Глава 58. ФРОМИЛЛЕРА УВЕЩЕВАЮТ, А МАША С КОЛОКОЛЬЦЕВЫМ ГОТОВЯТ ЗАХВАТ…
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ЛЕНА-ГРЕТА – ШАКТИ – ФРОМИЛЛЕРЫ
Бальзам, который принесла Александра Егоровна, оказался фантастически чудодейственен: уже к утру следующего дня раны на подошвах Шакти начали затягиваться, и, хотя оставались струпья, они уже не прилипали к бинтам, они уже нарастали новой здоровой кожей, и женщина стала наступать на правую ногу, правда, легонько-легонько. Именно так, прихрамывая, держась за перила и за стены, она утром спустилась к завтраку.
Правда, она сразу ощутила тревогу, сгустившуюся в чистом воздухе этой снежно-белой кухни. Мать Лены сидела в цветастом халате за кружкой кофе, подперев голову тонкой рукой, рассеянно ворочала в чашке ложечкой; отец угрюмо сопел, справляясь с круассанами, – вообще, в это утро тут никто ничего не приготовил, круассаны доставили из «Елисеевского», масло и джем были извлечены их холодильника…
Шакти поздоровалась и сразу же спросила:
– Что случилось… простите?
– Лены нет со вчерашнего дня, – негромко ответила Александра Егоровна. – Я надеялась, что она к утру придёт… Она всегда приходила!
И она посмотрела на часы: уже около двенадцати. Алексей Фромиллер перехватил её взгляд, ещё больше нахмурился. Лошадиная доза снотворного его свалила, как быка на бойне, и только полчаса назад он позвонил в департамент и первый раз в жизни, таким образом, соврал: сказал, что ему нездоровится, будет после обеда.
Шакти встрепенулась:
– Подождите… Она вчера пошла в филармонию, я попросила её костюмы мои прибрать… И с этих пор не появлялась?!
– Нет…
– Может, она ещё куда-то пошла потом?
– Пошла. В клуб свой, в «Бункер»! – проворчал отец. – Опять начала… Недолго она ваш здоровый образ жизни выдержала, однако!
– Алёша! – укоризненно оборвала мать. – Ну почему ты так сразу? Может быть, это… это прощание со старыми друзьями. С прошлым.
– Угу. Девичник. Или «мальчишник» это у них называется?! Знаю я эти оргии молодёжные.
Светлана-Шакти присела за угол стола, сосредоточенная; Александра Егоровна вскочила: «Света, кстати, что ж вы ходите… Я бы вам принесла! Кофейку?».
Кивнув рассеянно, гостья дома Фромиллеров сказала:
– Так. Ну, прежде всего нужно без паники… я уверена, что ничего страшного не случилось. А вы звонили её подругам?
– Они сами звонили… подруги. То есть одна. Оля, кажется. Она вечером по телефону разговаривала с Леной.
– Вот! И где она была, в клубе?
– В гостинице… в «Витязе»… – пролепетала Александра Егоровна и чуть ли не уронила чашку кофе для Шакти на стол, расплескав немного: руки дрожали.
Услышав про гостиницу, Алексей Фромиллер покраснел от ярости. Недоеденный круассан полетел в плетёную хлебницу. Салфетку с себя глава семьи сорвал:
– Вот так! А вы мне тут говорите! Ещё по гостиницам она не шастала!
– Алексей! Успокойся!
– Всё, я на работу!
…Фромиллер негодовал. Ленка нарушила главный их уговор: греши, но тихо и пристойно. Он прекрасно помнил, как сразу после её восемнадцатилетия беседа такого рода состоялась, первая. Александра тогда ещё занималась спортом, была на областных соревнованиях, бегала; и поэтому, когда Ленка, растрёпанная, пахнущая куревом и перегаром, заявилась домой – хромая, так как один каблук был свёрнут, особого скандала не получилось. Тогда у Фромиллера был первый день отпуска. Поэтому, внимательно посмотрев на дочь, пьяненько улыбавшуюся и лепечущую что-то про то, что «…мы тут с подружками посидели!», он решительно сказал:
– Посидели? Отлично. Ну, сейчас со мной покатаешься.
– Куда, пап?! Ой, я так спать хочу…
– Ничего. Постель от тебя никуда не убежит. Поехали…
Он даже не сказал ей «Собирайся!» или «Переодевайся!», с умыслом не сказал. Ничего не понимающая девушка, как была, в помятом платье и пришаркивая сломанной туфлей, спустилась с ним вниз, к машине, он посадил её сзади и погнал УАЗ «Патриот», который у него был, за Золотую Горку, в сторону Чом. Было там одно место, где они с Цветайло рыбачили…
Приехали. Водоём, кое-где осокой поросший, но местами берега песчаные, приятные. Фромиллер вышел из машины, куртку с футболкой снял, взялся за ремень джинсов:
– Раздевайся. Лезь в воду.
Стояло начало мая, и, хоть и припекало, вода холодноватая, он это знал. Но знал, что делает: ничего страшного не случится.
Лена оторопела:
– Раздеваться?! Как? Пап, у меня купальника нет!
– Ну, бельё-то на тебе есть? – осведомился он. – Ты вон, на даче, на грядках себе так позволяешь загорать… Давай, быстрее.
Лена с ужасом смотрела на тихую водичку, на чуть колышущиеся камыши, пропищала:
– На мне… трусиков нет.
Он залез в машину, достал какую-то холстину, не промасленную, конечно, а скорее всего так, чехол для сидений и груза – аккуратист был, и швырнул дочери:
– Обернись этим! Узлом на боку завяжи, и всё…
– Но, пап!
