ПОЗЫВНОЙ “СТЕКЛОДУВ”. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Лицо за спиной.

ПОЗЫВНОЙ “СТЕКЛОДУВ”. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Лицо за спиной.

Автор: Дмитрий Коптяев. Публикуется на правах литературного черновика.

Все главы.

Бывший десантник Константин Ятога – Энигма – майор Орехов. г. Выборг Ленинградской области.


Итак, не подумайте на нас, это сделал Фантомас! После этого тайного знака можно было уже не гадать, не додумываться – а просто ждать, ждать и ждать… Сердце Константина стало биться в том учащённом ритме, который отмечает сердце каждого влюблённого. И хотя Орехов предлагал ему воспользоваться видеокамерами на банях напротив, на парковке, и на ещё одном здании, Костя-Стеклодув отказался.

Он арендовал небольшой японский фургончик, поставил его напротив дома на Акулова, оборудовал там наблюдательный пункт из сложенных сидений. И стал дежурить. Прихватил с собой бинокль с инфракрасным видением, в своё время привёз такой «с войны», но почему-то был уверен, что любимую узнает и так…

Первая ночь прошла впустую. На вторую Константин спугнул парочку, знавшуюся минетом в подъездной нише его лавки. Смотря, как они улепётывают от одной демонстрации его мощных кулаков – девка на ходу потеряла «балетку», орала, парень матерился, он подумал, что не может представить себе Энигму, делающую ему то же самое. Хотя, естественно, таких случаев в окопах разных войн было немеряно, один раз осетинскую проститутку драли всем отделением, прямо в окопе, «броников» не снимая – иначе было нельзя… Но то – другое. А Энигма особенная. Это мечта из детства.

Он даже пожалел, что нет больше танка «Руди». Несколько месяцев назад, посетив в очередной раз дачу в Териоки – выселял там съехавших арендаторов, он забрал с собой этот танк. Зачем? Повинуясь какому безотчётному порыву. А после сходил на выборгскую почту, запаковал это всё в ящик «Почты России» и отправил в Ботиево, по своему адресу, который прекрасно помнил. Пусть дядя Осип, занимающий сейчас его родительский дом, порадует игрушкой из прошлого своих племянников – кажется, их у него двое. Да какой игрушкой!

О которой, как все говорили, в те годы можно было только мечтать.

И вот, продержавшись три ночи на одних сигаретах и кофе, он не выдержал; на четвёртую прикемарил в машине. А ту что-то как толкнуло.

Он видел даже не человеческую фигуру. Он видел белые пятна ступней и рук: остальное скрывала плотно облегающая тело одежда, вероятно, и с капюшоном. Эти руки мелькнули перед входом, потом переместились правее. Тут – стена с остатками креплений водосточной трубы, еле заметных в кирпичной кладке. И вот – раз, два! – эти пятна взлетели по стене вверх. Казалось, человек просто поднялся, неведомой силой. И завис там, между первым и вторым этажом, причём удерживался исключительно ступнями, а руки выполняли важную работу. Моток белого скотча из кармана, треск отрываемой полоски… одна, другая. Всё! Буква «В» плотно перебинтована по низу, и «СТЕКЛОДУВА» опять превратилось в «СТЕКЛОДУРА».

А Константин уже стол внизу и, дождавшись, пока злоумышленник закончит работу, тихонько свистнул.

Что-то гибкое, тёплое и опутывающее, как сесть, свалилось ему на голову, схватило за уши; ноги обвили плечи, сошлись под подбородком, потом чьи-то губы потрогали его выбритую десантную макушку и знакомый голос произнёс в темноте:

– Ну, здравствуй, Костя!

– Энигма!

Он с трудом стащил её с себя, потом прижал, тискал, лапал  – и они целовались, может быть впервые за все их встречи – именно целовались, бешено, пьяно… Словно компенсируя это упущение за многие и многие годы их встреч. Потом Костя гремел ключами, не попадая в замочную скважину, не терпелось, скорее, скорее – увидеть! И вот она уже посреди лавки, включен свет, большой стеклянной люстры, его же руками сделанной, и она снимает с головы капюшон.

Она снова изменилась. Волосы стали ещё короче, но, тем не менее, еще могут рассыпаться по плечам и также, как вороново крыло, чёрно-блестящи. Глаза также пламенеют и смеются, тёмно-карие. Ногти на руках уже не хищно-ало-острые, нет серёжек с бриллиантами, бывших в её ушках в тот приезд, а на ногтях милых его сердцу, тех самых, с грубоватостью, ступней – ни следа лака. Просто очень хороший педикюр.

– Господи… – только и прошептал мужчина. – Ты вернулась!

– А я тебе написала! – девушка рассмеялась. – Не снегу. Прости, не очень каллиграфично…

– Энигма… мы сейчас… Чёрт, куда? Нет, ко мне, нет, там у меня… у меня бардак холостяцкий.

– Ерунда.

– Нет, не ерунда! А, я знаю!

«Злодейский бар» работал до четырёх утра, он это знал. Сейчас только начало второго. Успеют! Объяснил; девушка первая выскочила на улицу, азартно предложила: «Бегом, да? Марш-бросок?».

И побежали.

Бежать по этому городу, ночному, по его сыроватым мостовым, по безгласной тиши и скромно освещённым улицам, было симфонией. Он не сказал Энигме дорогу, но она безошибочно летели вперёд, едва касаясь ногами мостовой, а он, сопя, бухал тяжёлыми ботинками позади. Рассыпавшиеся волосы девушки трепал ветерок, переливал на них фонарный свет.


…Орехова не было. За барной стойкой Джонни-старший, его брат – крупный, страшный на вид мужик с перебитым носом, его Константин увидел в первый раз. Заказали бутылку чилийского вина, оно, по счастью, было. Налили. Звякнул хрусталь бокалов. Вино текло в глотку, как вулканическая лава – раскалённо. От того, что вот она, рядом, Энигма, вот до неё можно дотронуться рукой, слышать запах её волос. Им никто не мешает – в баре в такой час они одни.

Константин не знал, с чего начать. Просто жадно спросил:

– Ты сейчас где, как? Как отец?

Он, взглядом спросив согласия, закурил; девушка задумчиво вертела в руке бокал; вино тяжело плескалось в нём, рубиновое.

– Как отец, почти не знаю. Я с ним ведь уже год не живу, Костя.

