ПОЗЫВНОЙ “СТЕКЛОДУВ”. ПРОЛОГ.

От автора.

В наше время из-за санкций с экранов кинотеатров исчезли американские боевики и приключенческие фильмы, приносящие кассовый сбор. Но, с другой стороны, это только к лучшему, поскольку такие фильмы делают героев из бандитов, террористов и прочих разрушителей, а вместо чистой и возвышенной романтической любви там сплошная пошлость. Действительно, когда эротика была под запретом, многие, но не все, смотрели американские фильмы, но зрителям надоели эти «охи-вздохи при луне». Зрителям хочется увидеть что-то злободневное, приключенческое и обязательно со счастливым концом.

И то, что вы сейчас начнёте читать – на самом деле киносценарий. «Стеклодув» – это позывной главного героя картины, спецназовца со стажем. А «Энигма» – позывной его боевой подруги, выражаясь киношным языком, “супердевочки”. Спецназовца все видят в камуфляжной форме с армейскими берцами на ногах, именно так он выглядит по сценарию. А его подружку почему-то представляют в виде девушки в латексном костюме, сапожках и каком-нибудь шлеме на голове, как во всех американских фильмах. Но картина полностью разрушает этот стереотип, героиня там обычная босоногая девчонка в красивом платье и с косичкой. Именно такие девушки, которые похожи на героиню картины Васнецова «Алёнушка», нравятся спецназовцам.

Однажды я находился в санатории вблизи Выборга, и из-за урагана санаторий на весь день остался без электричества, было невозможно, как отдыхать, так и проводить лечебные процедуры. И тогда директор Кино-Концертного Комплекса предложил Дмитрию, в прошлом киносценаристу и актёру, почитать свои сценарии отдыхающим в кинозале. Выбор пал на трагическую мелодраму про любовь парня Кости Ятоги из болгарского села Ботиево на Украине и девчонки из Ленинграда, которые были знакомы с подросткового возраста.

По сценарию, отец Кости – талантливый инженер, которому предложили работу в Ленинграде в экспериментальной лаборатории, и он с семьёй переехал в Ленинград, продав за бесценок фамильный дом в селе. В подарок от отца Костя получает радиоуправляемую модель танка «Руди» из кинофильма «Четыре танкиста и собака», с которой идёт гулять в парк Лесотехнической Академии, где и знакомится с босоногой девчонкой Энигмой в бирюзовом платье.
Костя и Энигма учатся в школе при санатории «Остров детства», главврач которого – Федор Иванович Ятога – дядюшка Кости. Энигма ездит на раритетном спорткаре, который подарил на Новый Год её отец-олигарх. В кино это – несколько кадров, как девчонка за рулём спорткара, напевая песню, едет из Комарово, где находится дача её отца, по Газпромовскому мосту мимо Ахматовского леса, в санаторий в городе Териоки.

Самое интересное приключение у наших героев происходит летом, когда они через подземный ход проникают на остров Зелёный, находящийся посреди болота, и знакомятся со сказочником-провидцем по имени Кнут. Кнут предсказывает Косте, что он станет военным, будет тяжело ранен в двух войнах, а во время третьей погибнет, но… вернётся обратно в этот мир, и всё будет хорошо. Предсказания начали сбываться. Константин – спецназовец с позывным «Стеклодув» – пережил две войны и два тяжёлых ранения, после чего решил заняться мирным бизнесом и любимым делом. Он открыл в городе Выборг собственный магазин, назвав его «Лавка стеклодува». За эти годы он забыл про Энигму, но она не забыла его… Они встречаются в выборге, вспыхивает давняя любовь, но Энигма исчезает.

Константину в почтовый ящик в лавке приносят бесплатную газету «Новости Ленобласти» с заголовком «Убита дочь олигарха. Не смирившись со смертью, он вкладывает деньги в её воскрешение из мёртвых». Открыв газету, Константин пришёл в ужас и заплакал: с фотографии в газете на него смотрела его невеста, убитая террористами. В газете также сообщалось, что террористы угнали с «Ленфильма», где работала Энигма, киносъёмочный автобус вместе с реквизитом и под видом работников киностудии забрали из санатория «Остров детства» детей вместе со старшим воспитателем. «Тело погибшей воспитательницы нашли в лесу недалеко от болота с зелёным островом.Данные места пользуются дурной славой после гибели при загадочных обстоятельствах прорицателя-шведа по имени Кнут. После этого случая в данных местах стали пропадать люди и только случайно заблудившийся грибник нашёл труп. Автобус и дети пока не найдены. ФСБ ведёт следствие»,– было написано в газете. После этого случая Стеклодув твёрдо решил продолжить воевать, чтобы отомстить за гибель своей невесты.Во время реабилитации после очередного ранения Стеклодув посещает свой фамильный дом, который его отец продал за бесценок накануне переезда в Ленинград. Константин находит свои детские игрушки, предаётся воспоминаниям о детстве, и в этот самый момент…в дом попадает снаряд, обрывая жизнь главного героя…

Отдыхающие в зале стали возмущаться таким трагическим концом сценария.
– Должен прийти добрый волшебник и воскресить главных героев из мёртвых, – закричал мальчик в зале, – Иначе как же они спасут детей от террористов?!
– Правильно! – отработанным командным голосом отрапортовал проходивший реабилитацию в санатории спецназовец в камуфляжной форме, – Меня также считали погибшим, но врачи реанимировали, и я выжил!
– Реанимировать! Воскресить! – хором кричал весь зал.
И автору сценария пришлось импровизировать… Так, собственно, из небольшого киносценария-задумки и родилась эта повесть. Оставляю её на ваш суд и очень надеюсь на ваши комментарии!

Дмитрий Андреевич Коптяев, актёр ОАО “Киностудия “ЛЕНФИЛЬМ”, автор повести.

---

ПРОЛОГ. Журналист Контарев (Петербург – село Ботиево).

– Уронили мишку на пол. Оторвали мишке лапу… – внезапно, более всего для самого себя, сказал Борис, наваливаясь грудью на редакторский стол и рассматривая перекидной металлический календарь времён СССР, украшавший письменный стол главного редактора еженедельника «Белые ночи».

Календарь был порядочный, латунный; в меру поцарапанный – эти ссадины времени явственно прочитывались на его чуть помятом корпусе. И наверняка начинку в нём поменять было невозможно. Там по-прежнему торчала цифра «1», месяц – январь, день недели – воскресенье. Год начинается с отдыха. Красота просто, забава.

Григорий Эммануилович побледнел; селёдочные щеки заливала белота неспешно, как пена подступала к горлышку бутылки; это если взять бутылку хорошего «Жигулёвского Барного», открыть её и резко глотнуть – поползёт к горлышку пена, какой бы свежести эта пастеризованное пойло не было… Да, впрочем, не суть важно.

– Ты что это… ты это как того… – мокрым голосом пробормотал главный редактор. – Девочке украинской бомбой ноги оторвало, а ты…

Борис очнулся, будто схватили за волосы и встряхнули; писать до четырёх утра, да под армянский коньяк – не самая хорошая идея, но что ж поделать, если только под него и идёт. «Ной». Хороший продукт. А ты не ной…

– Во-первых, не бомбой, а снарядом… – проговорил он. – В- вторых, прилетел он с украинской стороны, но выпущен неким самостийным формированием, формально Киеву не подчиняющемуся. Они уже отбазарились. Гриша! Да не в этом дело!

– А в чём?!

– В том! – Борис встал; немилосердно хотелось бабахнуть по этому календарю, чтобы вечное первое число и январь сменились чем-то более современным; жаль было только вечного воскресенья. – В том, что на-до-е-ло. Писать про эти оторванные ноги, руки, про боль да страдания… Нет, я всё понимаю, там люди живут и гибнут. Но на большей части-то обстрелы прекратились, попрятались хохлы по углам-то! И наше дело – хоть кусочег, хоть кусошничег мирной жизни показать. Надежду дать. Позитив, мать твою яти. Всё. Под обстрел не поеду, два раза был и не потому, что ссу в карман. Надоело. Жизни хочется, понимаешь, а не живописания смерти.

Григорий притих. Первый раз так ведущий журналист взбрыкнул, первый. Посмотрел на серые стеновые панели: пора менять, уныло как-то, даже гости морщатся. Поерзал тощим задом в большом кожаном кресле.

– Ну, так напиши о жизни! – с вызовом сказал. – О мирной. Поезжай в… ну, в…

– Куда?

– Да не знаю! Посмотри, где уже… все того…

– Самого! Хорошо. Хорошо, блин! А давай вот… – Борис чуть зажмурился и выпалил. – В Ботиево поеду.

– Где такое? Это что?

– Село это. Приазовский район, Запорожская область. Украина. Там всё утихло.

– А что за…

– Село, как село. Всё есть. Давно уже ничего не дает и не разрывается. – Борис подумал и добавил. – Земля моя ридна. Вырос я там, если чо.

Главред вздохнул горестно. Перебрал бумаги на столе – для показа, что думает. Выдавил:

– Ну, поезжай…

– Правда! Да щас. Так. В бухгалтерию?

– О! Погоди… – Григорий зачертыхался, запаниковал. – Погоди, сколько! Ты же знаешь, что у нас сейчас…

– Штуку.

– Ты с ума сошёл.

– Гриша, Кобылкина с новостей поедет только за три и со своим ёбарем, – деликатно пояснил Борис. – Савва поедет за пятьсот, но вляпается в херню, ты его потом выкупать будешь. А ты не НТВ, дорого выйдет. Ещё примеры нужны?

– Боря, помилуй! Пятьсот.

– За пятьсот тебе шлюхи на Невском массажсделают. Полный. Всем телом! Ну, я пошёл?

– Боря! Мать твою! Давай хотя бы…

– Полторы, пока ты меня не разозлил.

Сошлись на восьмистах единицах, в зелёных бумажках, с портретом Александра Гамильтона, который, хоть и был, в общем-то, достойным человеком, но президентом США не являлся. Бухгалтерия питерского еженедельника, конечно, таких бумажек не выдавала, но за неё эти проблемы успешно решал сын Гриши, начинающий бизнесмен и тот ещё жук.

Он попытался отжать из суммы полтинник.

– Боря! – вкрадчиво сказал он. – А моё лавэ?!

– Я тебе оттуда гранату привезу. Эр-га-дэ. Настоящую! – пообещал Борис.

От неожиданного обещания сын главреда выпустил доллары из рук, и они перекочевали в карман слегка засаленноговельветовогопиджака Бориса.

– О-па… А она мне зачем?!

– Засунешь себе… Сказать, куда?! Вот и не надо. Бывай, старина. Мне ещё с транспортом мудохаться…

Заниматься этим, действительно, муторным делом, пришлось в крохотном кабинетике Светланы Черемисовой, менеджера по связям с общественностью, занимавшейся ещё и всеми транспортными проблемами. Черемисова, худая до черноты женщина под пятьдесят, куталась в коричневую кофту, обвисавшую на её плечах, курила сигарету за сигаретой и то с помощью обычного телефона, то через свой мобильный в потёртом футляре пыталась выстроить логистику путешествия до Ботиево. Ступни её, непомерного величины – может быть, даже сорок пятого размера! – торчали из-под офисного стола, обтянутые кожаными мокасинами, в которых она ходила по редакции. Тоже поношенные и стёртые, мокасины обрисовывали все шишки на этих много где походивших ступнях.

