, тазиков и всего другого банного, а бельё носила стирать в прачечную.

– Как вы меня за*бали! – с чувством сказала Милана. – Оба. И ты, мамуля, в первую очередь. Чтоб тебе очередной четушкой подавиться! Всё, пока!

Она покинула подъезд. Спускаясь по ступеням, заплёванным множественными компаниями – тут любили коротать вечера подростки, набравшие бухла в «Золотом Береге», силами добрых дяденек! – она брезгливости не испытывала. Не, это не грязь… Вот где грязь – так это у неё дома. Настоящая. Густая. Неосязаемая, точнее периодически убираемая – когда самой Миланой, когда в свою изредка выпадавшую трезвую паузу матерью, но мощная. Поэтому дома девушка ходила исключительно в тапках и даже порой  в носках.

Она готова была променять этот ад полногабаритной двухкомнатной квартиры даже на убогую комнатку Шакти в общаге; но кто бы её дал ей, с городской-то пропиской?

Но к Шакти она тянулась. И потому отчасти, что эта хрупкая казашка – или полуказашка там, чёрт её знает, вдруг приоткрыла перед Миланой дверцу какого-то нового мира. В котором нет пьющей матери, долгов за квартиру, собутыльников материных, собственных «друзей» Миланы, в своё время и передавших ей по кругу «косячок». И это не то чтобы была какая-то правильная или здоровая жизнь; к ЗОЖ Милана всегда испытывала презрение, считая все эти пробежки да зарядки уделом пенсионеров, а другое. Она сейчас, ступая по лестнице, даже рассмеялась, вспомнив, как ей было трудно снять в первый раз туфли по предложению Шакти, для репетиции. Как каждый шаг отзывался сначала брезгливостью, страхом, а потом – странным ощущением свободы.

Свободы от всего прежнего…

---

Так что сейчас девушка топала по коридору Педколледжа, пожалуй, даже самоуверенно, с удовольствием вздымая клёши чёрных брюк над тонкими щиколотками. Да пошли они все в одно место. Пусть видят. Хватит уже по углам прятаться, три курса пряталась, пока эта смешная девчонка, Сонце, её фактически не разбудила.

Зачёт, по сути, состоял в сдаче конспектов – почти месяц Милана, с репетициями дефиле, да и не только с ними, прохалявила, нанапропускала лекций по педагогике. А сейчас вынь да положь. Онлайновый семинар она скачала в библиотеке, вопросы нашла в Сети, оставалось только переписать, мелким бисерным своим почерком; вот и парилась пару ночей подряд. Переписала.

В аудитории сидела Светка – молодая аспирантка кафедры педагогики. Старый козлобородый Гебельцон не стал ждать, пока дособирают «хвосты», свалил всё на Светку, сам укатил в солнечный Сухуми – пить молодое вино и есть жареного барашка.

– Привет… – Светка, пухлая, розовая, раздавшаяся за последние несколько лет в коробочку, подняла на неё глаза. – Принесла?

– Ага. Вот всё…

…Жаркий ветерок залетал в раскрытые окна, сыпал пыль на подоконник и разноцвентно-зелёные кактусы. Почему-то именно педкафедра очень уважала это растение, может быть лучше других зная о неизбежных трудностях профессии? – а может, потому, что, кроме старого Гебельцона, коллектив тут собрался молодой и изрядно раздолбайский. Светка с тоской посмотрела на кактусы, сделала под столом шаркающее движение ногами, сказала:

– Клади сюда… Слушай, Батрушева, пойдём покурим?

Она всегда называла её по фамилии – хоть и возрастом не намного опережала, но у неё папа – доктор медицинских наук, мамаша – инженер в КБ Опытного, так что «интеллигенция», понимаешь…

– Даже смотреть не будешь? – удивилась Милана.

Светка зевнула, показывая рано озолоченные зубы.

– Ой, бли-ин! Да на хрена ж я эту галиматью смотреть буду? Песталоццев ваших с янамосами коменскими… Каракули разбирать. Пойдём.

Вышла, шлёпая задниками босоножек с расстёгнутыми ремешками. Массивные пятки украшали свежие заплатки пластыря. Достала спрятанную под бумагами пачку тонких ментоловых сигарет, зажигалку; пошла, лениво почёсывая спину под тёмно-бежевым платьем: видимо, там, где одолевали и лифчик, и пот.

Спустились они через служебный выход в конце здания. Через него студенты не ходили, тут сплошь кабинеты администрации. Завернули за угол. Прислонившись к кирпичной стене, сунув в зубы сигарету, поделившись с Миланой, Света, скользнув глазами по босым оливковым ногам студентки, выдохнула:

– Затрахало тут всё. Господи, как же затрахало… Мужика хочу. Какого угодно. Взять его – и с ним на море. На солнышко.

Милана хмыкнула.

– Так это… Он же тебя запилит по ревности. На юга с мужиком – это рабство, считай. Туда одной надо ехать. Иначе паранджу наденет… даже на пляже.

– Ой! Да я в скафандр готова влезть, только бы с мужиком… и вообще, на хрен, только бы отсюда. Слушай, а у тебя пятки не шелушатся?

– Нет.

– А у меня шелушатся, я так думаю, от пыли… у нас тут даже пыль ядовитая.

Она снова опустила глаза; потом отвела, дым выдохнула, в небо посмотрела:

– Кстати, ты это пока так можешь шастать. Не вздумай по сентябрю так.

– А что?

– Приказ вышел. Департамента образования нашего. В учебных заведениях школьная форма вводится.

– Да ты чё? Какая?

– Да хрен его знает. Белый верх – чёрный низ или наоборот. Неважно. Понятно, что жёстко всё будет… Горун вчера с комиссией пожаловал. Все кабинеты обошёл. Даже в туалеты заглянул.

– О-па! Что, дежурный педагог, поди, отдувался? Кто попал?

– Мяги эта, эстонка. Он чуть её не обматерил. Говорит: если технички не убирают, значит – сами.

– И убирала?

– А то. Халат нашла, бахилы и давай драить. Так что вас тоже прижмут. Такая тема сверху покатила. Слушай… а тебе кошмары вообще снятся?