– Быстро! – гаркнул он, свирепея. – Я отвернусь.
Это было ещё время, когда она его ещё слушалась. Пока он копался в багажнике, стащила платье, завернулась в этот кусок ткани – по сути дела, получился саронг, и несмело зашла в воду. Та ужалила сначала ноги её босые, избавившиеся от туфель: разулась на самой-самой кромке, брезгуша чёртова! – и потом дальше, оглядываясь… Он в спину крикнул:
– Шибче! А то я сейчас ускорение придам!
И сам, выбрав небольшой холмик, прыгнул в воду, кувыркнулся на место поглубже, достал до настоящей глубины и поплыл – мощно, яростно раздвигая холодную гладь. Следил за ней, покрикивал – чтобы она окунулась всем телом, с головой. Девушка повиновалась. Она знала – может и насильно окунуть, если будет ерепениться.
Через полчаса сидели в машине. Он печку включил. Старался не смотреть на её загоревшее в солярии тело: широкие, как у него, сильные плечи, высокую шею, грудь, бугрившую чёрный дорогой лифчик. Из-под саронга высовывались ноги с развитыми мускулистыми икрами и ступнями любимой его формы: чуть-чуть мужской, сильной, угловатой. Такие ноги у настоящих баб, которые могут родить и вырастить здорового ребёнка, чего он Лене и желал. У его Саши, конечно, ступни не такие, но тогда, когда он её выбирал, и внимания на это не обращал…
Лена, сидевшая прямо, изредка поправлявшая высыхающие волосы, тихо попросила:
– У тебя сигареты есть? Дай одну…
Были сигареты, дежурная пачка, в бардачке; сам чрезвычайно редко покуривал, из-за непривычно напряжённой новой работы, это Андрей Цветайло, убеждённый противник курения, уговорил бросить… Дал. Дочь закурила: умело, дерзко, не закашлявшись, он с огорчением понял: уже не первый раз, уже есть практика.
– Да, пап! – заключила Лена, по-прежнему не смотря на него. – Вот и покупались… И приплыли. Вот такая у тебя дочура: пьёт, курит и… в общем, я не девственница уже, пап.
Слушать это было больно, и ему самому закурить хотелось. Но не стал. На руль навалился, уставился на зелёно-коричневый лес камышей.
– Ну что… – проворчал он. – Это твой выбор. Надеюсь, презервативами хоть пользуешься?
– Да.
– Молодец. Внуков мы с матерью от тебя ждём не раньше, чем ты своё высшее получишь. Или хотя бы среднеспециальное. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Но теперь выбора нет – только второе…
Так и отпал вопрос о поступлении Лены в филиал Томского юридического: отпускать дочь в большой город в такой момент её жизни он просто не мог. Она не спорила; вообще, этот холодный душ и протрезвил её моментально, и отрезвил. Они и договорились. Лена ведёт ту жизнь, которую ей нравится, но без наркоты, без выходок, без пьяных загулов и без «попадалова». У него карьера, у матери – какая-то известность, так нельзя. В постель он её не заглядывает, на алкоголь не проверяет, но будь добра: соблюдай приличия.
И ведь Ленка за всё это время, за столько лет, ни разу их договор не нарушала! Ну, поздние приходы домой не в счёт, он прекрасно знал, во сколько закрывается «Бункер» и что совершенно невозможно уйти оттуда, чтобы «быть дома к двенадцати». Максимум в два можно быть… А, ладно.
ЛИНИЯ ФРОМИЛЛЕР – ЦВЕТАЙЛО
На работу Фромиллер поехал растрёпанным, в чувствах – тоже растрёпанных. Слух о его рейде по ЖЭУ прокатился по департаменту, наделал шума; Ляшенко тут же слёг «с сердцем» в больницу, заместитель скоропостижно ушёл в отпуск, директора управляющих компаний обрывали телефон, что-то блеяли – Фромиллер заставлял всех писать докладные и объяснительные. Было большое искушение заехать к Венере Галиевой, спросить, как она себя чувствует, как чувствуют себя её большие ступни, которые он спас от окончательной гибели в туфлях, но не заехал. Покрутился по делам, продиктовал несколько суровых приказов, зашёл к Романенко. Лиса старая. Улыбается:
– Алексей Николаевич! Ох, вы волну подняли… Сочувствую. Подставил вас товарищ Ляшенко, ой, подставил. Надо разбираться.
– Тут не разбираться, тут головы рубить надо! – брякнул Фромиллер. – Самим в прокуратуру писать. Вы понимаете, Лев Гордеевич, что тут моим именем прикрылись и спекулировали?!
– Понимаю, конечно… Понимаю. Ужасно.
Головой кивает, а сам ведь в уме: что, Фромиллер, платформу предвыборную готовишь? Рыцарь без страха и упрёка. Ох, все они ждут в администрации его решения, ещё неделя до окончания срока выдвижения или полторы… Сволочи.
– Я собираюсь провести генеральную инспекцию ливневой канализации! – сухо отрезал Фромиллер. – Я сейчас на работу ехал, вы видели, что на перекрёстке у Опытного творится! Там машины тонут!
– Естественно, своевременная мера, Алексей Николаевич! Я думаю, Глава вас поддержит…
Хрена с два – поддержит. Это удар по Опытному, который этот город насилует, как хочет, а Глава с заводом ссориться не будет…
Под конец дня, когда солнце светило особенно ярко, этим пятичасовым золотым светом разогнавшее, разбившее тучи ливня, накрывшего город накануне, в его кабинет заглянул Цветайло:
– Лёш, привет! Слушай, не хочешь сегодня в баньку? Расслабимся, посидим. Ты, говорят, повоевал вчера.