– Вот припёрло же тебе, Борис! – с досадой сказала она, получив очередной отрицательно-уклончивый ответ. – Не мог куда поближе? В сам Донецк вон, хоть через час можно уехать… С гуманитаркой…

– Не мог. Туда хочу. Родился я там.

Женщина впервые посмотрела на журналиста с интересом:

– Во как. А у меня тётка из Строгановки была…

– Тю! Так это ж станица. Казачка?

– Нет. Болгарка она, как половина вашего Ботиева. Муж у неё из казаков… Алло! Это Светлана из «Ночей». Алло, привет, мне тут человечка одного…

Очередной краткий диалог опять закончился ничем; Черемисова отложила телефон, затушила сигарету в пепельнице, уже полной окурков, зябко повела угловатыми плечами.

– Слушай, приоткрой окно… Сама, похоже, уже задыхаюсь.

– Согласен… А тётка у тебя там – жива?

Сказав это с небольшим усилием – сейчас такие вопросы были чреватылишним расстройством, Борис подошёл к окну, с усилием открыл раму, старую, прилично рассохшуюся, с облупившейся краской. Сырой, щекочущий ноздри воздух питерской весны потёк в комнатёнку. Набирая новый номер, Черемисова ответила:

– Да нет, померла она лет пять назад… там дочка у неё живёт, осталась одна.  Уже взрослая.

– А-а… Привет передать?

– Не надо. Она… – женщина почему-то помедлила. – Странная она. По углям босыми ногами ходит. Как это… нестеринарка!

– Так это же болгарское такое искусство… фокус то есть!

– Сам ты фокус. Говорю тебе, дикая она. С детства. Алло! Майора Малышева можно…

Из окна был виден уголок Нарвского парка, изрядно запущенного и сияющий параллепипед бизнес-центра на Ивана Черных. Борис и сам был не прочь закурить. Но табачные миазмы кабинета Черемисовой, похоже, заменяли сейчас курение. Он ещё хотел было порасспросить женщину про эту «дикую», получается – племянницу; для репортажа пригодится, это тебе и есть самая настоящая «мирная жизнь», да и с изюминкой, искоркой – босиком по углям, хорошая параллель, отличный подходец, можно выжать сантимент… Но телефонная трубка клацнула о рычажки аппарата, как вставная челюсть инвалида.

– Военно-транспортным полетишь! – заключила Черемисова устало. – Есть у меня один товарищ в Минобороны.

И, прежде, чем коллега успел как-то отреагировать, сунула в широки рот новую сигарету, отрезала:

– …сегодня в два ночи. Заедут за тобой, машину скажу.

Через четверть часа с лёгким посвистом, помахивая кожаным портфельчиком на ремешке, бабахая каблуками ковбойских ботинок по престарелой мраморной лестнице, Борис покинул здание дома Лялевича на Розенштейна, 39 – дома, признанного, безусловно аварийным, в котором ютились, фактически бесплатно, всего несколько офисов: его редакция, компания по приёму лома, да «качалка» для суровых мужиков с перебитыми носами, приезжавших туда на звероподобных джипах.

А ещё через час он вошёл в дверь своей двухкомнатной квартиры на каховского, 5, одной из частей располовиненной коммуналки. Портфельчик уже раздувался от бумажного пакета с французским батоном, остроконечным и хрустящим, круга краковской колбасы и бутылки виски.

– Ирка! – весело проговорил Борис от дверей. – Вставай, пионерия!

С раскладного, кое-как застеленного дивана, раздалось покряхтывание и сонная возня. Ирка, двадцатипятилетнее создание с золотистыми вьющимися волосами, просыпалась; при этом она кокетливо показывала из-под спутанной, перекрученной простыни то голую ножку с пяточкой, розовой, как антоновское яблоко, то голую попку – спала, как обычно, почти голышом, в символическом топике…

Журналист, проходя мимо, ухватил эту пяточку, чмокнул, показал заспанной девушке бутылку:

– Вискарика тебе принёс. Подкрепиться после вчерашнего.

Вчера у его подруги был очередной «девишник» в сауне на Лиговском; она удачно «подписала» там двух новеньких, толкнула партию сетевой косметики Avon, заработала пятьсот баксов и выпила огромное количество шампанского – что и привело её почти в невменяемое состояние; домой буквально приползла, чуть не заснув в такси.

Поэтому и спала сегодня до двух дня…

– А! Круто! – откликнулась девушка, садясь на кровати в рыжем топике, едва прикрывавшем выпирающие грудки. – А вискарик по случаю проводов.

– Кого?!

– Меня, конечно! В кои-то веки командировка не на войну…

– Блин… Да куда?! А надолго?!

– Далеко. И надолго, наверное… недели две. Так что временно расстаёмся.

Голубые ангельские глаза с пушистыми ресницами – от природы, собственными, распахнулись, хлопнули; пухлые губки на миг приоткрылись. Далее с девушкой произошла разительная перемена; она подскочила на диванчике и заверещала:

– Ты чо, ба-альной?! Придурок! Никуда я не уйду отсюда! У меня ещё два девишника на неделе! Езжай сам, куда хочешь. А меня оставь!

Сорвала топик, нырнула в халат. Нашарила тапочки чистенькими ножками и рванула в душ.

Борис на кухне засыпал в турку заранее намолотый кофе; не любил резкого звука старенькой кофемолки, молол сразу, впрок, весь пакет. Добавил пол-ложечки гвоздики, перца-горошка, щепотку соли, поставил медную посуду на конфорку плиты. Открыл виски, бросил туда две ледяных глыбы из морозилки, взболтнув. Наслаждаясь их хрустальным позвякиванием да потрескиванием. Сел, стал смотреть на бугристую, пузырчатую кофейную корку, сразу же образовавшуюся в турке.

Ирка была из разряда те, про которых он говорил: «не люблю девушек по фамилии Толстожопко или Коротконошко», и роману их не суждено было бы быть, не случись он на почве его депрессии, выпитого на фуршете, промозглой питерской ночи и таджика-таксиста, безбожно путавшегося в информации навигатора. Жила она у него наездами уже чуть больше месяца; отец её работал в аппарате полпреда Полтавченко каким-то там советником, будучи отставным полковником авиации, крутенёк был, мать – в суде. Поэтому дома ей было менее комфортно, а Борис – молодой, холостой, без типично мужской ревности, свинства и склонностей к домашней тирании. Ему самому… что ж, Ирка тому же умела быть абсолютно белой и пушистой, ласковой, как домашний кролик, а стервозность из неё лезла редко – но неожиданно, и фонтаном, как сегодня.

Нет, оставлять её дома нельзя.

Во-первых, замрет квартиру за это время основательно, это она умеет; чего ждать от девочки, привыкшей к горничным-садовникам и прочей прислуге? Пылесос-то в руках никогда не держала. Неряха, хоть и сама на вид гламурнее некуда. Во-вторых, наверняка будет таскать сюда «подписчиц», с которыми сейчас встречается в кофейнях, для экономии. А эти подписчицы… Ирка не скрывала. Что на её «девишниках» царят довольно лёгкие нравы, многие ходят почти в неглиже – ещё бы, сауна, релаксирующая музыка, массаж друг дружке. Один раз привела домой двух таких, матёрых, лет под тридцать с гаком – и по их небритым мускулистым ногам, по волчьим жадным взглядам, которыми они Ирку ощупывали, Борис понял – конченые лесбиянки, ему даже стало страшновато: сейчас напьются, трахнут и Ику, и его самого, чего доброго. Поэтому нажрался сам, достал их нелепыми мачистскими приставаниями – ах, девочки, можно ли я побрею ваши прелестные ножки?! – и всё-таки таким образом разогнал, покуда не случилось беды. Ирка осталась очень недовольна, она наверняка уже предвкушала интересный секс-эксперимент в своей маленькой глупенькой и жизни и таки нехорошо обломалась.

Но в конце концов, не вышвыривать же в коридор, выламывая руки…

Кофе дошёл до кондиции, коричневый вулкан в турке изверг дымящуюся лаву, сама же турка была подхвачена вовремя и зависла над чашками. Борис ещё поболтал стеклянные кубики, превратившиеся уже в шарики, сделал глоток.

Тут из душа вышла Ирка, мелькая огромными пушистыми помпонами на мягких тапках. Дерзко подошла к столу, схватила налитую ей порцию виски, сделаласолидный глоток… Припала губками к кофейной чашке, морщась от горячего.

Заявила:

– Никуда не уеду, всё равно! Ты езжай, а я тута… поживу. Мне вон, вещи три дня собирать.

– Пятнадцать минут, – кротко подсказал мужчина. – Ну, полчаса, максимум. В моей хате всего  один платяной шкаф, детка.

– Нет! Оставляй мне ключи! Мне надо готовиться к проведению трансперсональных инициаций!

Это она так называла время, когда они там сидят, голые и тянут бесконечное «Ом-м-ммм…», а Ирка растирает очередную целлюлитную задницу очередным же чудодейственным кремом от Avon.

Борис выдохнул. Допил свой бокал. Вышел в комнату. Вернулся ровно через пятнадцать минут: в спортивную сумку уместились пару платьишком подруги, халатик, белье; сгребённая с тумбочки в прихожей косметика и несколько пар обуви, где самыми дорогими были  кровав-красные лабутены. Поставил у ног Ирки; та делала вид, что изучает телефон, сидела с независимым видом, тапок со ступни скинула, покачивала ею, маленькой, с перламутровыми круглыми ноготками на детских пальчиках…

– Вот. Собрал.

– Отсекися! Придурок, козлина долбаный! На хер пошёл! Я остаюся!

Когда Ирка злилась, то легко соскакивала с трансперсональных инициаций на обыкновенный площадной мат, который в её губках, надутых силиконом, казался пирожными с какашками.

Борис вздохнул ещё раз. Достал лабутены из пакета. Ирка взбеленилась:

– Чо, каз-зёл?! Себехочешь оставить? Жаба задавила, да?! Я их на свои бабки покупала, в бутике на Невском!

– Боюсь, детка, на папины.

С этими словами он подошёл к окну, отворил его створку. Прямо под окном его квартиры располагались мусорные баки с призывно открытыми крышками. Во дворе старого, но ещё приличного дома было тихо, пустынно, разве что дворник Тахлы шаркал метлой по асфальту, сгоняя воду луж в коллектор. Красные птицы лабутенов мягко шлёпнулись прямо на кучу мусора в одном из ящиков.

Ирка заорала так, будто ей вырвали её ногти – накладные, острые, длиннющие, вместе с родными, маленькими и недоразвитыми. Вскочила:

– Ты чо, сука?!

– А ты беги, забирай… – флегматично предложил Борис. – Они, ручаюсь, ровно минут десять лежать будут. Потом либо Тахлы приберёт и продаст, либо бомжи.

Ирку как ветром вынесло из квартиры. Правда, на халатик она успела накинуть плащик с вешалки, сорвав его вместе с пластиковым крючком. Борис глотнул ещё виски, уже без льда, аккуратно вынес на не очень чистую лестничную площадку сумку, засунул туда пакет с обувью, телефон Ирки. Надо же, босиком упорхнула. Интересно, влезет она в лужу свежей кошачьей мочи на втором этаже или нет?

