Глава 55. КОЛОНИЯ И ЕЁ ОБИТАТЕЛИ.
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ТАТЬЯНА – ВОСТРОКНУТОВ – ВАУЛИНА – ДРУГИЕ
Для визита в ИТК Татьяне, конечно, пришлось, продумывать костюм; ничего яркого, ничего провокационного или легкомысленного. Поэтому остановилась на простом платье мышиного цвета, лёгком, «дышащем», и взяла курточку джинсовую любимую, накинуть сверху. Курточка эта её внутренне собирала, дисциплинировала, как деловой пиджак. Остальных просто попросила не разряжаться в пух и прах. В итоге почти все выбрали джинсы в разных комбинациях: Милана только закрыла голые загорелые плечи голубовато-серым жакетом, Оксана остановилась на белом платье – самом безыскусном, но, тем менее, пышную грудь её ярко подчёркивавшем. Илья пришёл в потрёпанном чёрном вельвете, а Ева накинула на джинсы чёрный халатик, смотревшийся, как мужская рубашка с закатанными рукавами.
Такой вот разномастной компанией они и вывалились из машины на территории зоны; вывалились и остановились, настороженно и робко оглядываясь.
Оробели – все, и Татьяна это почувствовала острее других. Казалось бы, ничего особо страшного не было в корпусах колонии, кирпичных, безликих, конечно, и унылых; и даже асфальтовые дорожки выметены дочиста, сверкают белым бордюры да «юбочки» тополей, и фонтан журчит перед главным корпусом…
И всё равно – давило. Давил неуловимый дух казёнщины, спёртости да сжатости бытия, ограниченности, резала глаз колючая проволока на разнообразных оградах, заборах, разгораживающих зону на сектора. Завитки её, с острыми колючками, зловеще сверкали на солнце, как острые пики вражеского войска… А на самом КПП они ощутили и запах колонии. Удивительная смесь «ароматов» казённой одежды, оружейного масла, немытого тела, хлорки, пыли… Всё это стояло внутри, как тяжёлый газ-убийца, заполняло помещения, коридоры и лестницы.
Они сдали паспорта сразу за «шлюзом» досмотра, вручив их хмурому прапорщику с автоматом; взамен получили картонные пропуска. Водитель получил точное указание, куда ехать, и вот, когда высадились перед входом в административный корпус, вышла к ним огромная, прямоугольная женщина с майорскими погонами, короткой стрижкой, сказала зычно, да так, что Оксана вздрогнула:
– Здравствуйте. Я Наталья Ваулина, замначальника колонии по воспитательной работе. Пойдёмте!
Вот так, просто, без лишних слов и улыбок на продублённом зоновским бытом, курносом лице с маленькими глазами; Татьяна пыталась, по привычке, что-то лепетать вроде: «Очень приятно… меня зовут…», но майор повернулась к ним необъятной спиной и пошла. А они, повинуясь необъяснимому позыву, так же и двинулись за ней, при этом даже нахальная Ева притихла и чуть ли не руки по швам держала.
Колония…
Ваулина распахнула перед ними дверь какой-то комнаты.
– Вы тут посидите пока! Начальник на обходе, сейчас освободится, я вас проведу!
Наверное, ей самой казалось, что говорит она с гостями вполне любезно. Но выходили короткие, резкие команды, заставлявшие неподготовленного человека сжиматься в комок.
В этой комнате по стенам располагались ряды откидывающихся кресел, хоть и мягких, но старых, как в советских кинотеатрах; центральное место занимал плакат с невозможной для этих мест словами: «МЫ РАДЫ ВАМ!», а со стен смотрели яркие, сочно выписанные инструкции для работников тюрьмы. Милана с Ильёй сразу сели в уголок подальше, затихшие; Таня тоже присела – на краешек, а Оксана с Евой разошлись, стали читать эти инструкции. Видно было, что они стараются как-то скрыть, побороть охватившее всех давящее ощущение.
– «Помоги говорящему раскрепоститься…» – прочитала вслух Ева. – Во, а мы ж говорили! «Эмоционально поддерживай его… Твоя поддержка не означает согласия, а означает лишь готовность понять другого!»
– Ага! – откликнулась с другого конца комнаты Оксана. – А тут, вон, смотри, написано, что «некоторые лица, выходцы из Юго-Восточной Азии, вообще стараются не смотреть в глаза других людей…» Блин, кто это тут у них из Юго-Восточной Азии?! Тайцы, что ли, сидят?
А Татьяна смотрела на образец заявления, лежащего на стуле рядом и, очевидно, кем-то забытого. Старательным до невозможности почерком на листе выведено: «Прошу разрешить Вас мне телефонные разговоры с моими детьми и сестрой на июнь месяц…» Забавная ошибка не смешила; она тоже отдавала горечью и безнадёжностью.
Дверь скрипнула, как по нервам хлестнула.
– Пойдёмте! Глеб Семёныч ждёт!
И они гуськом потянулись к выходу. Татьяна с ужасом поняла, что руки сами собой так и просятся – сложиться за спину…
В отличие от «комнаты для воспитательной работы», в которой они только что побывали, как сказала Ваулина, кабинет начальника колонии удивил своей домашностью. Светлый, с четырьмя окнами – по восточной и южной сторонам, под оливковое дерево пластиком отделанный, с большими белыми часами на стене, гербом России и – на что Таня сразу кинула заинтересованный взгляд! – плюшевым мишкой в шкафу. А начальник, невысокий, кряжистый мужчина в сине-серой ГУФСИновской форме, встретил их вообще – на середине.
– Здравствуйте, женщины дорогие… О, да вы тут не только! – он смутился, завидев Илью, профессионально-цепко прошёлся глазами по лицу, по сломанному носу и шраму. – Вострокнутов, подполковник внутренней службы. Очень приятно, молодой человек!