– Повоевал. А чего так – в среду, посреди недели?
– Да брось… Какая нам разница. Посидим у меня.
Цветайло жил в коттедже на самом отшибе Золотой Горки, стареньком, приватизированном ещё в середине нулевых. Сам там сделал ремонт, оборудовал сауну. Конечно, не в «Дубраву» же ехать!
Фромиллер поколебался.
– Ну, не знаю… У меня тут проблемы. Личные.
– А что такое?
– Да Ленка загуляла опять, кажется…
– О! Вот о ней и поговорим! – раскатился в улыбке друг. – Давай, не порть настроение. И себе, и мне. В общем, жду внизу.
Парились. Сидели в парной до умопомрачения, бухались потом в дубовую бочку с холоднющей водой; пили отличное пиво «Гольфенгаузен», поставляемое Цветайло в крафтовой пивоварне в Первомайском. Стучали об стол спинками до звона провяленной астраханской воблы, рвали её бока руками, посасывали эти полоски рыбьего мяса, янтарного на просвет. Водку с пивом они никогда не мешали, не курили; под пиво и воблу вполне можно было вести серьёзные, не смазанные пьянкой, разговоры.
– Ты решение-то принял? – спрашивал Андрей, загадочно глядя на Фромиллера. – Наши все ждут.
– Да уж, к бабке не ходить! Я вон, к Романенко зашёл, он аж кипятком в штаны шпарит, так и ждёт моего слова…
– Ну а ты?
– Буду! Буду, Андрей, ну не зуди ты! Сейчас вот с Ленкой разберусь.
– Понимаешь, в чём дело, Лёшка… Она у тебя босячит до сих пор?
– А ты не знаешь? Сам их на этом… модном показе видел. Сашка туда же. Бегают по утрам так, прибегут – пятки чёрные. Ты ж сам сказал: пусть закаляются.
– Да не, правильно, я без вопросов…Ну тут такое дело.
Фромиллер напрягся. Набычился.
– Ну, говори! Слушай, мне это тоже не нравится… Ну что это, девка порядочная, а ноги грязные? Нет, она за собой следит, я тоже понимаю, что как-то это… модно у них это, что ли, сейчас.
– Ага. Вызов, эпатаж.
– Ой, а ты нас с тобой помнишь? Как мы в Омске с тобой чудили?
– Да. На Новый год ты на спор бегал до киоска за сигаретами. По снегу босиком.
– Конечно! С этой… Янкой, что ли.
– Ну, не важно. Нет, всё это нормально.
– А что тогда? Я тебе говорю: ну, странно это, дико… Но это ж её личное дело, в конце концов! Уже давно не в совке живём. Парторганизации нет.
Цветайло засмеялся жиденько, разливая пиво по кружкам как раз того, советского, образца – гранёным.
– Парторганизация, Лёша, есть всегда… За спиной. Ладно. Тут мне из Педколледжа один человечек звонил. Ну так, мы общаемся, он у них там физкультуру ведёт.
Фромиллер перестал жевать; спинка воблы высовывалась изо рта клинком сабли.
– Что? Она там что-то начудила?
– Ну, пришла босая, это ерунда… Там сейчас нет никого, да и жара была. Видишь ли, Лёш… она у тебя диплом по порнороману защитила.
– Что-о???
Перекушенный кусок выпал изо рта – прямо с кружку с пивом. Фромиллер этого не заметил.
– Какому роману?!
– Да баба одна, англичанка, написала такую херню… Это в Сети «мамино порно» называют. Ну, ничего особенного, но всё про секс.
– Ей это зачем?!
– Я разве знаю? У неё тема была приличная, всё, на кафедре прошла… И вдруг – бац! Со своим научным руководителем договорилась, та задним числом подмахнула изменение темы и на отдыхаловку. А Лена приходит и заявляет – такое дело, у вот… тема.
– Блин! Точно – тема! С ума сошла… как это было, всё вообще?!
Цветайло деликатно выудил воблу из кружки. Фромиллер двумя глотками опорожнил её чуть ли наполовину.
– Замяли там всё, не переживай… Я говорю – шум поднялся, ну директриса-то знает, чья она дочь. Диплом проштамповали, получит. А этот роман… даже обсуждать не стали.
– Ну даёт… – Фромиллер крутил крупной головой, всё ещё не понимая. – Ну, Ленка!
– Так вот, я о чём? В период избирательной компании, Лёш, это всё может нехорошо ударить. По тебе. Это я тебе, как твоё доверенное лицо, говорю. Помнишь эпизод с милицией?
– Да помню!
– Мент этот перевёлся в Новосибирск или уволился, я не в курсе. Но в прокуратуре там шебуршит. Обиженный он.
– Ну, так она же ему ничего…
– Это ты потом доказывать будешь. А пятно-то, мутное, ляжет. Тут и пойдёт: дочка кандидата босая по городу. Где босая – там и пьяная, где пьяная – там и обкуренная… Людям же не растолкуешь. И этот порнороман тут же всплывёт.
– Чёрт подери! Ну да, может быть такое. Ну что, запретить?
– Лёш! Ну ты за кого меня принимаешь?
– За друга. Тебе хорошо, твоя Ларка носа из дома не кажет, за книжками сидит. А моя вон… по клубам начала снова.
– Ты бы ей сказал: мол, Лена, надо на время притихнуть. Ну я не знаю, отправь её на отдых. Вон, под Новосибирском есть такое Яровое, там озёра солёные. Пусть там босоножит или голопопит, это её дело. Оттуда не докатится. Понял?
– Да понял…
Фромиллеру вдруг захотелось водки. Накатить так, чтобы продрало.
