БОСИКОМПОВЕСТЬ. 18. МАША И СТУДЕНТКИ.

БОСИКОМПОВЕСТЬ. 18. МАША И СТУДЕНТКИ.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.


ЛИНИЯ МАРИЯ – СТУДЕНТКИ.

Мария была в голубеньких джинсиках. Richard James Brown. Не хухры-мухры. И кофточке синей с белым, правда, уже не настоящего бренда, а купленной в мутном бутике в «Магне». Ну, это только знающий поймёт… Дима, заглушая мотор машины, спросил:

– Слушай… а ты не очень? Тётки там, обжащные – это помесь ка-гэ-бе и штатзихерхайт.

– А? – рассеяно откликнулась журналистка. – Я не знаю, за какой они хер да хайт, Дим, но ты ж понимаешь… Я пуленепробиваемая.

– Мне тебя ждать?

– Не. Давай домой. Спасибо.

И выпорхнула из машины.

Конечно, ниже края фирменных джинсов у молодой женщины просматривались скульптурные, резные, как фасад «сталинского» дома, щиколотки, а ещё ниже – длинные, узкие ступни с ногтями, накрашенными  ярко-голубым. Поехать в общежитие босиком – что может быть глупее? Но Маша догадывалась: тут чем глупее, тем лучше. На маразм надо отвечать маразмом – сила солому ломит. Тем более такую солому…

Огромная, прямо пирамидальная тётка с усами над верхней губой воткнулась в удостоверение Марии. Нет, не журналистское, а другое, выбитое благодаря Колокольцеву в своё время – и более внушительное.

– Аккредитованный корреспондент ГОВД Щанска Мария Меньшикова! – отчеканила Маша свой статус, упирая на сдвоенные буквы «К» и раскатистое «Р». – Мне необходимо поговорить со студентками.

Усатая пошевелилась – будто кит играл  мускулами – если они у него, конечно, есть.

– Ну, эта… Проходите. Вам кого?!

– Я найду.

И только вдогонку вахтёрша опамятовалась, завопила:

– А ваши эти хде?! У нас  нельзя…

– А я в машине забыла! – бросила женщина, не поворачивая гордой головы.

Ступая по лестнице, по которой, казалось, посередине протащили пудовую гирю – и  даже многопудовую, выщербя ступеньки, Мария усмехалась. Ох, ох, ножки! Сколько вы уже испытали за новое время! По офису, по ровному щекочущему ламинату она и раньше разгуливала то босая, то в колготках – ещё до начала всей этой истории. Самым сложным поначалу было выходить курить босиком, ощущая голыми ступнями каждую частички пепла, просыпанную мимо урны. Ну, ничего, закалка пожарной лестницей их профессионального дома своё дело сделала. Подъезд – это уже детские шалости. Мария вспомнила, как столкнулась у подъезда с тёткой, которая там занимала постоянный пост. На лавочке. Причём мусорное вместилище рядом с лавочкой, поставленное для мелких всяких отходов, давно переполнилось и превратилось в пирамиду всяческой дряни, которую гражданам было лень тащить на другой конец дома, к контейнерам. Тётка выпучила глаза на босые ступни корреспондентки и выдала: «Да как же вы можете… Тут же говно кругом!». На что Мария логично ответила – а что ж вы в говне сидите сами?!

Уже второй день тётки на скамейке не наблюдалось.


Интересующая её персона обитала на первом этаже, но дверь её комнаты оказалась глуха и безгласна. Маша припомнила данные из подготовительной работы: у Евдокии Рубан на пятом живёт сокурсница, Наталья Волосюк. Поэтому, перекладывая из рук в руки пакет, уже надоевший своей тяжестью, прошлёпала босыми ногами до пятого.

Конечно, идиотская мысль проскальзывала – не наступить  бы на таракана, но, в общем, общага производила впечатление  чистенькой и только воняла. Привычным запахом казённых учреждений: хлоркой да тряпкой. Да пылью, которая не поддавалась никакой уборке.

Дверь распахнулась, как будто Маша была взводом ОМОНа и выбила её специальной кувалдой – свинцовым цилиндром килограммов на сто; девушка, оказавшаяся за дверью, просто пошла к себе, повернувшись к Маше спиной. Нечто длинноволосое, в чём-то серо-коричневом, кофта-юбка, и только из-под краёв этой невнятной юбки выглядывали красные края голых пяток.