Он пожал всем руки, и Илье, и остальным, и каждый ощутил твёрдое, шершавое это рукопожатие, без всяких скидок на женскую сущность. У Татьяны от этого пожатия ладонь занемела, что говорить об Оксане и Милане?! Только Ева, видать, ответила подполковнику таким же энергетическим посылом, такой же силой – и он слегка хмыкнул, отпуская её руку.
– Присаживайтесь, дорогие мои! – он обвёл руками большой стол. – Сейчас давайте с дороги чайку… Наташа! Организуй.
– Да мы не голодные… – попыталась опять заскромничать Таня, но Вострокнутов её осадил, властно.
– Надо, надо. Сам мотаюсь иногда в Щанск то за этим, то за тем… По жаре это муторно. Располагайтесь.
Ничего особенного, конечно, никаких роскошеств на столе в кабинете начальника не появилось, и Татьяну это тронуло; приятно было, что их принимают почти по-домашнему, по-дружески, без всякого спиртного, «рюмочки за знакомство» и прочих деталей, сопутствующих такого рода приёмам. И девчонка, принесшая чайник, чашки, блюдца, вазочки с сахаром, печеньем, вафлями да сушками, тоже, несмотря на синюю форму свою, камуфляж, казалась совершенно простой; особенно трогательно смотрелись две косички из-под форменной пилотки с кокардой… Пока расставляли чашки, пока Вострокнутов говорил, показывая на круглые печеньки с причудливыми завитками по бокам: «А это в нашей пекарне делают… Повариху хорошую перевели, из Тюмени, я её завцеха поставил. Отлично печёт! Она за убийство сидит, но семь лет уже оттрубила из десяти, может быть, по УДО и выйдет через год – жаль, хороший специалист…» Вот такая была реальность: и подполковник даже не задумался над своими словами, как они по ушам резанули; это обычные разговоры у них считались наверняка; но Максимова, уже потянувшаяся за печеньем, икнула и замерла с протянутой рукой. Ну да: сидит за убийство – кого, интересно, мужа, любовника? – а печёт хорошо.
Татьяна, воспользовавшись паузой, представила свою команду: мол, это наш читательский актив, помогают мне во всём. Илья потупился; его шрамы да намозоленные от ударов костяшки рук как-то совсем не говорили о любви его к чтению – но актив, так актив.
– Отлично! – с улыбкой заключил Вострокнутов. – У нас тоже актив есть… Я вас познакомлю.
У него было суровое, пергаментное лицо, в складках, гладко выбритое и будто бы на медали отчеканенное; с такими лицами отдают приказ: штрафбату на минное поле! – но глаза светились совсем другим. Усталым размышлением, недоверчивой добротой, чем-то ещё – Таня не могла сформулировать. Подполковник облегчил ей задачу начала беседы:
– Мириам Даниловна мне всё рассказала! Мы с ней давно знакомы… так сказать, по юридической части. Знаю, что вы молодые, активные… как это сейчас говорят? Креативные. Так что готов рассмотреть любое ваше предложение. А то, знаете, за это время я сам подустал от самодеятельности. У нас тут, в Первомайском, только фольклорный хор да баянисты. Ну, и на каждый праздник – ай-люли, разлюли, да разве что гопак покажут.
– Гопак? – поразилась Оксана. – Это ж мужской танец…
Вострокнутов улыбнулся, глядя на её пышную грудь.
– М-да… знаете, у нас такие осужденные есть, как выразиться… В общем, в робе от мужчины не отличишь. Ну, так я вот вас и слушаю.
Татьяна уже приготовила речь и даже бумажку заготовила; захватила с собой из машины, но передавать подполковнику не стала пока. Положила перед собой. Ломая пальцы, сгибая их, нервно, она начала:
– Глеб Семёнович! Ну, понятно, ничего супернового мы вам не предложим, всё-таки у вас режимное учреждение… Но всё-таки, так сказать, элементы разнообразия в вашу самодеятельность внести мы можем. Я из материалов поняла, что у вас хороший швейный цех.
– О, не то слово. Чуть ли не в Москву продукцию отправляем. Вон, грамоты на стене, видите? Вот это за шитьё. Вам тут любой костюм сошьют. Хоть девятнадцатого века, для Наташи Ростовой.
– Прекрасно. Тогда я бы предложила… представление с элементами театрализации. И конкурса. То есть… Ну, чтобы ваши женщины принарядились, накрасились, если это можно…
– В рамках конкурса – почему бы и нет. Вы пейте чай, девушки, вы что такие все испуганные?
– Да мы так… – пискнула Оксана. – Не освоились ещё.
Вострокнутов хмыкнул.
– Ну, «осваиваться» тут долго приходится. Некоторые по десять лет служат, и то не освоились… А вообще, вы же понимаете: мы же, персонал, те же зеки.
– То есть?
– Так мы теми же кандалами к зоне и привязаны. Офицеры, семьи, дети. Ну, ладно, это я отвлёкся в сторону. Конкурс, говорите? Номера показывать?
– Не совсем… Хочется, так сказать, личность показать. Раскрыть женскую сущность, если, конечно, это возможно. Я думаю, у вас тут не все, э-э… так сказать… ну, то есть…
– Не все за убийства сидят? – ласково подсказал начальник. – Нет, конечно. Эту женщину-пекаря я, можно сказать, зубами у руководства выгрыз. В основном 228-я статья. Наркоманки, хранение и сбыт…
Милана закашлялась, хрипло, роняя крошки на стол; Илья начал легонько стучать по её узкой спине.
– …так что, в общем-то, нормальный контингент. Мошенницы, воровки ещё есть. Цыганка одна молодая, Зита, такая, знаете, выдумщица. Ох, я опять вас забалтываю. Ну, и?