– Как? Почему?

– Я ушла из дома. Ну, мать умерла. То есть… сначала он завёл любовницу, у неё случился инсульт. Парализовало. Он нанял сиделку и забыл о ней. Так и умерла, парализованной. А они с любовницей сейчас в Париже.

– И ты… ты не смогла простить, да?

– Костя, такое простить сложно. Я ушла, вещи собрала. Отказалась от его помощи. Он мне положил в каком-то банке в Женеве на счёт, кажется, миллион. Я пытаюсь сейчас письменно отказаться… Сложные у них там процедуры.

– Так а ты сейчас тогда где?

– В санатории… – Энигма усмехнулась. – В нашем с тобой санатории. Точнее, дяди Фёдора.

– «Остров детства»? – ахнул Константин. – Он так до сих пор называется?

– Да. Ну, прежний «Остров» то ли сначала обанкротили, а потом он сгорел, то ли наоборот – сгорел главный корпус… да, да, то самое красивое здание. А потом обанкротили. Устроили там какой-то «Курорт-отель Элизиум». А потом один из старых друзей отца его выкупил. Вернул старое название. Один корпус отремонтировал… Помнишь, семиэтажный, строился.

– Ну, да… стройку же заморозили, денег не хватало.

– Достроили. Главный, развалины – за забором, будут сносить.

– А домик дяди Фёдора?

– Снесли тоже. Там гараж сейчас. Кстати! Помнишь фонтан “Цербер”?! И то, что там один колдун местный на его открытии сказал: фонтана не будет – не будет и санатория.

– Ну… да!

Девушка загадочно помолчала, побалтывая вино в бокале – оно оставляло на хрустале багряные маслянистые следы.

– За сутки до пожара в него молния ударила. В камень, представляешь?! И он треснул. Почти надвое разломился. Это мне рассказала Егоровна, она застала это. Я приехала – а он стоит в деревянном коробе.

До него, наконец, доехало то, то Энигма сейчас там… работает!

– А ты там кто?

– Воспитатель. Как я и мечтала. Помнишь, я тебе говорила, что хочу закончить педагогический и работать с детьми. Закончила. Мечта сбылась.

Константин воле-неволей посмотрел вниз – а девушка кокетливо выставила босую ступню; чуть повыше косточки – татуировка в виде кельтского креста.

– Это… недавно сделала, да?

– Что ты, Костя! Это ещё тогда было, – она нежно улыбнулась. – Ты так трепетно относишься к моим ногам, что, кажется, вообще ничего, кроме их формы, не замечаешь.

– А надо?!

– Не знаю. Давай, выпьем. В общем, да. Воспитатель. Главврачиху ту турнули, конечно, давно. Там сейчас дядька хороший, Михаил Францевич. Пожилой, сам медик.

Теперь и Костя засмеялся. Вспомнил её босой марш – раз, два, левой! – под огненным взглядами ошарашенных родителей. И отряд «барчуков» – новых пионеров.

– А это наше… ну, то есть эта программа, «спецсмена»?

– Девочку, Томочку, помнишь?

– Конечно! Она же нам помогала на Новый Год.

– Вот. Она выросла, тоже отучилась в педколледже, туда устроилась работать. Стала проводить программу «Босиком за здоровьем». Утренние пробежки по росе, обливания, разные игры по этому профилю… Это модно сейчас – ходить босиком и так далее.

– А… Ага! Но ты… – ему стыдно было за своё косноязычие.

– Там в штыки восприняла это только прежняя воспитательница. Баба страшная, злая. Закрытая вся наглухо. И, похоже, с больными ногами, для неё это всё – как красная тряпка для быка, было. Запрещала, писала во все инстанции… Дети начали жаловаться родителям. Ну, вот, друг отца меня и нашёл. Ты же говорит, у нас босоножка? Давай ко мне.

– Ага! Вот тут, да… для тебя простор. Наверное, прикатила на спорткаре. Этом. Как его, «пятьсот сороковом».

Энигма хмыкнула. Повертела в руке пустой бокал – он поспешно налил.

– Нет. Я его продала лучшей подруге. Она нажралась и в первую же неделю, разбила его в хлам на МКАД. В общем, я приехала… Ну, и эта тётка сдалась.

– То есть дети сейчас у тебя… босоногий отряд.

– Ну, плюс-минус. Например, через неделю поедем на «Ленфильм» с экскурсией, так я даже в обуви буду. Как-никак, официальный визит.

– Ну, конечно! Слушай.. А эта, атрибутика? Ну. Знамя, или горн? Помнишь, горн-то у дяди Фёдора был, он сохранил.

И осёкся. Да. Не надо было об этом. Ибо он уткнулся лбом в стену. Такую же, как и стены этого «Злодейского бара», из огромных кирпичей, средневековой выделки; но на той стене было написано: «КАК ЭТО БЫЛО?». Про смерть его дядьки.

Девушка всё поняла. Тронула его за руку, проложила горячую ладонь сверху.

– Я тебя поняла. Не говори ничего. Я тебе расскажу, как всё было…

– Как?!

Он рванулся к ней, на миг потеряв контроль – бешено, словно в зеркальце тёмно-карих зрачков, цвета жжёного кофе, мог увидеть того самого, кто убил его доброго, огромного великана дядю Фёдора.

– Смотри… – девушка почему-то облизнула губы: то ли внезапно пересохшие, то ли – просто какой-то условный жест. – Помнишь, я тебе говорила про демонов с кукурузных полей? В аргентине?

– Да…

– Ты тогда тогда смеялся. Тебе всё это казалась сказкой.

– Ну, Энигма… Слушай, я если с «духами» встречался в жизни, они чечены были. Или арабские наёмники. Никаких демонов. НЛО даже ни разу не видел.

– Считай, повезло… – внезапно взгляд девушки стал жёстким, чуть ли не выжигал полировку деревянной столешницы. –Тут вот какая фишка, Кость… Ты можешь верить, или не верить, но миру демонов на это поровну. Он существует. Вполне, кстати, по Гегелю: бытие есть реальность, существующая независимо от нашего сознания. Знаешь, в Латинской Америке есть профессия экзорциста.

– То есть?

– Изгоняющего демонов Такого… сотрудника спецслужб Бога. Она довольно редкая, очень, поверь, оплачиваемая и очень… очень опасная. Редкий экзорцист доживает до сорока.