– Простите! – властно проговорила Мария. – Мне нужна Евдокия Рубан или Наталья Волосюк!

– Ага. Я Наталья.

Это она сказала, не оборачиваясь. Маше пришлось войти. И проследовать за ней – тут кухонь как таковых не было, на две комнатки имелся только общий санузел без ванной. Она наблюдала спину этой девушки, очень прямую и ровную, кажется, даже без лопаток; а ниже спины, за однообразным контуром, всё те же красные пятки. С серой каёмочкой такой.

– Дуси нет, а вам чаю? – без логической связи сформулировала хозяйка.

– Чаю, да!

Маша опомнилась. На стол, покрытый клеёнкой – весёленькой, в тон её джинсам и кофточке, голубыми квадратиками, – она с облегчением взгромоздила пакет:  сушки, круассаны, печенье, в общем, всё к чаю. На дне пакета лежало кое-что и покрепче чая, но это Мария решила оставить на потом – как самое надёжное средство развязывания языков…

– Вот! – выдохнула она. – А это… к чаю!

Она уселась на круглый табурет. Оглядывала комнатку – скромную, даже бедную, но чем-то трогающую подсознание. Вроде бы всё обыкновенно; коврик на дощатом полу, кровать с облупившейся полировкой спинок, этажерка с книгами. Настенный календарь с причудливым гербом Щанска – тут и шестерёнка, и какое-то зубило, и молоток, и лупа, вроде как показывающая роль Опытного завода, и колосья, которых отродясь в Щанске не было… И с надписью, потрясающей своей напыщенной глупостью: «ЩАНСКУ – БЫТЬ!». Но не этот календарь заинтересовал Машу. Несколько картин, точнее, специально сфотографированных и отпечатанных под рамку чёрно-белых рисунков, тоже висели на стене. На одном чётко прочитывались две ладошки разного размера, словно у кого-то брали отпечатки пальцев да измазали типографской краской всю пятерню; а на втором что-то непонятное, вроде персика, разделённого на дольки белой полосой…

Между тем  девушка ставила чайник – современный, прозрачный, с давней белесой порошей накипи на донце – долго он у них не прослужит! – и в конце концов обернула лицо. Миловидная. Большой рот и большие зелёно-мутные глаза. Как пруд где-нибудь в истоках Волги, болотный.

– Вам зелёный или чёрный?

– Какой будет.

Мария изучала хозяйку комнаты, оценивала как женщина. Бесформенность той была, очевидно, фирменным стилем: что кофта, что юбка давно потеряли очертания, придуманные модельером, трансформировались в некий общий балахон. Монашеское одеяние. Маша положила ногу на ногу, поддёрнула джинсы – показывая загорелую, уже ей самой нравящуюся голую ступню с пианинными струнами сухожилий и голубым огоньком на кончиках пальцев; и спросила – для затравки.

– Меня Маша зовут. Я тут про одну вашу подругу спросить хочу…

– Какую?

Девушка говорила сонно. Как будто сквозь ватное одеяло, как бы грипповала и закуталась в него – вся.

– Да вот… Такая девка жила у вас года два назад. Хотела поступать, ей место дали, пока свободно, а потом она не поступила и… и, в общем, всё.

Мария излагала сведения, скупые, полученные ею от завхоза педколледжа путём сильного давления и некоторых не совсем законных махинаций. Тот, лысоватый и потливый, признался, что когда идёт вал абитуры, а общаги стоят пустыми, дают этой абитуре за некую мзду комнаты – тех, кто вернётся в них к сентябрю. Не вернётся и поступишь – твоё счастье, вернётся – прости-прощай, накладочка. Деньги не возвращаем… Конечно же, ни по каким документам девушка, поселённая в эту комнату, не проходила, завхоз с трудом её внешность припомнил – отдалённо, но Мария была уверена: она напала на след!

Ему пяткой в лоб хотелось засветить, но тогда Маша на каблуках была – потому и сдержалась, а то ведь трепанацией дело окончилось бы.

– Ну, так это… – дерзко сказала женщина, наблюдая, как в стеклянном теле чайника мечутся весёлые пузырьки. – Вы её знали, Наташа?

– Нет. Я потом приехала. Но я сейчас… я сейчас спрошу. Сахар – вот.

Перед Марией появилась толстостенная кружка и сахарница, явно украденная из кафе – дозатор. А сама Наташа исчезла, только её монашеская серая сутана мелькнула в дверях.

