ПОЗЫВНОЙ “СТЕКЛОДУВ”. ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Радка вступает в игру.

Автор: Дмитрий Коптяев. Публикуется на правах литературного черновика.

Все главы.

Журналист Контарёв – портье Яна – бизнесмен Равиль – Галина и другие.

---

Между российским Петербургом и украинским Мелитополем – ноль часов разницы во времени. Люди с хорошей экстрасенсорикой знают: именно такое расположение обеспечивает наилучший канал связи между теми, кто удален на десятки, а то и на сотни километров, и даже на тысячи; почему-то телепатическая волна бежит по меридианам лучше, чем вокруг матушки-Земли, а почему это так, не знают даже в их среде; и так как их официально считают “шарлатанами”, и биоэнергетику – выдумкой, то и разбираться в этом никто не думал.

Наталья Шилова приехала домой около девяти утра, заполнив положенные отчёты и рапорты в отделе. И у экстрасенсов тоже полно бумажной работы, никакими мысленными докладами тут не отделаешься. Десятиэтажный дом-лента на набережной реки Смоленки, недалеко от Голодаевского сквера, места казни декабристов – место выбрано не зря, во-первых это одна из точек энергетики, тёмного типа, страшного, но как источник, черпать можно, да и сами тёмные тут проявятся махом: только держи ушки на макушке, периметр проверяй. Во-вторых, дом обладает сплошным подвалом и таким же сплошным чердаком: можно войти со стороны Радиотехнического колледжа или набережной, а выйти – в сторону Уральской, почти за квартал. Посвящённых, конечно, эта дешёвая чехарда не обманет, но примитивным “топтунам” задачу усложнит сильно…

Лифт – первая “проверялка”. Стальной короб отлично экранирует энергетику, не хуже камня, а она ещё узнала, что тут использованы кое-какие металлические присадки, доступные методу простого алхимического моделирования. Опытный энергет зайдёт только в лифт, на лестнице он сразу виден, но зато и оставит в лифте следы… Красивые узкие ступни Шиловой на тёмно-сером коврике пола не чувствовали ничего.

Зашла. Раздевалась на ходу, роняя одежду на пол. В ванной включила холодную воду, с минуту постояла, полузакрыв глаза и вслушиваясь в её бурление. Вода – это тоже важно. Как говорил Толя Туаев? Даже выпитая водка способна взаимодействовать с другой водкой, выпитой в это же время другим человеком в другом месте… Эта – хорошо бурлит; нет диссонанса, нет призвука, если бы и было что-то в квартире, вода бы давала другой звук, впрочем, обычным слухом неуловимый. Хороший человек был доктор Туаев. Был… а может, и есть.  Кстати, и выпить любил, и курил крепчайшие французские “Житан” с чёрным алжирским табаком, а вот поди ж ты – ничего не сказывалось. И сам видел, и людей готовил. Ту же Маришку… Да… интересно, где сейчас она, где он?

Потом женщина прошла в кухню – тут стоит огромный холодильник и дополнительно – холодильная камера. Набрала в средний магазинный пакет колотого льда. В ванной высыпала: заскрежетал лёд, тёрлись друг об друга кристаллы, потрескивая, как в бокале с виски.

Плеснула в воду полфлакона раствора коллоидного серебра – в аптеке продаётся, для лечения горла и медленно погрузилась в эту напоенную арктическим холодом воду. По шею. Ледовые кубики щекотали соски грудей: напрягшиеся – они всегда напрягаются во время сеанса, по первости, не умея совладать с собой, она даже мастурбировала.

Она сконцентрировалась. Сделала пару дыхательных управлений. Если бы кто-то сейчас, с помощью незнакомой науке техники, заглянул в его голову с вьющимся золотом волос, в мозг, то увидел бы, как он неуловимо меняется. Как кристаллизуется. Синапсы нейронов сплетаются по-другому, образуют совершенно новую структуру; импульс бежит по ним по-другому, чем обычно…

Наталья знала: на связь с ней должен сейчас выйти тот, кого она оставила наблюдать за журналистом в Ботиево. Он обязательно выйдет и обязательно скажет. Но женщина не знала, что этот информатор не скажет ничего хорошего.

---

В это же самое время Борис, в одних джинсах, сидел в довольно хорошо обставленной комнате и курил. Окно выходил в сад, засаженный айвой; да поспела давно, только не сбирает никто. Вся земля под деревьями усыпана плодами, подгнивающими. Разной формы, и тонкие, и раздутые. Как у Кости дома, там тоже всё айвой засажено было, и она так же опадала. До айвы почему-то гуси и утки домашние охочи были – заглатывали целиком, давясь, но продолжая это дело. А тут собирать некому. На окне – толстенная решётка. Ни выломать, не выпилить, и пилить нечем. Позади – дверь. Тоже стальная, тоже хорошая. Но даже если ему удастся ту дверь открыть, в холле его встретят “макаровы” двух хусаиновских бойцов. Один – бритый парень со Строгановки, второй чучмек, полудагестанец. Первый иногда начинает напевать что-то блатное, его напарник вскидывается, кричит гортанно: “Э, брат, не пой, да?”. А хрен ли толку. Сторожат.

Эх. И главное, он из-за Янки гостиничной тут оказался. И своего грёбаного джентльменства.