– Я думаю, мы сможем это подвести под формат конкурса красоты… – сказала Таня, – только с более художественным, более культурным подходом. Участницы выберут образы себе, вживутся в них. А там, уже в зависимости от образа: песня под фонограмму, танец или эстрадный номер. Я, как библиотекарь, хотела бы, чтобы это были персонажи из книг! Кого-то это к чтению, может быть, и подвинет…
– Согласен! Согласен с вами, Татьяна!
– Ну вот, а мы посоветуем. С музыкой у вас как?
– Тоже всё нормально! – махнул рукой Вострокнутов. – Ди-джей хороший, Воробьёва, она по соучастию в групповом изнасиловании сид… ой, извините. Неважно. Она молодец.
И вот тут, когда Татьяна готова была продолжить заготовленные предложения, вмешалась Ева. Её так и подмывало; разглядывала грамоты на стенах, плюшевого мишку за стеклом и, наверное, отошла от первого ступора.
– Глеб Семёнович! А вот у вас можно так, чтобы все участницы выступали босиком?
Таня ахнула. Ну куда она полезла?! Но, к сожалению, Ева сидела далеко от неё – у самого стола начальника, а женщина сбоку пристроилась, в конце. Ни пнуть под столом, ни ткнуть локтем!
Вострокнутов не особо удивился.
– Да пожалуйста! Сцена у нас в клубе хорошая, ламинатом покрыли по прошлому году… А почему вы спросили?
– Глеб Семёнович, я сейчас объясню! – попыталась исправить ситуацию Татьяна.
И тут – сама получила лёгкий пинок! Оксана смотрела на неё яростными глазами, с которыми, похоже, нож в спину вонзают.
– А просто это тренд такой! – заливалась соловьём Ева. – Просто не все понимают… Я вот в щанском интернате работаю, и вот у нас… мы это провели, и, вы знаете, так было красиво, эстетично, участницы раскрепостились… И вообще это естественность, правда? Так сказать, очень верное направление.
Ну, всё пропало. Таня ожидала чего угодно. Подполковник отпил чаю – он не ел ничего, только налил себе почти одной заварки.
– Согласен. У меня в роду все крестьяне, так что уж это вы мне не рассказывайте… Я сам с Белой Калитвы, почти Украина, у нас там дивчины до замужества с чёрными пятками щеголяли. А, так они все будут так?
– Да. Обязательно.
– Ну-у…
Тане снова помешали. На этот раз Милана. Она томно потянулась, оперлась плечом на Илью, сказала низким своим, «фирменным» голосом:
– У вас фонтан красивый… Сейчас лето. Может быть, там провести. На парапете или на временной сцене?
– Тоже идея… Ну, безопасность мы обеспечим, это легко. Сценарий мероприятия у вас как, хотя бы в общих чертах, готов?
Ева высокомерно – откуда только научилась?! – усмехнулась:
– Ну, Глеб Семёнович, нам хотя бы кастинг надо провести предварительный… Сами понимаете, чтобы выбрать не только тех, кто хочет, а тех, кто ещё и может. Чтобы не опозорились. Такие у вас есть? И как… с ограничениями, ну, по поведению? Им разрешат?
– Решим! – бодро ответил Вострокнутов.
Он наддал клавишу на большом телефонном аппарате, громоздком, как пульт управления какой-нибудь АЭС, сказал в него:
– Ваулина на месте? Дай сюда её… Наталья! После обеда в КВЧ собери всех, кто пляшет-поёт-играет… Ну, сама знаешь. Ну, человек двадцать. Понятно? Всё, выполняй.
Обернувшись на гостей, заявил:
– Видите, у нас всё просто. Что ещё?
– Ну, бутафория какая-то… смотря по номерам, которые мы утвердим с участницами.
Татьяна уже не пыталась вставить свою реплику. Она чувствовала себя генералом, армия которого ушла вперед, бросив его на холме с шатром и всеми адъютантами. Её авангарды наступали по всем флангам… и она понимала: они опьянены победой, успехом «дня». Продвигать в массы эту идею стало для них особым, пусть и сиюминутным, но смыслом жизни. И там, где другой отмахнулся – мол, босые ноги, и что? – для них это уже заветное слово, символ; это уже овеяно ореолом борьбы, начиная с митинга; и уже мученичество тут первое есть – бедная Светлана! Это уже не просто так, это уже целая культура, это сверхсмысл; и Таня понимала, как отчаянно хочется им разуться прямо сейчас, показать свои босые ноги, в которых пульсирует кровь и горячечное желание этими самыми босыми ногами всем доказать, всем ткнуть в физиономию, в конце концов это уже их оружие, их знамя…
– А ещё надо будет хорошего фотографа! – подсказала Милана. – Потому что фото участниц в нарядах таких – это память!
– Сделаем! У нас очень хороший фотограф есть, Беликова. Она нам вон, всю Доску Почёта…
Татьяна даже не стала размышлять, за что сидит в колонии «хороший фотограф Беликова». Хорошо бы, если бы не за детское порно… А девчонки перебивали друг друга.
– Чтобы были всякие украшения… Бижутерия!
– И призы!
– Конечно, там хотя бы что-то, за первое место, второе, приз симпатий…
Подполковник рубанул ладонью воздух:
– Тут не беспокойтесь! Система поощрений у нас налажена, тут своя специфика… Наградим, никто не обидится. Видео нужно?
– Да! Обязательно!
– А это наш сотрудник сделает. Тоже очень грамотный специалист…
Татьяна подняла руку – иначе бы на неё не обратили внимания. Чуть пересохшим от волнения голосом она выдавила:
– Глеб Семёнович! Тут мы в комнате… ну, с плакатами когда сидели… там такое заявление валялось. Прошу разрешить мне свидание… или телефонные звонки, я сейчас не помню.