…Пока Мария пила чай из кружки, ощутимо объеденной чьими-то зубами с одного края, маленькое пространство комнаты наполнялось. Понемногу. Пришла очень высокая девушка с азиатским лицом; пришла другая, рыжая, маленькая. Они быстро расправились с пакетом, достали всякие блюдца да разномастные тарелки, разложили снедь; облизывались.

Женщина кратко объяснила суть визита. Мол, нужно для передачи, она журналистка, “Жди меня” видели? – и всё такое. Результат был – нулевой.

Девки скребли белые щиколотки под разноцветными носками – азиатка была вообще в мужских, чёрных, что-то мямлили. Прихлёбывали чай, хрустели печеньем; азиатка разгрызала сушки крупными белыми зубами и потом столь же громко перемалывала во рту. Да, вроде девушку помнили, вроде была, а вроде и нет; молчаливая была, даже замкнутая, особо ни с кем не общалась – да и она ли это была?

Тогда Мария решилась. Протянула руку, добралась до бутылки, стыдливо отодвинутой девками в самый угол стола, к стене, резким движением красивых пальцев свинтила хрустнувшую пробку с «Мартини».

– Давайте по маленькой, девчонки… Рюмки есть?

– Не-а. Только чашки! Щас… – оживилась азиатка и первой побежала в туалет: выливать из своей чашки остатки чая.

Чтобы разговорить девушек, Мария применила стандартный журналистский приём: увела разговор в сторону. Это подействовало. Рыженькая, её звали Соней, заболтала, азиатка тоже… Про жизнь, про Щанск. Про то, что в школу идти неохота, надо перебираться в Омск или Новосибирск из этого зачуханного болота; или удачно выйти замуж – ибо за кого ж тут нормального, в Щанксе, выйдешь? Ну или сначала денег заработать. Пожалуй, это и было лейтмотивом – деньги. Но особого разнообразия способов заработка Щанск не предлагал, кроме одного, вечного; девки смущённо хихикали, уверяли, что они-то никогда, а вот в первой общаге дым коромыслом, там даже комната такая есть, точнее, не комната, а какой-то проход или переход, называется «целовальник», но понятное дело, что поцелуями там не ограничивается, и всё такое…

Вернулась Наташа и привела подругу – такую же серую, невеяную, с жиденькими волосами, расчесанными на прямой пробор с полоской розовой детской кожи, собранными в тугой узел на затылке, – повяжи ей платочек, и можно то ли в народный хор, то ли в православный храм. Больше всего это создание было похоже на мышку с очень мелкими зубами. Не представили её, и она, безымянная, лишь прислушивалась к разговору. От спиртного отказалась, сушку выбрала и начала её по-деревенски размачивать в чашке с чаем.

Самым любопытным оказалось другое. Гостьи свои тапки оставили на половичке в коридоре, и эта – тоже; но она единственная, кроме хозяйки, оказалась не в носках. Крохотные ступни, как у японки, и невообразимо короткие, словно недоразвитые пальчики с узкими, сплюснутыми ноготками. Ступня младенца…

Мария вообще последнее время ловила себя на том, что обращает внимание на ноги представительниц своего пола. Иногда и на мужские, если попадался особо колоритный, то есть презентабельный экземпляр этого вида двуногих существ; думала, например, про Диму. Но чаще – про своих сестёр по полу. Оценивала. Отмечала все пятнышки и бугры мозолей, наросшие над подогнутыми пальцами – это сейчас, в пору босоножек, было хорошо видно; огорчалась ороговевшей и шелушащейся кожей на краях пяток, негодовала при виде пластыря на щиколотке – в том месте, где её перетягивает обувной ремешок; и было неприятно и горько, отчего человек так уродует своё красивое тело, часть его. А ещё жгучий интерес вызывала корректорша их студии, «старуха», как её звали, – Аделаида Леонидовна. Вымоченная в сорока кипятках и высушенная досуха, пожилая; лет шестьдесят, но твёрдая и прямая, как посох отшельника, она проходила по коридорам Дома Печати в свой кабинет бесшумно, и постоянно – в чёрной юбке до пят. Безгрудое тело затянуто в бархатную блузу, кажущуюся костяным корсетом. Вытянутое лицо, выступающая вперед верхняя челюсть, аккуратно поседевшие волосы, которые она не красила, и очень гибкие, музыкальные руки, которыми она перебирала листы с текстами для дикторов, придираясь к каждой запятой и наводя страх на молодых, традиционно полуграмотных журналистов.

