31 глава. ЛЕВ И МИРИАМ, ТАМАРА И МАРИЯ.

Повесть «ПРО ЭТО», нарочитым образам закамуфлировавшая в заголовке два понятия, неизвестные широкой публике (барефутинг – публичное хождение босиком и фут-фетиш – эротический культ ступней), уже вызвала ломку кольев в пространстве пока группы ВКонтакте. Давайте с трезвой головой попытаемся разобраться, почему так случилось, и почему автор написал про это, а не, например, про «путинокроатию» или «тюрьму народов».

Первое. Автор ЭТО хорошо знает – обе стороны одной медали. Вы можете удивляться, отчего вы увидели своего соседа или соседку на улице летом (и не только летом!) босым, но я вам уверяю: у него/у неё есть веские причины. И такие, что вам неведомы. И очень важные, а не просто «блажь в голову пришла». Вам неинтересно? Воля ваша. А вот писателю интересно. Поэтому и пишет – Про «это».

Второе. Хождение босиком сейчас – сугубо частное дело, как, например, разведение аквариумных рыбок. Но вот вы представьте, что медиками разведение тех же аквариумных рыбок будет признано вредным и весьма опасным для окружающих: ну, всяческие испарения из аквариумов, всякие болезни, аллергические реакции… Примерно, как в курением, но борьбу с которым ополчилось всё могучее государство (пример ходульный, но всё-таки верный: курили со времен Петра первого, а со времён Владимира Путина начли бороться…). И ваш любимый аквариум с гуппи или с теми, кого вы там держите, предписано выбросить на помойку. Вы обрадуетесь? Выбросите? Или будете протестовать? То-то и оно. Из идиотских запретов рождаются революции. В Новокузнецке в начале нулевых администрация ВУЗа запретила пирсинг. Дело дошло до прокуратуры. Студентки выиграли. А если бы нет? Из такого пустяка мог бы вспыхнуть конфликт. Вы хотите, чтобы я написал повесть про пирсинг? Увольте. Сам не большой знаток и не любитель этого.

Третье. Опять же, автор хорошо знает закулисную сторону «простого» хождения босиком. И, в своё время практиковав именно эту сторону, «для себя, любимого», изучил все аспекты и увидел… а не только «для себя». Потом было «открытие» – проект бософото в городе Владимире. В повести выразителем его являются Аннет и Павел. И всё, что там написано про них, написано на основе буквально свидетельских показаний (они есть, файлы голосовые сохранены!). Омерзение от этого «проекта», дискредитирующего радость хождения босиком, и подвигло писать ПРО ЭТО,

И последнее. Погружаясь в самые различные пласты литературы – от «Тропика Рака» до «Москвы-Петушки», до «Это я, Эдичка» и «Нормы» Сорокина, я неоднократно ловил себя на мысли: про ЭТО мне неинтересно читать. Не совсем интересно читать про гейские переживания Лимонова – про то, как его насиловали в анал в США – я не гей; неинтересно читать рецепты каких-то быдлятских коктейлей у Венедикта Ерофеева – я такого дерьма не пью;  неинтересно читать про то, как люди поедают друг друга или говно – это к г-ну Сорокину. Но во всех перечисленных прозах интересны ПЕРСОНАЖИ, ПСИХОЛОГИЗМ, авторские художественные приёмы, стиль… и вот огульные критики повести этого – не видят.

Для них повесть – про ЭТО самое, про босые ноги.

А на самом деле – она про людей. Про дружбу, любовь, влюблённость, гражданскую позицию, если хотите…

Ну, и наконец, вишенка на торте. Читатель Дмитрий Виноградов написал: «….главное “меня кто просит босиком ходить?” Да ты и просишь…прям в этой повести упрашиваешь!».

Да, упрашиваю. Были научно-популярные книги в СССР, которые тоже «упрашивали». Но цели своей они не достигли. Значит, я пойду глубже и дальше. И если вас от прочтения свербит в голове или заднице, и хочется вам, и колется; и вы возмущаетесь бесконечными «босыми ногами» и «голыми ступнями» – значит, в вас самих что-то не так. Разберитесь с этим.

И подумайте, где вы, на какой стороне баррикад.

А потом пишите комментарии. Я всё равно буду благодарен.

Игорь Резун, автор повести.

---

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ МИРИАМ – РОМАНЕНКО – ДРУГИЕ

Снеткова вошла в кабинет Романенко, как бабочка впорхнула. Кстати, именно брошь в виде красной бабочки с бриллиантовыми капельками на крыльях красовалась в лацкане её серо-коричневого делового жакета, под которым загорелую тонкую шею сначала оттенял белоснежный воротник рубашки, и потом уже – ожерелье из светлых некрупных жемчужин.

– Присаживайтесь, Мириам Даниловна! – пригласил замглавы, убирая со стола лишнее, главным образом – кое-какие деликатные бумаги. – Чаю, кофе?

– Ой, увольте, Лев Гордеевич! Я только что с ланча, такого вкусного кофе в «Пабе» напилась…

«Я б тебя уволил, сучка!» – мрачно подумал про себя Романенко. Я б тебя не только уволил, я тебя, сволочь, голышом бы загнал в Гнилое озеро, а потом бы ещё в пуху бы вывалял да по улицам прогнал… Но всего этого он сказать не мог, конечно. Сделал губами движение, будто дул на горячее молоко.

– Видите ли, я вас зачем вызвал… Вы отсутствовали, а у нас тут… В общем, прошло рабочее совещание у Главы. «Разбор полётов», так сказать.

– О, да, я уже слышала… как-то так получилось, что я в Омске оказалась!

«Мерзавка ты поганая!» – опять проскочили, электрической дугой, мысли в голове Романенко. «Мерзавка, змея хитрая! Сама эту командировку сто процентов придумала – и смылась!».

Вот так же он думал в четверг, сидя в кабинете Исмагилова на том, что вообще-то нужно было назвать – «разбором пролётов».

---

Сначала обсуждали совершенно пустяковые вещи: например, вопрос о размещении предвыборных плакатов Исмагилова на автобусах, которые повезут детей в летние лагеря; потом про необходимость по случаю жары увеличить количество поливальных машин и усилить бригады «скорой»: участились тепловые удары. В это время Романенко сидел, ёрзая, и размышлял над тем, почему на этом заседании нет ни Снетковой, ни этой Анны Пиловой.

Да и пёс бы с ними, но ведь их не было и в среду!