Милана фыркнула. Хотела сказать – у меня кошмар за стенкой. Как среди ночи начнут выяснять, кому за добавкой бежать… Дом трясётся. Но промолчала. Не надо Светке знать подробностей её печального бытия.

– Да нет… А что?

– Да, блин… Мне стало сниться, что меня поезд давит. На нашей линии. Бегу я от него, а он нагоняет. И всё – бздык! – и башку отрезал. Что-то, блин, такое нехорошее этим летом… будет. Прямо в воздухе носится.

Светка была помешана на мистике, пересмотрела все голливудские ужастики и одно время даже держала на кафедре связки чеснока – пока Гебельцон их не выкинул, вконец доведённый до крайности запахом.

– Да брось ты…

– Ты бы вот тоже… – Светка поваляла окурок в пальцах. – Беду не чапала. Чё так ходишь… вызывающе?

– Ты ещё скажи, что я сифилис подцеплю… – хмуро сказала Милана. – С асфальта. Как мой отморозил.

– Да не сифилис, а просто… Ладно.

– Ну, я то есть зачёт сдала?

– Сдала, Батрушева, сдала. Проснись и пой. Иди, расслабляйся.

Светка отвалилась от стены, бросила окурок и пошла, покачивая большим задом, как качает роскошно отделанной кормой испанский галеон на высокой волне. Милана осталась; она смотрела на тонкую обгоревшую палочку, ещё дымящуюся, и та её злила. Да нет, она не наступит, и вокруг старого таза, притащенного сюда стараниями курильщиков, таких, мимо брошенных, окурков – тьма, но вот этот, недогоревший, не давал ей покоя. В итоге присела на корточки, взяла окурок двумя пальцами с длинными ногтями – за собой следила всё-таки! – подняла, чтобы отправить в урну.

– Чё, мать, дошла? Бычки собираешь? – раздался над её головой резкий и наглый голос.

Милана медленно поднялась. Окурок улетел в таз. Перед ней, поигрывая автобрелоком, стоял кругломордый парень. Она его знала. Три года назад он и подсадил её на траву, именно он порой давал попробовать и кокс – останавливало лишь то, что это всё-таки дороговато.

Он всё время ошивался возле Педколледжа, искал новых клиентов – и охрана это прекрасно знала; но «крыша» позволяла ему себя так вести. Уже полгода Милана с ним не сталкивалась, надеялась: убили, ан нет.

– Чё надо? – грубо ответила она, разгибаясь.

– Да я думаю, ты чо пропала с радаров-то, мать? Или чё, другого барыгу нашла?

Брелок с сине-голубой эмблемой волчком вертелся в пальцах, украшенных не одной золотой печаткой. Из припаркованного на стоянке «БМВ» за ними наблюдал ещё один «оруженосец» – такой же наглолицый, в кожанке, несмотря на жару.

– Не нашла. Я в завязке.

– О-ой-я! В завя-а-азке! – передразнил парень. – Ты кому чё впариваешь? Завязки у нас не бывает. Бывает временная некредитоспособность. Но я тебе так дам… в должок.

– Не надо.

– Ты, в натуре, хорошо подумала черепом?

– Слушай, отвали, а? Я те сказала: в завязке.

Он ухмыльнулся.

А она стояла и думала: ведь то, что она сказала Шакти, действительно получилось! Нет, не сразу. Это бред какой-то, организм не обманешь. Но в одну из ночей после встречи с Сонцем она встала среди ночи; Ильи не было. Мать тоже была одна и спала беспробудно. Голая, как привыкла спать, вышла на кухню, была мысль: закурить порцию. Стояла, бездумно смотрела на ползущего по холодильнику таракана, светящегося гладкой спинкой. А тогда то ли дождик прокапал, то ли что – но за окошком, под фонарем, на задах их девятиэтажки, чернёным серебром поблёскивала грязь. Да, это дорожка через гаражи, которые тут торчали… Ночь. Никого.

Что она тогда напялила на себя? Первое, что в руки пришлось; старый материн плащ, болоньевый, невесомый, противно липнущий к голому телу. И пошла гулять. Ночью, босиком по грязи. Шла, проваливаясь, поскальзываясь. В одну лужу такую упала на колени; с трудом поднялась, ломая ногти о ржавую стену гаража… То ли организм принял эти ощущения, согласился; они были новыми, необычными, особенно глина, налипающая между пальцев ступней, как будто холодный толстый язык раздвигал их… Непривычно, но не неприятно. И ведь прошло, отпустило. Заснула, как убитая, спала спокойно, крепко.

И всё, потом как отрезало; потом были репетиции, на которые она так ходила в филармонию, правда, позволяя себе разуваться только за квартал. Потом – легче, потом дефиле, этот кайф от собственной ослепительности, собственных босых ног. Магия какая-то.

Девушка тряхнула головой, отрезала:

– Всё, реально отвали. Я не покупаю больше.

– Да ты погоди… А давай, я тебя покормлю. Прям в ротик, как птенчика, ага? Может, мозги выправятся…

И он протянул руку – сильный, наглый, неумолимый. Он может схватить её за волосы, тогда будет очень, очень больно; может садануть коленном в пах – тогда болью взорвётся лобковая кость, он любил так делать с молодыми девчонками, хотевшими «соскочить». Да мало ли что он может придумать. И ведь, действительно, насильно впихнёт в рот какую-нибудь гадость, хоть те же таблетки…

Это всё на задах, вон тут такие же равнодушные гаражи…

Милана отскочила. Раз – подхватила с земли пивную бутылку. Два – расхлестала её об остатки забора. Распёртые «розочкой» стёкла нацелились в живот, обтянутый курткой:

– Сука, кишки выпорю! В покое оставь меня!

Закричала так, что аж уши самой заложило.

– Тиха, тиха-а… – он отскочил назад. – Ну ты, бля-а-а, психованная… чо, на тяжёлые перешла? Иди ты на хрен!

И он исчез – без всяких угроз и посулов; развальной походкой пошёл к «бэхе», а Милана отбросив в сторону бутылку, юркнула за угол – к главному входу, где будет в безопасности. Смуглые босые ступни её прошлись по рассыпанным осколкам, но это она поняла, только сев на лавочку и подтянув на колено правую ступню.