Вот Мария и думала: а какие у неё ступни?! Глупый интерес, конечно. Какая разница?

А ей хотелось увидеть.

Азиатка раскраснелась – то ли от выпитого, то ли от азарта. Выпалила:

– Да мне по хрену! В Рубцовск я свой точно не попрусь обратно, не фиг там делать.

– А куда? – поддела рыжая Соня. – На Опытный, пахать с утра до вечера? Там инженерное образование требуют. Или  рабыней в киоск?!

Девушка тряхнула длинными, чёрными ухоженными волосами.

– А вот… вот в «Бункере» стрип-клуб со следующего года откроют. Вот туда!

– Ой! – сморщила нос рыжая. – Это же…

– Не фига не «это же»! Стриптиз – это танцевать, а не с мужиками валяться… Чё ты понимаешь!

– Ха! Щас вот взяли тебя туда.

– А может, и возьмут! Я танцую, между прочим, хорошо!

Мария слушала их разговор, чуть-чуть не перерастающий в ссору, и неожиданно придумала. Оглядела собравшихся:

– Так… ясно. А ну-ка, носки снимите. Все!

– Зачем?!

– Щас узнаете…

И, дождавшись, пока девушки с видимым смущением избавились от этих своих принадлежностей, Мария взгромоздила свои голые ступни на кухонный стол. Прямо промеж чашек.

– Видали? Суперприз – педикюр в хорошем салоне. Я в «Высоте» делаю.  Так вот, для стриптиза… Для стриптиза у вас ноги  должны быть идеальные. От пяток до ногтей.

Тут она обратила внимание на мизансцену: девушка-мышка кинула быстрый и внимательный, но в то же время какой-то сочувствующий взгляд на Наташу, а та едва заметно покраснела…

Маша решила этого не замечать.  Тем более, что Наташа и та, маленькая её подруга, не проявили никакого интереса ни к педикюру вообще, ни к ногтям на ступнях Марии – в частности. “Мышка”, сидевшая на кровати в углу комнаты, только сильнее поджала под себя эти миниатюрные ноги, пальцы ступней будто бы втянула внутрь: они почти совсем исчезли. А сама Наталья, кажется, даже одёрнула мешковатую юбку – сделала ещё ниже и из-под ткани виднелись только красноватые края пальцев.

– Ну-у, блин… – сокрушённо протянула азиатка.

У неё оказались ступни большого размера, чувственные, нежные даже на вид, с пальцами-маслинами и вытянутым мизинцем каплевидной формы; вполне сложившиеся женские ноги – только варёные в этих носках, чуть припухшие от спёртости и сдавленности, цвета поднимающегося теста.

Женщина отпила мартини и пошевелила пальцами своих ступней. Театрально. Зазывно и хвастливо.

– Вот… Что касается педикюра в «Высоте»… У меня там есть подвязки. Рекламные. Кто ещё хочет – бесплатно?!

Девки оживились. Серые ногти на их ступнях, кое-как обработанные домашними средствами, взывали к отмщению. Рослая азиатка встрепенулась первой:

– Ну, её Наськой звали… то есть Анастасией.

– Уже хорошо. Она откуда была?

– Из Сибири. Откуда-то с Новосиба.

Сердце у Марии заколотилось. И тут она услышала негромкий голос хозяйки:

– А потрогать можно?

– Да трогай…

Горячие пальцы девушки ощупали её ступню – профессионально. Мария дёрнула плечом:

– Щекотно… А долго она жила?

– До конца сентября. Она поступала, пересдавала, у ней какие-то рамсы с деканатом были… – неохотно ответила рыжая.

Азиатка добавила скромно:

– Она такая… была. Оторви да выбрось.

– То есть?! Вы же сказали, что тихая?

– Ну тихая, да… но иногда, если выпивала, рассказывала.

– Что рассказывала?

– Ну, она говорила, что в школе моделей училась. К ней фотограф заезжал.

Журналистка ощутила гончую страсть. Убрала со стола ноги.

– Кто? Как он выглядел?

– Ну, молодой. На иномарке.

– Марка машины?

– Да спортивная такая. Мы не разбираемся, – за всех ответила рыжая.

Та, что самая тихая, так и молчала. А Наташа, наливая новую порцию воды – из-под крана! – в чайник, ответила:

– У неё роман с ним был. Типа влюбилась. Куда-то ездила….

