42 глава. ПАДЕНИЕ ТАМАРЫ И УЖАС САМУРАЯ РОМАНЕНКО.

42 глава. ПАДЕНИЕ ТАМАРЫ И УЖАС САМУРАЯ РОМАНЕНКО.

ТОЛЬКО ДЛЯ

СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.


ЛИНИЯ ТАМАРА – ДОЧЬ – ОСТАЛЬНЫЕ.


Тамара скандалов не любила – их и на работе ей хватало. Поэтому в поликлинической очереди к участковому педиатру она старалась вести себя как можно скромнее; и очень скоро поняла, что, скорее всего, сохранить полное спокойствие не удастся. Приходили с талончиками за пять минут до назначенного времени; и с талончиками спустя час после этого. Приходили без талончиков: «А мне сказали, тут живая очередь!», приходили без очереди с пометками «Cito», что на хитроумном медицинском наречии означает «срочно»; бесконечно приходили «просто спросить». Естественно, приходили с детьми, преимущественно малыми. В узком полутёмном коридоре, наполненном спёртой духотой и резкими больничными запахами, все эти дети начинали капризничать, ныть, а то и орать благим матом в расчёте на то, что их по этой причине вышвырнут, наконец, из этого ужасного места. Одни мамы не обращали на вопли совершенно никакого внимания, что никак малышей не успокаивало, другие, распаляясь и заводясь, сами начинали орать, дёргать детей, а то и давать подзатыльник, что децибелов крика не убавляло.

А Тамара пришла всего-то за справкой, оставив Гульнару во дворике поликлиники, со свекровкой. Сама вспотев и замаявшись от всего этого, пропустив вперёд себя бесчисленное количество мамаш, у каждой из которых имели супервеские причины пройти первыми, женщина не выдержала. Шагнула к двери и встала рядом, всем свои видом показывая, что намерена зайти, как только кабинет покинет предыдущий пациент.

Мама, вытиравшая сопли взрослому сыночку лет пяти – раскормленному птенчику, тут же засуетилась:

– Куда вы? Вы куда? Не-ет, сейчас я иду! А чего вы так смотрите?! Я вон за той женщиной занимала, а вы вообще неизвестно как! У меня талончик на… Славик, ну зачем ты опять бахильчики содрал? Ну что ж ты делаешь. Женщина, от двери отойдите, не наглейте тут!

Тамара посмотрела на мамашу взглядом, в котором читалось тихое: «Я тебе щас глаза выгрызу!» – и это возымело результат; как только дверь открылась, мамаша замешкалась, и Тамара под гомон очереди проскользнула в кабинет.

Да так и застыла на пороге. Надо же, всё это время им попадался их участковый педиатр – молодая, пухлая, хоть и немного бестолковая, но добрая женщина. А сейчас сидел старый педиатр, второй номер, про которого ходили легенды; был он огромен, грузен, лицо – как морда африканского бородавочника; Тамара не представляла себе, как дети от страха не прячутся при виде этого лица под лежанку… А легенды ходили про его феноменальную грубость и безапелляционность, с которой он мог запросто сказать такой вот мамаше, которую Тамара оставила дверью: «Дура вы, любезная, и дурой помрёте!»

Поэтому женщина смешалась, неуверенно шагнула к столу, протянула толстую больничную карту Гульнары:

– Мне справку надо для детсада… срочно!

– Какую справку? – бородавочник писал, не поднимая глаз от стола.

– Что мы болели, в детсад не ходили… На домашнем содержании. Заведующая сказала, что нужна справка, а то они за эти дни всё равно возьмут.

– Больничного что, недостаточно?

– Ну, ей – недостаточно! Да и не брала я больничный, мать мужа с ребёнком сидела…

– Давайте карту. Часто дома сидит?

– Часто… – вздохнула Тамара. – В садике её хотели даже в коррекционную группу переводить, еле отбилась.

Бородавочник листал карту толстыми пальцами. Тамара робко присела на краешек стула.

– Значит, часто болеет, простужается, в развитии отстаёт? – уточнил бородавочник.

– Что… вы сказали? – не поняла женщина. – Как так в развитии отстаёт?! Она нормальная совершенно, только… только болеет часто.

– Ага. И по показателям не дотягивает до своего возраста.

Тамара открыла рот, но тут врач поднял на неё мясистое лицо и все его многочисленные бородавки как бы зашевелились. Он рявкнул зло, пугая женщину:

– Отставание в психомоторном развитии называется! И недоразвитие участков мозга, нуждающихся в кожном стимулировании… у вашего ребёнка нарушение кожной чувствительности. И наверняка дисадаптация! Что дурочкой прикидываетесь – я непонятно говорю?