Засадила себе стекло!

---

ЛИНИЯ СОНЦЕ – ОЛЬГА ЮРЬЕВНА – ДРУГИЕ

Сонце планировала сдать книги, потом поискать информатичку – и, если поиск, как и в прошлый раз, не увенчается успехом, наесться вафельных трубочек с шоколадным кремом в буфете до отвала. Они по тринадцать рублей, совсем недорого, но ведь это пока они есть – а так ведь абитура сжирает их, словно стая саранчи!

Однако то, чего она так хотела ещё с прошлого посещения колледжа, произошло прямо в библиотеке. Сухонькая старушонка попросила её саму расставить книги на полки, благо что всё из одного отдела; подмахнула формуляры, не глядя. Втискивая учебники по разделам, Сонце услышала:

– …нет, это точно ошибка. Я брала ровно восемь учебников, Михеевой и Титовой. Кто? Да он у меня даже на информатике ни разу не был!

Чуть не уронив оставшиеся книги, Сонце рванулась из лабиринта стеллажей.

Да. Ольга Юрьевна! Невысокая. В очочках на круглом лице. В джинсах, в кедах. Точно, это она два месяца замещала их кураторшу «Горе», а вела она ещё информатику, до которой Сонце ещё просто не доросла. Девушка бросилась к женщине в очках:

– Ольга Юрьевна! Здрасьте! Как я вас видеть рада!

Та узнала сразу же – ещё бы!

– А-а, Юлианна! Красовская… Ну, здравствуйте, Юля! Поправились?

– Давно!

– Я тоже за вас рада…

– Ольга Юрьевна… Один вопросик… Да я подожду за дверью.

Вот в коридоре, залитом большими квадратными лужами солнечного света, она и набросилась на вышедшую:

– Ольга Юрьевна! А почему вы меня тогда… спасли? Вы босиком ходить сама любите?

Ольга рассмеялась. И сняла очки – без линз у неё оказались карие, маленькие, очень  лучистые и задорные глаза.

– Ну прямо и спасла?!

– Точно! Мама мне всё сказала… Я же поняла. Ну, так любите?

Женщина тряхнула рыже-чёрными волосами, мелированными и коротко стрижеными.

– Люблю! А что?

– А давайте сейчас со мной… ну, прямо так и пойдём! По колледжу! – изумляясь собственной наглости, предложила Сонце.

Миниатюрная женщина и задумалась-то на минуту. По крайней мере, она не удивилась, не испугалась; не закричала про «грязь». И в следующую секунду сунула Сонцу пару книг из рук: «Подержите тогда!» – и нагнулась.

Начала расшнуровывать свои кеды. Невероятно! Она сейчас с учительницей… пойдёт…

У Ольги оказались мускулистые, небольшие ступни с очень хорошей загорелой кожей и чуть подвёрнутыми вбок фалангами больших пальцев. И без лака, что удивительно… По-простому.

Ольга немного потопталась этими босыми ногами на солнечном полу, на нагретом месте:

– А что? Приятно… ну, пошли. А куда?

– В буфет! Чаю или кофе выпьем.

– Ну, я кофе.

Идя рядом с информатичкой, буквально сердцем ловя ритмичный шорох двух пар их босых ступней по прохладным полам, девушка не могла успокоиться:

– Ну всё-таки! Почему вы тогда за меня вступились… Ну посоветовали, что ли.

– Потому, Юлианна, что каждый человек должен иметь право на самовыражение. Кроме того, ты же ничего плохого не сделала?

– Нет! Я даже… я даже не говорила почти ничего! А мне потом рассказывают: ты хамила!

– Вы – пока у нас маленькие люди в этом учебном государстве… – усмехнулась женщина. – Если вы возражаете, вы априори хамите. А ты сама это придумала или тебе кто подсказал?

– Ой! Если честно, это было так спонтанно…

И Сонце начала рассказывать женщине историю своего «выверта». Почти от самого начала. О том, что это был своего рода эксперимент: а если так, то что? В какой-то момент осеклась, запнулась:

– А вы считаете, зря это я? А если бы на вашем уроке…

Ольга тряхнула волосами – насмешливо:

– Юлианна, ну меня разве твои ноги интересуют? Меня знания интересуют. понимала, что тебе от этого будет трудно жить?

– Ни капельки! Я вообще об этом не думала!

И вот, когда они уже стояли перед стеклянными наполовину дверями буфета, оттуда вышел высоченный, как каланча, прямой, как палка, и худой Андрей Ананьевич. Замдиректора по внеучебной. В элегантном сером костюме, но без галстука.

Сердце Сонца провалилось в голые пятки, а те пристыли ледышками к полу.

Замдиректора не стал допускать ошибки многих своих коллег; внимательные глаза под густыми, ястребиными бровями сразу углядели вопиюще босые ступни обеих.

– О, как! – отметил он звенящим голосом. – Сезон открыли! Ольга Юрьевна и… Красовская, кажется?

– Да, Андрей Ананьевич! – бодрым и совершенно спокойным голосом ответила учительница. – Вот, лето зовём…

– Чего звать, и так жарища пришла! – отреагировал мужчина и пошествовал дальше по коридору – мачтой без паруса. Впрочем, нет, обернулся: – Только, чур, я вас не видел!

Сонце и представить себе не могла такой реакции. Проходя за Ольгой Юрьевной в буфет, где сидело человек пять студентов да небольшая группа преподавателей в углу, она ошарашено пробормотала:

– Ну и чудной у нас Андрей Ананьич! Я ожидала прям разноса…

– Он из Воронежа сюда приехал. У него тут мама старенькая, уезжать не хочет… – сообщила Ольга. – Ну так что, чай?

– Не-ет! Я кофе два в одном хочу!

– Господи, всякую гадость пьёте…

Она прошла к длинной стойке; поздоровалась с кем-то из преподавателей – там в основном сидела такая же молодёжь. Взяла пакетик с чаем. Сонце накладывала себе трубочки. Три… Нет, четыре. Нет, пусть пять!