Так и сказала: «роман». Как в девятнадцатом веке. Но это Мария пропустила – пока! – мимо ушей, быстро спросила:

– А потом?!

Все синхронно пожали плечами.

– Да не знаем… пропала куда-то.

– Хорошо… Что она была за человек? Чем увлекалась? Интересовалась?!

Маша продолжала идти по следу, ухваченному гончей. Но информацию приходилось выбирать из крупиц. Вроде рисовала. Или стихи писала. Или что-то такое ещё, тихое. Почуяв этот Машин интерес, острый, как хирургический скальпель, ощутив какую-то опасность, исходившую от незваной гостьи, девки начали рассасываться. Под разными предлогами. Та самая, Евдокия Рубан, так и не пришла. Через час в комнате остались только Наташа, её бесцветная подруга и азиатка. Кстати, звали её Оливия. Хотя всё это время её называли «Оля».

Перед уходом она не выдержала, выдала:

– Она за это деньги получала. Нас тогда всех кормила…

– Как, то есть?

– Ну, продукты покупала.

– А деньги за что? За позирование? Голой?

– Нет. Босиком, типа.

– Во как…

Мария внезапно встретилась глазами со взглядом этой Оливии. И уловила фальшь. И тут де опустила взгляд на её ступни – там забыла вернуть на них чёрные мужские носки. Длинные пальцы подогнулись, тревожно вцепились подушечками в коврик…

– А тебе предлагал сниматься? – хищно спросила Мария.

Та подскочила. Комкала носки в руке.

– Нет… то есть да… но я отказалась. Мне вера не позволяет!

Маша хотела было подивиться, почему вера не позволяет позировать для фотографа, но благосклонна к выступлениям в стрип-клубе, но не успела. Оливия заполошно крикнула:

– Нат! У меня там бельё… я всё, пока!

Остались они, трое: гостья и две малоразговорчивые девушки. Они шушукались о  своём, будто Мария была очередной табуреткой в их жилище. Оставалось уйти. Она обвела глазами стол: что ж, совесть чиста, она за «интервью» сполна заплатила. Попрощалась, дежурным образом попросила позвонить “если что вспомнят!” – так всегда Колокольцев делал, положила на стол серебристый прямоугольник визитки. Шагнула за порог. и тут только Наташа спросила – почти в спину уже:

– А вы босой ходите?

– Ну да. Жарко! – бросила Маша, не совсем уверенная в логичности объяснения, но ничего прибавлять не стала.


Но в этом тухлом, пустом, режущем босые ступни проплешинами линолеума коридоре, она остановилась. Он был тих, полутёмен; из окошка в конце пробивался свет, но отчего-то подыхал в середине, скисал и превращался в какой-то серебристый туман. Женщина дождалась, когда та, мышка, выскользнет из комнаты. И что характерно – на квадрате половичка не стала залезать в тапки, а нагнулась, прихватила их и пошла с тапочками в руках, прикрываясь этим резиновым щитом.

Что было дальше, Мария и сама вряд ли бы могла себе объяснить. Она поймала девку за поворотом коридора, ведущего к лестнице. Грубо толкнула к стене, крашеной до половины в рвотно-зелёный; ощутила руками тело этой девчонки, бьющееся лихорадочно под одеждой: синичка. Синичка, накрытая салфеткой – как-то залетела в студию, и Маша, устав гонять неразумное создание, принуждая вылететь, воспользовалась этим способом. Тогда ещё переживала, не свернёт ли птичке голову, стискивая её через бумагу с чувством жалости и брезгливости – одновременно. Но сейчас была больше жалость, хотя и второе тоже… И ещё она сотворила невнятное: босыми ногами она наступила на голые лапки этого мышонка, как пригвождая его к месту; то ли подошвы женщины были чересчур горячими, то ли обострились все чувства, но голая плоть под её ногами показалась ей ледяной.

Девушка пискнула в её объятиях, замерла, как та синичка; виден был полыхающий румянцем розовый пробор на голове – Маше она была по грудь. И вот, чуть придавливая эти маленькие детские ступни, не больно, но угрожающе – поглаживая, но не отпуская, журналистка процедила:

– Рассказывай! Ты точно знаешь!

Они, эти лапки, подрагивали. Мелкой судорогой. Девушка показала крохотные зубки:

– Они… не знают ничего… ерунду говорят. Она автостопщицей была, а никакая не абитуриентка.