– Понятно. Ловят демонов, изгоняют и уничтожают… Да, вот! Мне Орех говорил. Фильм с моим тёзкой. Слушай, а как они вообще живут, эти демоны?

– Предполагается что в параллельном мире. Даже не в четвёртом. А в пятом измерении. Это… это особая реальность. Она имеет что-то сходное к квантовой физикой, д сих пор под вопросов у официальной науки Это как догадка такая о том, чего мы понять не можем…

– Ну, ну, ладно, проехали, понял. Ты по-русски скажи, что они делают.

Энигма смотрела в каменную стену Мимо него. Будто видела там что-то. Константина подмывало оглянуться, но он этого не делал.

– Понимаешь… демоны старше нас. В Библии, в Книге Бытия, в первой главе сказано: «Земля была безвидна и пуста, и Тьма над Бездною, и Дух Божий носился над Водою!». Ну, не может же такого быть, что бы Дух – один был? Много было духов Разных. Он оказался сильнее. Он сотворил землю по своим принципам, а потом и людей создал.. Стой! Ну, или простейшее белковое существо, из которого потом рыбы, рептилии, ящеры, обезьяна и теория эволюции. В Аргентине, кстати, многие священники имеют докторскую степень по биологии, Дарвина не опровергают, но весь всё началось гораздо раньше самих обезьян!

– Хорошо. Сдаюсь…

– Не ёрничай.

Он сидел, как на иголках. Ну, кто, где, когда может подумать, что моет, в принципе, существовать такая девчонка? С красивыми, не боящимися ходить босыми – ногами; с ясной умной головкой, цитирующей Библию; с железной волей, безграничной выдержкой и здоровой сексуальностью?!

Это немыслимо.

– Так вот, духи разделились. Как бы… каждый выбрал сторону. Одни – Свет, стали ангелами, самые опытные, сильные – архангелами. Другие выбрали Тьму, стали демонами, духами, самые простенькие – ну, домовые там русалки, лешие. Так вот, кто для них мы, люди?

Она изучающе смотрела на него – прямо в глаза. Мужчина поёжился.

– Ну, наверное… конкуренты.

– Нет. Они – оловянные солдатики. Помнишь, я тебе подарила? Они нас не спрашивают. Просто двигают нами. Теми, до кого смогли дотянуться. И всё. Мы их вообще не интересуем, мы – персонажи в их компьютерной игре, не более того. А они командами играют, как в Counter-Strike, они там просто воюют… за территории, за бонусы, за сиу. И всё, Костя!

– Да. Теперь смеяться не тянет.

– Вот и хорошо. Так вот, ладно… Я тогда просыпаюсь, ночью. Чувствую – его. Демона. Ге-то рядом. Смотрю: дяди Фёдора нет. Я встала, оделась, пошла туда, где я его чувствовала…

– Босиком? По снегу? – зачем-то уточнил Константин.

Девушка фыркнула. Как о чём-то, самим собой разумеющимся.

– А ты думал? Экстрасенс тремя приёмниками работает – двумя ножными и одним – головой. Создаётся что-то вроде триангуляции… Ну, это тоже из банальной физики и геодезии. Подхожу к главному корпусу и вижу: он там. Он просто выманил Фёдора Иваныча сном, потом забрался в его голову… выжал всё, что мог. И подвесил его к потолку.

– Как?

Взгляд Энигмы помрачнел, упал на бутылку с остатками вина. Она на глазах Константина покачнулась. Но устояла.

– Я не буду этого делать… – проговорила Энигма хрипло.- Но вот так. Силой своей. И повесил на шнуре.

– Чёрт. Жуть какая-то.

– Это жуть, которая всегда прядом, Костя. Всегда!

Он передёрнул плечами. Разлили последние капли вина. Стойка бара пуста, кривоносый брат Ореха исчез.

– Ты его… видела?

– Только образ. Это демон стража Тайного Мира, египетского. Фараоны велели высекать его образ на вратах гробниц… Сторожить. Но он жил и своей жизнью. Вселился в одного нищего феллаха, в его сына, внука. Подпитывался его энергетикой, креп. Потом он через этих строителей гробниц вошёл в мумию Рамсеса Одиннадцатого, взял её… И стал Рамзесом Двенадцатым, которого в официальной истории – не существовало. Кстати, даже могила предшественника, Одиннадцатого, до сих пор не обнаружена.

– Зачем?

– Чтобы жить и достигать власти. Ну, вот, через череду поколений, реинкарнаций людей вышел в полную силу. Полностью обрёл физическое тело. Начал путь к обладанию Всей Властью, на уровне Бога. Он не окончен ещё…

– А я тут при чём?!

– Ты – из сильного энергетического рода. Как и твой дядя. Ему нужна была матрица твоего сознания, – через него. И вот он её почти получил.

– Почти?

– Да. Я помешала…

– Да… – Энигма сказала это очень тихо. – Я облысела, Костя. В один миг. Эти волосы – это вживлённые. Дорогая операция, но того стоит. Вот…

Она снова наклонила голову и развела эти чёрные локоны На белой коже макушки – уже не точка – а витиеватый, спиральный красный след. Кажется, пульсирующий. От ужаса Костя отпрянул, стол качнулся, упал бокал.

– Испугался?!

– Да нет…

– Не ври. Хорошо, что никого не интересует моя голова! – горько заключила девушка. – А только другое… Не будем. В общем, я в порядке. Контролирую себя, своё сознание. Но след остался. Как от ожога. Похоже, да… Ладно! Так! Ещё бутылку чилийского!

– И что?

– Поедем к тебе.

– Энигма. Ну я не того… Я же сказал. Может, к тебе, в санаторий? Вспомним старые…

– Нет! – выкрикнула она почему-то отчаянно, на визге. – Туда нельзя тебе! Помнишь череп из алебастра?

– Да…

– Он приманкой был. Проводником. Это алебастр «зарядили», я что-то ощущала, не понимала ещё. Нельзя туда. Там оставлены метки – ты появишься, и Он придёт за тобой!

Константин молчал. А что он мог сказать? Он ничего про это не знал, но за долгие месяцы валяния по больничным койкам понял: он стал каким-то другим. Что-то надвигалось на него из прошлого, как айсберг под борт «Титаника». То, что не остановить. И не понять, покуда не ударит…

– Тогда на дачу… – прошептал он, стискивая рукой твёрдое дно бокала. – Там квартиранты съехали.. Тоже бардак, конечно, но чёрт с ним!