– Ольга Юрьевна! – возбужденным шёпотом спросила он. – А вам нисколечко не стыдно? За то, что вы тут босиком?

– А что, мне должно быть стыдно?

– Да нет… Просто обычно…

– И если стыдно, то, значит, и круто?

Сонце смутилась:

– Да я не это хотела сказать.

Ольга ободряюще похлопала по плечу.

– Давайте, наливайте уже кипяток… в ваши «два в одном». А вам сначала было стыдно?

– Да. Немного.

– Почему, пробовали себе объяснить?

Сонце думала – и чуть не налетела на столик. Уселись. Девушка задумчиво хрустнула трубочкой.

– Ну-у… потому, что делаю не то, что другие.

– Правильно. Одеваетесь не как все, обуваетесь… то есть разуваетесь не как все. А завтра и думать позволите себе не как все.

– И что?

– Юленька… вы в государстве живёте! – на маленьком носу опять появились очки, до этого болтавшиеся на цепочке, на груди. – Неужели вам на обществознании этого не говорили?

– Говорили! Но как же тогда Сеть… типа, посты и паблики… каждый пишет, что хочет!

– Это тоже модель государства. Вы ведь замечали, что если десятеро пишут одно, а один – другое, этого другого сразу давят?

– Замечала…

– Ну вот видите.

– Тогда почему же я… то есть вы это делаете? – Сонце даже закашлялась; вафельные крошки застряли в горле, крем полез с другой стороны. Ольга подхватила салфетку, ловко поправила руку девушки – и шоколадный сгусток упал на блюдце.

– Ну, я молодая, незамужняя, ценный специалист и так далее. Я просто в других категориях живу. Целесообразно или нецелесообразно.

– Ольга Юрьевна! А со мной по улице бы так прошлись?

Женщина посмотрела на неё жалостливо.

– Юля! Вот вы себе, мне кажется, всё время испытания придумываете… А ведь самые страшные и жёсткие испытания не в этом.

– А в чём?

– Да они рядом с вами. Просто или не замечаете, или время не пришло. Всё остальное суета.

– Ну а всё-таки? Смогли бы?

– Вот вы упрямая… Ладно. Вы всё, освободились от всех долгов?

– Да.

– Зайдите к среде. Хотя вот, я телефон напишу… Сходим с вами в конный клуб.

– Босиком?!

– Как получится. Вот там вы хлебнёте испытаний.

– Хорошо…

И всё-таки Сонце не понимала: ну как она так спокойно может? Сидит в буфете, калачиком сплетя на холодном полу голые ступни свои, кедики рядом валяются, вот видно же, что нарочно; и как ни в чём не бывало! Ну ладно Сонце, она молодая, ей взбрыкивание позволено, но это-то взрослая женщина; хоть и глаза смеющиеся, и стрижка молодёжная, и джинсы модные, а ведь ей тридцать с небольшим!

Не зная, что сказать, она откусила от предпоследней трубочки – и то, надо сказать, не лезло в неё уже, через силу впихивала! – она проговорила, не прожевав:

– А нас много, между прочим! В городе таких вот, босоходов, много!

Больше всего девушке хотелось, чтобы в буфет завернула Горе. И увидела бы их, вместе. Хотя проректор – тоже ничего; при случае надо будет козырнуть…

– Допустим. Я, кстати, видела сегодня очень красивую девушку во дворе… в чёрном, босую. Только и что?

– Как – что?

– Юль… – женщина чуть склонила голову, с доброй улыбкой глянула на Сонце, как бы исследуя. – Вот вы же первый свой босой шаг… скажем так, из чувства протеста сделали, верно я поняла?

– Ну-у… почти да.

– А вы могли бы, вот сейчас, сходить в туалет и переодеть джинсы и вашу кофточку наизнанку?

Вопрос был задан таким же мурлыкающим, мягким тоном, и так запросто, что Сонце на миг опешила.

– Погодите… Зачем?

– Ну как? И пойдём с вами по колледжу. В деканат заглянем. Будет протест.

Она аккуратно отпила зелёного чаю, который взяла себе; так и сидела с маленькой кружечкой всё это время.

– Но… Фу, ну это же глупо совсем! Наизнанку… Что к чему?!

Сонце была настолько сбита с толку, что у неё даже пропал аппетит. Совсем. Она с ужасом и с досадой смотрела на оставшиеся полторы трубочки.

– Вот видишь… Главное – не «как», главное «зачем». Если босые ноги ради просто босых ног, то это, поверь мне, никому не интересно. Такая песенка есть: «Ты можешь ходить, как запущенный сад, ты можешь всё наголо сбрить… И то, и другое я видел, кого ты хотел удивить?»

– А кто это поёт?

– Это… из другого поколения. Так что определись сначала, для чего тебе это надо и как ты это людям объяснишь.

– И что потом?

Ольга Юрьевна загадочно улыбнулась, словно таинственная добрая фея, подмигнула даже:

– Увидишь… Ну ладно, Юлианна, мне пора, я ведь сегодня только ради этих треклятых учебников приехала. А у меня сын маленький дома. А, телефон… Запиши.

Она продиктовала номер; попрощалась, ушла. В дверях буфета столкнулась с какой-то толстой тёткой из дирекции колледжа; ничего, мило так говорила, и чёрно-белые кедики её, за шнурки легко связанные, покачивались маятником…

Сонце было жгуче интересно – неужели пойдёт учительница так вот, из колледжа и дальше, но, пока она возилась с оставшимися трубочками, той и след простыл.

Так что пришлось просто возвращаться к выходу, мимо одной новой вертушки, сверкающей, как какой-нибудь фантастический звездолёт; рядом торчал столбик с датчиком. Вот оно как: значит, будет пропускная система по карточкам, о чём давно говорили… Ясно!

На крыльце Сонце обнаружила сидящую на скамейке Милану и присевшую перед ней на корточки Лену; та исследовала пальцами голую подошву правой ноги Миланы, спрашивая: «Где болит? Где колет, тут? Или тут?» Подскочила Сонце, Лена пояснила – Милана стеклянную занозу в ногу засадила, не можем найти. Точнее, кровавое пятнышко на коже пятки, под самым её яблоком наличествовало, а вот местонахождение осколка обнаружить не удалось. Сонце вызвалась:

– Давай я пощупаю! У меня руки чувствительные…

– Да что толку. Тут пинцет бы надо! – Лена рылась в косметичке.

