ПОЗЫВНОЙ “СТЕКЛОДУВ”. Часть 2. Глава первая. Между Раем и Адом.

ВСЕ ГЛАВЫ

В тот момент, когда чёрный фургон, напичканный специальными датчиками, отслеживающими биоэнергетику, выезжал из подмосковных Жаворонков, в пригороде Петербурга шла одна из серьёзнейших операций научного центра «Лазерус», о которой не узнает никто из журналистов и вряд ли узнают корифей «академической» официальной науки.

Потому, что оживлять давно умершись и реанимировать трупы не может никто, никогда и ни при каких условиях…

Так, по крайней мере, так принято считать.

---

…В полутёмном, освещённом только крохотными красными лампочками – как глаз разъярённого носорога! – коридоре, сам по себе зажёгся свет. Датчики среагировали на появление в нём худощавой белокурой женщины в белой фланели. Эта женщина первым делом сошвырнула с ног тяжёлые бахилы – специальные, не какие-нибудь тапочки, а с подошвой, проложенной слоями свинца и серебра, из армированного пластика. С каким-то остервенением прижав голые подошвы узких ступней к холодному, пупырчатому металлу пола – он всегда тут холодный! – женщина достала из кармана шорт под фланелью зажигалку, пачку крепких американских сигарет – Camel без фильтра. Такие дальнобойщики курят, и, рухнувши в чашку металлического сиденья у стены. Закурила.

Ну, да. Журналисту она тогда сказала. В самолёте – не курит. И не курила. Чёрт подери! Лет пять уже. А сейчас… Сейчас только режущий язык вкус никотина помогает.

Шилова откинула голову на стену – тоже металлическую, прикрыла глаза; пропуская дым, цедя через зубы, стала вспоминать.

Странно. Она силилась вспомнить об одном, очень важном сейчас эпизоде – а воспоминания, их цветные обрывки, явственно шуршащие в мозгу, как пустые конфетные фантики, приходили самые-самые дурацкие. Ну, например, вот как они ровно десять лет назад, ещё во время её поездки к родителям в Москву, с подругой Машкой Черешневой под Новый год бегали босиком до киоска. Ага. Почти в двадцатипятиградусный мороз. Примерно с полукилометра дистанция. Почему? Да на спор. Естественно. Компания сидела в гостях у “приличных людей” – московского режиссёра и его вальяжной жены. Ковры, хрусталь. По московской модной привычке не разувались – или переобувались, как в совке, в босоножки на каблуках, придя в зимних сапогах. Чтобы всё было парадно. Шилова одна разулась. В санузле ещё и колготки сняла. Так хотелось по этому чёрно-золотистому ворсу. Да голыми ногами. И. когда встала у приоткрытой форточки в кухне, на паркете – захотелось свежего, морозцем ломящего гордо, воздуха, кто-то такой, въедливый, подошёл сзади:

– Простудитесь!

– Да ну… – привычно, даже не оборачиваясь, проговорила женщина. – Снежок такой пушистый… Я бы и по нему пробежалась.

– Не верю! – проскрипело сзади.

Наталья резко обернулась. Это кто такой? Конечно: лысоватый, плюгавый, в дорогом, “от Армани”. По прикиду – либо из Совфеда. либо из президентской администрации.

– И что? Ну, не верите. Диалектика.

– Нет, диалектика – вот… – существо вынуло из кармана пачку очень знакомых купюр серо-зелёного цвета; как сразу определила Наталья – в банковской упаковке. – Вот это диалектика. Спорим?

– О чём спорим? – она дажде рассмеялась.

Человек достал телефон, “навороченный” мобильник, явно суперпоследней модели, пухлым негибким пальцем – потыкал.

– Вот… Я ехал, обратил внимание. Круглосуточный. Пятьсот метров с копейками отсюда. Ещё думал, зайти, вискаря взять… А там машин. Не припаркуешься.

– То есть?

– А сбегайте туда босиком. Мороз сейчас хороший! – ласково произнёс лысоватый, будто парного молочка уговаривал попить. – Мы и посмотрим, какая вы храбрая.

Наталья прищурилась. В пачке – стодолларовые; в стандартной пачке их сто штук. Значит, десяток тысяч баксов.

– Вы соображаете, что предлагаете?