И плотно замкнул дверь, отключив домофон. Ручался – больше ни одной вещи её тут нет. Самое худое – если она устроит скандал на площадке, колотя в дверь. Не то, что бы он дядя самых строгих правил, но перед соседями неудобно. Даже шлюхи никогда так не поступали…

Но грохота и воплей не последовало. Смакуя виски, мужчина подошёл к окну. Его недавняя подруга тащилась с сумкой по двору, чтобы не ждать вызванного такси, а взять частника из числа дежуривших у супермаркета в переулке. Босая шла, бархатными пяточками своими по лужам: то ли от злости, то ли не смогла расстегнуть «молнию» на сумке – а лабутены несла в руках, понятно, что пачкать не хочет…

Значит, всё-таки наступила в лужу.

Да и пошла. Толстожопко или Коротконошко.

---

…Оставшись один, Борис съел два бутерброда с хрустящим хлебом и сочной «краковской», запивая мелкими порциями виски. Подошёл к зеркалу, посмотрел внимательно в его амальгаму. Зеркало бесстрастно отражало человека лет тридцати с половиной, в меру полного, в меру худого – в общем, без живота; лицо с высоким лбом, определённо умное – хотя и скептическое, учитывая горькие складки у губ. Брови нависали грозно, морщины у глаз говорили о недурном жизненном опыте, в усах и обрамлявшей рот бородке прочитывалась седина.

Ничего, жить можно, и ещё баб клеить – и даже краше, чем Ирка. И главное, умнее.

Сел за ноутбук. Вот уже два года он писал киносценарий, или даже роман, в котором его давний друг Костя Ятога, хороший мужик, спецназовец с позывным «Стеклодув», спасал с красивой девчонкой выдуманный фантастический мир – что-то типа рая, от чудовищ и вурдалаков. В романе присутствуй сам Костя, плечистый русский красавец с синими глазами, мечта его жизни – некая Люся, девочка из детства, очаровавшая его и… Анна Ахматова. Как там у них с Люсей было, Борис не знал – Костя на эту тему говорил скупо и редко, не желая – и вполне справедливо, пускать даже его в лабиринты своей души, а вот про встречу в одном из музеев-заповедников в Ленобласти, в деревне Кобрино, рассказывал. Это был музей няни Пушкина, как туда Костю занесло, Борис не представлял; но по словам друга, его насмерть сразила дама-экскурсовод, гулявшая по свежей утренней росе босиком, в еловом строгом костюме и с туфлями в руках. Эти скромные туфли, её босые ступни, с каплями росы, блестевших на щиколотках и крупных ногтях, крашеных ещё советским, ярко-красным лаком, её негромкий голос, тяжёлая коса… То ли мать она ему напомнила, то ли что, но ей оказалось около пятидесяти и был у них короткий платонический роман и вообще, он потом полгода ходил пришибленный, приставал к знакомым бабам с просьбой «прогуляться босиком по росе», но закоренелые горожанки как правило отказывались, а одна, ссылаясь на всеведущий Интернет, убедительно доказала ему, что на траве можно нахватать паразитов, и поэтому босыми ногами можно только по песочку на пляже, или по подогреваемому полу своей квартиры… Ну, не суть.

Роман-сценарий продвигался трудно. Особо не удавались диалоги, их глубина и осмысленность. Да и работал он урывками. Как вот сейчас, когда есть время. Время было, сейчас он прикончит, до полуночи, виски, потом рухнет спать, выспится до двенадцати, как обычно и оставшееся время – ночной «гон», он проведёт в военно-транспортном самолёте. Знает он эти алюминиевые гробы, там не поспишь толком один чёрт, так что прилетит в Ботиево под утро и отоспится в гостинице. Они там должны быть.

Как все знают, употребление алкоголя мелкими порциями вернее всего вызывает опьянение – не сразу, а постепенно. Ближе к девяти вечера строчки начали путаться на экране, а тычки пальцев по клавиатуре рождали таких словарных чудовищ, что им позавидовал бы даже крепкий сон человеческого сознания. Борис сохранил всё в «Документах», выключил ноутбук. Отправился спать. Спал он и сидя, и даже, бывало стоя, в питерском метро; внутренним будильником Бог не обидел, и он знал, что будет всё, как у Юлиана Семёнова: «…через двадцать минут Штирлиц проснётся и поедет в Берлин!». Проснётся от в двенадцать или около того, снова заварит кофе, соберёт немудрящий командировочный скарб и будет ждать машины от приятеля Черемисовой.

По его снам бродили какие-то фантомы. Потом начали приходить звери пострашнее: мысли. Почему он запал на Ирку? Потому, что казалась уютной, домашней, хоть и пустоголовой; после жёсткой и властной матери, следователя районной прокуратуры и грубоватой старшей сестры-спортсменки он хоть и инстинктивно тянулся к таким же, грубым и шершавым, но душа требовала этого уюта, мягкости. Чёрт с ним, даже этих тапочек с помпончиками. Сестра-то его, бравшая каждый месяц призы на баскетбольных соревнованиях, шарилась по дому в растянутых трико и майке до колен, грязноватой. А порой и в одной такой майке, босая; ступни у неё были твёрдыми, как камень, с ороговевшим ободком широких пяток, пальцами-выдергами. Она редко мыла их, под широкими квадратными ногтями всегда виделась каёмочка грязи – с огорода, со двора, где сестра тоже не обувалась. Она рано стала взрослой, с шестнадцати лет её трахал тренер на матах, Борису она тоже очень рано всё объяснила, просто приподняв край этой несвежей футболки и показав полный анатомический атлас. А когда как-то делала ему, малому, массаж ногами, по совету матери, то чуть не размолотила ему ребра этими наждачными подошвами голых ступней. И даже когда переехали в Зеленогорск, и даже когда потом в Питер, сестра продолжала этот образ жизни, могла запросто сплюнуть на пол кухни и растереть плевок наждачной подошвой голой ступни, раздавить насекомое-паразита…

А он? А он, пережив первую влюблённость, вторую, одно сожительство, которое чуть не привело его в психушку; второе, которое научило его хорошо, с достойной выдержкой, пить, так и остался… ни с чем. С такими вот Ирками… или с наглыми бабами из редакции, которые порой «давали» на корпоративе, только чтобы «по-быстрому» и потом «разойтись, как в море корабли».

И он снова искал несбыточное, несуществующее.

В конце концов горечь этих потайных мыслей протопила, прожгла хрупкую ткань сна и Борис проснулся. Свет он вырубил, поэтому в темноте спустил ноги на пол, ощущая подошвами гладкость паркета – любил он этот паркет, это было что-то такое старорежимное, почти советское; протопал в кухню, включил свет там, обнаружил, что бутылку он не допил, какой же он после этого алкаш! – осталось «на два пальца», можно и безо льда, набулькал, включил электроплитку, поднёс стакан ко рту и… замер.

На кухонной плитке отчётливо виднелись следы. Босых ног. Больших, отнюдь не маленьких. И самое странное – они были розовыми. Будто бы прошёл человек, засадивший в свою пятку как минимум зубастое донце пивной бутылки.

Охнув, осмотрел свои ноги. Да нет. Он не поранился. Да и осколков нигде… Бросился в прихожую, тоже осветли её. Следы, мокрые, вода виднелась явно, тянулись от входной двери и обрывались не середине кухни. Будто кто-то, невидимый, прошёл сквозь стальную входную дверь, поставленную год назад и испарился напротив стола с бутылкой виски.

Оставалось метнуться обратно в кухню, выхватить из деревянного коробана столе самый большой нож и застыть с ним,  ошалело глядя перед собой.

Следы. Они и в коридоре, но там тоже паркет и они там тёмные, крови должно быть больше. Но что ж за чертовщина это такая?! Как так может быть, вообще? Куда звонить?! Ментам?! Простым или знакомым?! Знакомым в полночь не позвонишь точно.

У него возникло сильнейшее желание покурить не в квартире, а на площадке, где это делали добропорядочные соседи, изгоняемые жёнами из квартир. Как там у Шевчука? «Наполняются пеплом в подъездах стаканы. В непролазной грязи здесь живёт чистота».  Выглотал виски, даже не ощутив привычного, пряно-солоноватого вкуса, нож дрожащими руками пристроил в рукав куртки, напялил берцы, выбрал в подъезд.

Тут всё тихо… Пахнет пылью. Покрытая ею лампочка светила вполсилы. Вот, у высокого окна, выходившего на такой же длинный дом-корабль, он стоял с полчаса и рефлексировал. Дрожь из ног и рук ушла. В конце концов… Мистика. Об этом пишут в Сети. Но рецептов никто не даёт. Но не приглашать же попа с кадилом для освящения квартиры!

Может, всё оно и образуется? На телефоне торчала непрочитанная СМС от Черемисовой с номером автомобиля и временем – до приезда сорок минут. Он вернулся в квартиру и уже с порога понял, что всё образовалось. Само собой. Следы просто исчезли.

Как их влажность, так и «кровавое» наполнение. Его не было в прихожей, не было на сером кафеле пола. Он облазил его, он чуть ли не нюхал эти плитки, он нашёл потерянный три года назадконсервный нож под холодильником, запонку – потеря годовой давности, трупики дохлых тараканов, но ни единого признака, что тут был полчаса назад кровавый след, не было! Возникла дикая мысль поскрести кафель ножичком, собрать прах в мешочек и… Да он даже не помнит, где скрести, где они были!

---

Машина, приехавшая за Борисом, оказалась «УАЗиком» широко известной в народе модели «буханка»; с обычным для вояк белобуквенным коротким номером и пятнами красных крестов на бортах. Водитель же – огромным мужиком в камуфляже, не помещающимся в пространство водительского сиденья. Всю дорогу он либо молчал, свесив крупный лоб над глазами или хмыкал, рвя рычаги огромными руками так, будто бы он хотел эту машину разломать. Но, слава Богу, доехали до приключений; куда-то в сторону Сиверского, в Гатчинском районе, но потом свернули и Борис ориентацию потерял. Сам аэродром тоже мало напоминал именно такое учреждение: ворота КПП распахнуты и заржавлены, проезжай – не хочу; только в свете фар мелькнула фигура в плащ-палатке, да ещё с отблеском металла «калашникова» в руках. На втором КПП всё-таки шлагбаум был, хоть и хилый – вышел некто, тоже в брезентовой хламиде, посмотрел в лобовое стекло, документовне спросил, зачем-то поскрёб кусов ногтем и махнул рукой – проезжайте. Потом потянулись ангары и заборы с колючей проволокой, потом водителя вылез из машины и сдал Бориса чумазому солдатику с коротким: «Он!». Солдатик бормотнул: «Братка, ща у нас загрузка, тама посиди!», подпихнул его к двери в кирпичиной стене и втолкнул журналиста в подобие караулке – судя по скамьям с наваленными бушлатами и пустой оружейной стойкой.

Там Бориса забыли на долгих три часа.

Было холодно. Из оконца-прорези под потолком дул холодный ветерок; бушлаты воняли. В конце лезли случайные фары, рычали моторы грузовиков, слышались маты. По коридору за дверью протаптывали чьи-то ноги в сапогах, слышалось: «Накладная три-пятьсот где, хуила?» – «Отвали»! – «А чо, если он через запретку?» – «Стой, стрелять буду!» и «Да стреляй уже, задолбал!». Всё это тревожило, пугало, выходить за дверь и интересоваться, за каким хером он тут отсиживает, не хотелось: расстрелять, конечно, не расстреляют, но командировка может сорваться, ибо понятно, что штатского на спецборте перевозят в нарушение всех инструкций. Под конец Борис замёрз совсем и решил прилечь на бушлаты, завернуться в них. Заворачиваясь, обнаружил хорош спрятанную бутылку, заткнутую винной пробкой, понюхал… Самогон. Початая ёмкость. Хлебнул. Он показался неплох, в меру духовитым и схватывающим горло. Глотнул ещё. Потом он уже не помнил, сколько прошло времени, телефон как назло, разрядился, и опомнился, когда в дверь заглянул литёха: «А этот чо тут?! Он же там должен быть! Эй… товарищ, на выход!».