– Ты с ней поговори… Объясни: так, мол, и так, политический момент, Лена. Взрослая же девчонка, всё поймёт. А если ты главой станешь, там она вообще просто сможет ни в чём себе не отказывать. Босиком так босиком, и уже хрен кто ей что скажет. Пять лет.
Он ухмыльнулся:
– …а потом дурота эта из головы вылезет, и будет нормальная.
– Да она и сейчас нормальная… Проклятье!
Цветайло отхлебнул пива. Оно казалось уже горьким, жгущим глотку. Мускулистый, светлый, розовый весь; в отличие от Фромиллера, безволосый, он всегда такой был, откинулся на спинку добротной дубовой лавки:
– Тут ещё окружение… Она на этом «Дне Голых Пяток» засветилась. Ну, недавно в Горбиблиотеке эта баба-то, заведующая, устроила. Из-за которой буча с митингом поднялась.
– Баба? А-а… Марзун, по-моему. Кто-то мне говорил.
– Ну, её-то можно понять: одна, без мужа, хоть и не разведена… Чудит. Ну, нехорошо. Мне тут кое-кто шепнул: её скоро прикроют.
– То есть?
Фромиллер уставился на друга. Было ощущение, что тот знает больше, но не договаривает.
– Ты темнишь что-то?
– Нет. Но я твоё доверенное лицо, должен же собирать информацию… Ну, не знаю, придут в эту библиотеку, что-нибудь найдут. Скандал поднимать не будут, но её «по собственному желанию» – запросто. Пусть в свой Омск едет. И ещё – у тебя сейчас Ленкина подруга живёт?
– Ну да… такая женщина молодая, портниха. Или как-то по-другому называется?
– Модельер-дизайнер… – подсказал Цветайло. – Её из общежития выселили. Выяснилось, что она незаконно там проживала. А ты знаешь, что человек Исмагилова в Прокопьевск гонял?
– Нет… а это при чём?
– Так она из Прокопьевска. Вот представь: съездил он туда, нарыл компромат. Не знаю, какой – может, в семье пьющие, может, наркоманили, может ещё что-то… Город-то шахтёрский, суровый, сам знаешь. И вывалят это перед выборами: вот такой… фруктик у кандидата дома ошивается. А потом ещё подумай: симпатичная молодая баба. ЖИВЁТ У КАНДИДАТА! При жене, так сказать…
Фромиллер густо покраснел. Кружкой грохнул.
– Андрей! Ты на что намекаешь?!
– Я – ни на что. Я знаю, как ты Сашку любишь… Но это, знаешь. Как тебе объяснить-то?! Для публики это будет «шведская семья». А у нас не поймут, Лёша, ох, не поймут…
– Что мне её, выгнать, что ли? На неё там напали – она едва ходит!
– Да сними ты ей квартиру! Здесь же, в Щанске где-нибудь. Пусть годик поживёт, у тебя денег хватит. А так вот, на виду… Не, Лёш, это нехорошо.
– Мать вашу… ну, дела творятся! – обречённо заключил Алесей Фромиллер.
Беседа оставила у него не самые приятные ощущения. Вроде и по-дружески говорил Андрей, но что-то такое неприятное, липучее в его словах было. А когда, распаренный, чуть осоловевший от пива, приехал домой, застал одну грустную свою жилицу. Молодая женщина сидела на кухне, разговаривала по телефону с кем-то. Фромиллер, проходя к чайнику, хмуро поинтересовался:
– Лена не пришла?
– Нет, Алексей Николаевич… – Шакти даже не улыбнулась, и у него сердце ёкнуло. – Вот… обзваниваю своих. Будем искать!
ЛИНИЯ МАРИЯ – КОЛОКОЛЬЦЕВ
А у того человека, который мог бы искренне встревожиться за судьбу Елены, были в ту среду совсем другие заботы. Мария стояла в кабинете Колокольцева в совершенно непривычном виде – для этого кабинета, по крайней мере. В трусах и лифчике. Ей-то, впрочем, особо стыдно не было; так сказать, оперативная необходимость, да и мужики, суетящиеся вокруг неё, на сей раз избегали сальных шуточек, даже Канаев в углу, у компьютера. А опер был вообще – сама деликатность.
– Машенька, постой минутку… Во-от… тут продеваем, сам аппарат на поясе. Ну вот, за резиночку. Ага. Бл*дь. А вот это куда совать? Вот напридумывали технари…
Операция уже сбоила. Кулон, соединявший достоинства скрытого микрофона и «тревожной кнопки», не работал, как выяснилось. Колокольцев обегал весь ГОВД, поднял на уши технический отдел. В итоге достали устройство с микрофоном-булавкой, а подавать сигнал женщине надо было через зажигалку. Та щёлкала, извлекала язычок пламени, но на нижней части была кнопка фонарика. Вот нажатие её и давало сигнал тревоги.
– Ну, достанешь зажигалку… – увещевал Колокольцев. – Типа, нога на ногу, вся такая-растакая, зажигалкой балуешься… Или закуришь.
– А если он мне свою зажигалку сунет? Ты об этом не думал?!
– Ну, блин… Ну как-нибудь.
– А если там вообще курить нельзя, в их студии?!
– Ну, тогда выйдешь! Вообще легче!
– Степан! А если меня не выпустят?! Курить? Если меня вообще к стулу привяжут, мать вашу?!
– Маша! – взмолился он. – Ну не выноси ты мозг! Ты же умная… выкрутишься как-нибудь. Так, нашёл, куда крепить. Одевайся.
Натянула джинсы, кофточку, опер ей зажигалку сунул:
– Поговори что-нибудь. И кнопку нажми.