– А, ну да. Стандартная процедура. Свидание или телефонный звонок.
– Так можно, чтобы все участницы… – голос Тани окреп и она нажала: – ВСЕ, кого вы одобрите, они… они смогли пригласить своих мужей или детей, или… я не знаю, родственников?
Вострокнутов ухмыльнулся. Покрутил головой, седоватыми волосами, стриженными под «ёжик»:
– Правильная мысль, Татьяна… Да, с этим у нашего контингента, да, самая большая проблема. Мужья? Эх… хотя бы дети или родители. Это вопрос тоже решим.
– Глеб Семёнович… – снова колобком подкатилась Ева. – Ваши осУжденные, они на контакт пойдут, точно?
Ишь ведь, мерзавка, знает, как тут говорят. Нарочно на букву «У» ударение сделала, чтобы за свою сойти. Видно, подполковнику это понравилось.
– Да их хлебом не корми… дай с кем-то из «вольняшек» пообщаться. Так! Я вот что думаю: в административном корпусе вам сидеть не резон. У нас тут суета… Надо что-то вроде штаб-квартиры.
– Да-да! – закричали и Милана, и Оксана, и Ева.
Татьяна махнула рукой. Будь что будет.
– А вот, знаете, сам клуб, вот! Это бывшая сушилка, недавно отремонтировали… Вот, занимайте там любое помещение и давайте, работайте. Сейчас.
Он снова нажал кнопку:
– Наташа, вызови Гоглидзе. Да. Чтоб бежал ко мне, штаны теряя… Жду.
Пока загадочный Гоглидзе бежал, теряя пресловутые штаны, подполковник взял лежащую на столе пачку сигарет, но закуривать не стал, а постучал ею по столешнице, сначала одним краем, потом другим.
– Босико-о-ом, говорите? – задумчиво протянул он. – Ну, тут у некоторых могут быть проблемки, конечно, но…
Так и не договорил про это, очевидно интересовавшее всех; послышался стук, дверь открылась. Полный грузин, с дьявольскими глазами навыкате, заскочил в кабинет:
– Тарыщ падпалковник, маёир Гаглидзе по вашаму приказа…
– Вольно! Гоглидзе, вот смотри: это наша новая команда. Так сказать, нештатное отделение КВЧ. Значит, обеспечь их по полной. Всем необходимым. Всё, что нужно! Потребуют Луну с неба – доставь и вручи. Усвоил задачу?!
– Так точна, тарыщ падпалковник!
– Всё, выполняй…
Когда грузин, этими рачьими глазами успевший залезть в вырез платья Оксаны и, кажется, мысленно пошуровать там, исчез, Вострокнутов успокоенно добавил:
– С ним вы как сыр в масле будете… Так, а насчёт какой бутафории, кстати, скажете потом. У меня дружок в Музее истории Омска, всё, что надо, привезём.
– Спасибо, Глеб Семёнович! – с чувством высказалась Таня. – Вы нам очень… помогли! Мы даже не ожидали, что тут вот такое понимание.
Вострокнутов рассмеялся. Подался назад в кресле, неторопливо расстегнул пару пуговиц камуфляжной куртки.
– Это вы помогли… Я не думал, не гадал, что такой десант свалится. Вы ж и правда – как с Луны.
– А что, не ездит никто?
– Ой! – начальник махнул рукой. – В советское время у Опытного в подшефных ходили. Тогда да… а сейчас только начальство да прокурорские. Во-от с такими пузенями… – он показал. – Сплошная пьянка. А тут молодые, красивые… Вы вот что. Вы про себя расскажите немного. Мне ж интересно. Ну, про вас, Таня, мне Мириам Даниловна рассказала, какая вы талантливая и героическая… Вы вот сказали – из интерната. Там тоже своя специфика, да?
– Ой, не то слово… – Ева с огромным удовольствием зажеманилась, закатила глаза. – Педагогика, психология, ведь дети такие запущенные… Приходится пахать день и ночь!
– Ну-ну, понятно. А вот вы, барышня?
Он спросил это у Миланы. Та открыла рот и… застыла так, с открытым, растерявшись. За неё быстро сказала Ева:
– Она фотомодель! Лауреат городского конкурса… «Золотые ноги»!
– А-а… ну да, да, конечно. А ваш молодой человек?
Илья готов был, казалось, сквозь землю провалиться. Задвигал желваки на лбу и скулах, пробурчал нехотя:
– Да я грузчик простой… Туда-сюда. В одной конторе.
– А вы, Оксаночка? Чует моё сердце, тоже работник культуры, да?
Оксана покраснела очень густо. Наверное, вспомнила свои слова на перекуре о том, кто на самом деле поехал в колонию. Татьяна пришла на помощь:
– Мой самый лучший библиотечный работник. Самый старательный!
– Ой, как хорошо-то… – начальник улыбался, хотя глаза его, серо-стальные, оставались внимательными, холодноватыми. – Что ж… Сейчас вас тогда Наталья Федотовна в клуб отведёт. Осмотритесь. Потом на обед. И не-не-не, даже не думайте отказываться. Никаких возражений… Кстати, а водитель ваш?
– В машине, наверное.
– Ничего, позовём. А после обеда познакомитесь. С артистками… нашими. И если, не дай Бог, будут хамить… Впрочем, Ваулина там разберётся.
Он поднялся – и они вскочили. С каждым опять за руку попрощался и задержался, пристально глядя в лицо Ильи:
– Молодой человек, а мы с вами… мы нигде не виделись раньше?
– Да нет. Я ж из Щанска-то не выезжаю… – угрюмо бросил тот.