Лысоватый, хохотнул. Спрятал деньги. Как-то стёк, затрясся, отступил.

– Я так и думал… московские штучки, родные московкие понты. Знаю я это.

– Стоять! – жёстко отрезала женщина. – Я не об этом… вам так деньгами охота сорить?

– Милая вы моя… Какие это деньги? Ну, триста штук “деревянных”. Два “ведра с болтами”, вазовские, но это же смешно, право…

– Два ведра? С болтами? – как-то медленно уточнила Наталья. – Хорошо.

И выпалила:

– Ягуар Икс-Джей-Эс!

Лысоватый попятился. Маленькие глазки с набрякшими веками. Меньше надо пить и пораньше ложиться… Ощупал свой карман – заметно; ясно, сразу прикинул рыночную стоимость. Наверное, чуть больше, чем он предложил. А что? Торговаться надо уметь.

Мужчина отвернулся; сзади холодильник, он открыл его, по-хозяйски, схватил первую попавшуюся бутылку – это, как оказалось “Белая лошадь”, скрутил пробку и глотнул. А потом посмотрел на Наталью совершенно безумными, переливающимися, как лёд в вискаре, глазами, и хрипло ответил:

– Да. Но тогда в халатике… на голое тело!

– Пишите расписку о предмете спора для хозяина квартиры! – холодно отрезала Наталья и покинула кухню.

Пол под её босыми ногами был тоже холоден – от форточки продувало, но… но, в конце концов, в жизни всегда есть место спору!

…Компания уже размякла, уже рассупонилась – Новый год наступил, начальные кадры телешоу просмотрели. Всех удивила суета лысоватого с Арсением – зачем бумага, зачем ручка? Кто-то пошутил: “Арсен, ты что, загадываешь желание?”, второй мрачно: “Уж не завещание ли пишешь?”. Наталья цепанула хозяйку: “Мирослава, у вас можно попросить какой-нибудь халатик напрокат? Я соусом облилась… Только тихо!”.

Дорожная хозяйка, игравшая в театре матрон, вынесла халатик. Наталья шваркнула ножичком о пустую бутылку шампанского:

– Минуточку внимания! У нас тут образовался принципиальный спор. Я сейчас сделаю то, чего требует спорящий. Вы – свидетели. Но, простите, позвольте переодеться здесь. Не хочу в ванную бегать!

И она разоблачилась прямо при них, при гостях и хозяевах. А что? Она своего тела не стеснялась никогда. Онемели. Вилки под стол попадали. На голое тело Наталья накинула халатик – чёрный, скромный, балахонистый – хозяйка в нём уборку делала, явно, пахнущий пылесосом. И вышла в прихожую, просторную, как вокзал.

Вслед Машка Черешнева выскочила:

– Ната, ты с ума спрыгнула?! Босиком до ночного?! По снегу?! По морозяке?

– А что… – медленно отвечала женщина, прихорашиваясь перед зеркалом и поправляя на себе балахон. – Проветрюсь…

– Я с тобой! – пискнула девушка, прыгая на одной ноге и сдирая босоножки, специально прихваченные.

Наталья смерила её взглядом:

– Учти: приз мой. А тебе только бутылка шампанского!

– Согласна.

Их голые ноги обожгли ступени подъезда, руки – не менее застывшие перила.

Они побежали.

---

Костя ничего не помнил. Точнее, это очень сложное определение – как так он “ничего не помнил”. Да нет. Помнил. Он – Костя. Он родился там-то. Тогда-то… Детские воспоминания, какие-то картинки. Не помнил другого – как тут очутился. И главное, не понимал – что это за место?

Коридор. Странный коридор. Тёмный, свет впереди, стен словно нет, а тронь – ледяная пустота. Идёт, а что делать. И сразу, без перехода. Без двери, вспышка. А там на тёмном, неразборчивом фоне – какой-то бородатый человек в саване; на широком поясе – меч без ножен. Лицо странное, мерцающее, истовое… А рядом – Энигма. Господи Боже, она. Тоже в саване, открывающем снизу только босые ноги её, с тонкими щиколотками, прозрачными длинными ногтями длинных же пальцев.

Костя не смог ничего сказать. Точнее, он что-то говорил – но сам себя не слышал.