– Зачем приехала?!

– Просто остановилась. Её этот фотограф на трассе встретил.

– Как звали? Фотографа?!

– Валерой…

– Кого?

Маша снова нажала. В буквальном смысле. И поняла: плечи этой девушки под её руками опали, судорога ушла, тело обмякло и начало мяться, как пластилин. Она услышала:

– Он Наташке предлагал… Очень просил…

– Почему?

– У Наташи ноги  волосатые… он говорил, что это возбуждает…

Мария отпрянула. Нет, лесбиянкой она себя не считала, хотя в фантазиях много чего воображала. Но тут голая реальность. И сама отвалилась назад, сама прислонилась к холодной  противоположной стене.

А та, мышка, шурша пятками по общажному линолеуму, напоследок произнесла:

– Он её  любил… и она тоже!

И убежала. По лестнице её пятки глухо стучали – как резиновый мячик скатился.

Журналистка спустилась минут через пятнадцать. Надо было унять какую-то тряску во всём организме; выпила-то она всего ничего, на их профессиональных тусовках приходилось во много раз больше. Некстати вспомнила, как сидела на монтажном столе с бокалом коктейля, а кто-то, устроившись внизу, щекотал её лодыжки, хрен знает, когда это было… А тут даже пошатывалась. Но к первому этажу взяла себя в руки. И гордо прошла мимо усатого цербера.

Вахтёрша ничего не сказала. Только губы свои с пушком поджала – осуждающе.

Понятно. Пьяная и босая – куда уж дальше?


ЛИНИЯ АННЕТ – ЧИНОВНИКИ.

…Раньше на месте горбольницы стоял комплекс из четырёх одноэтажных домиков, собственно, в которых и размещалось амбулаторное отделение, инфекционное – почему-то со стоматологией, «травма» и морг. Потом это всё сломали; последним ломали морг, что вызвало нездоровый интерес некоторых щанцев: приходили смотреть, не выкопают ли тайное кладбище покойников, умерших от «облучения» и «секретных экспериментов» на Опытном заводе. Время было перестроечное, сенсации будоражили. Но покойников не выкопали, разве что пацаны потом играли ржавыми инструментами патологоанатомов, а горбольницу отгрохали на два Щанска – с запасом. Унылый квадрат серого цвета растянулся вдоль Линии, громоздя бетонные колонны сквозного прохода – хотя проходить тут было некуда, не считая подобие чахлого садика.

В длинных сумрачных коридорах скапливались очереди, в которых даже здоровые за полчаса заболевали самыми разнообразными болезнями; работающие щанцы предпочитали пользоваться заводским медпунктом, где и врачам платили поболее, и оборудование закупали – а состоятельные шли в медцентр в «Высоте», где вместе с бахилами выдавали и гигиенические салфетки. В итоге горбольница переполнялась бабками с окрестных деревень, угрюмыми алкашами да мамочками с орущими детьми, так как женскую консультацию поселили здесь. Среди этой разномастной публики выделялись, хоть и старательно шифровались, густо накрашенные девицы – персонал сауны «Дубрава» и их товарки из «Бункера» проходили тут регулярный медосмотр.

Одним словом, мрачное было заведение, здоровья если и прибавляло, то исключительно перед неизбежным концом…

Зинаида Валерьевна Чухонцева, главврач горбольницы и «и. о.» директора, услышала голос секретарши из аппарата на середине чтения длинного доклада «О развитии городского здравоохранения на период до 2020 г.» и сняла очки.

– Зинаида Валерьевна, к вам из администрации…

– Кто? – спросила главврач, хотя осеклась – мало ли, может сам Исмагилов или его первые замы, но поздно…

– Анна Александровна. Пилова. По молодёжной политике.

– Пусть заходит!

Мозг главврача работал, как суперкомпьютер. Гостья ещё не отворила массивную дверь кабинета, а было уже просчитано: так! Анна Александровна. Фамилия – Пилова. Московская штучка. Из новых. Лев Гордеич Романенко, её двоюродный брат, уже аннотацию сделал. На кой чёрт приехала с Щанск из Подмосковья, неизвестно, точнее – известно. В штаб Исмагилова, точно. Будет всем рулить. Значит, ухо надо держать востро!