Бутылка самогона была уже в сумке Бориса и его это мало беспокоило: в конце концов, не водка, а общемужицкое достояние. Да и пить солдатам на дежурстве уставы не велят. Разве что обнаружат… но досмотра вещей не потребовали. Бориса запихнули в кабину «Урала», пропахшего бензином и луком, и солдат-казах повёз его куда-то в поле. Там выскочил из машины, заорал: «Атправка скора! Бижи, бижи!». Побежал, Борис, послушно,  за ним. Бежал в ночь, спотыкаясь, на какие-то огни и гул; потерял в темноте провожатого. Его нагнали, дали по уху – легонько, вскрикнули: «Куда быжиш, баран! На вынты зачэм бижыш!». Развернули и направили в сторону огромного люка-т рапа, вопя – «за яшыкы тавай, за яшыкы!». Журналист едва втиснулся в проход между суровых, обитых цинком, ящиков, и стальная махина за ним начала подниматься – он пошёл вперёд, оказался, наконец, в отсеке Ан-12, с откидными сиденьями, слепящими лампами у пола. Верхний свет потух, они и горели. Мазина щах рожала, задвигалась – сейчас побежит по взлётно-посадочной полосе и взлетит, рёв двигателей рвал уши.

Борис пытался откинуть хотя бы одну сидушку – не получалось. В темноте, метрах в десяти, стояло нечто, похожее на реанимобиль, только бело-синее. Чёрное, пустое. Внезапно фары его вспыхнули, в свете их из кабины показалось женские лицо и молодой голос прокричал сквозь нарастающий грохот:

– Казак! Давай в кабину, околеешь тут иначе!

Это верно: уже в караульной короткое пальто Бориса и свитер не выдерживали температуры питерской весенней ночи и её коварной промозглости. Не заставляя себя уговаривать, забрался с открытую для него сдвижную дверь машины, намертво прижатой к полу тросами. Захлопнул. Увидел перед собой женщину лет тридцати, эффектную блондинку модельной внешности. Была она в леггинсах, чёрных, хорошо облегавших длинные тренированные пони, и в растянутом красном свитере советского лыжника. Карие глаза смеялись.

– Сейчас там температура буде, как на Северном полюсе…

– Я понял! – хмуро отозвался Борис. – Но я не казак.

– А кто? Атаман?

– Типа того.

– Ну, по бороде да усам видать… Ладно, садись, атаман. Сейчас обогреватель включу.

Он осматривался. Ну да, какая-то медицинская фиговина, всё металлическое, белое, гладкое; в кузове некое приспособление, похожее на томограф – лет десять назад, после очередного алкогольного кризиса, его в такой засовывали. В стальной саркофаг. Другое дело, что по полу, явно холодному, перелетали мраморно-белые босые ноги его новой знакомой – красивые, худые и жилистыеступни, изящные, как ангельские крылья. И та ничуть этим не казнилась.

И в тот момент, когда женщина, со щелчком развернув на сто восемьдесят градусов сиденье водителя, повернулась к нему, он её узнал.

Господи. Это же «девушка из клипа Бутусова».

Первый раз он видел её года три назад. Нет, точно, пять. «Девушка по Пушкинской на Лиговский в обход». Ну, конечно. Тот самый Пушкинский сквер, где памятник поэту обставлен доходными домами – Симонова, Гильденбанд, Толстой. Что он там делал? Да пёс его знает. После очередного кутежа в гостях сидел на скамейке, тянул давно выдохшееся пиво, собирался с мыслями. И вот среди весны, среди горожан в плащах, а то и в пальто – она. В пёстром платье, с голыми ногами, бесстрашно давящими лужи и слякоть, неровные тротуары; светловолосая, смеющаяся. Там, перед поворот на Лиговский переулок, она остановилась, киношники начали суетиться, меняя расположение своих камер на тележках, кто-то подбежал, принёс ей из автобусика съемочной группы кофе в стаканчиках, кто-то пальтишко на плечи; и то, и другое приняла, смеялась, говорила о чём-то с усатым, похожим на Никиту Михалкова, а босые, голые её ноги, эти вот точёные ступни выделывали кренделя на питерском асфальте, на серой плитке сквера.

Он тогда едва в себя пришёл, допил пиво, смахнул морок с глаз – а уже нет ни киношников, не девушки, куда-то в сторону проспекта укатила вся это компания, со своим автобусиком и камерами.

Второй раз уже зимой встречал, уже два года назад было это, и она ведь не изменилась ни с того, ни с этого времени! Пришлось ему быть в Останкино, даже ещё морозным январём, а так случилось, что авария на теплотрассе произошла и в павильонах работали самые отмороженные и морозоустойчивые, тепловые пушки стояли в коридорах, люди бесконечно запинались о провода и чертыхались; кое-где в коридорах в углу образовалась наледь… А она стояла в коридоре с очередным очкастым, блузка, юбочка, папка в руке, макияж шикарный и опять – беззащитно-голые, босые ноги на стылом этот бетоне…
Он тоже тогда прошляпил, отвлекли, а потом спрашивал, ему кто-то из знакомых: так это Наталья Шилова, ведущая передачи «Час Совы», про уфологию. Он: а почешу она… и ему объяснили: ведёт эфиры исключительно босиком, несмотря ни на что, на камеру ходит босыми ногами по противно хрустящему битому стеклу, протыкает пятку шпагой, как факир, и прочие чудеса.

Вот и сейчас, опомнившись, выпалил:

– Ёп… Так вы же Шилова! Наталья.

– Кому Шилова, а кому Наталья Георгиевна! – поправила блондинка. – Садитесь, садитесь вы уже, взлетели, сейчас болтанка начнётся… вот кресло.

Борис туда опустился. Ну да, кресло вроде зубоврачебного. Только… со странными элементами на подлокотниках и внизу, в ножном упоре, напоминающего полицейские наручники.

– Да, Наталья Георгиевна. А я…

Борис представился.

Блондинка уперла босые ступни в пол – напряглись сухожилия на пальцах, обозначились острыми стрелками, мизинец приобрёл вид бронзового завитка; поправила свитер, ворот, достала термос и две пластиковых чашки.

– Выпейте. Чай на травах.

– Спасибо.

Болтанка, действительно, начиналась. Под ними ходил ходуном. Но рука женщины держала чашку крепко и идеально ровно: жидкость там даже не плескалась. Обжигаясь и прихлёбывая душистый чай, Борис спросил:

– И вы… в Ботиево? А зачем?! И ещё с реанимобилем?!

– Это не реанимобиль. Это… передвижная лаборатория.

– А-а! Томографическая?

– Нет. Лаборатория «ЛАЗЕРУС», лазерная диагностика посмортумных состояний.

– Простите, каких?

– Пост-мортумных. Посмертных. Там человечек одиннекстати умер, нас попросили с ним… с его телом поработать.

– Ага. Понятно. Вот почему спецбортом. А давно умер? В морге будете забирать?

– Да нет… умер вчера вечером, до сих… на месте.

Борис присвистнул. Это получалось у него по-хулигански, как у беспризорников в тридцатые.

– Так он же того… уже одеревенелый. Холодный насквозь.

– Борис, вы же знаете, что поминки у нас девятый день отмечают?

– Да… и что?

– Ну, так считается, что девять дней душа умершего летает рядом с нами. Подпитывается нашей энергетикой. Прежде попасть туда… – Шилова махнула тонкой кистью вверх, хотя, видимо, Ан-12 и так уже набрал приличную высоту. – Вот с помощью лазера и ряда других энергопрактик мы эту душу и… как сказать, сюда притянем и исследуем.

До Бориса дошло. Он понимающе хмыкнул:

– А, ну да. Вы же уфолог. Слушайте, чай вкусный, но можно я своего зелья выпью?

– Можно.

Сделал глоток из бутылки, украдкой достав из сумки; показал глазам – женщина как-то очень сухо и убеждённо отрезала:

– Нет, спасибо. Не пью. А вы не стесняйтесь.

– Хорошо… Благодарю.

– Вы, я полагаю, тоже в командировку? В Ботиево конкретно?

– Да. В эти места… Журналист я… – Борис расслабился, обогреватель машины работал хорошо, в салоне уже пахло сауной. – Как мастер пера, буду писать о мирной жизни.

– Достойное дело.

– Ну, достойное или нет, а это моя работа… Так сказать, никаких чудес! – и он решился – Слушайте, но как вам всё-таки не холодно?! Я же вас видел тогда, на Лиговском… и в Останкино! Когда морозилка там была.

Она расхохоталась. Сплела свои голые ступни так красиво, что стало больно глазам.

– О, меня все спрашивают. Ну, Слава Бутусов – мой давний друг, не могла отказать, тем более, что мне это пара пустяков… А в Останкино было не так уж холодно. Просто надо было привыкнуть.

– Неужели к этому можно привыкнуть…

– Привыкнуть можно ко всему. А вы не о мирной, а военной жизни на Донетчине писали? И к бомбам, и к снарядам, во двор залетающим, люди привыкли.

– Да, да… Вы правы. Когда я тут был три года назад, ещё обстрелы велись.  А дядя Осип, знакомец мой, удочки собирает – и на Корсак. Я ему: дядь Ось, убить же могут. Там как раз по берегу, по старой мельнице пристреливаются… А он мне: э, щас у хохлов ужин, святое время, нажрутся и ещё часок покемарят, а я ещё на вечерней зорьке карасей-то успею надёргать… М-да.

Он осмотрелся. Все приборы закрыты или коричневыми чехлами, или алюминиевыми кожухами с хитрыми на вид замочками. Вот как, значит: едет диагностировать. А почему военный борт? А почему такая секретность? Заказ вояк уфологи отрабатывают?! Ещё раз осмотрелся – Наталья спросила:

– Что-то не так?

– Да нет. Думаю, куда пальто положить. И куртку. Стало уже, как в Сочи.

Босая нога по гладкому полу толкнула ему пустой гремящий контейнер. С многозначительной надписью: «ДЛЯ МЕЛКИХ ФРАГМЕНТОВ». Фрагментов чего?!

Борис снял своё короткополое пальто, купленное специально для его инжекторного  БМВ-323, добротную кожаную куртку; под ней – тонкая водолазка, а ещё джинсы. Идеальный командировочный набор. Ещё один свитер, вязанный, как и у Натальи, в чемодане, там же камуфляжный комплект… Кроссовки он тоже стащил, в угол поставил, а вот носки снимать почему-то постеснялся; сравнение его голых нижних конечностей с босыми ступнями марине явно указывало бы на природное несовершенство всего мужского пола.

Она это отметила, он понял по глазам. Но ничего не сказала.