– Я… как вы можете… – Тамара растеряла свою привычную резкость перед этим напором; врач – не вор в магазине, ему не ответишь так же. – Да вы…

– Вы, вы…

Он с таким грохотом отшвырнул стул, вставая, что Тамаре показалось: сейчас этот стул он о её голову расколотит. Но бородавчатый подошёл к раскрытому настежь окну, отдёрнул тюль, ткнул коротким пальцем:

– Не ваша ли гуляет?

Тамара подскочила.

– Моя…

– Тогда чего вы хотите? – гневно загремел врач. – На улице плюс двадцать девять при влажности восемьдесят три процента, а она у вас в чём? Что, вегето-сосудистой дистонии дожидаетесь? Будет. К двенадцати годам – будет. И костно-мышечная система страдает.

– Господи… да я… Её свекровка так одевает всегда, кутает! – взмолилась Тамара. – Я говорила…

Врач уже черкал справку на бланке. Равнодушно вроде. Проворчал: «Говорила, говорила…» Подвинул по столу белую бумажку.

– Идите отсюда и гробьте своего ребёнка дальше!

– Послушайте, зачем так грубо?

– Я сказал! Нечего нюни разводить! Сначала угробят детей, потом с ними по врачам таскаются. Следующий!

Конечно, она могла возмутиться, могла начать угрожать пожаловаться – хотя на этот осколок советской эры, наверняка уже предпенсионного возраста, уже не раз жаловались, вот и покрылся от чешуёй от таких жалоб! – но что-то в словах этого медика, непривычно грубого, однако предельно честного, Тамару насторожило. Она медленно вышла, медленно же спускалась по лестнице, не став ждать лифт; и думала. А ведь это правда. Гульнара – действительно отстаёт. Врач прав! Она малоподвижна, она всегда сонная; свекровка сунет ей приставку и пойдёт готовить или сериал смотреть. Нет, кормит, ухаживает, да. Но ни одной книги она со свекровкой не прочла, хотя в садике вроде и читать уже всех научили и буквы они пишут. И та самая добрая педиатр, осматривая девочку год назад, причитала – какие косточки тонкие, какие мышцы слабые, что ж вы её не кормите совсем?!

Плюс двадцать девять и влажность… Ну да. Тамара в футболке и джинсах за час в помещении потом изошла, а ребёнок на улице, на солнцепёке. Со свекровкой в платье, вязаной кофте и платке!

Из поликлиники Тамара вылетела раскалённым пушечным ядром. Свекровка как раз усадила Гульнару на скамейку и, кряхтя, застёгивала «липучки» на её кроссовках, причитая: вот, что ж ты так неаккуратно, ботиночки-то свалятся…

– Так! – гаркнула Тамара. – Отойдите от ребёнка немедленно!

– Что?

Свекровка, маленькая женщина с рябым лицом, была совсем не готова к такому напору. Женщина фактически отпихнула её. Рывком содрала с дочери несчастные эти кроссовки вместе с носочками, обнажив худенькие – действительно, как прозрачные ступни. Потом сдёрнула джинсовую плотную курточку.

– Так пойдёт! И прекратите кутать её!

Свекровка, кажется, просто не верила в реальность происходящего.

– Ты что, Тома? Ты сумасшедшая?! Как «так пойдёт» По земле?

– По земле! По асфальту! По чему угодно!

– Тома! Ты убьёшь её! – закричала свекровка голосом подраненного зайца.

Девочка, слушая эту перебранку взрослых, болтала голыми ножками, с любопытством примеривая новое ощущение. Потом спрыгнула на пыльную землю, с остатками травы.

– Щекотно! – оценила она. – Мам, а ты тоже снимешь?

– Я? О, господи… конечно!

Тамара сорвала с себя босоножки на квадратном каблуке, швырнула в сумку. Победно посмотрела на свекровку, на лице которой трепетал священный ужас.

– Вот ТАК мы и пойдём! – заявила Тамара. – И гулять при плюс двадцати она так будет, слышите?! Это врач сказал. У неё все болезни от этого… Пойдёт, Гуль. Тебе как? Нормально так идти?

– Щекотно… – повторила Гульнара, но, тем не менее, храбро пошла вперёд, приминая траву крохотными худыми ножками, а потом оставляя маленькие следы на пыльной дорожке. Тамара догнала её, взяла за руку.