– Я думаю, что вы оба мудаки! – громко сказала Мария, пробуя звук. – И аппаратура ваша мудацкая… Так слышно?
– Слышно, слышно! – обрадовался Канав. – Как прям в ухо орёшь… И сигнал идёт, Степан Григорьич!
– Машенька, ты, главное, не волнуйся…
– Я? – усмехнулась женщина. – Да я спокойна, как паровоз на взлёте. Это вы переживайте за меня!
Он, действительно, отчего-то была совершенно спокойна. С самого утра. Решила прошвырнуться по магазинам, надела стильное платье, голые ноги эффектно открывавшее, тёмно-коричневого благородного цвета, на ногу – цепочку арабского золота… Зашла в ТРЦ «Рай», у которого были раскиданы по газонам разнокалиберные красные яблоки. С удовольствием шлёпала босыми ногами по лужам на стоянке, прохладным, на небо смотрела – сероватое, но ласковое; с мокрыми ногами зашла внутрь, подошвами голыми гладила полы в черно-белую клетку. Даже в обувной бутик зашла, из хулиганских побуждений: продавщица с ужасом ждала, когда эта странная посетительница, голоногая, станет примерять туфли, сунет ступни в туфли…
Нет. Мария похмыкала, рассматривая фальшивые копии «лабутенов», вспомнила, что её так и лежат у секретарши Главреда, Вики, рассмеялась. Купила золотистые шнурки для кроссовок, чем немало озадачила продавщицу, да ушла.
Присела на втором этаже, на фаст-фуде, взяла пиццу и сок. Сидела, меланхолично жуя острую «Пеперрони», смотрела на бесшумно ползающие стеклянные лифты. Спрашивала себя: а почему она успокоилась? Почему ушёл страх? Посмотрела под столом на свои ноги. Хм, как это всё будет происходить? Он будет подносить горящий уголёк сигареты к её розовой, умытой дождём, пятке или сразу ткнёт туда, между большим и «указательным» пальцем, в это самое нежное место – в промежуток широкий на машиных ступнях? Она знала – там больно будет, очень. Знала и что это означает, уже успела просветиться из публикаций Интернета. Она – жадная до ощущений, до секса, до боли, в конце концов; люди с таким строением ступни эмоциональны, часто они – мазохисты, хоть и сами этого не знают.
Интересно, будет ли ОН, этот загадочный WooDoo, что-то говорить? И что говорить ей в ответ? Играть на публику, томно стонать: «А-а, прижги меня, мучай! Сделай мне больно-о-о, очень больно-о-о, а-а-а…». Или как? Или вскрикивать, дёргаться, оттягивая события и ухитряясь при этом нажать кнопку? И странно: это никак не прорисовывалось в её голове, никак не выстраивалась линия её поведения, но по какой-то причине это не трогало её.
Может, в самом деле, для её весёлой жизни не хватает искупительной боли, мучений? Она ведь так и не ответила Маштакову… Вот это – да, волновало.
Она отчётливо определила два своих страха тогда, перед входом в «дальний кабинет» и уже в нём, среди потрясающего антиквариата, в атмосфере этой сибаритской роскоши, о которой мало кто в редакции и догадывался. Сначала она боялась его как начальника. Правильно Дима намекнул: может быть, ведь и так он скажет: Машенька, кончайте вы эти свои выкрутасы, эти пятки грязные, несерьёзно. Дам вам и положение, и свою авторскую программу, только бросьте это детство в заднице, вам же не двадцать, в конце концов… И ей придётся встать перед выбором. Деньги или свобода, чёртовы «лабутены» или восхитительная лёгкость в голых ногах. Жаль, что это выбор не осени, жаль, что это так рано случилось; в слякоть гораздо легче отказаться от удовольствия босоножества, отложить на год; она уже почти не могла без этого, ну, хотелось её ступням прикосновений камня, травы, земли, что ты тут сделаешь…
А потом она другого побоялась. Влюбиться. Потому что он вёл себя, как настоящий мужчина. И ведь прекрасно понимала, что такого рода отношения, скорее всего, постелью закончатся, не может быть иначе. Пусть постелью честной, по обоюдному согласию, без принуждения, без унизительной продажи; уж в честности-то его она не сомневалась. Он брезглив не только физически, он и морально брезглив, не зря до сих пор не лёг ни под Исмагилова, ни к противникам его не переметнулся… А если закончится – то только по воле Марии. Смотреть на её ступни, наслаждаться? Да если она влюбится, голову потеряет, тогда пусть он что угодно с ними делает, пусть вылизывает, пусть обсасывает, путь целует, Бога ради, это уже совершенно неважно. Она уже на всё готова и даже посмотрела соответствующие ролики: что может умелая женщина ступнями своими сделать с мужскими причиндалами. А что? «Войне и любви позволено всё» – так Наполеон Бонапарт, чей стол у него там в кабинете, на самом деле и говорил.
– Девушка, простите, вас снимают? – раздался над ухом спокойный и вежливый голос.
Мария не поняла ничего. От мыслей отвлеклась, уставилась на охранника: молодого, в костюме-галстуке и какого-то небычливого лицом, а даже вполне интеллигентного, разве что без очков.
– Что?!
– Ну, я говорю – вас фотографируют? А аппарат сертифицирован?
Это что-то ей напомнило. Ну конечно! Они сидели с Настей, ели мороженое, и тут Дима позвонил. Его друг-фотограф Островский рассказывал что-то про эти разрешённые, «сертифицированные» съёмки в супермаркетах… Ну-ка, ну-ка, интересно! Охранник оглядывался в поисках человека с камерой.