Зато разоблачилась сама. Через голову стащила свитер и осталась в таком же символическом топе, как и у Ирки, и надетом тоже на голое тело. Борис отметил широкие мускулистые плечи, как у Мишель Обамы – известные «плечи водопроводчика», как язвили тогда в прессе и грушевидные, по-женски тяжёлые груди под тканью… Чтобы скрыть свой нечаянный и неизбежный мужской интерес к этой полунаготе, Борис кивнул на металлический саркофаг сзади, поинтересовался:

– Напоминает томограф, всё-таки, хоть режьте… вы в него это, значит, бездыханное тело загружать будете?

– Конечно. А насчёт томографа – в общем-то, принцип действия схожий.

– Хм. Что можно извлечь из тела, в котором все процессы жизнедеятельности уже прекратились.

Наталья допила свой чай. Поставила на приборную доску, широкую, как барная стойка. Откинулась в кресле, ногу на ногу положила и ступня её, безупречная, теперь качалась прямо на уровне взгляда Бориса; их самолёт давно набрал высоту и теперь рвался сквозь ночь ровно, мощно гудя двигателями. Шилова поправила  волосы, сбросила их за плечи, усмехнулась.

– Я понимаю ваше удивление. Но вы-то, как журналист, понимаете, что в мире существует много того, о чём мы пока попросту не знаем?

– Согласен, но…

– Подождите. Вы смотрели мою программу?

Мужчина отхлебнул большой глоток самогона – эх, совсем немного осталось! – зажмурился, перевёл дыхание, честно ответил:

– Нет. Наталья… Георгиевна, поймите: я  журнал юга. А у нас, бестий, такая проблема: каждый паше свою делянку, как сраный единоличник. И не заглядывает к другим. Кто-то из коллег пишет, например, об экологии: ну да, да, достойная тема, но я не читаю. Кто-то – о Геях и лесбиянках. Интересно. Но не читаю, не смотрю, не моя тема. Нет времени, погружения в свою хватает.

– Понятно. Что ж, в этом тоже есть логика.

– А вообще… мне сейчас дико хочется две вещи! – признался он. – Покурить и попытать вас на тему уфологии. Всё-таки.

Снова глубокий, грудной смех.

– Покурить – это вам туда, в отсек. Здесь курение под запретом. А попытать… ну, попробуйте. Если это не допрос под диктофон.

– Да. Пожалуй, повременю с куревом… Так какая же энергия у мёртвых? Я в курсе: биоэнергетика и то-сё. Вплоть до оживления трупов.

Женщина слегка нахмурилась.

– Ну, только с Грабовым меня не смешивайте… не моя тема. Борис, вы знаете, что у человеческого скелета есть электромагнитное поле? И что кости излучают электромагнитный импульс даже после смерти своего хозяина?!

– Нет. С научной точки зрения…

– С научной точки зрения восемнадцатого века не существовало даже электрической энергии! – резко перебила Шилова. – А она, тем не менее, была. До двадцатого века примерно не знали о существовании электромагнитной энергии. Атомной… а они были! Верно?

– Верно.

– Просто нет пока измерителей ЭТОЙ энергетики. Точнее, есть. Это сам человек. Но  психологиче6ский барьер и… когнитивный диссонанс мешают нам воспринимать его, как измеритель. Нам нужен прибор, железка.

Борис слегка затосковал. С умными бабами хорошо разговаривать после секса. Был у него эпизод с одной женщиной-физиком; интим случился у них прямо на лабораторном столе, её плохо выбритые, как у типичных “синих чулков”, твердые икры лежали на его плечах, а сам – коленками упирался в осциллограф. А потом, совершенно голые, сидели в лаборатории и два часа трепались о нейтрино и коллайдере в Церне, под армянский коньяк и это было замечательно… Он поёрзал в этом кресле с фиксаторами на подлокотниках, в какой-то мере ощущая себя участником эксперимента.

– Согласен, не поспоришь.

– Так. Так вот, знаете, что даже мёртвые кости огромное количество лет ещё «фонят»? На кладбищах – сами знаете, какая энергетика и ощущения.

– Ну да. Если в полночь.

– А всё просто. Луна. В это время Земля ближе всего к Луне, а она – мощнейший источник излучения… Кстати, почти все наши парки – это срытые старые кладбища. И не перезахороненные, в большинстве своём. Бульдозер срубал надгробия, оградки – в металлолом, засеяли травку, трудящиеся гуляют. Пьют квас и пиво. А где чаще всего маньяки нападают на молодых женщин и девушек?

– Оба-на… точно. В парках!

– Или в домах на месте кладбищ. Таких тоже много. Причём, если люди погибли страшной, мученической смертью, то излучение костей в разы сильнее. Я вам скажу, что в нулевые, после Битцевского маньяка, была создана спецгруппа экспертов МВД и ФСБ, собирали статистику. Так вот, в 94% случаев маньяки совершали убийства на месте старых кладбищ, местах расстрелов и так далее!

– Ага. Я так понимаю, это засекретили…

– Ещё бы. Вот ещё: некоторые места на территории бывшего концлагеря в Дахау до сих пор закрыты для посещения людьми. После его освобождения там работали американцы, которые и посоветовали немцам кое-где просто накрыть места захоронений бетонно-свинцовыми саркофагами и поставить там безлюдные склады. Так и сделали. Почему? Там кости “фонят” так, что мама не горюй.

Борис помотал головой. Курить хотелось, очень хотелось, но слушать Шилову и любоваться её ногами хотелось ещё сильнее. Он обернулся на саркофаг:

– Ну… и подробнее, Наталья, подробнее. Что там с телами делается?

– Сначала возбуждается электромагнитный импульс скелета. Чем он целее, тем лучше. Хотя если даже пепел… не важно. Восстанавливается энергетическая оболочка живого тела. Конечно, не полностью, с изъятиями… то, что мы называем «душой», то есть энергетическая субстанция, получает сигнал и… и так сказать, прилетает к своему хозяину. Соединяется с воссозданной структурой и недостающие сегменты её дополняет.

– О-ха! То есть так всё-таки… так же и оживить покойника можно?

– Не совсем так. Области мозга, отвечающие за передачу двигательных функций, уже отмерли и их восстановить невозможно. Труп есть труп. А вот функции некоторых других отделов… на энергетическом уровне начинают работать.

– Это как?

– Так. Вот бывало у вас: работаете за компьютером, бац! – экран погас. Звук есть, машина гудит, изображения нет.

– Бывало. Полетела видеокарта.

– А если компьютер не включается?

– Тогда зову Ваньку Синего, нашего сисадмина… – засмеялся Борис. – Он вытащит винчестер, вставит в какую-то свою херню и скачивает оттуда все уцелевшие данные.

– Правильно. Компьютер, образно говоря, «мёртв» – ни одна функция включения не работает, системная. А данные – сохранились. И работают в другом устройстве.

– Как это всё у вас… механистично, Наталья!

– Биоэнергетика – это та же физика, только шиворот-навыворот. В общем, я всё и рассказала. Ч такой энергетической моделью покойника можно работать. Недолго, но можно. Общаться почти… как с живым человеком.

– А потом?

– Потом душа отлетает туда, куда положено. В рай или ад.

– Вы всерьёз верите, что они существуют?

– Как говорил один мой учитель, рай и ад существуют только в наших головах. Наукой загробное существование не доказано. Но… то, что они есть в головах, это тоже свидетельство. На ментальном уровне они есть – значит, с ними можно работать. Хотя оттуда никто и не возвращался.

– Потрясающе. А, слушайте… я ведь тоже читал. Человек типа, помер, его в гроб, а он там проснулся и стучит головой о крышку.

– Это другое. Это летаргический сон. Тоже – не путайте. Мы говорим о физической смерти. Такое первый раз обнаружили во время Второй мировой, когда умершие по всем канонам люди оживали уже в моргах. Случаев было немного, но были.

– У нас?

– У нас, у немцев, у американцев… А у нас тоже самое было во время первой и второй чеченских. «ЛАЗЕРУС» тогда только создали.

– Эф-эс-бэшники? – хихикнул Борис.

– Те, кому это было очень надо. Не спрашивайте, закрытая информация.

Разговор вошёл в плоскость, ещё более опасную, чем секс. Борис повертел в руках бутылку.

– Пожалуй, Наталья, схожу, покурю.

– Давайте.

…В отсеке – как в могильном склепе. Темнотища горят только красные лампочки-моллюски, холодина. Пахнет топливом авиационным, запах пряный, машинным маслом, металлом. Сунув в рот сигарету, прикурил. Ещё выпил. И вдруг, повинуясь безотчётному импульсу, снял берцы, стащил носки.

Ледяной холод ребристого пола обжёг голые подошвы. Бог ты мой, она же тоже, там, в Останкино, такой же холод ощущала. В коридорах. Как это вообще можно выдержать?

Внезапно он ощутил. Всё! Движение винтов, валов двигателей – вибрацию, всё это отразилось в голове какими-то чёткими графиками; увидел их курс, потом луч сознания высветил кабину пилотов, показания датчиков – потом пробежал по всему самолёту, наткнулся на ящики и вспыхнул жаром пороховой смеси. Кумулятивные гранаты. Много, много кумулятивных гранат… Во рту стало кисло. Борис пошатнулся, кое-как подобрал обувь – носки не нашёл и бегом вернулся в машину. Наталья изучала экран планшета, что-то набирала; глянув на его синие от холода ступни – усмехнулась:

– Шел по улице малютка, посинел и весь продрог… Хорошо вы погуляли!

– Чо? – деревянными губами выговорил мужчина. – За пять минут-то…

– За час прочти. Без семи.

– А? Да вы что…

– Садитесь. И постарайтесь расслабиться. Вам поспать бы.

Он ерзал в кресле, допивал алкоголь, самогон лился мимо рта, на водолазку, за её воротник, шее стало мокро, но… горячо.

– Вы сейчас заснёте, – спокойно проговорила женщина.

– Да ну… я уже отоспался… что за фигня творится. Наверно, просто… выпил… да… мирная жизнь… а зачем гранаты? И вообще… спецборт… странно… уфология на службе…

Он бормотал это уже вяло и понял: босой ступней Наталья гладит его, такую же голую, ещё отходящую от холода. Это прикосновение гладкой, как резиной, кожи – но почти горечей. Точечныенажатия подушечками сильных пальцев… пяткой…

Он даже не понял, как провалился в сон.

---

Сны в самолёте, несущем свой груз на высоте почти шести километров над землей, разительно отличались от тревожных снов в квартире Бориса. Тут было всё по-другому, празднично, что ли. Правда, вспоминалось не Ботиево, куда он летел, а уже город Териоки, он же Смоляная река по-фински и Зеленогорск по-советски. Туда они переехали после того, как мать нашла себе нового мужа, а они с Ольгой – отчима.

Борис шёл по болоту, как Иисус по воде – поверху, по зелёному мрамору ряски, по хрустящим под ногами кувшинкам. Шёл, естественно, без всякой обуви, как бродил совсем недавно по отсеку военно-транспортного самолёта, но холода не ощущалось – он, этот “пол болота”, был тёплым, как паркет у него в квартире. Видел фигуру мужика с бородой, в колпаке… Он старался приблизиться к нему, но каждый раз тот уходил то вправо, то влево, как в компьютерной игре, если ты неаккуратно дёргаешь джойстик и упираешься в стену. Так и этот. Борис знал, это – Зелёный остров. Странное место посреди болотца, которое, вообще-то называется Малым Дружинным озером, а Большое Дружинное рядом ранее называлось Чёртовым. Там живёт отшельник-колдун по имени Кнут; кто он такой, никто не знает. Одни говорят – колдун, потомок древних ещё викингов, а на самом деле – северных славян-разбойников, ушкуйников, викингам давшим бы фору… Другие – скептики! – говорят, что фриц недобитый. Охо-хо-хо, сколько ему лет тогда?! Мосластый мужик в шапке с посохом. И каждый раз, когда Борис берёт курс на него, ударяет посохом в берег; от берега по болоту начинает прорастать трещина, и рвётся прямо под ноги Борису, ахая чернотой, острыми краями и тот шарахается – а Кнут уже с другого края…

В общем, проснулся он резко, как выдернутый и выдернула его Шилова. На ней снова тот же растянутый свитер, а поверх – офицерский зимний бушлат без погон, с голубоватым мехом воротника; кепка. Ноги уже обуты – снежно-белые кроссовки.