Тогда, на берегу он долго ещё сидел, мокрый. Всё понятно. Паспорт он промочил, ну, ладно, тот-то высохнет, а вот телефон новый покупать нужно. Пока он без связи. Доллары в круглой пачке, резинкой перетянутые, тоже промокли – надо сушить. Хорошо, ноутбук с фотоаппаратом в рюкзаке у Галки в машине – ничего, хоть в сохранности, вернёт потом.

Долго смотрел на обвал склона. Призрак. Привидение. Костян мёртв, он сам его труп видел и фотографировал. Это не обсуждается. Значит, банальное привидение… Но что тогда так Галку перепугало? да мало ли: вскрикнула бы – ой, ты ошибся! Коська-то живой! А может, она тоже увидела, что за идущей фигурой по прошлогодней траве тень не ползла?

В гостинице ему жить больше не хотелось. Даже появляться там, где невидимые ноги разгуливают по номеру, проходя сквозь стены и запертые двери, а невидимые руки мнут пустые банки из-под пива. Вся эта чертовщина тянется за ним с дома дяди Осипа… а, нет. С его питерской квартиры.

Тут бы тоже хату снять. У бабульки какой-нибудь, на  окраине. Чёрт. Деньги-то надо всё-таки разменять, бабке не хочется “зелёными”.

Он поднялся и, подхватив рюкзак, мокрый, злой, побрел почти наугад, в сторону центра села. Галка опамятуется и найдёт его. Обязательно. А вообще уезжать надо из этой, сцуко, “мирной жизни”. Сыт по горло. Сбацает что-нибудь такое, для галочки, и тиснет. Всё. Но как Шилову-то найти? Тем более сейчас, без телефона и ноутбука.

…Яна встретила его испуганными глазами, с ресниц которых сыпалась тушь.

– Ой! А чо это вы такой-то? Мокренький…

– Купался.

– Купалися? Так рано ж…

– А я “морж”.

– Кто? Зверь такой, что ли?

– Хуже… – признался Борис. – Чудовище. Яночка, мне обсушиться надо, в себя придти и… М-да. Выпить тут у вас. Ну, хотя бы чайник электрический принесите. А вечером, как обещал.

– Точно?

– Слово гусара.

Через десять минуть она принесла чайник. Борис, как назло, разделся совсем, догола и, когда эту дура ввалилась в номер почти без стука, пришлось закутаться в сорванное с постели покрывало.

– Пожалте. Вот вам кружка. Толька вы её не тресните, пожалуйста.

– Да ни за что!

Златовласка странно посмотрела на него, в то само место, куда обычно неприлично смотреть молодым девушкам. Хихикнула:

– Если чо погладить у вас есть, так я поглажу…

Борис буркнул: “Спасибо, сам… поглажу!”, и только, когда она вышла, оценил двусмысленность вопроса. Ишь ты. Погладит она. Кто кого гладить будет, это мы ещё посмотрим.

Горячий чай хорошо пролился по жилам, согрел. Из сухого в запасе оставалась  футболка, камуфляжные штаны, свитер и ветровка стального оттенка. Ладно. Для сельского Карнеги–холла пойдёт. Только собирался переодеться, как опять пришла Яна. Румяная, как пирожки из печи.

– А вам тута принесли… – она положила на кровать его рюкзак.

– Кто?

– Да Галина ж. Наша хозяйка магазинная. Я её знаю. А она – вас.

– Зашибись.

– Что?

– Да я так, про себя… – ощупал рюкзак: всё на месте. – Ладно, Ян, к десяти буду готов.

– Хорошо. Почивайте.

Почивать он, конечно, не стал, не то состояние, ноутбук раскрыл. Набрал первым делом: “Ятога”. Ну, что там про тебя?

Так. Сообщение месячной примерно давности.

“Следственные органы Выборгского УВД продолжают поиски Константина Ятоги, бывшего бойца ВДВ, который подозревается в убийстве сослуживца Артура Разгулова. По данным следствия, Разгулов, работавший в одном из петербургских ЧОПов, встретился с Ятогой в Выборге. Затем между ними вспыхнула бытовая ссора. Есть свидетели их драки. После этого Разгулов исчез, а через некоторое время исчез и Константин Ятога. В настоящее время он объявлен в федеральный розыск…”

Вот какие дела творятся! Так, во что Костя ещё успел влипнуть?! Теперь плюс-минус понятно, что он это время по бровке ходил. А кто же его в Ботиево нашёл?!

Борис рассеянно тыкал в клавиши, которые то ли песком забились, то ли пылью из рюкзака – блин, надо же было всё-таки в пакет такую вещь класть! – и вот случайное залипание и выдало: “легенды села Ботиево”. Ну-ка, ну-ка, почитаем.