Как же ловко они обе устроились, в Бога душу их мать! Когда перед чугунным Лениным начался этот апокалипсис, Снеткова, видите ли, сидела в Омском арбитражном суде, на слушании дела по иску Омского НПЗ к Опытному по каким-то там неоплаченным поставкам. Пилова, скотина, укатила ещё в понедельник в Новосибирск, на слёт каких-то там хреновых организаторов чего-то долбаного молодёжного. И расхлёбывать всю заваренную кашу пришлось Льву Гордеевичу; а после таких «каш» обычно приходится полной ложкой говно хлебать. На десерт. Вот и сейчас он догадывался: оно грянет. Неминуемо.

Фарид Исмагилович, говорят, никогда не кричал. Не повышал голос. Говорил тихо, размеренно. Но его слова имели страшную силу горного камнепада; да и дело было в том, что он говорил. Крохотные его глазки под белыми мохнатыми бровями скрывали сейчас дымчатые очки. Подписав очередную бумагу и отдав её Руслану, этому снетковскому выкормышу, отвечавшему за юридический документооборот, Исмагилов посмотрел в сторону длинного стола и спокойным, даже въедливым голосом, поинтересовался:

– Ну, и какого хера это всё было, мать вашу, идиоты?

Лев Гордеевич ощутил, как намокают от пота его штаны и задница прилипает к стулу. Попытался было, оправляя пиджак, вскочить:

– Фарид Исмагилович, я…

– Заткнись. Хлебало закрой! – тем же тоном Исмагилов моментально пригвоздил его к этому стулу, как стиплером; дымчатые очки нехорошо мерцали. – Говнюк. Придурок. Тебя зачем поставили на штаб?! Чтобы на Пилову всё сваливал? Ты, дубина, почему ситуацию под контроль не взял сразу?

– Фарид Ис…

– Молчать! – тон главы повысился совсем не намного, но от этого, казалось незначительного, повышения задрожал пол, затрясся паркет и ковёр на нём. – Вы, придурки лагерные, вы почему это всё проспали, как школьники?! По всем фронтам! Никто не отработал! Дармоеды, придурки лагерные, бездельники…

У главы была ещё одна любопытная особенность: он никогда не стучал кулаком. От легонько притопывал под столом ногами. Но в ушах это отдавалось грохотом, будто по голове шли толпы нефтяников в тяжеленных кирзовых сапогах.

Присутствующие сжались, постарались стать меньше, чем они есть, они охотно бы обратились в тараканов да по щелям расползлись; но природа не позволяла. Груша-лицо завдепартамента образования, Горуна, обмякла, на глазах перезрела и сгнила; он судорожно вытирал поросячью шею платком, хотя кондиционеры в кабинете Главы работали безупречно. Решетова, Алла Михайловна, застыла с паникой в глазах, рот раскрыла, зубки острые верхней челюсти обнажила, как разъярённый горностай или какой-то другой похожий зверёк. Главврач Чухонцева тоже окаменела и вроде сохраняла на лице рассеянно-приветливое выражение, но правый глаз предательски дёргался, бился в тике. Начальник финуправления, втянув костяную голову в плечи, трусливо сползал под стол, начальница здравоохранения сидела со стеклянными глазами, и краснота стекала с пухлых щёк за вырез платья… Молоденький прокурор с курчавой чёлкой просто растерялся: он на таком мероприятии оказался впервые. Был бы тут Пафнутьев, он бы тоже выглядел пришибленно. Но начальник ГОВД формально в «избирательный штаб» не входил и поэтому предпочёл под благовидным предлогом не приехать.

Да и этих двух, Пиловой со Снетковой, не было. Один только мрачный человек, лет тридцати пяти – хотя может и старше, просто молодцеватый, подтянутый, со сросшимися чёрными бровями, сидящий по правую руку от Главы, остался спокоен и невозмутим. Это был специалист по безопасности, начальник ЧОПа какой-то нефтяной компании, которого Исмагилов специально притащил в Щанск. Бывший эф-эс-бешник.

…В детстве Лев мечтал стать самураем. Залпом прочёл «Ветку сакуры» Овчинникова и «Пятнадцатый камень сада Рёандзи» Цветова. Оба автора, хоть и не без традиционной советской нотки осуждения «японского милитаризма», но со скрытой теплотой писали об этих рыцарях Древней Японии. Маленький Лев тоже хотел жить по Кодексу Бусидо, сделал себе деревянную катану, и попытался начать свой путь воина в новокузнецком дворе, но всё дело окончилось разбитым носом, порванными штанами, сломанной об его стриженую голову катаной и обидным прозвище «хуемай», которым наградили его малограмотные сверстники.

Но самураем быть всё равно хотелось!

От того времени Лев-большой воспринял только привычку преданности к Хозяину, каким бы он ни был, привычку с хитрости – а где вы видели самурая без этого качества? – искусство плетения интриг да ещё некоторую созерцательность. Вот и сейчас, одновременно  страшась гнева Главы и замирая в ужасе от минуты, когда сам попадёт под шквальный огонь; одновременно зорко следя за выражением лиц всех своих так называемых «коллег», которые продадут его, не задумываясь, за понюх табака, Лев Гордеевич мечтательно смотрел в окно. Большое, расположенное справа от фасадной, срезанной стены «пентагона» администрации, оно выходило на громаду опытного, за которой возвышалась ТЭЦ. И не было ничего замечательного в этом пейзаже, только, чёрт возьми, надо было быть азиатом до мозга костей, самураем в душе, чтобы и здесь увидеть гармонию

Завод и теплоэлектростанция заполняли пейзаж целиком, полностью, они были самодовлеющи в этой голубизне неба, в этом сглаженном пространстве юго-восточной стороны, покрытой редколесными степями. Гигантские круглые конусы ТЭЦ, похожие на исполинские вазы, а точнее – урны для кремации, выбрасывали в покрытое ровным цветом небо клубы белого пара; и сами по себе напоминали несколько маленьких Фудзи-ям. Длинные, тонкие, похожие на оконечности камышовых стеблей, трубы завода испускали дым чёрный. Клубы эти, попадая в верхние слои, где, в отличие от растопленных жарой улиц, метался ветерок, причудливо свивались в чёрно-белые мозаичные картины, на глазах поминутно меняли и форму, и цвет… И уносились к тёмно-зелёным хохолкам леса на холмах за Южным шоссе.