– Вставайте! – она смотрела холодно. – Садимся в Райновке. До Ботиево – десять километров. Вы туда, наверное, сразу?

– Да. Наверное… Не, точно.

– Я вас доброшу. Давайте, одевайтесь.

Самолёт трясло, как на взлёте, тряхнуло, когда его могучие шасси ударились о бетонку. Наталья жестом пригласила Бориса в кресло рядом с водительским, то уже повёрнуто; он успел увидеть, что ящиков-то, раньше загораживавшихвыход, уже нет… Что за чёрт? Где они их сбросили?! Но думать некогда. После отвала массивного люка машина выкатилась на поле военного аэродрома.

Их пропустили на двух КПП вообще без осмотра – ворота открывались, как по мановению волшебной палочки. За последней стеной бетона с колючкой женщина скинула с ног кроссовки, обнажив ступни и пояснила:

– Так педали лучше чувствуешь. Привыкла…

– А… ну, да.

– На Украине у нас девчонки босиком многие водили. Я и приучилась.

– А вы… с какого транспорта начинали.

Снова – чудесный её смех.

– С мотоцикла “Урал”. Гоняла без шлема, тоже, кстати, босая. И вот… как-то раз под шлагбаум пролетаю на лесостанции, а он опущен, в темноте не видно. Головой об него, выбросило… Месяц с черепно-мозговой в больничке валялась. Так что, как говорят, “безбашенная”!

“Оно и видно!” – подумал про себя Борис, но говорить ничего не стал. А его водитель, настроив какой-то канал на радио, вставила в уши наушники, извинилась:

– Мне нужно прослушать очередной спецкурс… Так что простите. Болтать не будем.

– Да ладно… я…

– Пристегнитесь.

– Обязательно?

– Я сказала: пристегнитесь!

Металл в её голосе ощутимо позвякивал. Пришлось, конечно же, подчиниться.

Двухрядная сельская дорога потянулась в широком лобовом стекле. Кресты телеграфных столбов по обе стороны обозначали её; серый асфальт серел проплешинами недавних заплаток – казалось, тут от древности пророс мох. Или это просто были пятна сырости – кое-где по краям полей лежали массивы снега, на обочинах искрились в солнечных лучах лужицы.

Вот слева потянулись проржавленные баки. Это Борис узнал. Это остатки системы орошения пролей. Артезианские скважины в степи выкопали ещё во время войны, но к девяностым, когда развалился колхоз, поля они уже не орошали. Колхозноеимуществорастащили новоявленные бизнесмены, остатки расхитили селяне. Вот и свёрток, да – с названием “ВОДОСТАНЦИЯ”. Какая там водостанция… Еще с Костей они там побывали.  Рыжие колбы насосных установок, лишённые электромоторов, жарились на солнце. Остатки недорезанных труб рыжели в траве. Они любили тут бывать. Вся эта клёпаная сантехника напоминала декорации к фантастическому фильму… А в тот раз Костя и говорит: “Чуешь, газом пахнет?”.

Артезианские скважины давали выход и природному газу. Костя показал: вот они, газоотводные трубы, упрятанные в колпаки, прикрытые некогда сеткой “рабица”, но ведь её давно срезали на дачные заборы… И предложил: а давай факел сделаем?

Борис, тогда более трусоватый и робкий, засомневался – а нас не того, не спалит? Костя хмыкнул: да вот, видишь, яма, спрячемся… Борис согласился. Но чем поджигать?  Они отошли подальше. Костя достал из кармана джинсов увесистую огородную редьку и пакет с бенгальскими огнями. И спички. Проворчал:

– В этот год напились, дураки, огни не зажгли… Вот и остались!

Воткнул стержень в редьку, запалил его кончик, окрасившийся багровым. И метнул овощ. Тот пролетел по небу и…

– Бежим! – заорал друг, увлекая Бориса в импровизированныйокоп.

Грохнуло. Такое огненное марево над ними разверзлось, прокатилось, что чертям, и тем, должно былостать страшно. Но оно быстро стухло; поднялись. От металлической основы выводной трубы и следа не осталось – только рваная арматура, а прямо из земли бил огненный факел, высотой этажа два.

– Уходим! – рявкнул друг. – Ща менты приедут, пошубят.

Убежали. Менты приехали, но не сразу, потом пожарные, и три дня этот ревущий огненный факел не могли потушить. У Бориса опалило волосы, у Кости – сожгло брови. Но Косте ничего не сделали, а вот борискина мать, которой его сдали ребята, его выдрала. Спустила штаны и отхлестала – натуральным ремнём. Отцовским, военным, старым.

– Я – следователь! – орала она. – А ты, засранец… Ты как мог… на весь район позор… Скажи спасибо, что…

Сказать ничего не мог – больно, попадало пряжкой, до сих пор там белые рубцы; Ольга и та не выдержала: “Ма, хорош мослать, а?”. Мать к ней повернулась резко:

– А ты, лахудра? Почему за братом не следишь?! Я тут мудохаюсь… Мужика не нашла, за вами, обсосами, приглядываю… я молодая ещё, и вот – одна до сих пор!

– Ну, и дура! – безучастно молвила Ольга и рывком сдернула с себя майку. – На, секи!

Вот тут ей и попало. И за “дуру”, и за всё прочее. В отличие от Бориса, Ольга переносила эти кровавые полосы на мускулистой спине стойко – с детства была нечувствительна к боли…

Показались первые дома Ботиево. Жёлтый плакат: “ОТДЫХ “АВРОРА”. Опа, так это, похоже, на месте старой больницы, точнее, госпиталя. Его разрушили ещё в Великую Отечественную, руины торчали. Они там любили играть в “войнушку”. Отечественная давно прошла, афганская только закончилась, а чеченские ещё не начались. Поэтому делились на “наших” и “моджахедов”. Косте и Борису выпала роль моджахедов, да они и сами её на себя взяли – не девкам же быть бородатыми! Воевали с пластмассовыми автоматами, старыми и новыми, прочим самодельным оружием. Одна беда: девки пришли – кто в сланцах, кто в сандалиях. Всё это, конечно, в первые полчаса беготни по развалинам порвалось. Девки остались разутыми. Ну, и пацаны тогда – из солидарности! – свою обувь сняли…

Борис караулил свою добычу в коридоре. Прятался за остатки обгоревших стеллажей регистратуры. И когда выскочил, не сразу смог нажать курок, спутался – автомат новый, только привезли, может, батарейки не так вставил. Замешкался, запнулся, упал. И Галка, главная из “наших”, наставила на него деревянную копию “Макарова”, ну очень условную… И голой ногой прижала его к пыльному бетону коридора.

Она была чернющая, худая, глаза блестящие, как мокрые вишенки, как угольки – поблескивают. По жаре этой июльской Борис в распахнутойрубахе: ступня Галки, голая, притискивает его к полу. А она ещё, стервозина, усмехается, наслаждается, пальцами ступни, твёрдыми, жилистыми, шевелит, пяткой поигрывает. Но ощущение было не то, что от ног сестры: тут ласковые, хоть и твёрдые, горчице, наполняющие тело каким-то чувством…

Он силился дотянуться до оброненного автомата. Сейчас он её снимет… Не получалось. И тут Костя – спас. Вывернулся из-за пролома стены; и выпустил очередь. У него – механическая трещотка, но на корпус игрушки приделал резинку, шмалял проволочными крючками, до синяка. И, хотя клятвенно обедал не палить по девчонкам – не стерпел. Этот медный крючок ударил меж острых лопаток Галки, потом обнаружится, что он и ткань ситцевого платья разорвал, и ранку оставил.

Галке бы, как нормальной – заорать, заблажить, бросить оружие и в слезах – домой. А она, в полном соответствии с “кодексом игры”, начала падать. И Борис понял, что упадёт-то  она на острые концы битого кирпича. Их красные зубы вызверились – слева. Рванулся туда, освобождённый от пресса: Галка упала прямо на него. Точнее, нарочно легла.

И это было некое время безвременья. У него рубашка раздёрнута; и Галка тоже в этом платьишке. И едва оформившиеся, молодые груди её касаются его тела, ткань сползла… Кажется, даже соски чувствует… и ёрзает она по нему, ёрзает, и эта духовитость разгоряченного тела, сдобренная запахом молодого девичьего пота… Да. Ну, девки набежали, начали визжать, Галка встала.

Кстати, она там себе реально пропорола пятку, а домой так и не пошла; двое вообще с сандалетах порванных остались, ковыляя, а одна, обжёгши икру простой крапивой, убежала с плачем. Не слабачка Галка оказалась, нет.

Воспоминание  текли перед мысленным взором, как фон. Борис скосил глаза вниз; да, кроссовки его спутница сняла, и красивые её ступни лежали на педалях. Руки – на руле. И вот тут Борис приметил: да нет… она не управляет. Педали нажимаются, будто сами собой, ступни эти тонкие, лепленные, как следуют им. Руки – рулю. Так это Наталья Шилова машиной управляет или та – ей?!

Не стал спрашивать. Миновали мост через Корсак, Ботиево началось. Солнце бесилось в голубом небе, рассыпая на землю свои яркие брызги, свергавшиеся в лужицах. Слева – затки, котеджики, всё очень скромно, никакой олигархщины и сайдинговых заборов с видеокамерами, в три метра. А! Вот он, Фонтан. Точнее, нет, на его месте площадка, торчит трёхэтажный стеклянный торговый центр “Олимп”, судя по вывеске и горбатый междугородний автобус тут же… А ведь когда-то это была Центральная Водоточка. Оформленная в виде фонтана; так им называлась. Сверхушумятструи, снизу откроешь краник – набираешь ведро-два питьевой воды. Местные умельцы сотворили. И главный – ветеран войны, Степаныч, военный инженер.

Как-то раз, когда они с Костей набирали вёдра – вечерние, тот и сказал: а знаешь, что будет, если сверху заглуху поставить?

Борис растерялся.

– Какую заглуху?

– А такую… – он достал из кармана жёваной китайской “олимпийки” медную штуковину. – Глянь, там резьба-то…

Действительно, конец трубы, из которой била серебристая струя, блестел резьбой. Костя зашептал: “Фонтан на зиму-то сверху прикрывают листом, он вон, внизу лежит, и этой заглухой…”. Борис возразил: так её просто так не завернёшь! Ключ нужен. И его друг достал из схрона в кустах газовый ключ. И то, и другое он слямзил в мастерской Степаныча, когда помогал тому точить какие-то детали.

Металлический круг и заглушка-пробка были завёрнуты. Хоть они с Костяном и вымокли до нитки, сражаясь с мощной струёй воды. Потом друг завернул все краны внизу. И дали дёру… Было это под вечер.