А ответ словно бы эхом носился по этому пространству без стен: “Олаф. Я Олаф. Для тебя Олух. Господь един в своём множестве. Я взял тебя и Энигму. Вы будете вместе…”.

Святой Олух. Башня “Длинный Герман” замка Тоомпера в Таллине… Говорят, какой-то сумасшедший купец истратил на неё все деньги, она была самой высокой. А в подвале приводились в исполнение смертные приговоры…

“Я… я… я!” – услышал Костя что-то трубное.

И опять Костя хотел сказать – но подумал. Он в Раю или в Аду? Так-то не разобрать. Вокруг черно.

– Ты посвящённый Ангел. Вы на планете Аида, сокрытой от всех Млечным Путём. Ты должен выполнить миссию… а после всё знаешь…

Её ударили по плечу; или положили на плечо что-то тяжелое, как многокилограммовый меч; и под тяжестью его он начал пригибаться – и понял, его тянет к босым ступням Энигмы, стоящим неподвижно, и он мог их целовать, целовать, целовать… Эту тёплую кожу, эти чуть шершавые подушечки пальцев, эти рельефные сухожилия. А потом вдруг подняли, как за волосы и они оба вдруг оказались на каком-то пронизывающем ветру. И девушка – уже не в хитоне, а в чём-то кожано-чёрном, обтягивающем, с воротом. Это крыша; чёрная толевая крыша, на которых он не раз бывал. И – обгорелая, ободранная, заваленная обрывками проводов и в пружину скрученными металлическими антеннами. Кирпичи закопчёные, обломки шифера и битое стекло. Голые ступни Энигмы на этом – как на дагерротипе, белое на черном, так кажется, вырезанное. Утолщённые кончики больших пальцев ступней, вцепившихся в это асфальтовое покрытие.

И – город. Непонятный, многоступенчатый; что-то сияет синевой, что-то дымит пожаром, стелет чёрным шлейфом дыма. Костя дёрнулся и впервые услыхал собственный голос:

– Энигма! Это рай или ад?

– И то, и другое, Костя… – спокойно ответила девушка и голос её звучал вполне по земному. – Здесь они смыкаются. Тут – пограничная территория. Каждый видит её по-своему.

– Зачем мы здесь?

– Взорвать “обратную бомбу”.

– Какую?!

– Обратную. То есть позитивную. Которая не разрушает, а восстанавливает. Для этого нам надо пробиться к центру, к Ратуше.

– Давай!

– Нам нужна броня, Костя… Пойдём.

Она повернулась, пошла; последовал. И только сейчас понял, что он почти голый… нет, совсем голый. Но девушка не замечает этого, всё вроде как нормально. Что же это за планета? Что это за “пограничье”?

В старом на вид, скрипящем и трясущимся лифту Энигма встала к нему спиной – лицом к дверям. Мало того, что правую руку она держала у пояса, на чём-то невидимом, так ещё и на лопатках её Костя вдруг увидел какие-то странные выросты. Скрытые чёрной тканью.

Крылья?

Тогда всё понятно – они ангелы, и быть нагими им положено. Жалко только вот она уже одета…

---

На улице их, обеих, обдало злым ветром и морозом. Силуэты домов, окружавших двор, были темны; деревья с копнами снега на уставших ветках стояли устало и неподвижно – урны, тоже в белых шапках, казались чудовищами. Фонари горели вяло, вполсилы, в тёмных стенах – с десяток освещенных окон. Нормальные люди спят уже, отпраздновав своё, насмотревшись телевизора, спят – по одному или по парам.

– Натка! Ты реально думаешь, что мы сможем? – выпищала Мария, шаркая босыми ногами по мороженому тротуару вслед за Натальей.

Маша была эффектной – чернобровой, огнеглазой, туго сбитой тележурналисткой, готовой на любые эксперименты. Так что её решению Шилова не удивилась, а отговаривать – не стала.

– Сможем. Если захотим! Давай сюда!

И она прыгнула с обледенелого тротуара в сугроб. Это понятно: там другой температурный режим. Там нет ветра. Там тело замерзает по-другому. Медленно.

Мария – за ней.

– Бежим! Нельзя идти. Надо бежать!