Возражать Главе было бессмысленно, оправдываться означало вызвать огонь на себя. Поэтому все молчали. Исмагилов, ещё раз по кругу обозвав всех «баранами» и «тупой скотиной», излил свою желчь; очевидно, он и разбираться не хотел – а к чему разбираться, поздно, всё позади. В этот момент, сверкнув очками, попыталась вставить слово Чухонцева, на свою беду:

– Фарид Исмагилович, мои спортсмены сделали, что могли… Я хотела активисток из клуба ЗОЖ привезти, но там их автобус почему-то застрял на Весенней.

– Потому, что ты дура старая, Чухонцева! – ещё на октаву громче, рыкнул Исмагилов. – Я тебя техничкой устрою в твою сраную больницу! Потому, что вам на голову нагадили, и вы сидите тут, обтекаете…

– Мы примем меры, обязательно! Мы сейчас эту библиотеку просто…

Пудовые ноги в итальянских кожаных «оксфордах» топнули так, что Чухонцева замолчала, и слышно было, как она клацнула зубами. В наступившей тишине голос подал «безопасник». У него был сочный, густой баритон, наверняка нравящийся женщинам.

– Я обратил внимание на записи, что как минимум у троих из активистов этой группы были микрофоны в ушах… – проговорил он. – Значит, они получали указания из какого-то центра.

– Да! Это ежу понятно… – воркотнул глава.

– И кто-то умело ложными звонками нейтрализовал Педколледж. Команду звукооператоров отвлекли – пока не установлено кто. Да и вообще, идея с пешеходным переходом – это из западных технологий.. Это грамотно спланированная акция.

Романенко, слыша негромкий, рассудительный голос мастера по безопасности, тогда чуть не прибавил: ещё бы! Среда в щанских административных кругах традиционно считается “вторым выходным” среди недели; большая часть чиновников изобретают себе какие-то “поездки в поле”, по объектам, а на деле – сидят дома, или на дачах. И время, час дня! Самый обед, помимо гуляющих горожан, ещё и толпы офисного планктона, из супермаркетов и торговых центров… И пробку протестующие создали грамотную: длинную, но только до въезда в город, иначе бы Щанс встал на пол-дня. Кто бы он ни был, этот организатор, это был дьявольски хитрый человек. Однако озвучивать эти мысли чиновник не стал, тем более, что Глава снова зарокотал над головой бомбардировщиком:

– Не дурак, сам вижу. Кто дал команду дочку Фромиллера закрыть? Какой дебил?

Прокурор, человек в их кухне новый, тоже совершил ошибку – объяснить попытался:

– Там нанесение увечий, при исполнении служебных обязанностей… Представителю власти! Фарид Исмагилович, она была пьяная, и я не исключаю, что под наркотиками. Разбираемся.

– Да хоть голая, баран! – гаркнул Глава, сорвал очки; глазки-лазеры впились в прокурора, делая их него дуршлаг. – Хоть голая да с мешком травы в руках! Вы Фромиллера разозлили, вот вам и ответка пришла! Бараны, со мной надо было посоветоваться! А тот мент, которому она что-то там поломала, чтоб больше у нас не работал. Чтоб духу его в городе не было! Не уедет – живьём закопать. Но перед этим пусть заяву забирает.

– Будет сделано, Фарид Исмагилович… – пролепетал прокурор.

Полутонами, переливчатыми тенями, окутывающими и трубы, и рёбра урн-курильниц, казавшихся теперь бронзовыми колоколами дотаку, и безобразные, как нарочно составленные из сплошных углом, здания завода, смазанными серо-голубыми контурами своими напоминали «Пейзаж» Сесшу Тойо; а в решётчатых мачтах ЛЭП, опутанных проводами, что-то было от «Сосен» Хасегавы Тохаку, где тонкие контуры и прямые линии расплываются, изгибаются в коричневатой дымке. Это, как хорошо знал Лев Гордеевич, заводчане потихоньку травят в атмосферу аммиак, делая шторы на окнах щанских квартир жёлтыми уже через месяц. Однако все эти запахи – гари и аммиака, дыма и пыли, не проникали в богатый конференц-зал Главы, с его искусственной атмосферой и позволяли любоваться собой, словно старинной гравюрой за кристалльно-чистым музейным стеклом. Знал, знал Лев Гордеевич, что в Киото есть знаменитый Сад Рёандзи, где прихотливо расположены среди травы пятнадцать камней. Именно пятнадцать, но с какого боку этой горки не заходи, ты всегда и всегда увидишь только четырнадцать; пятнадцатый, по дьявольскому волшебству, мистическим образом оказывается скрыт другими… ах, как сейчас льву Гордеевичу хотелось стать вот таким, пятнадцатым камнем японского сада!

Кто носит паланкины, не ездит в них; а тот, кот ездит – не станет их носить, знал Лев Гордеевич древнюю японскую мудрость, озвученную мудрецом Сёко Аку; жизнь человека идёт по заведённому порядку, и если ты чтишь законы и предписания, если ты трудишься усердно, верен ценностями и дисциплинирован – у тебя всё будет хорошо. Но слуга останется слугой, рабочий – рабочим, а чиновник может подняться выше и в этом его главная отличительная суть, его конечное превосходство…

– Дзюбу только он мог припрячь. Накрутил, заинтересовал. А это вам надо было в первую голову сделать! Эти оралки на машинах – самим пригнать, на всякий случай. Бар-раны…

Пауза, которую взял Глава, закончилась; растеряв запас ругательств, он снова надел очки. И заключил буднично:

– Значит, так: библиотеку и эту очкастую дуру оставить в покое. Решетникова, на меня смотри! В полном покое! Пусть делает свои голые пятки, или голые жопы, или что у них там. Помочь всем, что надо, поняла?

– Д-да…

– Чухонцева! Никаких больше выступлений. Рот на замок. Ни про босых, ни про кого! Ясно?!

– Так точно, Фарид Исма…

Он уже не слушал её. Огонь переместился на прокурора. Тот нервно теребил золотые пуговицы формы.

– Ты… как тебя?

– Всеволод Егорович.

– Всеволод… все вы там – володите, херню разводите! Так, организуешь комплексную проверку библиотеки. Не сейчас. Через недельки две. Всех берёшь: пожарных, СЭС, инспекцию по труду, бухгалтеров с налоговиками. И сразу, в один день – бац! – накрываем. Тебе ясно.