– Бог! – со смешком поправила девушка. – А поехали…


…Эти почти восемьдесят километров они ехали на заказанной Константином машине почти два часа. Она еле ползла; стояли в ночных пробках – оказывается, именно сейчас, ночью, трассу ремонтировали, кое-где двигаться можно было только по мигающему сигналу дорожного работника. Оба они сидели на заднем сидении, и у Кости мелькнула шальная мысль… Водитель на них внимания не обращает. Но девушка тоже уловила это его душевное движение, и ловко повернувшись, отдала ему свои голые ступни.

На! Наслаждайся!

И он, конечно, дал волю чувствам. Как тогда, в корпусе. И она тоже, словно заснула, глаза прикрыла, голову отвернула. От её сладких пальчиков пахло почему-то мятой, и ещё – непривычным холодом несло.

К даче подкатили в синеватых рассветных разливах, фонарь на столбе масляно горел тускло-жёлтым. Мужчина отомкнул калитку. Их шаги по плитке дорожки, между запущенных клумб; потом на веранде, потом скрип двери. Ну, вот тут бы и бросится в объятья обоим, со срыванием одежды и запойными поцелуями, как принято у плохих романистов и дешёвых сценаристов… Нет.

Такого не случилось.

Энигма сначала вывернулась из его рук, чмокнула в щёку – утешающе! – бросила: «Проверю периметр!» и исчезла. Её шаги слышались на чердаке, на дворе ли, по всем комнатам… Появилась через час. Бледная, усталая. Утёрла со лба пот.

– Тут чисто… Слава Богу!

Потом оплошал сам Константин. Он непременно хотел пофорсить, разжечь сложенный отцом, перед самой его смертью, камин: но, видимо, жильцы тоже этим баловались, и сильно загадили трубу. Наглотавшись едкого дыма, извозившись в саже, и так и не выдув хорошего пламени из поленьев, Константин почувствовал дурноту. Едва дотащился до кровати Энигма уложила его, пошептав на ухо знакомое, материнское: «Утро вечера мудренее, Костик! Всё будет!».

Утро плескало на половицы водой. Отец тогда тогда хотел покрыть эти доски лаком – или покрасить. Но мать настояла просто на хорошо отструганной и проморенной олифой «вагонке», ровных длинных досках с глубоко утопленными медными шляпками гвоздей. Они  и стояли до этого времени. И вот по ним лилась вода Костя ворочался, представляя, как мать, проходя по этим доскам чистыми от росы босыми ногами, с ковшиком морошки, говорит: «Костик, утречко уже… Кости-и-ик, пора вставать!». Очнулся, в кровати вскочил.

Энигма мыла пол. В старом халатике Ольги, который нашла явно на антресолях – в цвет пожара в джунглях! – голоногая. Не шваброй, а тряпкой. По локоть голые руки с острыми локтями, голые ноги. Они оформились, икры стали выпуклыми, упругими; но пальцы напрягались так же, и мизинчик по-прежнему изгибом своим впивался в пол – как тогда, в асфальт, на аллее парка Лесотехнического университета. Танк «Руди». Оловянные солдатики. Явившаяся из ниоткуда девушка в бирюзовом… Костя задохнулся от нахлынувших чувств, и, удивлению своему, заплакал.

Энигма, отложив тряпку, прошлёпала – впрочем, невесомыми, осторожными, шлепками к нему, присела на кровать.

– Ты что?

– Не знаю… Прости! Что-то такое… Пришло!

Девушка рассмеялась. Мокрым пальчиком, пахнущим мокрым же деревом, щёлкнула его по носу.

– У тебя жизнь круто меняется, Костя.

– Как?

– Ну, у тебя появилось средство существования.

– То есть? У меня средства есть, ты не думай, прибыль идёт, откладываю… – заторопился он.

– Господи! Да я не об этом. Средства к существованию – это деньги. А средство самого твоего существования – это я.

– Ты…

– Я просто буду теперь с тобой… – Энигма улыбнулась; потянулась сладко. – Буду… вот, мыть пол. Заваривать чай. Ходить за продуктами. А может, и вместе ходить будем.

– А мы… а мы когда… – Константин мучительно, сухим горлом, сглотнул. – А мы когда в ЗАГС?! Прости…

– Дурачок. Можно и сегодня. Но сначала пол домыть и поесть.

Это вот её мытьё пола – такое наивное, простое; самое простое, что можно было бы сделать для любимого человека, его выбило их колеи. Она приготовила салат – из сухариков, засохшего почти что граната и банки какого-то варенья. Они позавтракали. Напились чаю с собранной ею листом смородины.

Потом – что? В койку. Но Костя оставлял это удовольствие на вечер, в конце концов… Зажжёт наконец, камин, свечи в старинные шандалы вставит. Будет всё круто, путём.

До вечера гуляли по Териоки-Зеленогорску. Дошли до указателя «Парк Зелёного Острова». Костя рассказал ей про Кнута и его странное предсказание – про «акт вандализма». Энигма заулыбалась:

– А у меня тоже было такое… Ну, не такое, страшнее, но всё равно.

Он затормошил её:

– Расскажи, давай, расскажи…

– В это Париже было… – задумчиво проговорила девушка, разглядывая фасад старинного дома, с полукруглыми кирпичами колонн. – Я тогда на холм Сакре-Кёр поднималась. На Монмартр. А там фуникулёр, такие кабиночки чистенькие… Ну, я зашла, смотрю на вид, там чудесно… Обернулась. А тут – нет публики и одна цыганка в кабинке. Молодая, грязноватая такая. Волосы спутанные, лицо смуглое… Но – босая, представь.

– Она тебе погадала?

– Она мне на ногу наступила… – серьёзно ответила Энигма – Я ж тоже босиком. И говорит: ты жить будешь два раза. Так и сказала: “два раза”.

– Не понял?

– То есть умру и воскресну. А только потом женюсь!

– Блин Энигма! Что за херня! Ты не должна… умирать!

– Костя, это не нам решать! Я тоже хотела пошутить что-то в духе: не дождётесь, но тут кабина дёрнулась, у них какой-то сбой электрики и я как сознание потеряла. А когда очнулась – кабина пустая. Уже наверх подъезжает. Публика исчезла, которая со мной заходила. И цыганки нет. Ну, я пошла гулять по Монмартру. Там нашла могилу… Эмиля Золя.