А ночью некоторые ботиевцы услышали гулкое “Бу-у-ум!”.  Напор воды, подаваемый с башни, сорвал резьбу. Сама крышка, говорят, отлетела метров на полсотни и срезала напрочь, острым своим краем, трубу на крыше бабки Койнихи, то есть болгарки Койновой, спаивавшей Ботиево самогоном – ну, Бог наказал.

И до утра из Фонтана бил… фонтан. По всей улице Шевченко бежал шумный ручей; первыми несчастье обнаружили собаки – лаяли. Потом начали крякать гуси: в тупике Шевченко затопило несколько дворов. И утром ботиевцы обнаружили, что в селе образовалась настоящая река с двумя озёрами: первое образовалось на перекрёстке Первой Украинской, где асфальтовую гладь сжимали заборы кирпичного завода и МТС. В этой луже застрял намертво огромный чёрный джип местного олигарха Равиля Хусаинова, и на крыше его сидели две пьяные шлюхи, боявшиеся спуститься в воду и выбраться – а может, просто ни о чём не помышлявшие. Вторая лужа возникла у свертка на Кудринскую, ведущую к Корсаку; перед сельсоветом. Тут глубина была – чуть выше щиколотки, но местные чиновные дамы брезговали в этой воде пачкаться, сбились стайкой на остановке автобуса и только немолодая бухгалтер Лия Ахмедова, скинув босоножки, прошлась босиком по воде, в сельсовет, да дозвонилась в район, где перекрыли водоснабжение с водонапорной башни…

А ребятне было раздолье. Они носились по этому ручью, брызгались, орали; и Галка первая – мокрая, грязная, голоногая, в платье, облипшем её фигуру. Борис это всё помнил. Кстати, никто из ребятни на этот раз их и не сдал; Степаныч переточил новую “заглуху”, закрепил её на Фонтане, а в селе начали, наконец, тянуть центральный водопровод.

Показалась серо-белая ретрансляционная вышка. Вот она, та самая остановка; вот коттедж Хусаинова, новый, отстроенный – говорят, из-за своей кирпичной башни первым и попал под обстрел.

Снова скосил глаза на ноги водительницы и педали. Блин, да всё так же: ступни следуют за движением железных рычагов. Он нервно поправил ремень. Но машина шла ровно, аккуратно, где нужно притормаживая и пропуская транспорт; вот пропустила фуру слева – там раньше был колхозный рынок.

На перекрёстке они свернули направо. Так, в Барановку! Туда, где Корсак делает крутой поворот. Вот тут золотятся купола церкви… Смотри-ка, восстановили, передали верующим. А ведь когда-то кинотеатр был, кажется, “Октябрьский”. Бегали они туда на “Тарзана”; и он тогда пригласил Галку, конечно же; полтинник уже билет стоил, девяностые, всё-таки… Сидели в этой темноте, на последнем ряду и обжимались. Ему удалось запустить руку под платье её и тискать, тискать, дурея, её укрупнившуюся грудь, а она исступлённо тёрлась об его ногу своей шершавой, твёрдой, голой пяткой. Воспоминания детства.

Что ж. оно было и прошло. А потом началась уже юность. Мать всё-таки нашла мужа в Питере; он был из Зеленогорска, туда и уехали. Сестра, вскоре, не поладив с отчимом, психанула и мотанула в Казань, где выскочила замуж. Теперь она ещё дальше. А у Бориса вместо босоного детства началась юность, наполненная совсем иными ощущениями, радостями и печалями. Да и из Зеленогорска они вскоре тоже уехали, перебравшись в “культурную столицу”.

Машина приближалась к дому, выходящему, без сомнения, задами своими на Корсак. Двухэтажный, построенные без особого шика, дом; второй этаж – как нежилой, стёкла выбиты. “УАЗ” полицейской раскраски у дома. Борис повернул голову и наткнулся на кинжальный взгляд Шиловой. Женщина проговорила, останавливая машину:\

– Я так понимаю, вам со мной хочется? Посмотреть?

– Д-да…

– Не вопрос.

Двое хмурых ментов в заношенной форме без всякого интереса проводили их взглядами; выйдя и хлопнув дверцей, Борис глянул на машину. Ого. Это не банальный японский микроавтобус, это GMC, звероподобный, на таких ездит охрана штатовских президентов… Наталья не обулась. Отомкнув калитку, давила босыми ногами грязь и комки нерастаявшего снега; промежутки меж длинными пальцами окрасились каёмками раскисшей глины. У самых дверей дома, у деревянного крыльца двое выросли, безмолвные, одинаковые, профессионально-безликие. Шилова бросила им, махнув рукой на Бориса:

– Код шестидесяти восемь. Это со мной.

И их пропустили.

Что-то нехорошее наваливалось на Бориса. Как там, в кухне, когда он увидело следы. Через большую комнату, запылённую, мебель в чехлах, в углах под потолком – паутина, в подвал. Щербатые ступени. Так это же дом дяди Оси! Мать вашу, точно… Рыбак, он себе его и построил на берегу, ещё бодался с сельсоветом за участок. Борис шёл на ватных ногах. Шилова рывком распахнула дверь.

Горела под потолком яркая, новая лампочка, со свисающим проводом. Валялся опрокинутый стул – старый, так называемый “венский” с перебитой перекладиной. Лежал лицом вниз, с торчащим ножом из спины, человек в камуфляже… В луже тёмной, застывшей, похожей на битум, крови. А перед ним, вынутые из ящика – детские игрушки. Игра PIKO, ГДР-вская – детская железная дорога, мечта всех мальчишек его детства; тепловоз и четыре вагончика, два стрелочных перевода… На коробке у рельсов – девочка в голубом платье. Модель танка Т-34-85 Rudy – на польском “рыжий”, на котором сражались главные герои романа Януша Пшимановского «Четыре танкиста и собака» и одноимённого телесериала… На стеллажах – кастрюли, кадки, пустые стеклянные “четверти” для самогона и яблочного вина; мышеловки, заржавленные секаторы, обросший мхом телевизор “КВН” с мутной линзой и радиоприёмник “Спидола” с треснувшей панелью.

За миг до того, как Шилова деловито нагнувшись над трупом, и замерев на пару секунд, резким движением перевернула его на спину, Борис увидел лист газеты. В отличие от других предметов, он не был покрыт пылью; просто сложен вчетверо, как раз в размер для нагрудного кармана. Видно была часть названия “…СКИЙ ВЕСТНИК” и часть заголовка – “…рть дочери олигарха”. А вот фото можно было разглядеть целиком. Молодая девушка в пёстром платье, лежала, нелепо раскинув босые ноги, на зелёной траве. От груди до лица – всё чёрное, в реальности наверняка красное.

Энигму Борис узнал по характерной татуировке на щиколотке ступни. Кельтский крест.

И закричал – от напряжения последних часов, от ужаса, от безысходности…

Тем более, что лицо убитого говорило ему совершенно точно: это Константин Ятога. Но кристально-синие глаза смотрели мёртво. Стеклянно. «Стеклодув»…

Его друг детства.

---

Отошёл от хлопанья по щекам. Не пощёчин, нет; единственный раз в жизни ему дали пощёчину. Когда он свою подругу, сонную, использовал… ну, не будем. Просто тут – привели в чувство, а как привели, Шилова твёрдо держала его лицо в жестяных крепких ладонях.

– Не орать! – строго проговорила женщина. – Не орать, это первое. Соберись! Фотоаппарат есть?!

– Д-да…

– Фотографируй!

– Что?

– Всё! Труп и все вокруг.

Дрожащими руками Борис достал из сумки свой новенький «Кэнон», по спецзаказу сделанный, со специальным объективом… Начал фотографировать. И «Руди», и игрушку «Пико», и рослое тело Кости, снова перевёрнутое на спину. И нож, вонзившийся в его позвоночник строго под углом в девяносто градусов. Десантный, с удобной рукояткой… кто его так мог метнуть? И как так Костя, спецназовец со стажем, мог вообще, подпустить к себе со спины?! Вспышка фотоаппарата сверкала маленькой молнией, в мутной линзе «КВН», в боках винных четвертей и банок – обеспечивая жутковатую иллюминацию всего этого подземелья из тёмно-вишнёвого старого кирпича, с трупом посередине…

А Наталья меду тем занималась очень странными вещами. Она подтянула края леггинсов – выше худой, тонкой щиколотки! – и стала топтаться голыми ногами в луже застывшей крови. Специально. Прямо елозя там длинными белыми пальцами. Кровь пачкала этот алебастр кожи чёрным, красила её ноги… Женщина отошла, отодвинула стул, подняла, уселась. Закинула одну ногу плашмя на другую, достала из нагрудного кармана кителя шприц, зубами сорвала его предохранительный пластиковый колпачок. Тряхнула светлыми волосами.

– Вы что… делаете? – выдохнул Борис.

– Не твоя забота. Снял?

– Да.

– Вот и хорошо…

– Нет, что вы теперь будете с ним делать?!

Женщина не ответила. Игла шприца коснулась середины её острой, худой пятки. И Наталья с силой вонзила её туда – сантиметра на три.

Борис ахнул – не про себя, а вполне реально. Он за свою жизнь бывал и в морге, и в анатомичке; видел, как делают операции в полевом госпитале в Донецке; но такое видел в первый раз. И представил себе, как это больно. И что странно – только слегка надавив на кончик шприца, Наталья замерла, запрокинув голову; из кожи проткнутой пятки вытекло несколько едва видных капелек крови.

И тут самим Борисом начала овладевать какая-то дурнота, слабость. Он схватился за стену – та поехала, как трамвай. Он рванулся было к выходу: чёрт с ней, это странной уфологиней, с её хитрыми аппаратами, сейчас он выберется, найдёт тех двоих и потребует от них закончить балаган и похоронить Костю по-человечески. В конце концов, он сам вывезет тело в Териоки, чёрт с ним, сумеет…

Но пол тоже выскочил из-под ног, полки, наоборот, навалились и Борис обрушился на пол из литого бетона вместе с телевизором, бутылками и парой ржавых железяк.

…На улице теперь поднялся и ветер. Гнал между заборов пыль, истлевшие за зиму под снегом клочки прошлогодней листвы, мусор со дворов – луковичная шелуха, бумажки. Борис курил, стискивая сигарету всё ещё подрагивающими руками, Наталья стояла рядом; её голые ноги были в грязи дорожки, в комочках листьев, и, наверное, ещё в крови Кости. А тот лежал в черном резиновом мешке для трупов, и «молния» была уже застёгнута. Полицейские уже уехали, только те двое, с профессионально смазанными лицами мялись у каменной ограды. Женщина, переступив ногами на бетонных плитках, спросила ещё раз, строго:

– Нож ты сфотографировал? Отдельно? Это важная деталь.

– Да.

– Тогда уносим тело в машину.

– Да… нОски! – хмуро буркнул Борис.

Женщина первый раз изогнула тонкую бровь в заинтересованной ухмылке:

– Вот как? А что это означает? Кодовое слово?!

– Коды, похоже, только у вас. А это ботиевский диалект, староболгарский. На нём «нОски» переводится, как «конечно»… тут и невеста – «булка», и деньги – «гниды».

– Очень интересно… – Наталья коснулась журналиста рукой, за локоть, деликатно, проговорила  – Борис… У вас задача серьёзная. Вы должны остаться и поговорить с теми, кто здесь видел Константина Ятогу в последнее время. Перед этим… происшествием.