Прокурор проблеял что-то. От этого «тыканья», от ругани ему было не по себе – но он смотрел на остальных и понимал, что это – привычное дело. Глава обернулся «безопаснику».

– Ещё! Ты мне говорил, что там задержали двоих?

– Да. Женщину с бензином и девчонку. Женщина – Нелли Леонидовна Пузик, актриса Щанского городского театра драмы, шестидесятого года рождения…

Прокурор всё это начал излагать, деловито, как, видимо, привык в своём общении с начальством; и, хотя, естественно, Исмагилов формально его начальником никоим образом не являлся, это “начальство” данный вопрос сейчас, не интересовал; Глава перебил:

– Чего она хотела, эта психованная?

Повисло напряжённое молчание. Лев Романенко подумал: а ведь никто и не знает! Появилась под занавес всего мероприятия; такое было ощущение, что и для самих устроителей подрывной акции она оказалась неожиданным сюрпризом. Против чего протестовала, непонятно, так и не озвучила. Ещё кто-то из полицейских вроде бы сказал Романенко, что бензин в канистрах оказался наполовину разбавленным водой: пахло-то знатно, но вот запылать морем огня эта жидкость вряд ли смогла бы…

Исмагилов ответа не дождался. Глубокая складка прорезала каменный лоб, очки замерцали:

– Бабу чумовую – отпустить.

Прокурор открыл рот:

– Но это же… это вообще на терроризм тянет, Фарид…

– Молчать, бамбук, я сказал. А что с девкой?

ЧОПовец коварно улыбнулся.

– Да вот, она-то и работает у этой Татьяны Марзун, в библиотеке. А в ночное время, по нашим данным, трудится… проституткой. В известной сауне «Дубрава».

– Хорошо. Её под пресс и выжать из неё весь негатив. Чтобы она рассказала, что в этой библиотеке бордель, филиал сауны. Ну, ты умеешь… Всеволод! Ты слышал?!

– Да. Конечно!

И снова дымчатые очки обрушились на Льва Гордеевича, правда, уже без прежних протуберанцев гнева.

– Романенко! Ты возьми на себя телевизионщиков… Как зовут ту шавку, которая репортаж делала? Рыбкина?

– Нет. Другая… Меньшикова. Мария!

– Её купить можно? – раздумчиво, практично спросил Глава.

Романенко быстро прикинул в уме то, что он уже знал о тележурналистке Меньшиковой справки. Затряс головой.

– Нет… вряд ли. Она сумасбродка, больная вообще. Она сегодня да, потом нет.

– Ну-ну. Ну, ты попробуй. Пообещай место главного. А заартачится – тогда провокация. Да?

Исмагилов тяжело посмотрел на ЧОПовца, тот молча кивнул: провокации он умел делать, это точно.

– И ещё, Романенко. Переговори с Фромиллером. Пообещай ему… нет, денег не возьмёт. Скажи, что у меня со здоровьем плохо, готов уступить.

– Но он же… Фарид Исмагилович, он же это моментально…

– Плевать. Ну, и ты ему намекни, что есть место в Новосибирске. С повышением. Скажи, связи есть! Наври с три короба, у тебя получится. Пусть утихнут на время. Кость мы им кинули, пусть успокоятся. Всё. Свободны все.

Монах Юкинаги нарисовал в Период Эдо, расцвет самурайской эры, картину «Императорское шествие в Охару»; приём «ункин» показывал купы деревьев, будто придавленные к земле, изображённые сверху – с нарушением привычного ракурса. Позолоченные клубы облаков делили картину на слои и планы – и эта разнесённость, рассеянность сливалась, тем не менее, в гармоничную картину: иероглифы «облако» и «парча» символизировали Небо, которое всегда вечно и вечно выше нас… Лев Гордеевич любил смотреть на всё из таких облаков Юкинаги, и сейчас он тоже размышлял над всем происшедшим слегка отстранённо, чем и обеспечивал своё спокойствие. И он словно бы смотрел на дома без крыш, как их изображали древние японские художники – потому, что знал: наблюдающий за колодцем никогда не умрёт от жажды. В небе белый пап ТЭЦ окончательно спутался с чёрным из заводских труб. На миг он образовал фигуру дракона, неспешно летящего на Щанском, но тут же исчез, превратившись в кучу барашков, или овечек, или каких других глупых животных; а потом из голубизны неба его швырнуло ветерком на улицы – и овечки с баранами разбежались по своим квартирам: готовить ужин, забирать детей из садика, пить тепловатую водку в кустах у магазина «отдых» или забивать козла в офлажкованных сохнущим бельём дворах Низушки. И видел всё Лев-большой, знал. Он видел и сауну «Дубрава», где на лежаках ерзали тела по телам, и цеха Опытного, где копошились грязно-серые, грязно-синие и грязно-жёлтые спецовки; и зал филармонии с блистающей медью симфонического оркестра и даже ту самую чёртову библиотеку, с которой сё и началось, всё завертелось…

Но он наблюдал. И знал – этим его позиция несомненно выигрышней, чем у всех остальных.

---

Они высыпались из кабинета, как горох. Разбежались кто куда. Только прокурор задержался. Нервно раздёргивая воротник, чтобы ослабить форменный галстук, робко поинтересовался:

– Он у вас так всегда… общается?

– Всегда! – хмуро ответил Гордеевич. – Привыкайте… Когда он директором на нефтянке был, он и главного инженера мог в нефтяную лужу мордой макнуть. За все косяки.

– А-а… О! Ну да… Хм. Я вот только не понимаю, почему мне проверки надо все координировать. И что нам искать на эту Марзун?!

– Всё… – подтвердил замглавы. – Всё, что найдёте. Чем больше, тем лучше.

Прокурор кивнул. Потом скомканно попрощался и заспешил по коридору – убегая. Чувствовалось, что ему срочно нужно на свежий воздух…

---

И вот как это всё сейчас передать Снетковой, Романенко не знал. Так доходчиво и ёмко, как Глава, он говорить не умел. А со Снетковой надо было держать ухо востро. Тут пустой болтовней не обойдёшься.

– Что вы… мы с вами проморгали-то, Мириам Даниловна? – скорбно спросил замглавы. – Такой конфуз вышел.

Женщина усмехнулась – независимо. Положила ногу на ногу. Загорелая ступня в чёрной туфельке. Ни колготок, ни чулок, несмотря на приказ Исмагилова. Но не за это же сейчас цепляться…

– Я сделала, как вы и просили. Быстрей-быстрей! – в голосе женщины предостерегающе звякнула холодная сталь. – Вы сами приказали дать зелёный свет… У меня физически не было времени проверить.