Вот пока они этим занимались, Дуся и подошла. Неслышно, как привидение. Да и сама выглядела не лучше…

Лицо, и без того пухлое, ещё больше распухло, глаза без косметики, красные, воспалённые, губа нижняя разбита. Все трое ахнули, будто по команде.

– Дуся!!! – вскрикнула Лена первой. – Что с тобой?

Дуся, в матерчатых спортивных тапках, в старых выцветших джинсах – чужая, ненарядная, не цветущая, ответила глухо:

– Не со мной… Со Светланой. С Шакти!

И рассказала всё.

---

ЛИНИЯ ШАКТИ – ДРУГИЕ

…Из общаги Дуся уехала довольно рано: на вокзал, покупать билет до своего районного центра Омской области. Потом на рынок, в «оптовку» – ехать далеко; что в электричке, что в поезде, если туда билет возьмёт, надо сухой паёк, там всё дорого.

Поэтому она не знала, что происходило примерно за час до того, как встретила девчонок у входа в колледж и всё им рассказала.

Конечно, случившееся Шакти не сломило. Она наотрез отказалась ехать в травмопункт и  бодро командовала Дусей, которую заставила перетянуть ноги жгутом, доставать осколки и обрабатывать антисептиком. Потом перебинтовала ступни, уже по пластырю – сама; видела, что кожа кое-где в лохмотья превратилась, сразу поняла, как будет тяжела перевязка. Девушка помогла ещё и с костылём; оббегала всю общагу и у кого-то обнаружила один, древний, иссохший, с ручкой, обмотанной бесчисленными слоями ещё более древней изоленты; правой ступне особенно сильно досталось, и теперь Шакти ступить даже не могла на неё. Смотрясь на себя в зеркало, пробормотала: «Инвалидная команда!»

Но жить как-то надо было. Точнее – продолжать жить. Достала из шкафа, разложила на столе эскизы костюмов для стрип-балета, даже одну готовую модель уже скроила; фотографии распечатанные – из самых известных заведений с подобного рода увеселениями. И начала работать, попытавшись забыть и о Дне Голых Пяток, и обо всё остальном. Расстроило то, что вечером не пришла проведать, попить чаю Дуся; да и вообще – никто не пришёл из дорогих её сердцу людей. Но что делать, сама виновата. Сама СМС-ки разослала о том, что уехала и всё. Ладно, пусть думают, что она в Прокопьевске.

Больше всего Шакти не хотелось выглядеть жалкой.

Там, у себя дома, она уже разок попадала в похожее положение; бегала, неудачно запнулась и порвала связки на левой ноге. А на правой хорошо так потянула… То же самое – не наступить, никак. И на двух костылях крутилась по квартире. Две недели она изнывала от собственной беспомощности, от того, что напрягает любимого, в общем-то, человека нянькаться с ней. И на исходе этого горестного бытия прочитала его пост, оставленный где-то, в каком-то паблике на тему отношений между мужчиной и женщиной. Имён её любимый не называл, но и без них было тошно. Он откровенно писал о том, что вся любовь испарилась вместе с первыми бинтами-костылями, с необходимостью помочь делать элементарные вещи – помыться или устроиться на унитазе в их крохотном санузле; с заботами о том, что надо самому купить то, зайти за этим, сварить другое… «Если ваша женщина заболела… – философски писал этот добрый человек, – то готовьтесь к расставанию. Любовь между пациентом и сиделкой возможна, но это уже не для нас, мужчин. Мы можем в такой паре быть только пациентами!»

Всё, как отрезало.

Он в тот же день собрал вещи. С видимым облегчением; будто и не было полутора лет совместной жизни.

---

Поэтому не хотела Шакти появляться перед кем-либо на костылях. Она погрузилась с головой в работу, думая о том, как материальна мысль. Сама же у вселенной просила ещё пару-тройку деньков, чтобы закончить. И вот на тебе, получила.

В это время в дверь постучали. Сухо, требовательно, грозно. Шакти крикнула: «Сейчас», схватила костыль, пошла открывать.

На пороге, толпясь в коридоре, стояла целая комиссия. В авангарде – рыжеусый квадратный мужик с наглыми глазами, замдиректора по АХЧ, обычно – балагур и матершинник. Какая-то маленькая женщина, кукольного роста, в строгом брючном костюмчике, густо накрашенная и явно старающаяся тоннами этой косметики скрыть свой возраст, бегущие от глаз и уголков рта морщинки. И усатая Софья Великая, которую точно взяли сюда в качестве то ли статиста, то ли понятой – в чём-то крахмальном, со старомодным жабо, она топталась позади.  Впрочем, и статисты были; круглозадая низенькая девчонка, которую Дуся называла «Зёмой», и её подруга, блондинка с кислым лицом.

– Сабирова Светлана Алексеева? – уточнил замдиректора с нажимом, суя под нос ей какой-то листок. – Вы тута живёте?

– Да.

– Так, значица, собирайтесь и куды хотите давайте. Лишаем вас места, в организованном порядке. Согласно распоряжению… Вот, читайте, читайте тут!

Светлана отступила, ничего не понимая, и «комиссия», как вода из пробоины в трюме, хлынула в её комнатку. Конечно, сразу находя многочисленные нарушения сурового общажного катехизиса.

– Электроприборы! – загремела Софья Великая. – Кипятильники! Инструкция же есть – никаких чайников, никакого кипятка! Кухни есть, общего пользования.

Маленькая, брезгливо переступая через лоскутки ткани, нитки, которые, конечно же, предательски усеивали пол, брезгливо заметила: «Господи, живёте, как в хлеву! А ещё порядочная женщина!».

Но Шакти даже не это интересовало: почему?! С чего вдруг?!