Они и бежали. По скверикам. По заметённым сугробам газонам; голые ноги утопали в снегу, их больно секли ветки. Шилова боялась не за себя – разрежет ступню разбитая бутылка алкашей, она справится, она уже умела кровь останавливать усилием мыли – а вот Машка. Модная, длинноногая девка, звезда экрана…

Она примерно знала этот магазин – бывали тут пару раз, у этой пары. И побежала наискосок, не по углу улиц. Темно, пусто. Припаркованные машины покрылись белыми горбами снега. Снег летит в лицо… Босые ноги сладко немеют, молотя его. В каком-то дворике перепугали собаку.

Хозяин, здоровенный битюг в дублёнке и трениках – явно вышел из дома налегке, попёр на них:

– Алё, бляди, вы хули…

Тогда Наталья на ходу подпрыгнула; босая её нога ударила, как полицейская дубинка, в податливое мягкое пузо и мужик, захрипев, кувыркнулся в сугроб – за его ногатами в трениках и ботах оказалась скамейка. При этом босая яростная Шилова испытала нечто, похожее прямо на оргазм… а нечего! Нечего, так. Да ещё так грубо.

Они побежали дальше. К Наталье Шиловой пришёл настоящий, опьяняющий азарт – тот, который кипятит кровь в жилах и холодит тело, одновременно; который мысли не спутывает, а наоборот, делает их явственными, рельефными. Леденящий ветерок забирался под её халатик, морозными руками ощупывал предательски неприкрытую промежность – как ощупывает евнух своими жёсткими руками прелести юной наложницы; полз дальше по телу, от ягодиц до лопаток… Но холода не ощущалось. Наташа отстранённо смотрела на крепкие, покрасневшие голые пятки Марии и ощущала странное чувство. Её сейчас хотелось тела. Даже машкиного. Она готова сейчас была, как ни странно, на любое дикое лесбиянство с этой девчонкой – нет, молодой женщиной, молотившей с ней вместе босиком по снегу по улице, прямо тут, на скамейке… Она чувствовала себя ведьмой на шабаше, или Маргаритой на балу у Воланда – голой, дерзкой, торжествующей.

А у ночного, круглосуточного они наткнулись на объявление, торопливо начертанное фломастером и прилепленное скотчем к заиндевевшему стеклу:

“ИЗВИНИТЕ, ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ НЕ РАБОТАЕМ ДО 09:00”.

Всё понятно. Пережрали – отмечая Новый Год.

Они стояли и голые ступни их примерзали к снегу, утоптанному тут, отполированному сотнями ног и автомобильных колёс.

---

…Они ехали странно. Было такое ощущение, что этот лифт двигался не по вертикали, как обычный. Он колыхался и какое-то время будто ехал по горизонтали; потом срывался вниз. Девушка впереди стояла, не шелохнувшись, и он смотрел на эти выпуклости на лопатках, а потом внезапно обернулась; смуглое лицо сверкнуло и она произнесла:

– Встань на мои ноги. Своими.

– Что?

– Встань мне на ноги!

Он это сделал. Первый раз он касался её голых ступней не губами и не руками… впрочем, нет. Когда-то это уже было. Его дёрнуло. Он улетел дальше, чем этот лифт – Энигма обняла его, прижала к себе; сквозь ткань он ощущал её упругое тело и биение сердца. Почему-то вдруг стало покойно и хорошо, и растворилось чувство стыдливости от наготы. Словно произошёл эффект, обратный описанному в Библии; там Адам и Ева, вкусив плодов с древа познания Добра и Зла, осознали себя нагими, а Костя сейчас, после этого поцелуя – забыл.

Лифт выкинул их прямо в торговый зал. Застеклённые витрины, свет потолочных ламп, манекены; и те, кто ходили тут, туда-сюда, тоже казались манекенами. Костя повертел головой и понял, почему ему так кажется: все идущие навстречу или нет, все эти люди, как бы – покупатели, были в каких-то невообразимых пёстрых нарядах и почти все босы, или в лёгких летних шлёпках. У всех – ровные, покрытые гладким загаром ступни с плотно прижатыми пальцами. На тёмном ковре пола – или резине? – это особенно заметно.

Энигма шла уверенно, поворачивая в нужном направлении; и втянула его в пространство отдела, заставленного манекенами, настоящими манекенами в скафандрах. Пластиковые глаза смотрели из-под забрал шлемов. Молодая продавщица – тоже босая, с красивыми ступнями, широкими. И широко же расставленными пальцами, рыжеватая, вскинула на них глаза.