«Су-у-ука!» – беззвучно застонал Романенко. Ну, точно. Всё предусмотрела. И то, что он дал указание оформить заявку на митинг задним числом, и то, что в командировку уехала… И то, что не смогла проверить. Гадина. Хотела бы – мигом определила, что задумала эта Марзун.

Но пришлось тем же медовым голосом сказать:

– Ну ладно, Мириам Даниловна… дело прошлое. Знаете, я вот хочу вас спросить. Только честно… Вы за кого, Мириам? А?

Улыбка, показавшаяся издевательской, раздвинула красивые восточные губы.

– Странный вопрос, Лев Гордеевич. Я – юрист. У меня, как у Фемиды, глаза завязаны, понимаете ли. Закон есть закон.

Романенко тяжко вздохнул. Он бы ей не только глаза завязал. Он бы ей и кляп в рот вставил, чтобы кукла была безгласная, только распоряжения выполняла.

– Вы учтите… Я думаю, вопрос с избранием товарища Исмагилова решённый. И, знаете ли, там потом… последуют кадровые решения. И такие, скажем так, могут быть неожиданные… повороты!

– Вы меня увольнением пугаете, Лев Гордеевич?

Романенко крякнул. Схватил со стола карандаш, начал крутить в нервных пальцах.

– Нет. Это я так… Вот вы скажите, что вы вот сейчас предлагаете предпринять.

Женщина помолчала, поправилаюбку на острой коленке. Какая же у неё кожа всё-таки бархатно-золотистая…

– Я вот что думаю, Лев Гордеевич. Во-первых, против нас играет серьёзная команда. Это не просто Фромиллер с Цветайло. Я допускаю даже, что это… что это Москва!

– Вот как!

– Слишком всё профессионально сделано. Чётко. А против Москвы выставлять Чухонцеву с её бабушками да физкультурниками… ну, это простите меня ни о чём. Надо пригласить опытного, профессионального и авторитетного человека. Врача. Лучше – психолога.

– И что он скажет?

– А то, что это всё политической популизм и… секта. Да. Вот секта – отлично, сейчас их много. Манипулируют молодёжью, внушают нездоровые тенденции. Сегодня босиком, потом медитация, йога, потом тантрический секс…

– Какой, простите?

– Тантрический… – холодно сверкнула глазами Мириам. – Без прикосновений. Ну, лёгкие наркотики потом, дурман… всё понятно.

Романенко воткнул карандаш тупым концом в пачку бумаг. Хорошо излагает. Грамотно. И не придерёшься. А что… это ведь и правда, выход. Неизвестно, зачем ей это надо – а может, и правда, выслужиться хочет? – но это реальный выход.

– У вас есть такой человек на примете, Мириам Даниловна? – сухо спросил Романенко.

– Да есть. Заведующая кафедрой судебной психиатрии Новосибирского меда.

– Откуда знаете?

– Когда-то вместе практику проходили. Я как адвокат, она как судмедэксперт.

– А-а… ну-ну…

– Так мне её приглашать?

Романенко слишком сильно нажал – карандашик треснул. Не сломался, но трещина пошла. Раздражённо выбросил канцпринадлежность в урну, ответил:

– Приглашайте… Там, что по командировке нужно, сформулируйте.

– Хорошо, Лев Гордеевич. Я ей позвоню. К понедельнику буду знать её график. Это всё, да?

Он не отвечал. Он не сводил взгляда с жемчужин на этой оливковой шейке. Интересно, искусственный, дешёвая бижутерия, фуфло позорное или – настоящий! Взять бы её за эту шейку, как курицу, на стол мордой, юбку задрать…

– Ну, я пойду? – повторила женщина сверхделикатно.

Лев Гордеевич встрепенулся, будто и был сонной курицей и кто-то его самого подкарауливал, чтобы свернуть шею.

– А? Ох… Да, ой… Идите…

---

После того, как Мириам Снеткова растворилась в коридоре – туфли её ступали бесшумно! – Романенко ещё сидел, крутя очередной карандаш. Но этот уже не сломал. Да, а может… Может, это всё-таки не Снеткова? Может, она права: Москва играет. И от Москвы играет та самая Анна Пилова, не зря ж эта птичка из Владимира выпорхнула.  Надо бы всё-таки поплотнее с ней разобраться, а он всё откладывает. Может, через этого её мужа что разузнать? Который с Опытного.

Романенко набрал номер. На этот раз он не стал звонить в бухгалтерию, как обычно, а позвонил старому приятелю, замдиректора по кадрам. Его редко можно было застать в кабинете, но тут повезло: застал.

– Приветствую, Яков Романыч! Здоров будь! Да ничего, спасибо, и тебе не хворать. Слушай, вопросик… у вас такой Александр Пилов работает, да?

– Пилов?! Сашка! – обрадовалась трубка. – Да язви его, алкаш чёртов!

Что-то ёкнуло под сердцем у Романенко.

– Хорошие дела у вас на заводе… – проскрипел он, – если ведущий инженер у тебя – алкаш!

– Какой ведущий инженер?! – теперь собеседник удивился. – Осинцев-то из КБ?! Да нет, он нормальный мужик, деловой… Погоди, ты о ком говоришь?

– Об Сашке… то есть о Пилове… – пробормотал Романенко, ощущая, как вокруг всё плывёт, сползает в неведомую пропасть.

– Так это бригадир грузчиков тарного цеха! – заявил кадровик. – Я же говорю, алкоголик, план срывает постоянно… И увольняли уже, так он по суду опять устроился. Работает, да. А за каким он тебе чёртом?

– Я… а у него… жена у него есть? – заплетающимся языком выдавил чиновник.

– Да, есть баба какая-то, которой дитё заделал и живёт с ним. Где-то у вас, в бараках на Низушке. Тоже бухает, скандалить к проходной заявляется…

– Да… понял… спасибо…

– Не за что… Так ты за этим и звонил, Лёва? Чего-то я не понял.

– Нет, не за этим. То есть… не звонил…

И Романенко, не прощаясь, ватной рукой положил трубку на место.