Мужчина скривился. Эрудиция никогда не была его достоинством… Но с годами Энигма проявляла её всё больше и больше. А та сказала мягко, щадя его невежество:

– Шарль Бодлер похоронен на другом кладбище, Монпарнсе… Но на Монмартре лежит его почитатель, Эмиль Золя. И вот я подхожу к могиле, встаю на её парапет ногами голыми, а в лицо мне бросает… листок из его сборника. Откуда?! Не знаю. Но там эти строки:

И призрачный Конь Блед под призрачною тучей

Роняет пену с губ, как в приступе падучей.

Две тени врезались в Пространство. Путь открыт.

И вечность искрами летит из-под копыт.

Он поднял над толпой пылающую шпагу

И гонит по телам поверженным конягу.

Как домовитый князь, свершает он объезд

Погостов без оград, разбросанных окрест.

Почиют крепко там при свете солнц свинцовых

Народы всех времен – и сгинувших и новых.

Он слушал эти стихи. Произносимые её губами, как заговорённый… Боже. Как красиво! И он даже не понимал, что говорила ему девушка.

– Конь Блед – аллегорическое изображение Смерти. Костя, ты меня слышишь?! Это один из четырех всадников Апокалипсиса. Он олицетворяет собой хаос, разрушение и смерть: «… и я взглянул, и вот, конь бледный и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним… Костя! Да проснись ты… «…и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными». Ты понимаешь – мне предсказали смерть и вот, пожалуйста, ещё одно  подтверждение!

– Энигма… да тьфу, типун тебе на язык! Всё будет хорошо! Сейчас…

Он глянул на часы. «Командирские». На правой руке.

– ЗАГС уже закрылся, дорогой… Пойдём домой.

– Хорошо! Завтра, в Бога душу мать – с утра!


А когда они поужинали тушеными овощами с жареным мясом, с шашлыками во дворе дачи, смотревшей на них своими пластиковыми окнами, позвонил Орехов. Он был непривычно мрачен.

– Костян! Ноги в руки и на ГИБДД-шный пост в направлении “Финки”. Быстро!

– чё случилось?

– Таможня твой груз хлопнула на фуре. Не приедешь, повесят контрабанду, эфесбэ ввяжется, сам понимаешь. Давай быстрей, я тут страхую – но только пока!

Пришлось собираться, успокаивая девушку, абы как; «макаров», хоть и зарегистрированный, оставил дома – чтобы не пугать Энигму и поздно, уже в машине подумал, что зря: уж она-то не испугалась точно.

Ехали плохо. Быстро, с ветерком, но водитель попался молодой и болтливый, к тому же бабник. Завёлся: а у тебя, братан, девушка есть? А какая? А почему? А чего? Когда Константин ненароком проболтался, что у его девушки красивые ступни, водитель соскочил на это – а ты что, по ступням, угораешь? Э, братан, да ты извращенец. Это у тебя патология. Потому, что главное в бабе – это задница. Ну, или буфера, на худой конец…

– Слышь, патология! – не выдержал Константин. – Я тебя сейчас язык отрежу и заместо дворника повешу. Заткнись уже!

Водитель заткнулся, но настроение попортил. Почти сто километров до таможенного поста Торфяновка проскочили почти за час и Константин увидел остановленную фуру, в которой, в частности, находились и коробки с его изделиями, бойцов таможенного СОБРа и Орехова – без своей шикарной шляпы, лежащего лицом на капоте своего «Вольво» – под дулом автомата, в характерной позе…

Потом разбирались с московским таможенником из главка, командовавшим этим рейдом. Разбирались, как обычно в таких случаях: через мзду. Не очень большую, но тем не менее, мзду.

– Ты ещё ему спасибо скажи… – кивнул таможенник на Орехова, которого уже отпустили и который сердито курил у машины. – …что он сразу подскочил, на меня вышел. Хоть и с командиром СОБРа поцапался. И по деньгам: половину положенного с тебя беру. Из уважения к нему… А вторую половину стрясёшь сам с того урода, который твой груз без документов за границу хотел вывезти.

Константин в этих схемах ничего не понимал: как, почему его дутый хрусталь оказался оформлен, как что-то другое, более ценное; то ли обычная ошибка грузоперевозчика, то ли умышленная подстава… Пока писал объяснение, пока со злым Ореховым ехали в , утро вступило в свои права, солнце устало повисло сзади, ворочаясь в сизом небе. Константину было отчего-то нехорошо, какое-то предчувствие давило, свинцовой тяжестью затылок заливало, как какую-то болванку.

Энигмы на даче не было. Только на столе записка:

Костик, у нас в санатории ЧП: у детей пищевое отравление, валяются в корпусе, комиссия приехала, меня вызвали. Как только освобожусь, приеду!

Ехать обратно в Выборг, в лавку, совсем не хотелось. Да и Энигма ведь может через день-другой вернуться! Не эпидемия же, в конце концов, просто чего-то съели… Да, при Егоровне и дяде Феде, поди, такого не было. Слонялся по даче, пытался заняться мелкими хозяйственными делами: листья да ветки нападавшие во дворе собрать, чуть продавленную зимним снегом крышу сарая починить, но всё валилось из рук, всё не клеилось, всё как-то не так! Плюнул, взял в местном магазине бутылку шведского «Абсолюта», выпил почти без закуски, маясь. Потом ещё. Внутри образовался странный пузырь тоски и боли, не унимался; звонил Энигме – трубку почему-то не брала, чёрт его знает, что, неужели так занята? Или он обидел её чем-то?! Взял ещё.


…Очнулся он в своей лавке. Сидящим на полу. Вокруг валялись пустые бутылки, на прилавке – остатки немудрящей закуски, почему-то пара стаканов. С кем он пил? Сколько? Судя по бутылкам, чуть ли не ящик, и пили они долго. Посреди зала почему-то ещё лежал в щепки разломанный деревянный стул и большая кувалда, которой в своё время Константин ломал одну из лишних, мешающих стенок подвала.

Константин расстроился. Запоями он не страдал, но с ним такого давно не было. Неужели опять пришло «это»?! Он убрался, злясь на самого себя. Лавку не стал открывать, стальные жалюзи на витринах спустил, повесил табличку на дверь – «ЗАКРЫТО», принялся за обжиг. Надо доделать заказы. С этим и провозился доследующего утра.