– Мы от капитана Сигварда! – чётко произнесла Энигма. – Нам защитный костюм модели…

Как будто выстрелило чередой цифр, девушка глянула на Костю и безошибочно назвала его размер.

А дальше всё заволокло каким-то облаком. Как дымом. Всё начало сжиматься в размерах. Как в книге про Алису в стране чудес. Костя едва успел взять в руки костюм; а вокруг уже позли клубы белого дыма. Энигма смотрела на него в таком же. И беззвучно говорила: “Быстрее, быстрее! Они атакуют!”.

Костя плохо помнил, как он справился со всем этим – но всякие замки и защёлки срабатывали сами собой. Почему-то и ноги, и руки у них остались обнажены, а “скафандр” не сковывал движений; Энигма бросилась из отдела к большим окнам, по которым бежала паутина трещин. Схватила Костю за руку. То что раньше было незаметно на поясе её, оказалось лазерным мечом, как из известного кинофильма – девушка взмахнула им, и стеклянная стена осыпалась брызгами.

Он только на секунду глянул вниз с высоты этого, как ему казалось, небоскрёба. Да, внизу тот же кошмар, горящие машины и здания, и огненный язык полз вверх, к ним.

– Летим! – крикнула девушка.

Они бросились головами в рассыпающееся стекло. И полетели. Да. Именно так – они полетели. Как летают во снах.

---

Наталья бросила быстрый взгляд на ноги Марии. Они стояли как раз под фонарём, освещавшим записку на двери, витрины на окнах – и отметила, что ступни подружки будто бы залиты серыми, цинковыми белилами, а продолговатые красивые ногти на пальцах – иссиня-фиолетовые. Плохо дело. Машка побежала не в халатике на голое тело, в лосинах и наброшенной на кофточку символической курточке “на рыбьем меху”. Похоже, она доходит, хоть и боится это показать.

Да и саму Наталью начал прихватывать озноб.

– Так! В подъезд. Срочно в подъезд!

– За мной!

Она бросилась многоэтажкам. Это ведь один из “спальных” районов, здесь девяти- и двенадцатиэтажные дома, не какие-нибудь крутые, с оградами и консьержами. Но, чёрт подери. Все на магнитных замках. Все! Одной рукой таща за собой Машку, которая начала уже поскуливать и заплетаться ногами – Наталья понимала, что это показывает: те теряют гибкость, начинается обморожение! – она металась от двери к двери; несколько раз пыталась наугад набрать любой номер домофона – не отвечал или выдавал ошибку… Господи Боже, да помоги ж ты… Ну, да. Две дуры, точнее – одна решила ухватить тебя за бороду и выиграть голыми пятками британскую легенду, вторая – из куража, по глупости. Мысленно Наталья уже отказалась от этого “Ягуара”; она переживала за Марию, за её красивые, роскошные ступни, за её здоровье – которое, увы, не безразмерное.

И только на пятом, или восьмом, или десятом подъезде дверь легко подалась, и в следующую минуту, рванувшись туда, Шилова поняла – отчего так: тут били стекло. То дли пустой фужер от выпитого шампанского, то ли всю бутыль, но кусок стекла попал в паз и мешал двери закрыться. Наталья храбро отшвырнула его голой ногой, даже не думая о возможном порезе.

– Пошли!

Залетели в подъезд. Только бы тут были батареи! И ей повезло: дом старой конструкции – батареи массивные, не хлипкое современное уродство а ля модерн; традиционный советский дизайн и мощь. И твёрдые бетонные “прилавки” – подоконники вверху. Попробовала рукой =- тёплый, от батарей пышет.

Буквально плюхнула скулившую Марию на это ложе, спросила:

– Сильно замёрзла?

Но ответа даже слушать не стала. И так ясно. И вот тогда Наталья и схватила её ступни, казавшиеся уже мраморными – белыми и совершенно твёрдыми, и засунула их туда, где её тело хотя бы ещё испускало частички тепла, борясь с холодом.

Конечно, меж своих длинных ног, тесно обхватив их и прижав к самому интимному месту.

А как иначе?!