Вышли на улицу. Татьяна шла, совершенно погружённая в свои мысли, совершенно сметённая этим ураганом событий. Какой она себе представляла зону, или «тюрьму», как выразилась Оксана? Ну разве что по «Одному дню Ивана Денисовича» или, в крайнем случае, по шаламовским рассказам. А тут на неё дохнуло реальной зоной, её убийственной спёртостью; и ведь правда – они все тут заключённые. Все мотают свои срока. Только по разную сторону «колючки». И не вырваться – засасывает, мощно засасывает, с головой.
Она не могла себе представить, как майор внутренней службы Ваулина, с её голосом, от которого, казалось, дрожат оконные рамы, целует на ночь своих детей. Если те, конечно, у неё есть…
Сама же майор поджидала их у выхода и, кивнув на квадратное здание с надписью «КЛУБ», пошла опять вперёд, они за ней; но на полпути заворчала рация на камуфляже, Ваулина бросила туда короткое: «Есть!» – показала ещё раз рукой, для верности, и с необыкновенной для её тяжеловесной фигурой прытью понеслась прочь, к какому-то зданию. Шедшая впереди Оксана уже готова была ступить на тротуар, но Ева схватила её за рукав платья:
– Стой!
Они должны были пересечь проезд, по которому навстречу двигалась куда-то колонна заключённных. Человек тридцать. Старшая при виде гражданских быстро сориентировалась, обернулась на своих, гаркнула:
– Отря-а-ад! Подтянись! Строем! Раз-два, раз-два!
Ухали по асфальту ботинки. Разные; но все, как один, грубые, тяжёлые. Бах-бах-бах, бум-бум-бум! По ушам, по голове. И Татьяна замерла, провалилась куда-то: она на лица смотрела. Господи… Обычные ведь лица. Обязательные косынки. В толпе щанской увидишь – ничего не поймёшь. Но печать, каинова печать зоны лежала на каждом, как вуаль, как серая пелена, и только глаза поблёскивали сквозь неё; взгляд, которым эти женщины ощупывали их, экзотических насекомых, залетевших с воли. И такая колоссальная энергетика была в этих тридцати взглядах, пронзительных, раздевающих, ощупывающих, вертящих так и эдак, что Таня вспотела моментально. И немытым телом, уже знакомым запахом, от них пахло, и ещё чем-то тяжёлым. Пробухал этот отряд мимо, и только девочка запомнилась Тане – по виду девочка, чернокудрая, с локонами, скрытыми полуспущенной косынкой, и она единственная шагала со всеми в кедах на «липучках»…
Но больше – ничего.
Этот отряд покатился мимо них, а, казалось, как по ним. Таня очнулась от голоса Миланы:
– Татьяна Евгеньевна, вы чего? Вам плохо?
– Нет… да… пойдёмте.
У дверей клуба их ждал уже молоденький лейтенант в серо-синем, весёлый, балагуристый:
– Девчонки, разбирайся по комнатам! Всё ваше… Смотрите. Какую скажете – оборудуем.
Они почему-то все пошли в актовый зал. А что – неплохой зал, хорошая сцена со ступеньками, стулья не такие убогие, как в «комнате воспитательной работы». Тут-то Таня и бахнулась на стул, сорвала очки, виски пальцами придавила и простонала:
– Девки-и-и! Да что ж вы делаете?! Куда вы ввязались, вы хоть понимаете или нет?! Вы понимаете, что с нами всеми будет после этого?
– А чо? – азартно отозвалась Ева, первым делом скидывая тапки и запрыгивая на сцену. – Посадят нас всех, канеш. Лет пять вкатят, да, Мил?
– Три! – поддержала та. – А потом мы босоногий праздник устроим, всех тут пересоблазним, и нас по УДО выпустят. Чтоб голову не мочили.
– Да вы не понимаете ни черта! Если мы наш «День» так пробивали, это точно запретят! – закричала Татьяна отчаянно, ругаясь звука собственного голоса. – Это закроют! Немедленно! Как только он заикнётся, запретят!
– Татьяна Евгеньевна… – Оксана ласково, кротко тронула её за локоть. – Да успокойтесь вы… Чего вы так? Вы же видели подполковника? Ого, он сам кому хочешь и что хочешь запретит. У нас всё схвачено. Всё будет!
– Наше дело правое! – заорала Ева со сцены. – Враг будет разбит! И победа будет за нами… за пятками!
Милана, которой долго было кеды расшнуровывать, с завистливой досадой оборвала её:
– Блин, хорошо уже, слезай… А то завидно.
– Надо было тоже тапки надевать!
– Вот ты умная! А если у меня нету?
Татьяна медленно успокаивалась. В конце концов, да… Знала ли она, сидя тогда перед компьютером и просматривая информацию в сети об инновациях в библиотечном деле, на какую дорожку вытолкнет её это мероприятие?
И как оно всё обернулось.
Заглянул тот самый весёлый лейтенант:
– Товарищи! Обедать пора!
Он сопроводил их до столовой, точнее, тоже – показал рукой. Пошли сами. На ходу Милана, вспомнив, спросила у Ильи:
– А ты чё, знаком с этим… начальником?
– С какого фига?
– А где он тебя тогда мог видеть?!
– Да хрен знает! – разозлился тот. – Может, грузили мы в Первомайском что с пацанами… я чё, помню?
– А чё ты орёшь?
– Да чё ты пристала?
– Я не пристала, я спросила просто.
– Ну и всё.