А утром появился Орехов. Ещё более злой, взъерошенный, шляпа сидит криво. Вызвал его на улицу, заставил сесть в машину. Хмуро показал фотографии какого-то человека в форме ВДВ с лихо заломленным голубым беретом.

– Ты такого перца знаешь?

– Да… – Константин пригляделся. – Артур Разгулов, сержант из моего взвода. Служили вместе.

– Давно видел? – быстро спросил майор, остро, колюче всматриваясь в лицо приятеля.

Константин потёр виски. Голова болит, не переставая, уже несколько часов, всё утро. Надышался, вчера, что ли, газами от своего производства?!

– Да уж… Чёрт знает, с ранения не видел.

– И он не приезжал к тебе?

– Он? Зачем? Да нет же, чёрт! Ты к чему этот допрос устраиваешь?

Орехов задумчиво проговорил:

– Ну и кто теперь крыса в платье, ублюдок?!

– Что?!

– Так. Цитата…

Он отвернулся, побарабанил худыми пальцами по кожаной оплётке руля, потом снова повернул лицо: серое, невыспавшееся и воспалённое.

– Ладно, Верю. Верю! Но ты пока из города не уезжай. Вопросы, возможно, к тебе ещё будут.

– По поводу?

– Пока сказать не могу. Всё, конец связи.

Майор завёл мотор, Константин буркнул: «Пока», вышел из машины. Резко стартанув с места, «Вольво» уехал. А Константин так и стоял на Акулова, злой и растерянный. Фото давнего сослуживца стояло в памяти, и казалось даже угрожающим; но Константин почему-то совсем не мог припомнить ничего, что было с ним связано!

Плюнув, вернулся в подвал.

К вечеру пришла СМС-ка от Энигмы – наконец-то! Девушка сообщала, что дети вроде поправились, она свозит их на экскурсию, на «Ленфильм» и тогда будет свободна. Приедет! Константин загорелся, написал ей в ответ, что срочно с утра мчит в Зеленогорск, на даче устроит ей роскошный отдых…

Но ничего этого не случилось.


Утром, проходя по сверкающему чистотой подъезду свой новостройки, заметил газету, почему-то вывалившуюся из одного ящика; остальные криво торчали в их металлических ртах. И сразу – фото какого-то автобуса на спущенных шинах и трупа девушки в белом, неестественно изломанного среди поваленных деревьев. Платье в крови, это ясно, лицо отвёрнуто, но с ним тоже что-то не так, а в глаза бросается красивая босая нога с кельтским крестом…

Ужас ударил в виски, швырнул к стене. Едва держась на ногах, Константин читал короткую заметку о теракте на шоссе, о нападении на автобус «Ленфильма», убийстве водителя, двоих охранников  воспитательницы. О похищении детей. Энигма – убита!

Убита – совсем. Навсегда. Убита неизвестными выродками, а его рядом не оказалось…

Константин бросился к Орехову. Напротив массивного здания УВД, со стороны Крепостной улицы, толпились зеваки. А напротив, через улицу, уткнувшись разбитым капотом в стену под окнами двухэтажного особняка администрации района, стояла та самая красная, двухдверная машина. Капот вздыбился, ещё дымится. Измятая шляпа Орехова валяется метрах в трёх, на асфальте, а сам капитан уткнулся окровавленной головой в руль. В щегольском своём длиннополом пальто с привычно поднятым воротником.

Константин замер. Как сквозь сон, слушал разговор нескольких патрульных из оцепления:

– …вообще, как он так, не пойму. Херня какая-то. А ты видел?

– Ну, конечно. Вылетел из ворот, как ошпаренный. И не сворачивая, в стену – бац!

– А чё, точно он один в машине был?

– Да стопудово. Ребята видели, он только из управы вышел, в машину сел. И вот,  в хлам.

Всё было кончено. И здесь!

 

Странное чувство овладело Константином. Будто бы снайпер выстрелил ему в голову второй раз; но пуля сейчас не прошла навылет, а застряла там, наполняя всё тело пульсирующей отчаянной болью. Он не помнил, как добрался до лавки. Упаковал в серую обёрточную бумагу оставшиеся заказы. Выложил их на прилавок – людей обижать нельзя, они деньг платили, они ждут их. Чьи-то подарки, сувениры… потом взял кувалду.

Его пепельницы и вазочки, его птички и козлики, его бокалы с грохотом разлетались под ударами тяжёлого орудия, с лязгом гнулись стройки витрин, прыгали по полу выскочившие крепления и болты… Закончив работу, он постоял в зале, среди горы осколков и смятого дюраля. Страшный, руки в крови от порезов мелким стеклом.

Бросил кувалду.

Жизнь его была разбита, как и это секло, и ему, этому стеклодувному наследию, следовало – туда же. Жизнь его закончилась, всё остальное казалось бессмысленным.

И даже кому отомстить за эту разбитую жизнь, он не знает!

Только цитата из любимого Ореховым фильма, как муха, билась в голове: «Это называется “боль”. Привыкай!».


Через час, заперев разгромленную лавку, закрыв вывеску чёрным полиэтиленом, замотав его скотчем, чтобы даже не заглядывали, он сидел дома. Курил, пил, наскоро залепленными пластырем пальцами набирал номер телефона. Он знал, кому позвонить.  Один из его сослуживцев, кстати, из одного взвода с Разгуловым, давно уже отслужил и сам голову под пули не подставлял, вербуя таких отчаянных ребят для разного рода пекла в самых разных «горячих точках» не только России, но и мира. Здесь вопросов задавать не стали.

Выслушали.

– Документы в порядке, паспорт, военник? Судимостей нет? Ясно. Короче, готовь пятьсот баксов на дорогу, документы  и приходи сегодня на… – назвали адрес. – Форма спортивная.

Константин только спросил, не надеясь особо на ответ – его могло бы и не быть, типа: придёшь – узнаешь!

– Куда?

Но собеседник ответил. Хоть и нехотя.

– В Донецк. Там каша заварилась. От укров отделились, ты буром прут. Короче, всё введут, что нужно.

В условленный час был на «сборном пункте», таких же, как он, немногословных отчаянных парней, зачатую с причудливой биографией, успевших засветиться в Азии, да Африке. Ещё через два часа его, да с десяток таких же «спортсменом» с внушительными найковскими сумками везли в китайском междугороднем автобусе к границе. А потом – рассадка по микроавтобусам, пикапам, джипам… По всему, что могло ездить буквально по паханому полю.