“…на стыке Ботиево и нынешней Бабановки, образованной, как хутор, в 1893-м году, в начале двадцатого века стоял дом купца Семёна Мефодьича Кирсанова. У него была дочь, Евламия, которая в восемнадцать лет сбежала из дома, чтобы обручиться с Василом Мироковичем, болгарином, наполовину цыганского происхождения, в округе известным, как конокрад. С помощью своих приказчиков купец Кирсанов того Мирковича нашёл на ярмарке в Мелитополе и зарезал, представив всё, как пьяную драку в трактире. А дочь Евламия, не вынеся гибели любимого, утопилась как раз на том месте, где река Корсак делает крутой поворот. Место это у древних болгар называлось Царёво Жито, и обитал там некий удельный правитель Древнеболгарского царства примерно в двенадцатом-тринадцатом веках нашей эры. Говорят доныне, холм на правом берегу Корсака изобилует подземными пещерами и некоторые ходы тянутся под рекой, в современное Ботиево. В память о гибели дочери купец Кирсанов возвёл там деревянную часовенку, и фамильный склеп, где захоронил Евламию. Часовенка стояла до 1918 года и была сожжена при занятии территории Украины кайзеровскими войсками. Она есть на старых германских картах этого периода… А сам Кирсанов помер в двадцать втором году в Мелитопольской психиатрической лечебнице, куда был помещён после психического расстройства, объявив себя на сельском сходе в Бабаевке фараоном Рамзесом Двенадцатым…”

Тьфу. Так вот, откуда этот “подземный ход”, который дядя Осип замуровал. Вот такая история. Ну да. Рамзес Двенадцатый – это сильно. Это круче Романа Фёдоровича Унгерна фон Штернберга, который, вообще-то, был коронован, как последний Чингизид на Земле. Нетрудно понять, почему бабаевцы сдали “фараона” в психушку. Тут уже комиссары бал правили, какой там Египет. Так. А если мы сейчас посмотрим по  архивам, какое у этого Кирсанова, вообще, потомство.

– Здрасти, можно?

Она уже вошла. Ну какое там “можно”, мать вашу за ногу. На лице – тонна косметики, платье – цвета “вырви глаз”, босоножки на каблуках высотой с Эйфелеву башню. Сломает ведь, в ботиевских-то колдобинах.

– Пойдёте, да?

– Да. Момент.

Он захлопнул ноутбук, убрал в пакет всё-таки, пакет в рюкзак.

– Яночка… Я понимаю, звучит некорректно, но тут очень ценные вещи. Я знаю, у вас несгораемого сейфа нет. Но хотя бы… куда-нибудь надёжно спрятать можно? Пока мы тут гулеванить будем.

Надула губки. Обиделась.

– Ну, что вы такое говорите, гражданин Борис Николаич… Мы тут честные.

Она, вероятно, хотела прибавить: “Тапочков не воруем!”, но вовремя остановилась.

– Ладно. Берите. Спрячем…

– Спасибо!

Она провела его в свой ресепшн, показала стальной короб с крышкой. Открыла его. Тряпьё.

– Вот сюда ложите.

– А что тут?

– Та полотенцы старые, которые жильцы угваздали, да прожгли куревом… И простыни тоже.

– А зачем копите?

– Дык сдаём на вторсырьё. А нам новые. Экономим. Тута по полгода не заглядывают. Можно!

– Ну, хорошо. Ещё раз спасибо.

Спрятав пакет под полотенце, обляпанное точно чей-то менструальной кровью, Борис вздохнул. Ладно. Одна проблема решена. И ручку подставил, галантно:

– Ну, что красотка? Поедем кататься?

– Да пешком дойдём…

– Я так… образно!

По дороге Яна щебетала. О своей жизни, подругах, кавалерах, мечтах. В мечтах она была хозяйкой бутика в Мелитополе. По женскому белью. Переставляла ножки в туфлях, с выпуклыми, как старинные амфоры, икрами, и иногда спотыкалась. Борис поддерживал.

– А вообще, мужчины сейчас та-а-акие тупые, Борис Николаич, уж извиняйте! О политике начинают. А зачем девушке политика?

– А что надо?

– О чувствах.

– М-м… ну да… – Борис вспомнил сожжённый этаж дома дяди Осипа. – А если снаряды по вам бабахают?

– Так это вы всё и развели, мужики. Фигней маетесь. Власть делите.

– Где-то оно и верно.

– Правильно! А надо девчонок любить, детишков делать…

перед самым “Охотничьим домиком” она доблестно сломала каблук. И хотя дорога сухая была уже – припекало с неба, всю мокроту вытопило, разуться отказалась категорически. Ну, прямо вторая Ирка. Ковыляла со страдальческим видом. Борис не преминул уколоть:

– Пяточки бережёте?

– А то! Я ж не дура деревенская, бОсой топать!

– А танцевать как будете? Может, всё-таки босиком?

– Босиком только лахудры местные… а я посижу, коктейльчиков попью. Угостите.

– Не вопрос.

Эти вот “коктейльчики” их и погубили.

Собственно, он уже был благодарен этой простушке за то, что танцевать не тянет. Он вообще “дрыгалки” не любил. Ну, если только с сильно пьяных глаз и медляк – чтоб хоть помацать что. Ну, изобразил некие движения на танцполе. Сам “Охотничий дом” оформлен, как помесь конюшни с Грановитой палатой. Массивные колонны “под золото”, мраморный пол, а по четырём стекнам – чуть ли не лавки деревянные и такие же столы. Ну, понятно, бухать, не важно, где, были бы тёлки. Правда, с одной из сторон стояли кожаные диваны: Борис явно представил, сколько тут перетрахано…

Вышел покурить. Раз вышел: компания. Гопническая молодёжь. Разговоры: “А чо, не дала?”. “Не, она сразу ствол достала и шарах, понял, в воздух”. “А чо, заборзела?”. “Да на бешеная, сука, она мертвяка какого-то-то на реке видала”.