Буквально перед столовой они увидали странную сцену. Двое зэчек, рослых, толкали перед собой третью, маленькую; в набок сбившемся платке. И Таня, приглядевшись, увидела: они не просто подталкивают несчастную. Они ловкими ударами бьют её по бокам, они тычут в спину, и та аж выгибается от каждого такого тычка… Видимо, тычут точнов болевую зону. Таня уже остановилась, собираясь отреагировать на это, может быть – и вмешаться, но Милана вовремя схватила её за руку:
– Татьяна! Не смотрите! Пойдёмте…
– А… а чего они… чего они её?
– Это свои разборки у них… – тихо проговорила Милана. – Может, не по понятиям что-то сделала, может, зачмырили…
– Что сделали?
– Зачмырили, то есть… Наказали, сделали самой презираемой. Татьяна Евгеньевна, вам лучше об этом не знать, честно. Пойдёмте!
В столовую, конечно, они попали совсем с другого входа; и хотя явно кухня была общей, здесь питался персонал. Чисто, деревянные кадки с пальмами, деревянная же раздача, струганое дерево под лаком. Им уже накрыли. Водителя нигде не было видно, но Таня смирилась.
Сели за стол. Подавали разбитные официантки – востроглазые, чернявые; на гладких волосах чуть набекрень сидели чепчики с заколками. Таня таращилась на них, пока опять не помогла Милана:
– Да вы ешьте в конце концов… Или вы думаете, за что они сидят?!
– Да… есть такое…
– «Вольняшки» это… – снисходительно пояснила девушка. – Вольнонаёмные. Заключённые заключенных же и кормят.
– А почему?
– Передачку могут кинуть. Запрещённую. Или маляву… – вдруг сказал Илья и тут Милана рявкнула на него:
– А ты уже заткнись, да? Ешь?
– Ем.
– Вот и жуй себе. Татьяна, вам горчицу передать?
Таня отказалась. У неё и так рот уже горел, будто она эту чёртову горчицу ела несколько часов подряд столовыми ложками…
Они с трудом справились с борщом, картошкой по-деревенски, куриной котлетой, салатом с огурцами, компотом и булочкой – Ева умудрилась сесть две порции борща, одну из которых пожертвовала Милана, и котлету Оксаны, тоже отданную ей; когда съязвили на тему того, что «не лопнешь ли, деточка?», девушка похлопала себя по животу, заявила:
– У меня метадебилизм быстрый. Ему всё ничего!
– Может, метаболизм?
– Во, я и говорю, метаболизм дебильный. Жру, а всё сгорает. Учитесь, пока я жива!
Всё это было вкусно, сытно, аппетитно; они осоловели от еды. Потягивали компот, целые кувшины которого поставили. И тут к ним приблизилась хрупкая девушка в мундире, с чашкой чая в беленьких тонких ручках.
– Здравствуйте! Вы наши гости, по культуре, да?
– Да…
– Очень приятно. А меня зовут Майя. Ярославская. Я видеооператор в КВЧ.
– Ка-Вэ-Чэ, это что? – тут же перебила Ева. – А то ваш начальник всё время это слово говорит…
– Культурно-воспитательная часть… Можно, я присяду к вам?
– Конечно!
У неё были пронзительно-голубые глаза и тонкое лицо, будто бы углём, легчайшими штрихами нарисованное. И прямые светлые волосы.
– Как вам у нас?
Таня хотела было сказать: «понравилось», но в контексте всего это звучало бы дико. За неё ответила Милана:
– У вас тут прилично. Чистенько! Реально, говорят, в Новосибе на зонах хуже, хоть и город большой.
– Ну, у нас начальник умный. Со всеми дружит… – улыбнулась она. – Он вам помещение выделил?
– Да. В вашем клубе. Послушайте, а чего у него медвежонок плюшевый в кабинете? – спросила Ева.
– А… это грустная история.
Таня хотела было уже шикнуть на неё – но опять чертовка предусмотрительно забралась от неё подальше, на край стола.
– У него семья пострадала. Несколько лет назад тут авторитета пытались освободить, некоего Карандаша… ну, и в заложники его семью взяли. Он сам тогда на переговоры выезжал. Жена выжила, сын, а вот дочка погибла.
– Какой кошмар… Извините.
– Да ничего. Он и не скрывает… особенно. Глеб Семёнович очень открытый.
Теперь и ей пришла очередь задавать вопросы. Почти допив свой чай, она не уходила; поставила её на блюдце, спросила:
– Это вы придумали, что ваш конкурс… ну, мероприятие будет босиком проходить?
– Да. А что?
– Да ничего. Ну, просто не все заключённые захотят.
– Почему? Это запрещено, что ли?
– Нет…
– Или стыдно?!
– Да нет, но… ой, извините меня, я сейчас отвечу. Минутку!
Ей позвонили по сотовому, она поднялась и больше не вернулась к ним за столик – вызвали. А Оксана накинулась на Еву:
– Ева! Ты вот чё сегодня, в жопу заведённая?!
– В смысле?
– Ты чё не даёшь человеку сказать?
– Я? Не даю? Да иди ты нафиг, я узнать хотела!
– И чё, блин? Узнала?
– А чё те надо?
– То, что тут фигня какая-то с этим, а мы не знаем до сих пор. Молотишь, как эта… яйцерезка.
– Сама такая!
– Девчонки, перестаньте! – вмешалась Таня. – А вопросов пока поменьше лучше задавать. Всё нам расскажут, что нужно.
Они ещё переругивались – впрочем, по-доброму. Таня первая вытерла губы салфеткой, встала.
– Так! Мы сюда не есть приехали. Давайте сейчас в клуб – и мозговой штурм. Поняли меня?
– Поняли. Только знаете, я кого против брать?
– Кого? У кого тяжёлые преступления?
– У кого ступни некрасивые! – заявила Ева. – Если испортили каблуками, мы не виноваты.
– Ева, как тебе не стыдно!