– Послушайте! – взмолилась она. – Ну что вы делаете… Мне комнату дали на законном основании. Сергей Германович же просил… за меня…

– Да мне твой Сергей Германович до лампочки! – напирая на украинской «гэ», рявкнул замдиректора. – Видал я ево у гробу и у белых тапках… Это общежитие Педагогического колледжа, тут студенты должны жить, а не всякие… финтифлюхи. У нас абитуриэнта некуда селить, а она тут: «Германович» какой-то!

Девки злорадно, ухмылисто глазели на неё – хоть и в комнату не входили. А комиссия продолжала разгром. Комендантша сорвала со стены плакат с Мишель Филипс, одной из любимых фолк-исполнительниц Шакти, которой женщина старалась подражать.

– Я скока раз говорила: не поганьте стены всякими бумажками! Скока раз! Обои сами клеить будете?! На лоб, на задницу лепите себе…Да што за паскудство такое, все налепят дерьмо своё куда ни попадя… – взвизгнула Великая.

Но главный удар нанесла маленькая, куколка. Она остановилась перед разложенным на столе творением Шакти, приложила ручки ко рту – в онемении и вскрикнула:

– Боже! Это что такое?! Вы посмотрите все сюда!

Собственно, уже по фотографиям и эскизам Шакти – хоть та и не акцентировала внимание на деталях женских тел, намечая лишь абрис, можно было понять, что костюмы не для детского утренника…

– Шо? – рванулся туда завхоз. – Это шо? Еш-ты мать вашу… Это шо такое за порна?

– Кошма-ар… – протянула маленькая.

Костыль прогрохотал к столу; Софья плакатик с Мишель не порвала, но смяла и бросила на пол; похожую участь запросто могли разделить и эскизы.

– Не трогайте! – Шакти закричала в полном отчаянии. – Это эскизы… Это костюмы!

– Костюмы? Для какого борделя эти костюмы?!

– Для стрип-балета!

Маленькая горестно искривила ротик, призывая в свидетели коллег:

– Товарищи, вы слышали? Для СТРИП-БАЛЕТА! Да вы что… Андрей Андреич, у вас тут, ей-Богу, филиал публичного дома, похоже, открывается.

– Осподя, что за гадость рисуют? – Софья от усердия выпучила глаза.

Завхоз крутил придавленной, сплюснутой головой с лужайкой лысины и хотел было коснуться одного рисунка, но Шакти коршуном кинулась на защиту:

– Не трогайте вы! Я сейчас уберу!

– Да уберёшь, куды ж ты денесся… И сама убирайся. От бардак развела, от ты малацца… Тьфу. Забирай проституток своих, пока мы не конфисковалы! Сама, штоль, жопой там вертеть будешь? У шеста!

– Почему вы меня оскорбляете?!

– Да шо тебя оскорблять, прошмондовка такая… Софья, давай её по-быстрому эвакуируем. И шоб говно своё всё подчистую вывезла. Час те сроку!

Он развернулся квадратным телом, знак подал. Тотчас хлынули из коридора быстрыми тараканами – толстозадая Зёма, унылая её подружка, какая-то шелупонь помельче… Добровольные помощники. Не сразу, но Шакти сообразила: у них для её вещей уже заранее были припасены мешки. Чёрные, большие, многокилограммовые. В такие в триллерах складывают трупы, а в обычной жизни – мусор… Впрочем, для немногочисленной посуды, книг и чего-то такого, особо хрупкого две картонных коробки приготовили, сделали исключение.

Вот это всё подрубило её окончательно. Кое-как собрав эскизы в папку, скомкав костюм, она тяжело выволоклась в коридор, не думая даже ни о паспорте, ни о деньгах. Это всё в сумочке, свалят её в те же мешки, какая разница.

Чернявая Зёма наблюдала за ней от двери. И в спину ударила знакомым до боли голосом:

– Вали отсюдова, чурка тупая. Понаехали к нам…

– Что?!

Она резко развернулась, чуть не упала; впилась глазами в смуглое лицо… Тот же голос. Тот же, который кричал: «Тут человеку плохо!» – а потом: “Убирайся в свой Затраханд”.

Значит, это они.

И всё. Тут уже ни сил, ни ярости – ничего не осталось. Только тупая, ноющая боль в покалеченных ступнях.

Спустя час она сидела на остановке напротив общежития, под ржавым козырьком. На лавочке у самой общаги рыжеусый ей сидеть не позволил: нечего, мол, посторонним запрещено, а увижу – я тя в полицию упеку!

Пришлось тут. Сидела на одном из мешков, самом плотном, с зимней одеждой; скамью остановки занял какой-то алкаш. Он там спал, заняв свои телом всю доску, развалившись вольготно, грязную руку подложив под нечёсаную голову. Хорошо спал, сладко, даже похрапывая изредка, пошвырокивая носом. Его пропылённые демисезонные боты покоились на скамье, показывая дыры в подошвах, сквозь которые светлилась жёлтым грязная подошва.

Стояла вязкая жара; ни ветерка. От проезжавших автомобилей поднималась в воздух смесь пыли и бензинной гари и, казалось, осязаемо оседала на всё – на лицо её, руки; в кустах через дорогу, ограждавших замусоренный спуск к Щанке, гомонили воробьи, решая свои воробьиные дела. У кинотеатра «Заря» сортировали детей, приехавших на какое-то мероприятие, совсем младшеклассников; жёлтый носатый автобус выдавливал из себя по одному, как дозатор, и женщина в очках – считала. Дети одинаковые, как детали на конвейере: чистенькие, в шортиках и гольфиках – мальчики, в гольфиках и юбочках – девочки, никаких джинсов. На горизонте синее небо рассекли трубы Опытного, дымили вяло, нехотя, а от рыболовной сети проводов на Верхней подстанции даже доносился мерный гул; кажется, Шакти слышала его…

Тут она заметила буквально летящих к ней по Лежена девчонок. Впереди – Милана, чьи длинные босые ноги парили в воздухе особенно эффектно благодаря развевающимся клёшам-флагам; неслась, не разбирая по чему, по гравию неслась, которым был засыпан участок перед торцами общаг после недавнего ремонта; голые ступни расшвыривали его в стороны. Шакти не знала ни о занозе, ни о том, что девчонкам так и не удалось вытащить осколок. Только вот Милана сразу о нём забыла, едва Дуся закончила свой рассказ…

За ней едва поспевали Лена и Сонце, ойкающая с непривычки. Забыла она, как бегала с Василисой!