Вот те и раз. Значит, никакого мужа-инженера на Опытном у Анны Александровны нет. И всё это липа. А она сама тогда кто?! И тут Романенко осенила: а если она и есть тот самый диверсант, через недалёкого и жадного Горуна засланный из Москвы: ведь не зря «из Владимира» пташка выпорхнула. И машину себе новую Горун, говорят, тут же купил…

А если это она, то надо немедленно доложить этому ЧОПовцу со сросшимися бровями, он…

Но рука чиновника, уже потянувшаяся к телефону на столе, так в воздухе и застыла.

Это же он её проморгал. Не доложил вовремя. Горун – Горуном, хрен с ним, он своё получит, но рикошетом и Романенко прилетит. За то, что не узнал, не проверил, сплоховал. Таких ошибок Исмагилов не прощает.

И только через некоторое время Гордеевич, мучительно переваривая услышанное, потирая виски холодными пальцами, нашёл выход. Он набрал прямой телефон Пафнутьева.

– Сан Саныч? Это Романенко. Уж прости, я там понервничал, на мероприятии… Да, забыли, забыли. Тут вопросик имеется. Можешь ты накопать всё, что можно, на некую Пилову Анну Александровну… сейчас, минутку! А, вот! – замглавы раскрыл анкету Пиловой. – …восемьдесят пятого года рождения, город Владимир. Ага! Должничок твой буду… а, чего интересуюсь? Да так, понимаешь, нестыковочки в анкете, а спросить прямо неудобно…

Врал Романенко, врал безбожно, и Пафнутьев хорошо это понял. Но возражать не стал. В конце концов, и ему эта информация – пригодится.

---

ЛИНИЯ ТАМАРА – МАРИЯ.

Как и предполагала Тамара, Гоша из «Магны» опомнился довольно быстро. Уже к четвергу. Позвонил, когда Тамара сидела с дочкой в очереди в поликлинике: Гульнара что-то закашляла с утра, свекровка запаниковала; а у неё гипертония, в такую жару она выходить на улицу просто боялась… Пришлось Тамаре подмениться и бежать домой. Гульнару свекровка разодела, как всегда, – будто в сибирскую ссылку отправляла. Отойдя от дома на безопасное расстояние, женщина сказала: «Гуля, присядь!».

И стащила с девочки плотные белые носочки, хотя сами сандалии оставила; и курточку джинсовую сняла, оставив в футболочке, я в сумку спрятала. Сидели в коридоре, соседствующем с «мамской» консультацией, там места не хватало, и поэтому орущих на разные голоса младенцев перепелёнывали тут же. Из-за этого ора и визга женщина не сразу услышала звонок; поняла только по настойчивой вибрации.

– Гуль, посиди тихо, я сейчас…

Вышла на лестницу с телефоном:

– Алло! Я слушаю…

– Тамара, привет. Это Гоша.

– Да, поняла, что, подмена нужна?

– Нет… – голос у начальника охраны супермаркета был какой-то насквозь фальшивый, но тем не менее озабоченный. – Ты помнишь этого хмыря, у которого ты фотоаппарат отобрала?

– Помню. Так я ж его вернула, при тебе!

– Да я курсе… А ты с ним ничего не делала?

– Нет. Даже не роняла ни разу! – пошутила женщина. – А что случилось? Не работает, претензии?

– Да нет… – Гоша мялся да и выпалил. – Ты флеш-карту не вытаскивала?

– Нет. Зачем мне это нужно?

– А-а… Ну ладно.

– А что такое?

– Да тут… серьёзные люди одни интересуются флешкой этой, короче. Да сам он её потерял, наверно. Ладно, пока, до связи!

– До связи.

В коридоре Гульнару уже согнали со стула; она, черноволосая и смуглая, как мать, тихая, стояла у стеночки. Тамара не стала скандалить, тем более что подходила их очередь.

В кабинете доктора Гульнару прослушала, прикладывая блестящие кружки к детскому тельцу: а чего же она у вас такая худая? Не кормите, что ли?  На ноги посмотрела, за отсутствие носочков укорила – вот вы зря этим пренебрегаете, дети ноги как раз и простужают; и, мол, Суворов говорил – держите ноги в тепле! Вы это не смотрите, что жара, летом простуда тоже бывает! И никакого мороженого, мало того, что вредно, один сахар, так ещё и горло… Выписала кучу таблеток, напоследок пожалела:

– Вы что, в садик не ходите? Я что-то отметки в карте не вижу.

– Нет. Не дают нам садика. Я по временной прописке живу! – отрезала Тамара.

– Ой, ну как же вы так… Знаете, я поговорю. У нас заведующая, она места в садиках выбивает.

– Да уже через год в школу…

– И даже не спорьте! Дети должны ходить в садик! – заявила врачиха. – Нечего. Пусть привыкают к дисциплине… И гольфики в следующий раз наденьте, у нас больница, а не пляж. Заразы много.

На обратном пути они невероятно долго ехали на престарелой «единице» от поликлиники до их Мусы Джалиля, до старого универмага; пропахли потом, надышались бензиновых паров… Когда на остановке автобус выплюнул их и они перешли улицу, Гульнара спросил:

– Можно сандали снять? Натёрли мне…

Первым побуждением её было сказать: конечно. И разуться самой, ведь в этих двухстах метрах старого, порезанного трещинами асфальта ничего страшного она не видела… И чёрт с ними, даже с бабками-соглядатаями! Но тут почему-то вспомнила о съёмках в «Магне». О прыщавом фотографе и его малолетней модели. Поэтому крепче сжала руку дочки, сварливо прикрикнула:

– Не надо! Осталось до дома всего ничего…

Правда, она знала – дома Гульнару немедленно обуют в тапочки.

---

…Всё это случилось в четверг, а в пятницу на работе в магазине, гуляя по своему книжному отделу, женщина увидела работающий телевизор. Такой маленький, он стоял в укромном месте, за кассой – в отсутствие покупателей продавцы смотрели по нему сериалы.

Что её остановило? Шла передача «криминальный час», и голос ведущего, привычно бодрым тоном – которым он рассказывал об авариях, драках и грабежах, сообщал:

-…курьёзное происшествие произошло в минувшие сутки в торгово-развлекательном центре «Магна». По сообщению пресс-службы ГОВД, некий гражданин спрятался перед закрытием супермаркета и попытался пробраться в так называемые «висячие сады». Что ему там понадобилось, остаётся неизвестным…

Тамара уставилась в экран. Точно: это тот этаж, где она встретила фотографа и модель. И откуда сбежали этот блондин с девчоночкой. Самого гражданина, учинившего такой разгром, не показали – лишь хаос в «висячем саду»: перевёрнутые урны с цветами и растениями, рассыпанная земля.