Она стояла и, закусив до боли губу, смотрела в раскрытые глаза Марии. Та всё понимала. Конечно… и она понимала, и чем больше ступни девушки оживали, прижатые к обнажённому лону Натальи, тем больше оно, это чертово лоно, начинало жить бурной жизнью!

В подъезде тихо. Интересно, сколько сейчас времени? Свои часики, раздеваясь, она положила на стол, а Машка смотрит время на телефоне, выскочила без него. Бетонная тишина, бетонная пустота освещённых лестничных площадок. Отблеск электрического света на поцарапанных хулиганами ластиковых перилах. Едва ощутимый запах от мусоропровода – видать, выше этажом. И расширенные глаза Марии.

– Тебе… уже?

Та только кивнула. И прохрипела: “Это… я уже…”. Наталья отбросила её ноги от себя, отстранилась. В ней тоже всё бурлило.

и в этот момент вверху, на лестнице, скрипнула дверь.

Машка, вскрикнув испуганно, слетела со своего насеста и опрометью бросилась вниз. А на Наталью накатило странное оцепенение. Она осталась стоять, готовая к любым ударам судьбы.

---

Падали они или нет, Костя не понял. Было ощущение, что парили. Как в компьютерной игре – движение быстрое, потом замедляется. Поэтому опустились на уличный асфальт мягко, кошками – на босые лапы. И сразу же с грохотом обрушилась стеклянная стена какого-то здания, и вылезло что-то бронированное, многоколесное, звероподобное. Больше всего оно походило на древнюю лодку, но из стали, поставленную на огромные катки… Откинулся люк, дохнуло гарью пороха, вонью дизтоплива.

– Туда! – крикнула Энигма.

Нет, они не влезли; они словно приблизились к военной машине и она втянула их в себя. В тесной кабине, блиставшей сталью обшивки, сидел по пояс голый, рыжий и бородатый. Настоящий викинг. Ухватил руль, дёрнул рычаг… Глянул них, как будто знал с рождения.

– Касались? – спросил он без всяких предисловий, густым рокочущим голосом.

Энигма только кивнула. Костя мог догадаться – это их поцелуй в лифте и касание ступнями.

– Мало! – пророкотал варяг. – Ваш лимит истекает… Я Юхан Сигвард. А ты – Константин. Победитель тьмы.

– Что?

– Не ори. Потом поймёшь.

Огромная машина двинулась вперёд – и не вдоль улицы, а поперёк, круша стены, цепляя разбрасывая какие-то горевшие остовы. Костя услышал сам себя:

– А люди? Где люди? Убитые или раненые… где они?

– Это души. Если на Аиде умирает душа, она возрождается в аду или раю! – прогудел Сигвард, работая руками, плотно облепленными рыжим мхом.

Костя ничего не понял; потом опустил глаза вниз и обомлел: ноги Сигрварда, в камуфляже незнакомого образца – квадратиками, как пикселами. уходили в сталь машины. Они сливались с ней. Он и сам был машиной. Тут Костю осенило – так это же легендарный “Капитан Сигвард”!  Тот самый “Призрак Ладоги”, хозяин мотобота “Три шестёрки”. И с необычайной ясностью Костя понял, что и это странное сооружение на колёсах более всего напоминает обгорелый местами, иззубренный осколками мотобот, или даже модифицированный варяжский драккар, а этот Сигвард – это он и есть, слившийся со своим судном в небытии…

– Вам на площадь! – пророкотал Сигвард. – Вы там встретитесь с Хели. У неё созидательная бомба.

Но сознание у Кости ломалось, распадалось на части. Одна часть говорила – ты спишь, приятель! – вторая убеждала: нет, это реальность! В узких в окнах с толстыми, видимо, бронированными стёклами вздымались и переворачивались горящие обломки, что-то грохотало по кузову; Костя додумался до одного: своей голой ступней он накрыл ступню Энигмы. Да, вот оно, ощущение кожи и тела. Абсолютно реально.

Но в тот момент, когда ступня ответила подрагиванием, что-то произошло. Машина остановилась. И стала меняться. Она начала течь, как пластилин на жарком солнце; контуры Сигварда расплывались.

“Уходите! Моё время кончилось” – услышал Константин.