Зинаида Валерьевна не стала убирать очки без оправы со своего лица, несколько тяжеловатого и вытянутого: они придавали ей серьезность и медальность; когда она с этим лицом появлялась в коридорах, даже самые громкие очереди замолкали, словно их давили ультразвуком… И улыбку на лице сварганила. Задорную. Номер, кажется, тридцать четыре – для открытия лыжных марафонов и окунания в прорубь. Вот этим лицом и этой улыбкой она встретилась с блондинкой.

Взгляд главврача ощупал гостью с головы до ног, в самом прямом смысле: оценила она и причёску, великолепные волосы цвета спелой ржи с отливом в золото, и макияж, и тональный крем; и острые ногти, как наконечники стел. И чёрный дорогой костюм, и очень худые ступни в серебристых босоножках. Кожу очень нежную, покрытую сеточкой мелких, неразличимых морщинок, с натёртой красноватостью у большого пальца; с переплетением сухожилий ближе к мизинцу. У неё самой, когда она была молода и ещё не налилась такой солидной медальностью, когда она танцевала босиком на тающем снегу в Горном Алтае, были такие ступни…

После ритуальных приветствий блондинка сразу перешла к делу. Черную папочку, которую держала в руках, положила на стол и раскрыла – как ноты на пюпитр.

– Зинаида Валерьевна, я к вам по очень важному делу! – сообщила блондинка. – Мне сказали, что вы, так сказать, наш флагман ЗОЖ в городе. А вы понимаете, насколько здоровый образ жизни актуален в молодёжной политике.

– Ой, конечно, Анна Александровна! Это же и против наркотиков, и против пьянства и вообще против этого ужаса…

– Да, да, я вот тоже обеспокоена. Честно говоря, у вас ситуация ещё получше, чем в Подмосковье… – она мило улыбнулась, уголочками резинового накрашенного рта. – Но всё равно. Вы ведь в проруби купаете по зиме, да?

– Конечно! Закаливание. С младых ногтей. Ещё мать приучила, она пловчиха была у нас.  На Утином озере прорубь делаем и конечно… Активистки есть. Правда, увы, все моих лет, не молодёжь.

– Вот это и плохо! И вы ещё закаливанием по Шаталовой занимаетесь, верно?

– А! Вы про забег по снегу босиком? Ну да, делали. Но я вас уверяю, под строгим медицинским контролем. На Рождество вот организовали. Хотели Педколледж привлечь, но…

– То есть вы показываете пример, так? – гнула своё Пилова.

– Ну да! Ой, вы знаете, сейчас столько у них заболеваний – от голых пупков: и цистит, и нефрит, и придатки у всех помороженные уже. Мне вот гинеколог из консультации…

Если блондинке можно было что и вставить в рот, так только кляп. Потому, что он открывался и моментально разбивал в прах голос Зинаиды Валерьевны.

– А я вам вот что скажу: неприятная тенденция в городе появилась. Связанная с хождением босиком.

– Босиком? В городе? – не поняла главврач. – То есть… Подождите… Зимой?!

– Нет. Сейчас. Летом, практически.

– Летом… – эхом проговорила Зинаида. – Да не может быть. Кто ж летом… То есть прямо по городу? Не на даче?!

– По городу! – уточнила Пилова мстительно, будто пеняя главврачу за недосмотр её за умами глупых щанцев. – По асфальту. Сами понимаете, сколько заразы.

Вот тут Зинаида Валерьевна и остановилась. Это торпеда под ватерлинию. То есть антисанитарное явление, которое марает и ЗОЖ в целом, и её имидж. И главное – с какой целью? Что эта блондинка хочет сказать – виновата горбольница? Главврач?

Но Пилова улыбнулась чарующе, дезавуируя возможные обвинения:

– Да я понимаю, Зинаида Валерьевна… Молодые девчонки, глупые, вы вот про пупки говорите, а они и туфли начали снимать. Не понимают ещё.

– Ой, что вы говорите! Я ещё такого не видела… Ну, бомжи или алкоголички, но так, чтоб совсем молодые и приличные… Вы о них?!

– О них, о них. В общем, началась такое поветрие, мода такая, можно сказать. И я этим, как руководитель молодёжной политики, обеспокоена. Это не наркотики, конечно, но всё равно… нездорово. А самое главное, знаете, от кого это идёт.

– Не знаю… – обескураженно призналась главврач.