– Не снимают… – женщина рассмеялась. – Я сама по себе. Но вы продолжайте. Что это значит, «сертифицирован»?
– Ну, если ваши с нашими… с хозяевами договорились… – беспомощно сказал парень, – то тогда можно. А так у нас видео и фотосъёмка запрещена.
Мария расхохоталась смехом царицы Тамары.
– Да расслабьтесь вы! Никто меня не фотографирует. Я сама по себе… Вы присядьте.
– Зачем?
Она закинула ногу на ногу, как в кабинете Колокольцева и игриво пошевелила пальчиками голой ступни. Интересно, тут сработает?
– Поговорим. За жизнь…
– Нет, нам нельзя… – он явно и уйти хотел побыстрее, и остаться. – но вы это… с этим осторожнее. С босиком ходить.
– А что, я порежусь и прочее? Молодой человек, у меня глазки есть. Смотрю, куда иду… Да и чисто тут у вас.
Парень снова обернулся нервно. У него был чрезвычайно большой, выступающий кадык – и он судорожно двигался.
– Да нет, просто… За это могут… Тут у нас одну охранницу убили.
– Да вы что? Неужели она босая да в форме рассекала?
– Нет… Тут снимали двое, и она… она у них фотоаппарат отобрала или что-то типа того. Вот, говорят, её избили недавно, до смерти.
Чик! – сработало в голове Марии. Тамара. Это он о Тамаре говорит. И сработало. Она вскочила. Начала наступать на парня, чуть ли не прижала его к ограждению, откуда открывался вид на внутреннее пространство этого «Рая». Что там ноги, какие там ступни… Она готова была ему отдаться прямо тут, на фуд-корте, при всех – за крупицы информации.
И многое удалось, что называется, выдоить. Что приезжал к его начальнику светловолосый парень, говорил по поводу этого инцидента, разыскивал ту бабу-охранницу, а потом какие-то два хмыря – парень приблизительно описал их! – заявились в «Рай», шарились по всем этажам, её искали, вероятно. И имя этого светловолосого охранник, сметливый парнишка-то, запомнил, и номер его машины… А в машине Павла ждала шикарная блондинка, похожая, как Марии сказали восхищённо, на «Николь Кидман».
Кидман так Кидман.
ЛИНИЯ МАРИЯ – МАНЬЯК
Вот в таком приподнятом настроении Мария и пошла на оперативное мероприятие. Поехала, конечно; выжимая босой ногой педаль газа, чувствуя её приятное подрагивание, усмехнулась про себя: мать, каких ты приключений ждёшь ещё? Опять скрипит потёртое седло – и ветер холодит былую рану? Да уж, как в песне про мушкетёров, из того самого фильма: неужто вам покой не по карману?!
Улица, где ей предстояло начать свой путь в неизвестность, в мир страшных извращений фут-фетиша, не радовала. Широкая асфальтовая полоса да гипермаркет «Елисеевский» – вот всё, что здесь было человеческого, нормального; и то – позади. Проложили эту асфальтовую дорогу, казалось, по марсианскому пейзажу, сдобренному угрюмым, спутанным да переплетённым между собой березняком. За бело-чёрными телами деревьев угадывалась стихийная свалка, конечно, где ж ещё – сюда с дач Золотой Горки, видать свозят, за бесплатно же… По другую сторону возвышался над глиняными торосами и рытвинами забор военскладов – жуткое сооружение, напоминающее руины крепости, взятой и сожжённой средневековым войском. Кирпич перемежался бетоном, бетон кое-где истлел, провалившись дырами; дыры эти заварены, зарешёчены, а там и металлические куски, ворота, ржавые столбы фонарей, давно порванная колючая проволока…
Мария едва нашла место, чтобы перебраться через поребрики, съехать на обочину, не на трассе же машину оставлять. Сумочку оставила в машине, провела помадой по губам, мазнула кисточкой по глазам: помирать, так с музыкой, красивой!
И, высунув ноги и машины, поняла, что ступать ей придётся в бесстыдно-рыжую, нагло-раскишую грязь, после ливня только чуть-чуть кое-где засохшую корочкой.
По щиколотки утонув в этой грязи, женщина злорадно подумала: ты ножки хотел мои помучать, Вуду? Тебе сначала придётся их отмыть… Ну или вылизать, дружочек, это уж как ты захочешь.
Место было именно то, которое указал Вуду – напротив единственной в этих краях мачты ЛЭП со ржавыми пятнами. Но дырки в заборе, о которой он написал, не наблюдалось; Маша запаниковала уже, карабкаясь по глинистым кучам и оступаясь, скользя босыми ногами, и тут один из металлических листов в заборе просто отвалился в сторону, с мягким гулом упав на влажную землю. На Марию смотрело низколобое лицо, с редкими бровями, с губами вялыми и безвольными, с глазами, один из которых отъезжал куда-то в сторону. Потёртая кожанка, штаны тренировочные, «круглихинские адидасы», как называли это барахло. «Ну нет, это точно не Вуду!» – про себя подумала женщина.
Даже в маньяке должно быть очарование. Иначе это уж как-то совсем пошло…
– Это ты? – недружелюбным, злым голосом спросил незнакомец.
– А это – ты?
Дурацкий диалог. Но тот, высунувшийся, им удовлетворился; кивнул – полезай. Мария стала протискиваться в довольно неширокую щель, чуть кофточку не порвала. Парень даже не подумал подать ей руку а потом повёл за собой по тропинке между куч битого кирпича, да и сама тропинка была им засыпана, красные зубы впивались в голые подошвы… Она только крапивы береглась: на неё у неё с детства была страшная аллергия, до рвоты и поноса.