Только заинтересовался – пацаны свалили. Пошёл, взял тоскующей Яне ещё по коктейлю. Поговорить с ней? А о чём?! Снова вышел курить. Теперь суровые дяди, по нему глазами проехали – отпустили. Говорят негромко. Бу-бу. Может вальнуть его? Бу-бу. Нельзя, босс запретил. А чо он? Бу-бу. А чо у Осипа? Да кипеш. Бу-бу… Мы подкатили, нас рылами в землю. Эфэсбе. Не пикнешь. Да хер знает, чо там было…

На него уже поглядывали – такие за прислушивание и ноги поломают, легко. Борис затушил окурок, вернулся в прокуренный зал, под фонари-шары из битых зеркал. И напоролся. Двое сидели за столиком с Яной. Один – типичный русопятый, чубатый казак со Строгановки, рыжеватый, крупномордый, второй типичный яйцеголовый кавказец-полукровка. Перед ними – наполовину почитая бутылка водки. Русопятый, положив массивный висок на ладонь, напевает: “Чорный вор-р-ран, ай, чорный вор-ран…”. Второй бесится: “Э, слышь братан, толька не пой, ладна, а?!”. Журналист появился некстати, и две пары мутных уставились на него.

– Борисик…- пролепетала девушка. – Пойдём, может? Мне пора.

Кавказец лишь на неё глянул – она онемела. Потом на Бориса.

– Э! Шайтан. Зачем на девушек смущаишь?

– Я не смущаю!- Борис улыбнулся как можно более широко; да, тут придётся сотку отдать, не меньше. – Ну, мы пошли. А то засиделись.

– Куда пошли? Зачем такое гаваришь?

А тот, певун, просто ухватил Бориса за полу стальной курки и доходчиво пообещал:

– Сиди. Кадык вырву.

Пришлось опуститься на жёсткую скамью и тоскливо искать глазами ментов. Ну, или хотя бы клубных охранников. Беспредел происходит на их территории, им тоже это не в масть.

– Борисик… – опять заскулила Яна. – Я босоножку потеряла… я босиком пойду, только пойдём!

Журналист встал, показывая девушке глазами: дура штопаная, хоть босиком, хоть голышом, беги отсюда быстрей! Он себя Джеймсом Бондом не считал, но скотиной быть тоже не хотелось. Достал пачку сигарет, свой “Донской табак”, вскрыл.

– Ребята… Ну, зачем нам рамсы. Договоримся, да?

В расслабленной руке казака щёлкнуло – оттуда выкинулось лезвие ножика и очутилось нехорошо – на уровне яиц Бориса. Кавказец за водой потянулся:

– Бабу аставь, сам на хер иди, баран. Зачем пришол? Свой смерть искать пришол…

и Вот тут-то и произошло самое интересное. Очень уже Борису, к сожалению, знакомое. Русопятый почему-то убрал лезвие, достал из кармана кожанки огромный “стечкин”, спросил напарника:

– Знаешь, да?

– Ой, низнаю! – заморщился тот. – Братан, пей лучше, толька ни пой…

петь этот русый богатырь не стал. Он просто поднял оружие, выстрелил. Раз, два. Стеклянный швар висел прямо над ними, он лопнул, разорвался осколками, обсыпал их… Завизжал народ, кинулся, кто куда, столики сворачивая. А русочубый всё стрелял в потолок с дурацкой улыбкой на лице. Пока его кавказец по чубатой голове бутылкой не вырубил. Ну, а потом набежали люди, охрана. Борис, к несчастью, между скамейкой и столом застрял – утечь не успел.

Ну, а затем его подняли, повели. Скованного по рукам пластиком, куда-то наверх. Деликатно по почкам только дали – из глаз искры, из носа сопли. Посадили в кресло. Пришёл косенький, на самшитовую палку опираясь. В хорошем костюме. Равиль, бедолага. Да, Борис его помнил черноволосым, смуглым крепышом. Усох маленько, глаз левый дергается. Смотрел, щурился, оглядывался почему-то по сторонам.

Изрёк:

– А мне про тебя человек не зря говорил. Умный человек! Что придёшь ты, вынюхивать будешь.

– Я не вынюхивал… Я журналист… о мирной жизни хотел написать.

– Да нет тут никакой жизни… – Равиль Сабитович Хусаинов посмотрел ему в глаза вязко, тяжело, мутно. – Одно говно. Так и живём. Об этом будешь писать? Не надо. Люди обидятся.

Потом обернулся на своих:

– Этого под охрану наверх. Не выпускать никуда.

– Э, босс, а баздуганить будет, мебель ломать? – подал голос кто-то.

Самшитовая палка упёрлась в пол. Посверлила его.

– А ты прибей. Немного прибей! – с доброй улыбкой посоветовал Хусаинов. – Палец отрежь, да? Что ему палец, да? Живой будет зато. Правда?

и ушёл.

Вот так Борис Николаевич Контарёв, ведущий журналист питерского еженедельника “Белые ночи”, очутился хрен знает где и хрен знает, с какими перспективами.