Она моментально вспомнила: Третья школа. Ну, точно! Она от директрисы выходила, и бац! – две старшеклассницы, в каких-то спортивных трико, идут босые по коридору. И пятки, ужас, серо-чёрные. Директриса тогда просто замерла, как загнанный зверь, а Зинаида гаркнула во всю мощь лёгких, голосом Николая Первого на вахтпараде: «Эй, обе-две! Стоять! Ко мне!». Они подошли, моментально оробев, она с минуту разглядывала их бледные испачканные ступни, детские ещё…«Откуда?» – «Да со студии. Воды пошли попить. К фонтанчику.» – «Почему без обуви?!» – «Так мы там все такие…» Пошла смотреть, кто там «все» – девицы убежали в ужасе, их крепенькие пяточки долбили по каменным полам гулко, как копыта табуна.

И напоролась. Малявка, от горшка два вершка – Екатерина Финер, лауреат чего-то там, театралка, студию ведёт. И ведь как по хамски-то разговаривала! Ишь, своё мнение имеет… Зинаида ей про гигиену, а она ухватилась за документы: а где написано, что нельзя? А в спортзале можно? А там всякие карате и прочее. И там бактерий, о которых вы говорите, ещё больше…

И сама босая, мерзавка. Аккуратненькие такие ножки. Выперли её потом, вместе с их театром, после разноса.

Но то, что выдала гостья, было неожиданным – и совсем не относилось к школе.

– Татьяна Марзун, из городской библиотеки… – горестно вздохнула Анна Александровна, голосом показывая, как низко пал этот мир, и, достав из папочки пару листков, положила перед главврачом. – Вот. «День Голых Пяток». Вы себе представляете? Хочет молодёжь собрать в библиотеке, разуть всех и устроить…

– Господи… Что?

– Шабаш. Или оргию, я не знаю, как это назвать. Дичь какая-то! – призналась Пилова. – Я даже не подумала бы, что работник культуры… и такое учудит. Она бы ещё шаманские танцы с бубнами придумала.

Главврач сняла очки. Ну да. Понятно. Ей, похоже, не угрожает ничего. Правая рука Исмагилова – если верить конспирологической версии Льва Гордеича – ищет поддержки. Что ж, обеспечим.

– Я вот что думаю! – трубным голосом сказала Зинаида. – Я сама… то есть мы все… Мы решительно против этого выступим. Активисток ЗОЖ подключу. У них тоже дети, дочки. В общем, это безобразие, конечно. И Марзун эту на место поставить нужно.

– Отлично! – блондинка повеселела, прямо осветилась румянцем. – Вот за этим и пришла. Опереться не на кого. Главе голову заморочили, там какие-то юристы непонятные, мямлят… Вроде и нельзя, и можно. А нужен чёткий ответ. От специалиста, от  медика. Так сказать, без вариантов. Вот, я вам копию её прошения приготовила, будьте добры, напишите резолюцию. Лучше в форме докладной, пока ещё есть время.

Папочка ушла со стола. Блондинка поднялась. Главврач жадно смотрела на её ступни в переплетении серебристых ремешков.- Конечно… Я напишу! Я подниму шум, не сомневайтесь. Послушайте, а такой лак вы… такого насыщенного оттенка, вы где достали?

– В «Высоте» – обворожительно улыбнулась Пилова. – Там хороший салон, всё свежее и прямо из Европы. Это марсала, очень рекомендую.

– Ой, спасибо вам… Всё сделаю, Анна Александровна!

– Ну, вот и прекрасно. Была рада познакомиться.


Когда Пилова ушла, Зинаида сделала то, на что бы раньше не решилась – или в голову не пришло бы. Она сбросила под столом туфли-лодочки, потом метнулась к двери  и поплотнее её прикрыла; потом вернулась в кресло и стала… придирчиво рассматривать свои ступни. Зачем? Дичь какая-то, как сказала Анна Александровна, но…

Бледно-коричневый цвет – это солярий. Складки на коже. Разросшийся сустав большого пальца. Не вальгус ещё, конечно, но к этому идёт… Ноготь на большом – или сам палец? – чуть скошенный. М-да, это тебе не ножки этой сявки исмагиловской. Так и не объяснив себе, зачем она провела этот эксперимент, главврач сунула ноги в туфли – облегчённо, и нажала кнопку связи с секретарём:

– Мила! Давай ко мне инфекциониста срочно, и ещё… и ещё ортопеда найди. Пусть ко мне быстро!

Атака была подготовлена, тылы в сборе…

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл, Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.