В этот момент, похоже, Маша и приняла окончательное решение принять предложение Маштакова. В конце концов, уж лучше быть с настоящим мужчиной, умным и красивым, пусть даже со странными странностями своими, чем с таким вот уродом, как этот или тот, к кому он её сейчас ведёт…
Внутри военсклады представляли собой не менее унылое зрелище, чем снаружи. Прямо тут, над идущими, торчала сторожевая вышка, правда, без часового. Контуры каких-то других возвышались вдали; больше всего это напоминало лабиринт кооперативных гаражей, только без открытых дверей и мужиков, попивающих водку за ремонтов старого «жигуля». Парень подвёл Марию к оржавленным дверям с надписью «СГЖЛ-22», достал огромных размеров ключ, отомкнул.
– Заходи…
Включил внутри свет. Мария поразилась: голые белёные стены со следами кронштейнов, трубы. На цементном полу, ближе к концу застланном грязноватым светлым линолеумом, короб с битыми стёклами – размером с дверь, продолговатый. Столик раскладной, с которых обычно торгуют шмотками; на нём ноутбук. Ей было видна только его крышка со знакомым надкусанным яблочком. Но на задней стенке хорошо известный Марии «хромакей», зелёный экран, позволяющий накладывать любой фон на видеоизображение, штатив с камерой, второй – с фотоаппаратом, фотографический зонт, стойка со вспышкой… Ну да. Студия.
В ней имелся единственный стул: старый офисный, с одним отломанным колёсиком. Парень показал на него:
– Садись, я сейчас настрою… свет.
– Закурить можно?
– Кури.
Внутри Маши рождалось всё большее и большее недоверие. Что-то тут не так. Парень какой-то странный. Возится с видеокамерой, на вид дорогой, включил – зачем-то повертел туда-сюда. Включил и фотоаппарат. А вилку фотовспышки так и не воткнул в переноску. Или тусклого света пыльных люминесцентных ламп, он думает, достаточно будет. Женщина вертела в руках зажигалку, раздумывая, не нажать ли «тревожную кнопку», но раздумала. Эх, сколько раз она представляла сцену в жанре «девушка и маньяк»! Сколько раз уже проигрывала её про себя! И вот – какой-то бред вместо этого… Уйти, так и не досмотрев спектакль хотя бы до конца первого акта? Прервать всё, так и не увидев загадочного Вуду?!
Ну уж нет.
Парень этот, видимо, помощник. Что-то не тянет он на оператора. Может, своего рода охранник, может, просто его задача подать то, принести это… Вот он обернулся на ноутбук, увидел там что-то. Подошёл поближе. Прочитал. Марию так и подмывало вскочить и кинуться туда же, увидеть, что на экране. Но нельзя же так тупо подставляться! Она ёрзала на продавленном стуле, наверняка знавшего не одну задницу, и мучилась.
Парень прочитал, поднял глаза, сказал:
– Погоди чуток. Он щас…
«Он щас!» Тоже мне, статуя Командора. Ну-ну… Мария выпустила длинную струю дыма. Парень ещё походил по комнатке, распинал зачем-то шнуры и завернул за угол бокса, куда уходил краем хромакей.
И – тишина. Как пропал:
– Эй! Мне долго ждать-то?! – позвала женщина.
Ответа не последовало. Вот козёл!
Она поднялась; держа сигарету в руке на отлёте, пошла следом за загадочным, так и не назвавшимся незнакомцем. Чувствовала голыми подошвами кирпичную крошку, каждую трещинку этого старого линолеума. Её душило раздражение – да что за ерунда?! Шутят они так, что ли?
– Эй! – громче крикнула она в полумрак, в котором тонул этот боковой проход бокса; заметила табличку: «ПОМЫВОЧНАЯ». – Вы чё тут, в прятки играть собрались?
И, прежде чем сделать шаг туда, вспомнила, обернулась на ноутбук.
А там, на чёрном экране мерцали слова: «УХОДИ БЫСТРО!»
Только спустя несколько секунд до неё дошло, что сообщение адресовано не ей – а тому самому, в «адидасах»…
И в тот же момент что-то тяжёлое, хотя и довольно мягкое – но литое, упругое, опустилось ей на затылок да и выключило сознание. До уровня чёрного экрана.
ЛИНИЯ МАРИЯ – КОЛОКОЛЬЦЕВ – КАНАЕВ – ДРУГИЕ
– Твою мать… – бормотал Колокольцев, бродя по боксу. – Твою ж мать!
Ребята из ГБР, которые десять минут назад вынесли дверь, попросту взорвав замок – боялся, что женщину зацепит, и зря! – эти люди в чёрном, в масках, с автоматами, сгрудились у входа. Маша сидела на стуле, постанывая и прижимая к затылку бутылку с ледяной водой: хорошо, в «Мерседесе» ГБР холодильник имелся, принесли. Сумрачный прокурор из ГВП тоже бродил вокруг, носком ботинка шевелил стёкла в коробе, битые; на некоторых из них темнели бурые сгустки – кровь, что ли? Ухмылялся Степанов, нехорошо ухмылялся, предчувствуя скандал, да толстый следователь Веснянский пыхтел, тоже ничему не радуясь.
– Ну и где ваш мини-завод по производству героина? – скрипуче спросил прокурорский. – Что-то не пойму ничего…
Конечно, он всех деталей операции не знал, хоть и сидел на совещании. Речь шла о том, что наркоманы заманят Марию в ловушку своей чёртовой «лаборатории» и «опыты» на ней будут ставить. Такая версия устроила военную прокуратуры и Веснянского; и Степанов обрадовался – о, реальное дело, захват. А в итоге пшик.