Она упорно не говорила: «смерть», «перед смертью». Борис щелчком отбросил окурок в кучу дотаивающего снега.

– Вы его… будете оживлять, всё-таки? Или только исследовать?!

– Закрытая информация. Прощайте, Борис. И… и я вас ещё найду. Скоро!

Двое её странных сопровождающих уже погрузили труп в бело-синий GMC с надписью «ЛАЗЕРУС» и исчезли сами, будто растворились в стылом ботиевском воздухе, среди заборов и черепичных крыш. Гулко хлопнула дверца, зарычал двигатель…

Борис проводил глазами автомобиль, а потом посмотрел на плиточную дорожку. И поймал себя на мысли. Что и следы мокрых Натальи, узкие и изящные, тоже подозрительно быстро высохли на них. Бесследно!

Что ж, теперь надо было искать гостиницу.\

---

Управление ФСБ по Петербургу и Ленинградской области зажато между двумя красивыми особняками на Моховой – один, это бывший дом Александра Григорьевича Тройницкого, русского статистика и члена Госсовета российской империи; в нём расположен шестой учебной корпус Петровского колледжа. Другой же является домом графа Шувалова, екатерининского вельможи, в котором обитают разные коммерческие фирмы. В отличие от здания ФСБ, с его турникетами и неразговорчивыми офицерами-дежурными, и в том и в другом особняке лишь частная охрана, а в Петровском колледже полно молодёжи: обучаются экономике и финансам, туризму и маркетингу, менеджменту и информационным технологиям. Стучат по красивым мраморным лестницам девичьи каблуки, мелькают кеды… Зайти сюда можно по пропуску студента или преподавателя.

Вот такая яркая блондинка в деловом костюме, с внушительным кожаным баулов в хрупкой руке и зашла  через вахту, предъявив документ преподавателя. Также процокала каблуками на четвёртый этаж… а там просто зашла в одну из дверей без всякой надписи и исчезла. Во всяком случае, в колледже она не появилась – ни в аудиториях, ни в бухгалтерии или где-то ещё.

А через пятнадцать минут она, и никто иной, стояла в другом здании – в том самом, в здании Управления, в левом его крыле, малопосещаемом – тут службы технические, скучные и другие, о которых не знает даже большинство обитателей этого здания.

Наталья Георгиевна Шилова стояла в самой середине кабинета, застеленного простым чёрным ковролином: но мягким и густым, и в нём тонули её ступни, снова совершенно голые, до краев аккуратных плоских ногтей. На ней сейчас была форма полковника, прекрасно подогнанная к её фигуре, а туфли… что ж, туфли остались вместе с деловым костюмом в кожаном бауле в приёмной.

Здесь они были ей просто не нужны, несмотря на наличие формы.

– Значит, первая фаза операции прошла успешно, полковник… – скрипучим голосом произнёс человек за старомодным дубовым столом. – Объект доступен для лабораторной работы?

– Так точно, товарищ генерал! – Шилова  слегка напряглась, не вытянулась в струнку, но, тем не менее, подобралась: колени  прижаты, ступни – одна к одной, кончиками больших пальцев. – В момент нападения объект Ятога активировал биоэнергетический щит, поэтому нож, хоть и перебил позвонки, не смог полностью нарушить баланс организма. В спинномозговом канале осталось… одним словом, шансы на успешное восстановление высокие.

Сидящий за столом человек был похож на высушенного богомола, в энтомологическом музее. Собственно, и кличка среди своих, и оперативным позывным у него было «Богомол», а в реальности его звали Александр Хрисанфович Быкадоров, генерал и начальник Управления специальных операций – УСО в составе научно-технической службы ФСБ РФ. Отдел этот подчинялся НТС чисто формально, и начальник службы, генерал-майор Климашин, обычно только визировал документы УСО, казавшиеся даже для него немыслимой, на десять раз шифрованной-перешифрованной абракадаброй.

А непосвященному и вовсе то, чем занимались в УСО НТС, показалось бы бредом, мистикой или ненаучной фантастикой.

Как раз тем, о чём телеведущая Наталья Шилова и рассказывала в своей передаче.

– …орудием поражения является нож десантный ВДВ СССР, так называемый «стропорез», с симметричным обоюдоострым клинком, брошенный посредством огромного кинетического импульса, с использованием биоэнергетики, – продолжала докладывать Шилова. – Анализ  крови объекта Ятога, с использование энегостимулирующей сыворотки показал, что нападение произошло в момент эмоционального расслабления объекта Ятога, что позволило нападавшему подобраться к нему сзади и незаметно. К сожалению, биоэнергетического следа на месте преступления обнаружить не удалось.

– По линии МВД всё почистили?

– Службы МВД на месте соответствующим образом дезинформированы. Константин Ятога, бывший боец спецназа, с позывным «Стеклодув», согласно официальной версии, стал жертвой нападения грабителей, искавших в доме гражданина Осипа Боровикова, клад, вывезенный из города Ленинграда после Великой Отечественной. Смерть Константина Ятоги официально задокументирована, тело, согласно его личному завещанию, кремировано, родственников у него нет. В ближайшее время, по нашим оперативным планам, дело о нападении будет закрыто за отсутствием улик.

Богомол-Быкадоров снова перебил. Он смотрел на Шилову белесыми, прозрачными глазами из-под морщинистых век и почти не моргал.

– Как прошло привлечение объекта «Сочинитель»?

– Согласно плану операции, товарищ генерал. Как и предполагалось, он испытал сильный психологический шок. Потом пришёл в себя. Сейчас он будет выполнять роль приманки в Ботиево.

– Вы предусматриваете вероятность ещё одной атаки?

– Пятьдесят на пятьдесят, товарищ генерал.

– Его надо страховать… да, надо. У меня есть два кандидата вам в помощь. С завтрашнего дня начинаете с ними тренировки по биоэнергопрактикам. Теперь по параллельной операции. Подробности похищения детей в автобусе «Ленфильма» известны?

– Так точно, товарищ генерал. Был использован мощный биолокатор, точнее, даже два. Пострадали только водитель автобуса, один охранник – у них полностью деидентификация личности, память стёрта.

Поблёскивающие, как весенний ледок на луже, старческие глаза упёрлись в Шилову из-под складчатых  тяжёлых век.

– Энигма?!

– В тяжёлом состоянии. Получила множественные ранения грудной клетки. Но сердце не задето.

– Не считаете, что это очень странно?

– Считаю, товарищ генерал. Целью нападавших была именно она, как объект программы «Санаторий». Очень неразумно стрелять в неё из автоматического оружия. Тем более, что после этого включилась биоэнергетическая защита и она стала для нападавших невидимой, сумела добраться до поста… Им осталось забрать детей, которые для них, с точки зрения энергетики, бесполезны.

– Да… бесполезны… – эхом проговорил генерал Быкадоров. Значит, возможен обмен?

– Так точно. Я думаю, он потребуют от нас Энигму в обмен на детей.

– Ясно. Мероприятия прикрытия проведены?

– Да. На место происшествия оперативно доставлен искусственный биообъект-суккуб, полностью имитирующий структуру жертвы. Пресса и МВД уверены, что обнаружен труп Людмилы Хохловой, двадцати семи лет, работницы санатория и прочее… Через семь дней начнётся запланированный распад трупа на биоматериал, он попросту исчезнет.

– Достаточно.

И после этого сухого слова, ударившегося в такие же деревянные и сухие стены кабинета, генерал Быкадоров пригласил: «Присаживайтесь!». Шилова починилась, подвинула стул и села по краю длинного стола.

Генерал выехал из-за своего крепостного укрепления. На инвалидном кресле швейцарского производства. Нижняя часть тела, чуть выше коленей, у него отсутствовала напрочь. Но кресло на четырёх надёжных колёсах с электромоторами и сенсорным управлением, компенсировало этот физический ущерб.

Проехав по чёрному ковру до стены и обратно, Быкадоров резко развернулся на месте. Остановился. Сказал веско:

– После ранения у объекта «Ятога» открылся  канал энергетической подпитки, резервный. Незащищённый. Это его и погубило. После этого он побывал в Зеленогорске, бывшем Териоки, где стал объектом энергетической манипуляции. Его заставили убрать Разгулова, за которым мы наблюдали, и надёжно спрятать труп. При этом сам не помнит, что он сделал это своими руками и где прятал тело.

– Если можно, товарищ генерал, подробнее. Я слушаю.

– Некто Разгулов Артур Шалвович, входил в террористическую группировку Анубиса, панирующего мировую деструкцию, обвал международных бирж, и, возможно, Третью  мировую. Разгулов сумел получить исходные данные террористической атаки, затем зашифровать данные в полимерной нанострукуре и ввести в свой организм. Вероятно, Анубис получил данные о возможном предательстве Разгулова и решил убрать его руками Ятоги, а заодно надёжно спрятать тело, которое, если бы попало в «ЛАЗЕРУС», могло бы стать источником разгадки. В этом суть операции «Рыбалка». Энигма – это второстепенная цель. Как бы она ни была нам дорога… нам надо найти тело Разгулова и доставить его в центр так же, как вы доставили тело Ятоги. Вот э то – главная задача. Вам ясно?

– Так точно, товарищ генерал.

– Приступайте к работе над объектом «Ятога» и «Энигма», а также тренируйте команду. Их – направить на отслеживание людей Анубиса.

– Есть!

Электромоторы кресла жужжали тонко, как в летней ночи пищит комар. Быкадоров отъехал к столу, уравнялся с его центром, затем что-то, вероятно, нажал: и стенка с резным узором позади него разъехалась надвое, обнаружив кабину лифта. Человек в кресле вкатился туда, кивнул морщинистым коричневым лицом, да исчез.

Шилова поднялась. Делать в этом кабинете ей было нечего, да и не пришло бы в голову ничего делать – за ней следили десятки скрытых видеокамер. Вышла бесшумно. Подхватила в пустой приёмной со стульев свой кожаный баул.

Она шла по длинному коридору, со множеством дверей – без табличек. Тот, кто мог отворить эти двери, знал их расположение наизусть: другой бы не смог. Выхода на общую лестницу – не было! Одни выводили в подвал управления ФСБ, другие – в какой-нибудь из туалетов этажом ниже, третьи – вообще в бухгалтерию. Где дамы, отвлекаясь от компьютеров, решали сканворды. А некоторые вообще вели по извилистому пути. Который оканчивался, например, на Крестовском или на Васильевском, а то и незаметной дверцей постамента ростральных колонн…

 

Но Шилова, ступая по гладкому полу босыми ногами, дошла до конца коридора, где стояли две кадки с цветами и бюст Ликурга, главного законодателя Спарты, весьма неожиданный в этом учреждении. Женщина погладила лысую голову спартанца, взялась за нос и повернула. Стена перед ней раздвинулась на две части, открывая металлический пенал. В этом пенале Наталья переоблачилась в прежний костюм «строгой преподавательницы», с гримасой неудовольствия вдела свои ноги в босоножки на высоких каблуках, нацепила на тонкий нос тёмные очки и… И через минуту уже вышла из таких же. Незаметных дверей в дин из коридоров петровского колледжа тоже несколькими этажами ниже. Система секретных лифтов работала безотказно.

Операция «Рыбалка», о которой ничего не знал журналист Борис, не догадывался числившийся мёртвым – и даже якобы кремированный  Константин Ятога, началась.

---

(продолжение следует)