– …при попытке выбраться из этого места злоумышленник упал вниз, в фонтан, который смягчил падение, так что он отделался сотрясением и сломанной ногой. По факту происшествия возбуждено уголовное дело по статье «мелкое хулиганство»…

– Цветочки полить, наверное, хотел… – хихикнула продавшица. – Тамара, а ты чего… ты чего?

– Да нет, просто.

Эту смену она завершила пораньше. Так охранники иногда делали ввиду отсутствия наплыва посетителей – можно было уйти на полчаса, на сорок минут раньше. И уже в без двадцати восемь Тамара влетела в вестибюль Дома печати.

Неужели она опоздала?

– Я к корреспонденту вашему… – бросилась женщина к охраннику. – Она ещё не ушла?! Та, которая репортаж про босых…

– О! – охранник расплылся. – Эт-та теперь звезда у нас. Мария Алексевна. Второй этаж, на двери написано «Студия «ЖДИ МЕНЯ».

– Я найду!

Тамара побежала по лестнице. Каблуки втыкались в ступени и скрипели – отчаянно.

---

Студию, она, конечно, нашла и заскочила туда без стука. Но на её появление не обратили внимания: рослый парень сидел спиной к ней, смотря в монитор компьютера, в котором без звука крутились кадры митинга, в середине недели прошедшего в центре города: Тамара о нём слышала какие-то обрывки. Одни говорили, что это была какая-то акция на тему закаливания, другие – что собравшийся народ пытался жечь администрацию, а третьи вообще рассказывали о нудистах, которые якобы пришли чего-то требовать от главы города. Тамара сплетни не любила, поэтому в подробности не вдавалась.

Не замечая посетительницу, молодая красивая женщина с волосами, забранными на затылке в простецкий пучок, стояла на подоконнике – поливала цветы. И говорила:

– …я, вообще, знаешь, с этой «жди меня» не хочу заморачиваться! Ну посмотри, реально, какой хайп мы сорвали?! Надо жарить дальше. Я думаю, что надо пройтись по тем вопросам, которые на митинге звучали… Там что-то со школой в Круглихино какой-то, мужик говорил. А вы к кому, женщина?

Тамара выдохнула:

– К вам!

Она её узнала.

– Ну, проходите… Дим, дай стульчик гостье.

И корреспондентка легко спрыгнула с подоконника. А потом так и пошла в другой конец кабинета – ставить кувшинчик; по загорелым босым ногам Тамара поняла – та; да и узнала окончательно, ведь говорили, что она там босая полезла чуть ли не прямо в бензиновые лужи… Мария уловила этот взгляд, вопросительный и восхищённый. Рассмеялась.

– Ну да, у нас тут всё по простому. Я вот босой хожу… Если хотите, тоже разувайтесь.

Тамара села на придвинутый очкастым улыбчивым парнем стул и сдёрнула с ног туфли. Заметила:

– А мне всё равно это сделать придётся… В общем: меня зовут Тамара Якубова, я охранник в книжном отделе «Тысячи мелочей», ИП Чалова. Но недавно я подменяла знакомую в «Магне»…

И, уже успокоившись, Тамара деловито, кратко рассказала этим двоим ибо всём, что произошло в тот день, в начале недели, в супермаркете.

Чай остывал, источая лёгкий запах лаванды. Линейки жалюзи резали на масляные слои солнце, спускавшееся к Синюшиной горе; с городского стадиона доносились ритмичные вскрики – тренировался «Рабочий», сборная команда Опытного, имевшая своих горячих поклонников и один раз даже как-то разгромившая новосибирских футболистов.

Когда Тамара дошла до сцены погони за чёрным джипом, Мария с очкастым, представившимся Дмитрием, переглянулись; женщина на сеунду замолчала – тогда Мария со смехом перебила её:

– Значит, вы сбросили туфли и босиком гонялись за этой парочкой?

– Ну… – чуть смутилась Тамара. – А что было делать!

– Наш человек! – довольно прокомментировала корреспондентка. – Ну, давайте дальше.

Тамара продолжила, назвала номер автомобиля. И вот тут сама остановилась: по лицу Марии пробежала торжествующая гримаса.

– Вы… знаете эту машину?

Мария, сидевшая на краешке стула, вскочила, даже крепкие кулачки сжала:

– Дим! Помнишь, в курилке трепались: в прошлом месяце Горун купил себе «Гелендеваген». С нуля! Ещё острили: налог на «двойки» в школах ввёл, образование-то как расцвело-то, и сам заработал…

– Горун? Это…

– Родион Афанасьевич, начальник департамента образования! – доложила Маша. – Партийная кличка «Горыныч». Потому что трёхголовый.

– Интересно…

– Один сын в министерстве образования в Москве, второй там же рулит какой-то компанией по выпуску пособий, и самый младший – у него в департаменте завотделом! Ну вообще, сыч редкостный. Жлоб!

Тамара перевела дух. Ладно, с этим она потом разберётся…

– Ну… вот так они и уехали. Потом поднялась наверх, а там этот молодой фотограф скандалит. Говорит, что у него всё схвачено, всё разрешено и что сертификат какой-то у них есть. И начальник охраны, если бы тот его не разозлил… меня бы ещё и извиняться заставил.

– То есть вы ему фотоаппарат отдали? – уточнил Дмитрий.

– Да.

– А флешку? – в один голос спросили оба её слушателя.

Тамара усмехнулась. Элегантным жестом подняла с паркетного, хоть и старого пола правую босоножку.

– А у вас есть… что-то типа ножа?

– Конечно, а как же! Тортики режем…

Лезвие ножа вонзилось в еле заметную щель, и… часть каблука, квартетная его заглушка, неизвестно зачем сконструированная модельерами, вывалилась. А на смуглой руке Тамары оказался синенький квадратик в целлофане.

– Вот она. Я успела спрятать. Домой, правда, босиком пришлось идти…

– Дима, вставляй! – скомандовала Мария. – И как, понравилось?

– Непривычно… – деликатно ответила Тамара. – Но ничего страшного.

Она уже понимала, что это всё не зря, что это – часть какой-то большой темы; но думать сейчас об этом не хотелось.