---

Он курил сигарету за сигаретой. Свой “Донской табак” выкурил, ему от щедрот Равиля Сабитовича кинули на кровать блок “Мальборо”. Выпить бы… Но этого не дали. Сидел, курил, и думал.

Что это за “человек”, который предупредил Хусаинова о его приходе? Зачем вообще, это местный магнат оставил его в живых?! Могли бы отмудохать. Кости переломать за борзоту и выбросить на берегу Корсака. Делов-то для этой шпаны. Но нет – держат, как ценного пленника. Значит, он чем-то ценен… а чем?! Что он может знать?! И о чём его будут спрашивать? А может, спросят, и в – расход?

Он слонялся по комнате, принял душ; да, тут даже по нужде не попросишься – удобства внутри. Подошёл к окну. Деревья. Айва. Ботиевские тополя за оградой. Решётка. Тюрьма…

И вдруг заметил, что золотистые плоды падают. Но не все, не сразу, а… а как кто-то азбуку Морзе выстукивает этими шарами неправильной формы. Один, другой… Нет! Одни падают медленно, точками. Три точки. Другие – сразу по три. Тире. Потом снова точки… Три точки – три медленных тире – три точки… Чёрт! Это же сигнал SOS.

Он рванулся к двери. Затарабанил. Грохотал по металлу, открылась. Стоит тот, казак с бессмысленными глазами. На виске, куда его ударили – свежая полоска пластыря.

– Чо надо?

– Хозяину хочу сказать! Очень важное! Хозяин где? – истерически завопил журналист единственное, что в голову пришло.

– Нет босса. Уехал! – проворчал пшеничный, но почему-то выпустил Бориса, только пистолет достал из-под ремня, затвор передёрнул.

Можно идти? А куда, если Хусаинова нет? но он пошёл. И сзади двигался этот, охранник его, напевая: “Как на буйный Терек, на высокий берег, выгнали казаки сорок тысяч лошадей…”. Куда он его ведёт?

Долгие шаги по покрытому ламинатом коридору. “И покрылся Терек, и покрылся берег, сотнями порубанных, пострелянных людей…”. Вот и холл второго этажа, сидит напарник казака, полукровка, нарды раскрытые, кубик бросает. Вскочил нервно:

– Э, опять паёшь! Не пой, брат, заибал! Зачём его привёл?

– Ой, любо! – сказали над ухом Бориса.

– Я тибе гавару: зачем привёл. Ни пой!

– Любо, братцы, жить!

Кавказец выхватил свой “макаров”, но не успел: грохнул выстрел и пуля из пистолета казака вошла ему прямо в переносицу; рухнул, уронил нарды, запрыгали по полу шашки и черно-белые кости.

– Любо! – хрипло выдавил казак.

Борис уже шатнулся в сторону, к стене метнулся, к креслу: точно, сейчас и его грохнут! И да, ствол орудия на него повернулся.

В этот момент Борис понял: неладно что-то с казаком. Глаза у него закатились под веки, сверкали одни белки, пистолет дрожал, как будто кто-то выкручивал ему руки, отводил… Ствол “стечкина” идёт к выходу на лестницу, пляшет.

Он начал стрелять. Безостановочно.

Но пули отскакивали от какого-то пятна, там образовавшегося. Отскакивали, били со звоном стёкла, выбивали штукатурку, в пол вонзались. Сначала хаотично; но вот одна пуля отразилась в тело казака, вторая… Он дернулся. Снова. И только с третьей, прилетевшей в лоб, рухнул навзничь, окостеневшими руками сжимая оружие с заклинившим, расстрелявшим все патроны затвором.

Теперь он видел, во что оформилось это пятно. Та самая. Дырявый, штопаный, плесенью покрытый болоньевый плащ с капюшоном. Голые ноги с полными икрами, ужасно грязные, в пятнах и синяках. И милой смуглое лицо с пронзительными глазами под косматой чёлкой чёрных волос.

Радка. Нестеринарка и племянница Черемисовой. Твою ж мать…

Она не позвала его, даже рукой не показала: он просто внутри понял, что надо идти за ней. Поднялся, перешагнул через худые ноги мёртвого кавказца и пошёл. Спустились по лестнице, посередине на площадке – куда-то влево, в потайную дверь. Они раскрывались перед ними, замки сухо клацали, а последняя, на улицу, как будто перепилили петли, просто вывалилась. От её стальной плиты шёл пар, но грязные ступни Радки прошлись по этому металлу спокойно и беззвучно. Только шипело что-то.

Знакомый микроавтобус. Отскочила в сторону дверь. Перекошенное лицо Галки: “Садись, быстро!”. Видимо, и болгарка села – но как – проскользнула. Видел: Галка босой ступнёй выжимает педаль газа, в пол. И “Мицубиси” рванул в сторону забора, а не выхода, почему-то прямо по саду, по этой лопающейся  под колёсами айве… Забор близко…

– Держитесь!

Удар. Мощный “кенгурин” принял его на себя, но всё равно лобовуху перекрестила трещина, левая часть закрылась вообще – сеткой. Голым локтем галка выбила остатки стекла, машина уже выскочила на малоприметную дорогу и понеслась по берегу Корсака.