Хромакей уже сорвали, он лежал на полу бесформенной грудой. За ним обнаружился люк в стене, ступени уходили в черноту. Оттуда, фыркая, отряхиваясь от пыли, выбрался Валя Канаев.
– Ничё там нет, Степан Григорьич! – весело сообщил он. – Кроме трупака свежего…
– Какого трупака?!
– Да молодой, в «адиках»…
– Это он… – простонала Маша. – Который меня встретил.
В дверях появился подполковник Герасимов, замнач командира, с молчаливым старлеем. Он примчался со своими ровно через три минуты после того, как психанувший Колокольцев приказал начинать операцию; рванули дверь и обнаружили бесчувственную Марию. И тоже, конечно, сильно удивился.
– Этот ход куда ведёт? – накинулся на него опер.
– Да хрен знает, Степан Григорьич! – честно признался военный. – У командира самого половины чертежей этой хреновины нет, понимаешь? Строили при царе Горохе, в обстановке строжайшей секретности… Может, вообще, вон… к болоту, мля!
– Капе-е-ец…
Веснянский, стоявший у раскладного столика, портфель туда сгрузивший, большой и толстый, и собственный живот, спросил вполне миролюбиво, хоть и не без желчи:
– Григорьич, а если её тут снимать на видео хотели, то чем?
Да. В помещении остался только нелепо торчащий зонтик. Ни камеры, ни штатива, ничего…
– Компьютер был! – вспомнила женщина. – На столе стоял.
– На этом? – ухмыльнулся следователь, показывая на столик с портфелем.
– Да-а…
– Ну, значит, инопланетяне забрали. На «тарелку». Хорошо, вас с собой не унесли.
Одним словом, обгадился Колокольцев красиво, как фокусник в цирке – при полных трибунах. Сердито приказал старшему группы ГБР:
– Медиков позовите… с носилками. И давайте трупак эвакуировать. Канаев! А что с ним?
– Да шею, видно, свернул, Степан Григорьич. Так-то повреждений нет. Там, знаете, какие катакомбы! И темно.
– Ясно… Маша! Может быть, в больницу? Сотрясение же…
Женщина подняла глаза на опера, отняла бутылку от головы, посмотрела ясными карими глазами.
– Иди ты в жопу. Степан ты. Григорьевич! Не надо. Доберусь.
Тут Канаев, шевеливший «хромакей», крикнул:
– О! А это вот чем её огрели…
Подошёл, показал. Кожаный мешочек, наполненный свинцовой дробью и гайками. Хорошая штука. И череп не проломит, и нокаут обеспечивает надёжный, даже считать до десяти не надо…
Но Марии всё это было не очень интересно. В бокс ворвался Дмитрий – запыхавшийся, размочаленный. Всё это время он, найдя Колокольцева, добивался деталей – Мария ведь ничего толком ему не сказала! – но опер не мог тоже ничем помочь, отнекивался. Ну, сейчас совесть заела, позвонить решил.
– Маша! С тобой всё в порядке? Ты не ранена?
– Ранена. В голову, навылет. Сам не видишь?! – ответила женщина. – Короче, забери меня отсюда, Дима!
Опер подскочил:
– Мария, ну надо бы в травмопункт… для порядка. Медики сейчас повезут, и ты с ними.
Мария сардонически расхохоталась.
– Ага. С трупом в обнимку. В одной машине. Степан! Знаешь, если я выживу, я мемуары напишу. И знаешь, что про тебя там будет?!
– Нет. Не знаю.
– Я напишу, что я с детского сада с тобой знакома. И ты никогда писать на стенку не умел… Чао.
Мария с Димой уехали: он сам прилетел на такси, теперь сам сел за руль «Форда». Вытащили труп, Степанов заметил: похоже, нарк из «синюшинских», рукава куртки закатал, показал следы уколов. ГВП-шник и Веснянский начали протоколы составлять. ГБР послали в лаз – проверить, но они быстро вернулись: действительно, ход шёл под землёй, выходил в лесу на Золотой Горке.
Герасимов скорбно топтался рядом со следователями. Колокольцев подошёл к нему:
– Слушай… а вот открой мне последнюю тайну.
– Какую?
– А что означает «СГЖЛ-22»?
Вояка наморщил лоб.
– Кажется… «Специальная газо-жидкостная лаборатория номер двадцать два».
– А где другая двадцать одна?!
– Да, блин… Спроси чё полегче! Тут, знаешь, сколько у нас пустых боксов?! А меня вообще из Омска сюда перевели, с химскладов округа. Не знаю!
Вот и всё. Колокольцев вышел. Его работа кончилась. На улице, щурясь на солонце, заботливо высушивающее лужицы, щурился Канаев. Прядка в волосах казалась платиновой. Колокольцев сграбастал коллегу за плечи, рявкнул в ухо:
– Валюха! Пойдём, нажрёмся, как свиньи, а?
– Типа всё пропало, Степан Григорьич?
– Все не то что пропало. Всё упало до полшестого и пошло на хрен.
Канаев деликатно высвободился.
– Не-е, гражданин начальник… Не могу сёдня пить.
– Чё, скотина, в завязку ушёл?
– Да почему? Мне в библиотеку надо.
Это Колокольцева изумило так, что он даже отпрянул:
– Чё? Ты – в БИБЛИОТЕКУ?! «Мурзилку», что ль, читать?
– Ну, нужно! По юридической части. Ну, не обижайтесь.
– Я не обижаюсь. Я, блин, в шоке… Ладно.
И Колокольцев поплёлся к своей «восьмёрке», припаркованной там же, недалеко от места входа Марии на объект.
Да уж. Провал – потрясающий.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!
Искренне ваш, автор Игорь Резун.