Они оказались в развалинах – посредине вздыбленного бетона и искорёженного металла. В дыму. А то, что было драккаром на колёсах, медленно оседало чёрной лужей, хлюпая…

И вокруг корчились, извивались, крались странные существа, как канадские сфинксы, без шерсти, голая мертвенная кожа и… черепа. Человеческие черепа на длинных, изгибистых шеях. Одно такое метнулось в их сторону – Энигма взмахнула синеватым лучом меча: отрубленная голова-черепушка покатилась прочь, но у отскочившего вурдалака тотчас выросла новая.

– Встаём спина к спине! – крикнула девушка. – Держим периметр, меч у тебя тоже, на поясе… Будем ждать Хели.

– Откуда ты знаешь, что она придёт?!

– Не знаю, откуда… Просто – знаю!

---

Человек, вышедший на площадку, оказался мужчиной лет пятидесяти. Седоваты, но коротко стрижены – седина не так заметна; короткие, тоже стриженые усы. Белая расстёгнутая сорочка, показывающая грудь с характерной, ещё чёрной щетиной, никакого “пивного живота”; костюмные брюки, и тоже… босой. Ступни его не казались жалкими, булочными – Шилова это отметила сразу, они были загорелыми, жилистыми. А в руке – бутылка импортного коньяка.

Мужчина её заметил, прижавшуюся к батарее – она согрела Марию, но теперь согревалась сама. Всем телом впитывая невидимые частички тепла; хмыкнул:

– Занятная встреча… И вы – тоже?

Наталья только кивнула. Эти загорелые ступни с хорошо прочерченными сухожилиями спустились по тёмным, грязноватым ступеням – девятиэтажна, хоть и не загажена, но чистоты тут мало! – и остановились. Мужчина внимательно рассматривал Наталью и слегка щурился; наверняка носит очки, хоть и сейчас без них. Глаза под набрякшими веками карие, усталые, но очень жгучие.

– Бессоница… – виновато проговорил он. – И привычка к вечернему, одиночному пьянству. А вы тоже – сбежали от компании?

Опять мотнула головой и показала глазами. Потом выговорила:

– Я – с улицы… Я не отсюда. Я согреюсь и уйду.

Мужчина присвистнул. Легонько. Потом протянул бутылку:

– Шёл по улице сиротка, посинел и весь продрог… Хотите глоток? Я ещё не пил из горла этой бутылки.

– Да ладно.

Женщина взяла ёмкость, на которой золотилась этикетка L’Esprit de Courvoisier, сделала глоток. Спиртное пробежало по горлу и влилось в тело, вступая в соглашение с нарождающимся теплом, усиливая его. Наталья переступила босыми ногами на бетоне и поняла: мужчина этот заинтересованно разглядывает её ступни, очень заинтересованно.

Она слабо улыбнулась:

– Вы только лишнего не думайте. С подругой на спор решили по снегу пробежаться. Новогодние шалости.

– В Новый год каких только шалостей не бывает… А ступни у вас красивые.

Он не сказал, как многие: “стУпни”. И не сказал “стопы”, что Наталье никогда не нравилось, что отдавало поликлиникой или анатомичкой. Удивительно, но он всё понял, не стал ахать и охать, расспрашивать, как же она, глупая, такое удумала – ведь обморозиться можно, ах, ах!

– Спасибо.

– Это не комплимент, это факт. Я фотограф.

Она отдала ему коньяк; он сам отпил из горлышка – не обтирая его. Присел на крайнюю ступеньку. И не отрывая глаз от её ног на бетоне лестничной площадки, проговорил:

– В новогоднюю ночь многие делают глупости… Уходит эпоха длинной в год, отваливается кусок жизни. Но они благословенные. Они романтичные. А можно я их поцелую?

Наталья засмеялась. Не нервно, но чуть напряжённо. После того, как она согласилась бежать полкилометра босиком по снегу – в погоне за обещанным “ягуаром” это предложение уже не кажется диким. И только плечами передёрнула:

– Они грязные, учтите.

– Это не грязь… – спокойно ответил мужчина. – Это пыль веков. Грязь глубже, в душе. Но мне кажется и в вас её нет. И, в конце концов, мой рот будет хорошо продезинфицирован.

Что такое с ней  случилось? Она и сама не знала. Оттолкнулась от батареи, упёрлась руками и вытянула ногу к нему. Так вот, просто…

(продолжение следует)