Они подъехали к мосту; женщина – сквозь зубы:

– Только бы там ДПС не стоял…

Но Бог миловал – пролетели по этому мосту в направлении Строгановки. Только тут Борис, ещё ощущавший на губах кислый привкус пороховой гари, спросил:

– Ты куда везёшь меня?

– К Радке.

– А-а… а что, там не найдут?

Галина помолчала. Сбавила скорость – на обочине машина, фура, мало ли. И автомобиль строгановских ментов; но те занимались осмотром кузова, “Мицубиси” с почти выбитой лобовухой проехал мимо, спокойно.

– За тобой нелюдь охотится. Не человек, понимаешь! – процедила Галина. – Тот самый, египтянин, или как там его, мать… которого я видела у Равиля! К Радке он не сунется, он боится. И остальные… не сунутся.

До Бориса стало доходить. Он пошарил по карманам. Да, хорошо, пачку “Мальборо” засунул в один, и зажигалка нашлась. Задымил. Кивнул на нестеринарку, притихшую сзади – на полу между сиденьями сжалась, грязным комком.

– Этот фокус… ну, с быками. На танцах сейчас. Это она устроила?

– А ты как думаешь? Она тебя нашла.

– М-да. А почему за нами никто не погнался?

– Мелитопольские вдруг Равилю предъяву какую-то кинули. Стрелку забили. Ну, ему пришлось банду собирать и туда ехать. Вот оставил дома человека четыре.

Борис понимающе оглянулся назад. Нет, это счастливое совпадение.

– Она и это устроила… А как?

Галина не ответила. Зло, настороженно осматривалась – вправо, влево. Вела машину медленно.

– Ты когда-нибудь Деда Мороза о чём-то просил? – вдруг спросила женщина.

– Я? Ну, да… хм, даже письма писал.

– И сбывалось?

– Почти… всегда. Под ёлочкой находил что-то.

– Вот и она пишет! – зло отрезала Галина. – Только мысленно. Туда, небу. И Небо даёт… уж по своему разумению. Под ёлочку.

– Охренеть… Чего я ж такой ценный кадр? Блин, выпить охота.

– Возьми под сиденьем.

– Опять виски?

– Звиняйте, бананьев нету. Водка!

Он пошарил, нашёл бутылку. Ну, да.  Сделал хороший глоток. Даже закашлялся.

Автомобиль проехал практически всю Строгановку по краю и там, где начинались садовые товарищества, остановился. На пустыре врос в землю автобус “ЛАЗ” 695-й модели без колёс, дряхлый, затянутый каким-то рваньём. Галина выключила двигатель, устало откинулась на спинку сиденья…

– Чёрт! Лобовик придется менять… А это только в Приазовске.

– Да ладно. Как говорится, с меня должок. Слушай, а я думал, она в доме у тётки живёт.

– Это и есть дом тётки. То, что осталось. Участок один местный козёл у неё высудил, кому-то там на лапу дал… Снёс всё, и помер. От инсульта. А этот автобус он для строителей коттеджа притащил.

Борис прихлёбывал водку. Галка обернулась на него, первый раз устало улыбнулась:

– Ну, пошли? Горе ты наше.

Автобус внутри разгорожен на несколько отсеков, видно, что уже успел побывать общежитием. Сзади – туалет, спереди – кухня. Свет льётся через пыльные верхние части окон, остальное закрыто железом, забито фанерой. Войдя через переднюю дверь, Галина опустилась на продавленный топчан; за ней зашла Радка и стащила с себя болонью.

Борис ахнул. Девушка совершенно голая. Тело прекрасное, здоровое, смуглое; курчавая поросль паха мощно торчит, груди – как тугие мешки. Галина хмыкнула; поднялась, нашла на топчане где-то застиранное ситцевое платье, подошла и сунула нестеринарке в руки. И показала знаками: надеть.

– У неё нет понятия наготы… – устало проговорила Галина, оборачиваясь к застывшему Борису. – Она такая, как есть. Всё естественно. Ладно, ты не высосал всё? Дай выпить и мне.

Они уселись на топчан, выпили из горла, поочерёдно, закурили. Борис с некоторым ужасом осматривал грязноватое жильё это, потолок со свисающими клоками обшивки и снятыми лампами, сажу и пыль на стенах, нечистые тряпки на убогой, из ящиков сколоченной мебели. Галка забралась на топчан с ногами; красивые ступни её, сохранившие силу и изящество, легли на замаранный плед совсем недалеко от Бориса. Всё-таки она баба в самом соку, за собой следит: и косметика на лице умеренно, и ногти, хоть и обрезаны коротко, с её-то работой – понятно, но лаком покрыты, да ухожены.

– И тут… и тут я, так сказать, погощу какое-то время?

– Не сцы, как сказала бы я тебе в детстве… – Галка прикрыла глаза, поболтала жидкость в бутылке. – Тут только на вид грязно. А на самом деле. Здесь даже пауков нет. И комаров с мухами.

– Почему?

– А ты догадайся с трёх раз. Энергетика. Она их просто убрала, как мешающих.

– Галь… я вообще хреново понимаю, что происходит. Например, кого мы видели… на берегу?

– Энергетическую силовую проекцию…

– Чего?! Ты что в этом понимаешь? Только без обид, Галя.