– А мне чо стыдно? Я ваших каблуков грёбаных ни единого дня не таскала!
– Каких «наших», Ева, чё ты мелешь?!
– Всё, хватит! – прикрикнула женщина. – Пойдёмте…
ЛИНИЯ ТАТЬЯНА – КОМАНДА – ЗЭЧКИ
Над колонией очень ярко светило солнце. С совершенно однотонного голубого неба. Тане это солнце показалось ослепительным, огромным, она даже посмотрела вверх, пока не заболели глаза. Может быть, потому, что только оно обещало тут какую-то надежду кому-то?
Всю дорогу до клуба она шлифовала в голове их мероприятие; планировала, кому сейчас какие задания раздаст.
Но она просчиталась.
В зале уже сидели на стульчиках около тридцати человек. Преимущественно в возрасте до сорока; хотя по лицам это определить было сложно, запросто можно было ошибиться. Лица – все! – дышали старостью. Точнее, пережитой, перетомлённой зрелостью. У сцены глыбой возвышалась Ваулина и, как только они все вошли, громыхнула:
– Встать! Смирно!
Тридцать фигур в белых косынках поднялись. У Тани всё похолодело внутри. Они же ничего не успели…
Но выходить на сцену – надо. Надо говорить. Умоляя себя не запнуться, Татьяна Марзун поднялась по лесенке. И посмотрела в зал.
Да, это те же самые лица, что шагали перед ними в строю. Или не те же. Или другие! Да, более спокойные, не с таким волчьим интересом, но они опять разъяли её на косточки. Глаза у всех разные, но ни одного взгляда ленивого, необязательного, «просто взгляда» – тут не было.
– Здравствуйте… – проговорила Татьяна, напрягая голосовые связки.
И… они ей отказали. Совсем. Точнее, отказала голова. Ванильное, будто содранное с восьмомартовской открытки «дорогие женщины» не подходило никак, осыпалось фальшивой позолотой. Какие ещё? «Друзья» тоже звучит убого, какие они ей друзья; «товарищи» – отвратительно-официально, тридцать три раза она дура будет, если так начнёт… Не коллеги. Не гости – это она тут гость. Не слушатели, они, может, и слушать её не хотят, но начальница приказала… Проклятье! И эти схваченные спазмом связки выдавили единственное, что мог позволить разрывающийся на части мозг:
– …люди!
Последовала короткая, может быть, двухсекундная пауза, и эта странная публика, в чёрных робах и косынках, с номерочками на груди, взорвалась аплодисментами. Хлопали искренне, может быть приняв отсутствие фальши; хлопали, пока Ваулина басом не остудила эти хлопки: «Ха-рош! Утихли!»
Таня сняла очки. Она их и так видела, этих женщин. И голос её чуть окреп.
– Да, люди. Вы – женщины, кем бы вы ни были и почему бы сюда не попали. И я тоже женщина. Мы приехали со странной идеей. Можем быть, мы дураки или наивные, но мы хотим, чтобы у вас был праздник. Настоящий женский праздник. Достойный вас. Сейчас я расскажу, что мы придумали…
Она рассказывала, обрывая сама себя и останавливаясь; искала, как часто при публичных выступлениях, опору глазам; и нашла. На последнем ряду сидела та самая кудрявая цыганка, которая шла в строю единственная – в кедах! Вот на эти чёрные угольки Таня и настроилась, им в основном и говорила.
Выступала она минут пятнадцать. Потом со сцены сошла, так как ещё в столовой уговорились: за кастинг будет отвечать Ева. И, обернувшись, увидела, что девушка совершила самовольный отход от правил.
Она разулась.
Она сбросила тапки, конечно, без всякого труда, перед сценой. И сейчас стояла там, в светлых бриджах и этой чёрной рубашке, разве что покроем отличающейся от зековского, босиком. И вещала:
– Короче! Такая будет деталь: наш конкурс проводится босиком. Ну, как вот сейчас я стою. Босиком вы будете ходить, танцевать… Вот этими самыми ногами! – и она кокетливо выгнула худые ступни свои, показала узкую подошву. – Красивые, в шикарных платьях и босые. Это задумка такая. Почему? Да потому, что это, блин, красиво, понимаете? Естественно. Просто. Без понтов. Короче… мы так решили. Будет кастинг, конечно. Ну, не по ногам, но это тоже… В общем, думайте. Кто сейчас, за пять минут, решит, то оставайтесь. Вопросы есть у кого?
Ей тоже похлопали – вежливо. Но молчали. Впрочем, некоторые шушукались.
Ева, светясь торжествующей улыбкой, спустилась со сцены – и Таня чуть не бросилась на неё:
– Ева! Ты сдурела! Мы же договорились!
– А чё такого? – злым шепотом ответила та. – Рано или поздно всё равно же…
– Чёрт! Пусть лучше поздно!
– Да лана вам… Может, никто и не согласится!
Ваулина пять минут отмерила чётко, словно внутри у неё сработал будильник. Заревела сиреной: «Ва-а-апосав нет? Тогда кто не участвует – вста-а-ать! На выход, по одному, на улице строиться!»
«Нештатная КВЧ» во все глаза смотрела в зал. Женщины и девушки вставали, с шумом отодвигая стулья. В зале осталось сидеть восемь человек…
Таня опять ощутила комок в горле. Ну что, теперь знакомиться надо. Она нетвёрдо обратилась к замначальнику по воспитательной работе:
– Знаете… надо бы нам сесть так вот, в кружок. И поговорить.
– В кружок? Щас… Так, алё! Чё расселись, коровы недоенные? Жопы подняли свои быстро и стулья кругом составили! Быстрее! И расселись.