На флешке большого объёма оказались записаны сотни, если не тысячи снимков. То ли их копили специально, то ли оставляли в запасе… И это в подавляющем большинстве случаев были женские ступни. Идущие по грязи, по тротуару, по шпалам, топчущиеся у каких-то урн, шлёпающие по чему-то раскисшему и наверняка вонючему; запылённые, грязные, разнокалиберные – и большие, и маленькие, совсем детские; с лаком на ногтях и без… Редко-редко попадалась фигура девушки или женщины в полный рост – но тогда со спины или по пояс. Лиц не было ни на одной фотографии.

Мария напряжённо смотрела в экран, Дмитрий щёлкал клавишей, бегло просматривая пронумерованные папки. Тамара не сдержалась:

– Вы чувствуете, что это… странно, да? Ну, это маньячество какое-то!

Она совершенно искренне думала, что эта красивая, рослая журналистка её поддержит. Но Мария внезапно усмехнулась:

– Э, как вы мало знаете об этом, Тамара!

– Я? Мало знаю?! О чём?!

– Эротическое наслаждение ступнями. Разве вам любимый мужчина не предлагал ножки поцеловать?

Вот тут Тамара покраснела. Моментально вспомнила тот самый эпизод, который как-то рассказала Насте. С этим «Пяточку-Поцелую». И было-то ведь сравнительно недавно. Она уже хотела было признаться – да, предлагали, но тут на экране показались до невероятия знакомы босые ступни, и охранница закричала:

– Вот! Вот, это она!

– Кто?

– Это Настя, моя подруга… Вот её эти идиоты по кнопкам, по остриям заставляли ходить!

Её новые знакомые молчали. Им тоже, видно, не верилось, что такое могло быть. Но вот крепкие, здоровые, прекрасно сложенные девичьи ступни, Настины ноги с аккуратными ноготками на пальцах – испачканные уже, правда, глиной, пылью, вырисовавшей на «голяшке» художественные разводы, очертившей мускулатуру под кожей… Эти молодые, как сказала тогда Тамара, «милые лапки» на фоне кнопок, поблёскивающих иголочками, вот они медленно наступают. Тамара вздохнула, непроизвольно, когда открылся следующий кадр; она ощутила сама, как впиваются в плоть иголки. И ведь пришлось ступать по ним медленно, чтобы не смазался кадр; или смакуя боль…

Или кто там смаковал.

А потом – кадр голой подошвы и эти блестящие кружочки. И тёмно-алая струйка крови, стекающая вниз из одной ранки. Несколько кнопок глубоко вонзились в настину пятку, образовав зловеще ровный треугольник.

– Вот же… – Мария выпалила матерное слово. – Вот это, чёрт! Вот это да.

Мужчина снял очки и стал взволнованно тереть линзы краем рубашки.

– Ну, я не знал, что у нас такое… глухо сказал он, – снимают!

Тамара очень резко, неожиданно ощутила своё бессилие. Ну вот, она отняла. Она показала. И что дальше? По идее, с этим нужно было бы пойти в полицию; и если бы она сама могла заранее просмотреть кадры, она бы это сделала… Нет, не сделала бы. Она прикусила язык, она подавила банальность, которая могла вырваться из неё.

То, что тогда, несколько лет назад, творилось за её спиной в уютном офисе в центре Новосибирска, тоже, по идее, могло тянуть на противозаконные действия. А то и на занятия проституцией, правда, виртуальной. Но их тогда и «крышевала» – полиция.

А где гарантия, что тут не так?!

…Из тягостной задумчивости её вывел вопрос Марии: «Тамара, вы курите?». Женщина поднялась, пошла за журналисткой. Только когда они толкнули какую-то дверь в глубине коридора и Мария включила свет, Тамара сообразила: она вслед за своей новой знакомой пошла босая. А тут был щербатый бетонный пол, в глубине стояли ящики, заполненные обрывками бумаги, упаковками от китайской лапши и стаканчиками из-под кофе – того, что содержат обычно к концу дня офисные урны.

– Брезгуете? – насмешливо спросила её спутница. – Ну, вообще, не совсем чисто. Конечно… Но курилка четырьмя этажами выше. А тут только мы.

Тамара мотнула головой, молча; потом глянула на свои босые ноги, попирающие этот серый, в изморози пыли бетон. Господи, Настя вообще вон по такому ходила, что ей-то, Тамаре, стыдно бояться… Засмеялась.

– После того, что видели, мне уже… Забудьте, я не брезгливая.

– Ну тогда хорошо… – Мария шаркнула голой ногой по бетону, отгоняя в сторону стайку окурков, привалилась к какому-то ящику. – Кстати, можно на «ты»?

– Конечно. Мы с вами… одного возраста, похоже.

– Вроде того…

Журналистка прикурила. Подала зажигалку Тамаре. Щурясь от дыма, посмотрела мимо – в пространство.

– Значит, это произошло с вашей подругой. У нас в городе.

– Да! Мне это не нравится. Я, вообще, многое могу понять, но… Слушай!

Тамара остановилась. Глубоко вдохнула. В конце концов, об этом всё равно придётся рассказать! Для понимания.

– Я три года назад в Новосибирске жила. Муж у меня погиб, дочка со свекровкой осталась. Ну, надо зарабатывать… Так вот, я работала в охране одной интересной фирме. «ВИДЕОВИЗИТ». Это веб-камеры.

Мария понимающе кивнула.

– То есть через веб-камеру девчонки показывали…

– Да. Всё показывали. И делали, и рассказывали…Ну, ты понимаешь! – грустно продолжила Тамара. – Не от хорошей жизни. Ни они, ни я. Но всё-таки там не было… такого садизма. А тут что-то запредельное.

– Такого в Интернете много… – заметила Мария задумчиво. – Правда, кажется, что далеко и не с нами, а вот поди ж ты, рядом, тут.

Тамара затянулось дымом – до спазма, до кашля. А прокашлявшись, решительно сказала:

– Я хочу, чтобы их… этих сьёмщиков. И того, кому это продают, вычислили. И про это рассказали. Чтобы больше ни одна девчонка на такое к ним не пошла!

Мария не сразу ответила. Опустив голову, она разглядывала перламутровый лак на изогнутых, длинных ногтях смуглых пальцев ног Тамары. Затем затушила свой окурок и медленно произнесла:

– Ну что, Тома… Это будет непросто. И очень – непросто!

Из коридора доносилось бренчание вёдер и шлепки – уборщицы начали свой ежедневный обход.

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.