– Да на хер ты мне нужен, на тебя обижаться… Борь, ты в Сибири бывал хоть раз?

– Ну… в Иркутск летал, то есть в Ангарск, с журналюгами. На открытие завода какого-то. Потом это, в Томск, на семинар.

– А Новосибирск?

– Да нет, не случалось. Да скучный город, говорят, серятина сплошная.

– А я была… – тихо сказала женщина.

Она поудобнее устроилась на этой раздолбанной кровати, подтянула под себя грязные подушки, голые ноги теперь нагло вытянула к Бориса – как нарочно. Закурила. Появилась одевшаяся Радка, прошла мимо, на них – не смотря, покинула автобус. Журналист кивнул ей вслед:

– Это она куда? На огород?

– Нет. Тут яма от подпола осталась. Она сейчас туда залезет и до ночи сидеть будет.

– Зачем?

– Борис, хватит. Ты вроде мужик учёный, а как ребёнок… Энергетику можно получать от земли, от предков, или из Космоса, от потомков. Она вот иногда из земли берёт. Тоже полезно.

– Ладно. Извини. Тут с ума спрыгнешь с такими приключениями… Так что в этом Новом Сибирске?

– Я туда поехала в такой Институт клинической и экспериментальной медицины, от больницы нашей. Они хорошее лекарство разработали против Альцгеймера: на ранних стадиях, знаешь, помогало, если болезнь не запущенная. Ну, вот… Гуляю по центру Новосибирска, там театр оперный красивый очень, прямо дворец какой-то. А на улице – ужас, конец февраля, слякоть, грязь. Они там на снег не соль сыпят, а песок. Грязища такая, коричневая.

– Ну, понятно. Да это лучше, чем реагенты.

– И тут мне… – Галка засмеялась. – Мне пришло в голову босиком прогуляться.

– В феврале? А, ну, да, закаливание…

– Да ладно! – она пихнула его голой пяткой в бок, игриво. – Есть у меня такая шиза: босыми ногами незнакомый город ощупать. Ну, чё, сапоги снимаю, носки тоже и шпарю босиком. По главной улице с оркестром.

– А люди?

– О, там публика спокойная. Даже улыбались! Так вот, чувствую: ноги прямо сами куда-то ведут. Как на верёвочке. Дом, подвальчик, вывеска: “КЛУБ БОСОНОГИХ”. Захожу, грязноногая, с сапогами в руках. А там такая баба моих лет, тоже брюнетка, говорит: хорошо выглядите. А я Евгения, нумеролог-астролог. Давайте знакомиться…

– Хм. Клуб босоногих… Секта, наверное, очередная.

– Дурак. Просто люди, которым нравится босиком гулять, ты понимаешь, нет? Да, взрослые, все с высшим образованием, многие с детьми. Просто гу-ля-ют. Не молятся и мантры не поют. Всё?!

– Всё. Услышал тебя.

– Так вот, мы с ней и прочими членами клуба чаю попили, поговорили. Потом она звонит: хотите одну рискованную энерогопрактику? Я-то же безбашенная, говорю, хочу! Ну, она меня в десять вечера у гостиницы забрала на машине.

– И куда вы поехали? в этот клуб?

– Если бы. На кладбище. Южное кладбище у них там есть, куда-то к плотине ГЭС… А, там их Академгородок. Ну, вот, его подтапливает по весне, старую часть. Приезжаем. Разулись. Сначала просто ходили, на могильных плитах стояли.

– Зачем?!

– Сложно сказать. Как привыкание, что ли. Потом она подводит к одной могиле. Та провалилась, яма, внизу вода. Ну, и гроб с костями чьими-то, наверное.

Борис с интересом посмотрел на галкины ступни. Ох, и красивые они остались у неё. Длинные пальцы-маслины, только по бокам наросла плотня кожа, шершавая, мизинец по-прежнему торпедой точит… И небритые, кстати, ноги. Ну, Галка никогда гламурностью не отличалась.

– …она говорит: раздеваемся догола. А мне чего, не с мужиком же… Разделись. Залезли в эту жижу. Воняет, конечно, но дышать можно. Обнялись, прижались всем, чем можно, стоим.

– Тьфу. Прям лесбийский акт какой-то. Обнялись, целовались…

– Идиот! – рассердилась женщина. – Я сейчас тебя стукну! Не целовались мы. Просто обнялись, потому, что холодно. Руками-ногами. Короче! Она шепчет: сейчас начнётся, глаза закрой! Я закрыла. И как пошло что-то из могилы, со дна. Клокочет. Я на секундочку глаза-то открыла – а там жижа чёрная, как нефть.

– И?

– Не перебивай! Короче, затопило нас, я чувствую, захлёбываюсь. А её слышу: терпи, терпи только! Ну, и с минуту я как на том свете была. А потом отошло, глаза открыла – всё, нет жижи, только глина под ногами чавкает.

Борис проболтал оставшуюся водку. Гм, надо по-братски разделить.

– А раздевались-то зачем?

– А ты бы видел нас! Жуть… Мы как в битуме обе. Или в навозе. Липкая хреновина такая, с водорослями, откуда им там взяться?! В общем, вылезли, помылись, оделись. Она меня в гостиницу обратно. Я потом сутки спала, как убитая.

– И что дальше? – Борис отпил, но женщина потянулась и отобрала бутылку.