Милана, тяжело переводя дух, остановилась перед Шакти, нависла:

– Ты как? Ты чего… тут?

Смотрела на перебинтованные ступни Шакти, запихнутые в ремешочные босоножки – пожалуй, единственный вид её летней обуви. Тут подбежали остальные, женщина кратко и бесстрастно изложила историю своего неожиданного выселения.

Девушки растерялись.

– Вот, мать её! – выпалила Милана. – Тебе ж жить надо будет где-то…

И осеклась, виновато глянув на подруг:

– У меня нельзя… Там у меня мать, и, короче, у неё всякие… Рамсы, короче!

– Я не знаю… Но мама вряд ли разрешит! – пропищала Сонце, тоже раздавленная этой неожиданной, хоть и само собой разумеющейся мыслью.

Лена молчала. Подошла к скамье, буквально смахнула оттуда алкаша: сначала ноги, но потом он и сам свалился. Села. Раскрыла портфельчик. Достала телефон.

– Ты кому звонишь? – спросила Милана.

– Отцу. Он сейчас грузовичок вышлет.

Алкоголик зашевелился, продрал глаза, сидя на асфальте, и увидел перед собой голые ноги Лены, её покачивающуюся босую ступню – сидела ногу на ногу, потом клёши стоящей Миланы.

– Ой, дефки-а-а… – затянул он. – Ой, ёп… я хде? Дай поцелую, красава…

И чуть не ткнулся носом в пыльную голую пятку девушки; та легонько отпихнула его ногой, как бы пса по морде ласково потрепала – получилось забавно, все засмеялись, а Милана решительно схватила мужика за шиворот:

– Ну, подъём, раз, два! Давай, топай дальше, по своим делам… сон-час кончился.

– Деффки… а вы чо…

– Тебе вломить, нет?

– Не, не, всё, пошол я…

Он уплёлся, вертя головой и до сих пор, видно, не понимая, проснулся он или спит, что за две пары красивых девичьих ног внезапно возникли перед носом его, в каком таком сне…

Милана с ними не поехала: у неё дела ещё были. А вот Сонце – увязалась. Посадили её в тентованный кузов – доверив коробку с посудой и устроив на мешках.

---

ЛИНИЯ СОНЦЕ – ЛЕНА – ДРУГИЕ

Мать была в финтесс-клубе, Лене пришлось распоряжаться одной. Шакти подняли на второй этаж, затащили узлы; разместили. Лена сказала, что гостье надо принять ванну и потом перебинтовать – так как у них джакузи, то она поможет. А Сонцу оставалось только, с разрешения Лены, бродить по квартире, замиряя от восторга и зависти.

В таких жилищах она не бывала никогда в жизни.

Ещё когда подъезжали, она пялилась на верхние этажи этих домов: там громоздились какие-то башенки, какие-то выступы с огромными панорамными окнами синего стекла, с каким-то навесами. Там, наверное, не то чтобы двухуровневые квартиры – там дворцы! С замиранием сердца спросила у Лены:

– Слушай, а на саамом верху кто у вас живёт?

– Где? А, там… Там не живут. Там лофты.

– Что? Ну, это такие огромные квартиры, для вечеринок там всяких… дней рождений и прочего. Их снимают.

Лена скромно умолчала, что именно в таких и проводились тусовки её круга; что она сама там как-то занималась с Никитосом любовью прямо перед таким панорамным окном. Вроде как на виду у всех. Хотя какой дурак будет заглядывать в окна двадцать восьмого этажа и чего он там увидит сквозь синюю тонировку? Но – щекотало.

…Сонце продолжала экскурсию. На первом этаже располагался просторный холл, напоминающий небольшую футбольную площадку, большая гостиная, большая кухня; спальни родителей Лены – каждому отдельная, с примыкающими гардеробными, рабочий кабинет и библиотека отца. Санузел с парилкой. «Техническая комната», она же кладовка, используемая домработницей, – в простенке без окон. На втором – комната Лены, малая кухня, малая гостевая – там Шакти и поселили; тоже санузлы, тоже гардеробная, «комната здоровья» и что-то ещё… Сонце сбилась со счёта комнат. Её поражали огромные плазменные экраны, блистающие громады аудиосистем, сложные тренажёры и моющий пылесос, похожий на спортивную машину. Боковую стену от лестницы занимал огромный аквариум; тамошние рыбы, разноцветные, ленивые, как сонные коровы, глазели на Сонце, пошевеливая плавниками-вуалями; Лена отмахнулась – да, мол, за ними специальный человек ухаживает, я вообще животных не очень…

Но больше всего – кухня. Там вообще как в музее; предназначения половины бытовой техники девушка не знала вообще и даже боялась дотрагиваться: не дай бог, ещё палец отрубит, отрежет или закрутит миксером.

Спустилась Лена, переодевшаяся из своего эффектного платья в джинсовые шорты и топик, попросила:

– Слушай, погляди там в холодильнике… Бутербродов каких-нибудь наваляй, а? Умеешь?

– Ага.

– Можно пиццу, конечно, заказать, если хотите…

– Не, я сделаю сейчас!

Холодильник поразил ещё больше. Сонце просто застыла в оцепенении. Глазами прилипла к банке икры – красной, почти двухлитровой, и стопке баночек с чёрной. Мать пару баночек первой покупала только два раза в год, как украшение стола, на новогодний праздник да день рождения Сонца.

Да и остальное: салями, балык, построму, чищеные креветки, анчоусы, крабов, мидии, гусиный  паштет – она по большей части если и видела, то в гостях…

Что перед этим её вафельные трубочки! Она, кстати, их выронила по дороге, пока бежали к Шакти.