Остальное Константин, если бы его кто спрашивал, мог бы припомнить только очень фрагментарно. Сценами. Так в трейлере кинофильма показывают самые острые его кадры – без начала, и без конца. Везли из из Ростова-на-Дону, где то между Шахтёрском и Макеевкой накрыло артобстрелом; их «буханка» легла на бок, загорелась, едва выскочили. Потом – пешком. В Донецке – формирование роты, оружия не хватает, раздали кому что – кому охотничий дробовик, кому – ментовской «макаров» или «калаш». Форма тоже разная, у кого камуфляж натовского образца, у кого офицерский ПШ семидесятых.

Их соединение оборонялось в Северодонецке. На окраине города, укрепились в здании агротехникума. У Константина – ДШК. Сидел на втором, в завалах рухнувших стен. По ним стала садить из тяжёлой: хотели выбить. Щёлкнуло над головой, сзади бахнуло, руку левую огнём обожгло…

Очнулся в госпитале. Сам вроде целый. Только рука от локтя в гипсе и марле. Ранение? Медсестра, делавшая уколы, странно отворачивалась: да, осколочное, в руку. Ждал врача. Потом пришёл в палату их командир, Антон Шкурко, в белом халате на грязную, пропотевшую форму. Почему-то хмуро оглядел Константина: как рука? Нормально. Сам как?! Да ничего ничего, вроде… Слушай, гипс снимут и я к вам.

Вот тут Шкурко тоже начал отворачивать большой, изрытый шрамами, лоб, морщить.

– Ты помнишь, как это было, боец?

– Не. Честно, не помню.

– Мы их отбили, забираем раненых. Ты у пулемёта лежишь, как мёртвый. Глянули – а только руку задело, сам дышишь.

– Почему же я не помню тогда? – вскинулся  Константин. – контузило, что ли?

– Нет. Ты дрых. Просто спал, натурально. Ну, забрали тебя.. И спал ты, парень, до сегодняшнего дня. Девять суток.

Константин оглох. И почти ослеп. Так. Значит, ЭТО вернулось. В самый неудобный момент… Он не удивился, когда Шкурко, тяжело поднявшись, сказал:

– Ты полежи пока тут. Хер знает, что с тобой делать… вдруг снова заснёшь? К украм в плен загремишь. Ладно, бывай.

Он ушёл.

Ещё недели полторы Костя, уже ходячий, слонялся по госпиталю. Тут уже никто не приходил на него подивиться -, наоборот, отворачивались. Боец заснул у крупнокалиберного, а укры положили почти всех из его взвода. Его не тронули почему? Да, типа, мёртвым прикинулся. Скверный анекдот, очень скверный…

И на исходе этих ужасных дней наткнулся во дворе госпиталя на дядю Осипа – у машины с медикаментами. Обрадовался: хоть одна родная душа! Тот обрадовался тоже, поговорили на скамеечке. Константин узнал про гибель тётки Марьяны, про новую подругу жизни дяди Осипа и похождения Снежаны в Лондоне. И когда тот предложил съездить в Ботиево, согласился, сразу. Всё равно он теперь «меченный», в бой тут никто его возьмёт.

Госпиталь тоже с облегчением избавился от такого «феномена»: коек не хватало, раненые прибывали, особенно после мясорубки под Саур-Могилой.


В Ботиево дядя Осип затопил баню. О прошлом ранении Кости подробностей не знал, гипс с его руки сняли, остались только шрамы и паскудное ощущение беспомощности. Посидели, выпили. Осип предлагал переписать дом на Константина: ему он зачем? А тот тоже не понимал, зачем ему этот коттедж с выгоревшим вторым этажом, но другое осознавал: в Питер, в Выборг и даже в Зеленогорск он больше не вернётся. Никогда. Поэтому предложение принял.

А на следующий день Осип горестно руками развёл:

– Ось таке дило, Костю! Поихати мени треба. Рибалку замовили. Велики гули, щоб им… Терминово, аж дупа горить! Ну, ти поживи тут, повернуся, все зробимо з папирцями.

И Константин остался один. Перед отъездом дядька ему сказал – игрушки там… в повале. Те самые. Правда, танк его племяши подсунули бывшему псу будочному, Амуру – а тот, здоровенный, так лапой двинул, что игрушку поломал. Остальное – в целости и сохранности.

Почти день Константин не мог заставить себя спуститься в подвал. Это же часть Энигмы, эти игрушки. Танк, железная дорога, солдатики.И – как? Затем грызущее изнутри тоска п девушке пересилила. Хотя бы прикоснуться к памяти… к чему-то вещественному. И ведь знал, что нельзя этого делать. А пошёл!

Сидя там, в прохладной сырости подвального помещения, выложив всё перед собой на верстак, смотрел, и ничего не понимал. Сознание его понимало факт гибели Энигмы, но принять не могло. А что – после? А после ему представлялась пустота, пустота в этом пустом доме, как стена отделяла его от дальнейшей жизни, даже мысль не могла проникнуть сквозь это вязкое стекло. И ему почему-то вспоминалась женщина из музея.

Он тогда гостил у кого-то из сослуживцев в Кобрино. Одурев от бесконечной двухсуточной пьянки, выбрался с дачи и пошёл бродить по окрестностям. Природа успокаивала, прождала чувство гармонии; пение птиц, покачивающаяся пена кашки и вспышки ярких полевых цветов. Задумчивые дубы… И тут увидал женщину. В строгом, почти деловом костюме – темно-сером жакете и юбке, кофточка с кружевным жабо, причёска скромная, волосы прибраны в узел, тяжёлый, она ша босиком по росной траве, с лукошком в руках. А там – красно от собранной брусники. И ступни у неё, почти сорокапятилетней на вид, были ощутимо молодыми – крепкие, сильные, с удлинёнными пальцами и ясными стрелками сухожилий. С ногтями без лака, омытыми этой росой… Он остановился, машинально выговорил:

– Здрасьте…

– И вам здравствуйте! – нараспев ответила она. – Вы на экскурсию? Рано пришли, то через два часа ещё.