– А дальше я ИХ видеть стала.

– Кого?

– Энергетические существа. То, что мы привидениями называем, призраками.

– А давно видала?

– Да вот… под новый год. У моей продавщицы, Таисии, кто-то начал по ночам под окном плакать, как ребёнок и стёкла бить. Ма-а-аленькие такие дырочки, круглые, как от малокалиберки. А пулек нет! И следы на снегу босые, детские. Я посидела там одну ночь и увидела…

– Что?

Галина помедлила. Водку почему-то не стала допивать, встала, брякнула на стол с закопчённой электроплиткой с обмотанным изолентой проводом.

– У Тайки сестра в Кирове, алкашка. Дочку десятилетнюю, дура, заперла в подпол и квасить. И угорела с собутыльниками. Та тоже задохнулась. Так менты не догадались подпол открыть, её только через пять дней и нашли. А эти пять дней её энергетическая оболочка и стучалась. к тётке!

– Ёп, блин… вот жути-то. Хорошо. Прямо спрошу: кого мы на берегу видели? Оболочку Костяна?

– Нет… Это другое было. Это тот нелюдь, который тебя ищет. Он принял его образ, может, думал нас обмануть.

– А почему пропал, мать его так?! – заорал Борис, тоже вскакивая. – Почему исчез-то?

– Потому, что слабая оболочка была. Наспех созданная. Видимо, на твою и на мою энергетику напоролась, рассыпалась.

От неё, от Галки, шли мощные, вибрирующие волны. Только сейчас он понял, что под серой кофточкой и курткой – живая, тяжёлая грудь. И под коричневой тяжелой юбкой наверняка ничего… как это он ощущает…

Он посмотрел ей в глаза. Увидел это – желание. Молча толкнул её на топчан.

Он раздевал её бешено, не жалея трещавшую одежду. Она не сопротивлялась. Только безумными тёмными глазами его пожирала. Стаскивал, рыча, с себя джинсы. А ступни её, холодноватые, гибкие, шершавые ступни скользили по его обнажённому телу, по всем местам, распаляя; не выдержал, ухватил эту гибкую ступню, впился всем ртом, зубами в твёрдые пальцы, с плотными, как из тугой резины, подушечками. Галка уже плыла, уже голая, уже нервными руками трёт на тяжелой груди набухшие, давно не целованные шишки сосков.

Сука, Ольга. Сволочь, это она его приучила. Она ему не дала ни разу, из формальных соображений – всё-таки сестра, но со своими ступнями позволяла всё. И скалилась, и самоудовлетворялась, наблюдая его сопение, кряхтение, и капли пота на груди…

В какой-то момент как дали по затылку, мокрой тряпкой. Такой мать пол мыла.  Оторвался от разгорячённых его ртом подошв, тяжело дыша. Сверху, с крыши, заглядывая сквозь мутное стекло, на них неподвижными глазами смотрела Радка.

Всё как рукой сняло. Ахнули, отпрянули друг от друга. Торопливо начали одеваться. Радкино лицо исчезло – но своё дело сделало. Разыскивая носки, Борис разворошил кучу тряпок и обнаружил тапочки. Белые, с логотипом HOTEL ITALY.

– Вот кто у меня их…

– Да. Ей надо было какую-то вещь с твоей энергетикой.

– Да я их не носил совсем!

– Она это поняла. Поэтому забрала остатки кипятильника.

– Блин! А остальное зачем под матрас засунула?

– Якорь. Передатчик энергетики, можно сказать.

– Тьфу ты…

Здесь даже зеркало было, маленькое. Почему-то очень чистое, в отличие от других вещей. смотря на него и торопливо подмазывая губы помадой, оправляя волосы, Галина сказала деловито:

– Дня два перекантуешься тут. Равиль тебя сейчас наверняка ищёт по всему Ботиево.

– А почему мы…

– Это был его секретный ход. Фальшзабор там. На случай облавы ментов или наезда. Радка увидела. Короче! Я к тебе сама приеду. Пока разузнаю, что да как.

– Курить оставишь?

– Да. И курить, и выпить. Только без фанатизма… – женщина улыбнулась, в дверях старого автобуса. – А ты такой же… Что, ноги у меня не постарели?

– Ты и сама ништяк! – буркнул Борис, вспоминая всё, что у него было – с ней и её ногами. И чертову Ольгу. – Кстати… А как у неё фамилия, у этой Радки? Настоящая?

– Мирокович.

– Оп… погоди. А фамилия Кирсанов о чём-то говорит?

Галина усмехнулась. аккуратно поставила зеркало на полочку.

– Так Кирсанов у нас дядя Вова. Владимир Иннокентьевич, хирург. Спился мужик совсем, а жаль, золотые руки были… Ладно. Держись. Может, ещё… – она замялась. – Получится. Пока!

Борис остался один, присел на топчан, вертел в руках тапки. Ну, да, теперь всё понятно со следами. Если эта нестеринарка замки дверные, не касаясь, открывает…

Да, при первой же возможности надо добраться до ноутбука. Вставить в него флешку фотоаппарата и пересмотреть снимки Кости.

Зачем? Он сам не понимал, почему, но почему-то был уверен – что-то он там увидит. Или – не он…

---

(продолжение следует)