С трудом выбрав нож из двадцати с лишним, разделочную доску – из десятка, Сонце принялась строгать продукты. Она не могла отвести глаз от вазочки с конфетами; да какой вазочки – тазика! Чего тут только не было. И трюфели, и ликёрные, и главное – шоколад кирпичиками, настоящие золотые слитки, рельефные, узкие. Он снился девушке часто во сне: обычно там она искала его по всем материным шкафам, наконец открывала один, и золотая фольга, такие же слиточки били в глаза сиянием; и обычно Сонце во сне даже не успевала попробовать его – от жадности она там оцепеневала, думая, сколько можно взять без спроса, и, лишь пыталась вытащить одну золотую плитку, просыпалась…

А тут – лежит.

Девушка, пока резала колбасу и прочее, съела штук семь таких «кирпичиков». Она точно знала: можно и семьдесят! Но как быть, нехорошо так будет при всех нападать-то на шоколад… Надо про запас взять.

Начала набирать из вазы эти вкусняшки.

Тут в прихожей послышался шум, смех; кто-то шёл к кухне. Что делать? Бросить всё это богатство обратно в вазу? Сонце захлестнула отчаянная, паническая жадность. Девушка едва успела сунуть плитки в задний карман джинсов; вошла женщина. Красивая, высокая, яркая лицом и цветущая, в лёгком платье в горошек. С бумажными пакетами.

– Здрасьте…

– Здравствуй. Лена-а! Иди сюда. Как вас зовут?

– Юлиа… Юля.

– Очень приятно. А я мама Лены, Александра Егоровна. Лен! Посмотри, какое чудо я купила!

– О! Винартерта… «Полосатая леди»! Это что, в «Елисеевском»?

– Ага, там новая кондитерская открылась… Ой, не надо так на меня смотреть! Я всё сжигаю. Знаешь, сколько я на тренажёре сегодня намотала?

– Сколько?

– Тридцать кэ-мэ! Впечатляет?

– Офонареть… Слушай, а я сегодня без тебя утром бегала, знаешь, что увидела? Сейчас покажу.

Лена искала запись в телефоне.

– Помнишь, папа за подметальными машинками этими ездил… Как они? «Тульбергер». А, вот, нашла. Смотри, пробегаю мимо «Метро», смотрю – целый грузовичок таких стоит на автозаправке. Ладно. Ну, бегу дальше…

– Ты по Золотой Горке бегаешь?

– Да, мам, там знаешь, как босиком приятно! Песочные дорожки… Вот. И тут – бац! – он меня обгоняет и на одну из дач свернул, в ворота. А через сто метров, вот… Видишь? Нерусский у дачи такой орудует.

Александра Егоровна вздохнула:

– Ты отцу это пошли… Пусть в конце концов порядок наведёт. Он их для города получал, а не дач!

– Уже…

Тут Александра Егоровна спохватилась:

– Ой, что ж мы гостью-то зарядили на работу?! Не-ет, нет, Юля, отойдите. Я сама. Лен, дай фартучек. Хотя положи, я сейчас ноги вымою…

Всё несказанно дивно, всё невероятно в этом новом для Сонца мире. Эта роскошная, как видно по причёске, по маникюру, по золотым браслетам на тонких руках, богачка так и пришла босая? Из фитнесс-клуба? Если ей надо ноги вымыть с улицы… А ступни – не белые, а уже хорошо тронуты загаром, хотя это может и солярий; пластичные, гибкие, но не изнеженные. И Лена бегает по утрам, оказывается – а вот Сонце заставить себя не может. А жила бы в такой квартире, тем более.

Покорно оставив нож и недорезанные продукты, Сонце отошла к большому окну. Она даже садиться избегала на табуретки в этой белоснежной кухне – сущей хирургической. Александра Егоровна вернулась, разноцветный лак влажно поблёскивал на ногтях вытянутых, плоских пальцев…

Как они тут живут?

Это она ещё лоджию не видела, а их тут две, это стеклянные залы настоящие, отапливаемые…

Мама Лены что-то спрашивала, Сонце отвечала, порой невпопад. Так прошло минут двадцать. С помощью Лены спустилась сверху Шакти, закутанная в оранжевый халат, с полотенцем на голове. Завтрак наскоро приготовили; Александра Егоровна извинилась: «Девчонки, простите, что так всё скромно, как полевая кухня… Лена же ничего не сказала, а то бы я приготовила!»

Ничего себе! И это – «полевая кухня»???

Несмотря на съеденный шоколад, у Сонца текли слюнки уже давно. Поэтому, когда Лена позвала: «Юля, ну что ты там стоишь? Садись уже!» – девушка подскочила к табуретке с белым ворсом и хлопнулась на неё – радостно.

Звук был такой, хлюпающий, будто она, сев, раздавила жабу.

И Сонце оборачивалась, уже немея от ужаса и понимая, ЧТО произошло… Шоколадки в её заднем кармане растаяли. Но до поры до времени их сдерживала добротная фольга. А Сонце, сев с размаху, выплеснула шоколадное содержимое, как насос…

Весь за ней край табуреточки и даже голые пятки самой девушки были сейчас обляпаны отвратительно-коричневым, совсем шоколад не напоминавшим, а нечто другое… И в этом шоколадно-густом – обрывки золотой фольги. Всё понятно.

– Подождите… – немея, пролепетала Сонце. – Я… сейчас… вытру…

– Юль, погоди, сейчас всё уберем!

Но она не слушала. Она схватила салфетку, положенную перед ней мамой Лены; и начала было неуклюже тереть табуретку – да только хуже, отвратительнее показались на белоснежной ткани эти капли.

– Простите… я нечаянно!

Она выкрикнула это, вскочила и стрелой понеслась к дверям. Господи, только бы не возиться с замком! Хорошо, что вещей с ней нет и обуваться не надо. Вылетела в подъезд и понеслась по ступенькам, без лифта; слышала, как звала её Лена – нет, ни за что…

Стыд и срам. Дикий, подпаливающий душу стыд. За жадность, за натолканные в карман шоколадки – господи, да что ж они о ней подумают?! Попала нищая девочка в богатый дом… УКРАЛА СЛАДЕНЬКОГО.

Какой ужас…

И каким-то самым краешком сознания, бьющегося в истерике, Сонце понимала: это и есть те «испытания», невидимые, тихо ждущие рядом и серьёзные, о которых говорила ей Ольга Юрьевна.

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.