СПОР (продолжение).
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА
В тот самый момент, когда Галина Сергеевна осознала, что и она сейчас тоже, сидит вот с голыми ногами, да в присутствии своих учеников, в её сознании произошёл какой-то стремительный переворот. Может быть, так рассудила сама Природа, выбравшая и этот день, и этот час, и эту минуту для такого преображения, но женщина с режущей чёткостью вспомнила свои приключения в педагогическом институте. И свои тайные “выходки”, о которых не вспоминала десятилетиями, но которые тогда и тревожили, и томили её… Оставаясь в этот странном, почти сомнамбулическом состоянии, она встала из-за стола. И вышла в проход. Так, что её длинные белые и нахально голые ноги, её хрупкие ступни были видны всем.
– Мы сейчас кое-что посмотрим… видео! – проговорила она. – Всё-таки надо подумать о здоровом образе жизни. Тем более – в вашем возрасте!
У неё была тайна. Ей всегда хотелось ходить босиком, давать ногам отдых. Но сначала запрещала мать, врач высшей квалификации, помешанная на гиене, потом – муж, которого её босые ноги приводили в бешенство: “Опять деревенщина босяцкая твоя!”. Хотя муж – да, это после… Она начала ходить босиком в родном педе. Тайно. Она под любыми предлогами задерживалась, просиживала в читальном зале, до семи вечера, до закрытия его, когда утомленные зевки растягивали рты пожилых библиотекарш. Выходила в пустынный институтский коридор. А в это время как раз шла уборка; гремели, звякали вёдра, слышались мокрые шлепки швабр о бетонный пол… Галина снимала туфли, носимые только на босу ногу – из-за этого, конечно, всё для этой тайной цели! – и шла по только что вымытому бетону. Он был мокр, он был липок, он лизал холодным языком её голые подошвы, он пах мокрой тряпкой, может быть и вонючей… она шла, вздрагивая, впитывая каждый босой шаг всем телом и где-то там, где дремлет Женщина, в теле её рождалась сладкая судорога.
Нажимая на кнопки на пульте, Галина Сергеевна думала о другом. Пульт видеопроектора почему-то молчал – батарейка! Галина смотрела на голые ступни ученицы. Хорошие, крепкие, мускулистые. И покалывало странное чувство – хотелось прикоснуться к этим ступням, ощутить плоть их, напиться этим осушением наглой босоты, потрогать, в конце концов… Нет, она совсем не лесбиянка, но это вот притягивало и манило, какой-то сочувственностью свободы. Настя босая и она босая. Стоп! А сейчас мы разуем и остальных!
– Вадим! – строго сказала женщина. – Надо проектор включить кнопкой, пульт умер. А я не дотягиваюсь.
И она даже на цыпочки встала. Её ступни моментально приняли летящую форму, они стали похожими на ангельские крылья, все жилочки напряглись, длинные пальчики стали рельефны… И ей нравилось об этом думать.
Для того, чтобы включать проектор, парню надо будет снять кроссовки. Залезать на стул. Он так и сделал…
– Нет! – Галина притворно возмутилась. – Ты что? Ты сейчас в этих носках со стула сверзишься, он же скользкий! Нет, мне травм не нужно. Снимай свои носки!
Она повернулась к Насте и поймала её взгляд. Понимающий. Заговорщический. Они были уже на одной волне.
Как если бы… И это она вспомнила. Как шла до станции электрички – в пед многие ездили именно ей, удобно; шла с величавой старухой Анной Леонтьевной, завкафедрой. И внезапно, за углом институтского корпуса, эта дама, в элегантном кашемировом пальто цвета кофе с молоком, остановилась. И каким-то странным голосом сказала:
– Простите великодушно, Галя… Вы могли бы поддержать меня в одной глупости?!
Поддержать её, богиню филфака? Любимую всеми, читавшую стихи надрывно, с такой эмоциональным вызовом, что некоторое плакали?! Да, конечно! Галя тогда выпалила: “Да! Хочу!”, ещё не понимая, чего от неё требуют и чего она хочет, а Анна Леонтьевна уже смотрела на кучу за торцом кирпичной стены. Здесь притаился ком грязного, почерневшего на изломах, снега, тоскливо дожидающегося жары. И земля вокруг – вязкая, маслянистая, раскисшая грязь.
– – Разрешите на вас опереться, Галочка? – церемонно сказала завкафедрой.
Галина подставила плечо и та очень легко вышагнула из свои ботильонов. И оказалось, что на ней только чёрные строгие леггинсы и сухощавые ступни с длинными, чуть изогнутыми, пальцами, в красноватых пятнышках мозолей, встали на сырую утоптанную землю. На чёрном её бархате они были сродни мраморной скульптуре.
– Хочу… босой… туда! – выдохнула дама. – А вы… поддержите?
И они обе прыгнули в эту снежную кучу. Нет, пошли. Чавкали их голые ступни, пальцы, пятки обляпывались чёрной грязью; они месили её, с удовольствием, и вот он – обжигающий снег. Стоя по тонкие щиколотки в нём, Анна прошептала:
– Как Ахматова… ходила босой… в грязи живёт Чистота… грязная девочка… очищение грязью!
И стоя рядом, топчась, немея от тайного стыда и ещё чего-то, Галина тоже месила голыми ногами этот снег и нащупывала, как бы случайно, босые ступни своей спутницы – прижималась к ним нагло, нехорошо, как-то откровенно – и чувствовала, что они горячие.
Вадим между тем снял носки и взобрался на стул. А Настя вдруг спросила:
– Галина Сергеевна, а у меня красивые ступни?
(продолжение следует)