– Да нет… Я просто…

Константин тогда не знал, что сказать. Это овальное, милое, очень доброе лицо, это простецкое лукошки с ягодой, эти наивные босые ноги… Внезапно она улыбнулась – одними глазами, сверкнула в их уголках расходящимися лучиками морщинок.

– Раз «просто», давайте, пойдём, я вам чаем угощу. Со смородиной!

– Спасибо! С удовольствием.

Скромный одноэтажный домишко-клеть, за штакетным забором с вырезанными ромбиками; потемневшие от времени брёвна, разве что во дворе пристроена сувенирная лавка и административный корпусок из светлого бруса. Туда Константина и провела Анна, и он смотрел на проспекты, разложенные на чистых полотенчиках: комнатка с люлькой, кроваткой, сундуком, стол с самоваром. Широкоскулая женщина в крестьянском платке… Няня Пушкина, которого он никогда не любил. По литературе у нег была все школьные годы твёрдая тройка, больше и не требовалась. Из «Евгения Онегина»  ему нравилось только описание сцены дуэли с Ленским: «Вот пистолеты уж блеснули, гремит о шомпол молоток, в гранёный ствол уходят пули и щёлкнул первый раз курок!». А письмо Татьяны вообще представлялось ему набором пустых слов, бредом экзальтированной шизофренички… Заваривая чай, неслышно перебирая мокрыми голыми ногами по крашеным доскам, Анна, что называется, сняла у него вопрос – с языка:

– Вы хотите спросить, кому интересны эти вещи давно умерших людей?

– Ну, да… – он смутился. – То есть я хотел спросить, кто тут бывает… Ведь это же не сам Пушкин, а его.. В общем, простите.

– Ничего. Логичный вопрос. Литературовед бы вам ответил: Александр Сергеевич был всё время связан с ней. Духовно.

– А вы как ответите?

– Я тоже, примерно так же. Но у меня немного другое понимание… того, как он был связан.

По небольшой комнатке распространялся аромат смородинового листа. Анна достала из шкафчика сахарницу, вазочку с румяными на сгибе сушками.

– Угощайтесь…

– Спасибо. А вот… не в тему, вы же сотрудница дома-музея?

– Да. И экскурсовод.

– А вас не ругают… за это? – он кивнул на её ноги. – Ну, что вы как бы не по форме.

Женщина счастливо засмеялась.

– Ругают! Ещё в Литинституте ругали, где я училась. Я так часто приходила… не люблю обувь. И иногда так экскурсии веду. А что –поругают и отстанут. Меня не переделаешь, а сотрудников на моё место… их особенно нет.

– Извините. Я просто спросил.

– Вы пейте чай.. – она ласково пододвинула ему чашку; и руки красивые, породистые, артистичные – такие же аристократичные, как и ступни. – Так вот, я хочу вас спросить, а как вы думаете, люди после смерти куда попадают? Души?

– Ну-у, не знаю. Считается, что в рай или в ад.

– Считается… – эхом повторила она. – Порядочные – в рай, злодеи – в ад. Но вот смотрите, иному и вечное блаженство, вечный покой пыткой покажется, адом. А кому и пытка, страдание постоянное – в радость, есть же и мазохисты.

– Да. Хорошо сказано.

– Я думаю, что нельзя к тому миру подходить с нашими… земными представлениями. О Добре и Зле, о справедливости. Смерть – та граница, которая всё отделяет, перечёркивает. Переиначивает. В Раю никто не горит жаждой мести, в Аду вряд ли возможно раскаяние. Это удел живых людей.

– Хм. Интересно. А в вашем представлении… тогда – куда?

Она поправила причёску. Это был совершенно женский жест – безотчётный, интуитивный, впаянный в женскую психику с самых первых дней мира и поэтому волнующий, прекрасный.

– Мне ближе космогоническая картина древних греков. Мир живых и мир загробный, подземный. Река Стикс, отделяющая один от другого, от царства теней. И эти тени, и душегуб, и загубленные им души, и правые, и виноватые – все там. Всё прошло, никаких счетов, никаких разборок… и никакой памяти. Другой уровень сознания, если о нём можно говорить. И отношений.

Чай завораживал. Такой его мама заваривала иногда, в разгар лета…

– Я согласен… это более понятно. А эти тени, то есть души, о нас знают?

– Конечно. Наверное, смотрят на нас. Как на рыбок в аквариуме. Мы туда поплыли, сюда… Но не поговорить. Но можно корма насыпать… – Анна мягко улыбнулась. – Они на связи с нами, каждый со своими и помогают нам. Не зря же у индейцев был День Мёртвых. Праздник. Официально почитали всех своих умерших родственников. Считалось, что они там, нам покровительствуют в этой жизни.

– М-да…

Он провёл у неё, в разговорах, эти два часа, потом она пригласила на экскурсию, с толпой приехавших из Питера туристов; и да, ходила с ними по половицам дома Арины Родионовны трогательно-босая, словно подчёркивая этим смысл простоты деревенской жизни…

Он влюбился. И провёл с ней долгих два месяца – во встречах, приезжая в Кобрино, даже ночуя иногда в её комнатке в общежитии. Но ни разу и не коснулся её пальцем, если не считать пары-тройки мимолётных, романтических поцелуев. Это был сугубо платонический роман, без всякого интима, замешанный, правда, на её тихой красоте, на красивых ногах и руках её, на чудесном тембре поющего голоса. Но не переходящий ни во что иное! И Константину было самому удивительно, как так он это всё – перенёс.

И вот сейчас, сидя в подвале, он вспомнил Анну; вспомнил её слова о мёртвых. Энигма там, в царстве теней. Нет, она не умерла, она стала тенью, другим существом, но она помнит о нём и смотрит на него…

И любит по-прежнему?

Он достал игрушки, разложил. Да, танку досталось от Амура. Башня снесена начисто, обломанное дуло волочится на проводках… Смотрел на игрушки и внезапно – ощутил.

Во-первых, он как прирос к полу. Он не мог двинуться. Константин не испугался, нет; он удивился и напрягся. Сзади на спине словно нарастал невидимый горб, какой-то плотный сгусток, давил в позвоночник. Наваливался панцирем. А обернуться – никак.

И в самый последний момент Константин увидал в голове образ, колышущийся, неясный – человек в тиаре египетского фараона, чернобородый, с тонкими чертами смуглого лица и безжалостными глазами.

Это было последним видением

Потом яркая вспышка и всё – чернота.

(продолжение следует)