Да, с таким подходом беседа будет напряжённой. Таня не знала, как поступить…
Восемь женщин расставили эти стулья и уселись; с небольшой разбивкой между ними сели и гости. Татьяна глянула на Ваулину, и та по-своему истолковала этот взгляд.
– Алё, ушами слушаем. Сейчас по кругу, встаём и представляемся. Имя, фамилия, статья, срок!
Уж вот этого-то Тане совсем не хотелось слышать… но поделать она ничего не могла.
Немногие появившиеся было улыбки на этих лицах сползали, сначала переставали улыбаться, потухали глаза, потом – губы. Смиренно-каменное выражение опустилось на все эти лица, сделав их одинаковыми.
Первой встала высокая, худая, с насмешливым лицом и серыми грустными глазами:
– Осуждённая Ирина Котикова, статья двести двадцать восьмая, пункт один, пять с половиной лет, три отбыла!
Она опустилась. В её фигуре чувствовалась грация, как ни скрадывал её мешковатый костюм, в самих движениях. Татьяна вскочила:
– Наталья… простите, забыла, как по отчеству. Пусть они свои профессии… или специальности называют, которые…
– Понятно. Котикова! На воле кем была? А ну, отставить лыбиться.
– Балериной… – негромко сообщила Котикова.
Таня ахнула. Так вот откуда эти плавные движения! Уже поднималась вторая. Маленькая, круглолицая, кареглазая. Тёмная шатенка.
– Осуждённая Ирина Гомес, статья двести двадцать восьмая, часть третья, срок семь лет, отбыла пять!
Она не сразу назвала профессию, помедлила:
– …работала танцовщицей.
Ещё одна черноглазка, волосы пушистые, видно из-под косынки, так и вьётся… Глаза – лукавые.
– Осуждённая Виктория Тестатуйка, статья двести двадцать восьмая, часть первая… Срок пять лет, отбыла два! Учитель английского языка.
Оксана Максимова, устроившаяся рядом Миланой, не вытерпела, зашептала:
– А что, за наркоту так много дают? Ну, в смысле, за “косяк”!
Милана, одними губами к ней повернувшись – лицо неподвижное, как маска, – отбарабанила:
– Не. За один коробок. Граммов шестнадцать гашиша.
– А это… в косяках это сколько?
– Много!
Татьяна так посмотрела на них, что и Оксана окаменела.
Хрупкая, с овальным лицом, огромными печальными очами, волосами пышными, лезущими из косынки:
– Осуждённая Софья Мельзнер, статья сто пятьдесят восьмая, часть третья… – та женщина нашла глазами Татьяну, отчеканила: – Хищения в особо крупном размере. Срок шесть лет, отбыла три!
И прибавила уже, может быть, лишнее: «…бухгалтер!»
Высокая, ширококостая, самая старшая из них, с зелёными глазами и светлым соломенным цветом волос, встала:
– Осуждённая Оксана Синёва, статья одиннадцатая, часть первая, срок девять дет, отбыла пять… Водителем бензовоза я работала!
И села. Потом ещё одна, воздушная, невесомая, голубоглазая; волосы русые в тяжёлую косу собраны… Обвела всех этими лазоревыми глазами.
– Осуждённая Елена Магрибилян, статья сто пятьдесят девятая, часть вторая… мошенничество. Срок – пять лет, отбыла четыре.
Она уже садилась, но вскочила после окрика Ваулиной: “Магрибилян! Уши мыла сегодня?” – и спохватилась:
– Ой… Я медсестра.
Ещё одна колоритная женщина, тоже высокая и худая, как швабра. Лоб высокий, глаза серо-прозрачные, внимательные. Она единственная на этом аристократическом лице с прямым носом ухмылку сохранила.
– Осужденная Марфа Самарина, статья сто девятая… убийство по неосторожности. И двести двадцать вторая. Срок по совокупности четыре года, отбыла два… – она помедлила, переспросила: – Профессия нужна?
– Да, Самарина! Я что, помню вас всех?
Та пожала худыми плечами.
– Ну, не знаю… Егерь. Водитель. Ну, охотилась.
– Садись ты уже, охотница сраная. Следующая! Ё-маё, те особое приглашение нужно?
Вот и поднялась та самая цыганка.
– Осуждённая Зита. Статья…
– Фамилия твоя, Зита!
– Я не знаю! – дерзко ответила девушка и продолжала с улыбкой смотреть – именно на Татьяну.
– Я тебе щас узнаю! В ШИЗО вместо конкурса захотела?! На бирке почитай!
– Иванова. Но это не моя фамилия. Я Рома! Статья сто десятая, часть первая. Срок пять лет, отбыла – год!
И она сверкнула очами горючими своими, выпалив:
– Доведение до самоубийства. А профессию я не знаю. Жила, любила…
– Я те дам любила! – пригрозила Ваулина. – Я те эту любовь покажу… Ладно. Представились.
Татьяна всё поняла. Да, если замнач по воспитательной так и будет дальше администрировать эту их встречу, таким вот «воспитанием», то ничего не выйдет. Решительно поднялась, сразу вспомнив отчество Ваулиной:
– Наталья Федотовна, можно вас на минутку…
Ей удалось убедить майоршу. Та заглянула в зал, оглядела круг, рявкнула напоследок:
– Не дай боже, буза будет. Или жалобы. Без свиданий на месяц останетесь. И без передач. И без лавки, сволочи! И не курить мне тут! Понятно всем? Сидеть тихо!
Показала пудовый кулак из-под синего манжета, ушла. А Таня вернулась на своё место; она чувствовала чудовищную усталость. И вдруг, на этот крашеном, но крепком полу, она устало вышагнула из тупоносых своих туфель, подходя к кругу.
– Ну вот. Теперь можно и познакомиться по-настоящему…
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!
Искренне ваш, автор Игорь Резун.