 

Они так и шли, разговаривая о каких-то игрушках, в которые Гульнара играла последнее время, иной темы не было; и Тамара вдруг поняла, как много пропустила, не разговаривая с дочкой. Ей почему-то всё время казалось – не о чем.

Свекровка тащилась сзади, охая, причитая; пугая Тамару самыми страшными карами, изобретая самые разнообразные болезни, которые должны немедля обрушиться на девочку. Шли они до остановки «Педколледж», чтобы сесть в «единицу»; мимо Третьей школы, где Гульнара попрыгала на кем-то расчерченных мелом квадратах «классиков»; радостно смеялась, лапки её на сером асфальте казались искусственными, словно у куклы… За те несколько минут, что Гульнара прыгала, женщина успела высказать свекровке всё, что накопилось за несколько последних лет, включая врачебный вердикт. Та угрюмо молчала. Потом закряхтела:

– Так-то оно так, врачам виднее… Только это какое позорище: ребёнка босого по улице таскать! Ты сама придуряйся, сколько хочешь, а что люди скажут? Что у меня внучка побирушка какая?! Тьфу…

– А мне плевать, что люди скажут! – отрезала Тамара. – Мне её здоровье важнее…

– В советское время тебя бы уже в милицию забрали! За такие дела с ребёнком… Оссподя, вот тогда мы все одеты-обуты были, не придурялись… Порядок был. А нынче дерьмократия, всё можно.

– Так, хватит! Ну-ка, давайте сюда её кроссовки.

– Но…

– Сюда, я сказала!

Отняв детскую обувь и бросив в ту же сумку, женщина присовокупила:

– А то ведь перед подъездом напялите… или ваш женсовет чёртов, старушачий, вас обругает. Езжайте, я на рынок зайду, куплю овощей и фруктов.

Как подарок за эти маленькие мытарства, подошла совершенно новая «единица»: светло-оливковая, минская, в полупустом салоне даже сиденья были ещё в пластиковых чехлах, как заметила Тамара, и на поручнях болтались кожаные хвосты петель. Девочка взобралась на самое высокое; улыбаясь, махала маме из отъезжающего автобуса.

Тамара – тоже.


Этот район Щанска она знала слабо, поэтому не стала петлять сомнительными дворами, пошла мимо «Золотого Берега», равнодушно смотря на его витрины. И везде теперь ей виделись, становились заметны признаки влажной духоты, накрывшей город; тучи перекрыли его грозовым фронтом с юга и Запада, они сели сиреневым брюхом на крыши Круглихинских дач, но никак не могли разразиться ливнем. Вот закипевшая машина у Техколледжа – из открытого капота валит пар, водитель суетится вокруг. Вот спящая в пластиковом стуле, точнее, полумёртвая от жары продавщица кваса у своей бочки; сидит, выпростав толстые, варёные ступни из тапок, к голове прижимает бутылку воды – холодной, наверное. Вот собака, оставленная кем-то у супермаркета, прилегла на газон да и лежит а полной прострации, вывесив набок огромный розовый язык. Как в насмешку над всем этим, по Весенней ползла жёлтая поливальная машина, нехотя брызгая на обочину; похоже, и сам водитель понимал бессмысленность своего занятия, держал баранку одной рукой, а вторая, расслабленная, с сигаретой, свешивалась из окна кабины…

А ей было хорошо. Нет, она частенько в это лето возвращалась домой босая, но было это, как правило, после смен, когда она и думать ни о чём не могла, только бы домой дотащиться, поужинать и отсыпаться. Да и обувалась перед самым домом, дабы не вступать в пререкания со свекровкой, не попасться на глаза никому из её болтливых соседок… Сейчас же Тамара шла неторопливо, лаская асфальт бронзовыми ступнями с золотистым лаком, любуясь ими украдкой – а ведь она хороша, да! – и слегка пропотевшую майку с принтом приподнимая, прогоняя влажность. А асфальт сегодня просто чудо; он тёплый, не горячий, а именно тёплый, как подогретый пол. И обуваться она ни перед домом, ни ещё где-то – точно не собирается!

На Лежена работал хитрый светофор, подыгрывавший именно этой улице. Стоять пришлось долго. И вот, стоя на тротуаре, она услышала сзади:

– …ты смотри, и черножопые у нас голопятят!

– Не говори! Тоже с ума свихнулись.

– А чё не свихнутся? У них же всё куплено везде… Да и вон, слышала, в филармонии бОсыми учили ходить!

– А, митинг этот?

– Да нет. Митинг – это там политика была какая-то. А в филармонии прям со сцены… показывали. Таких же вот. Так билет, Людка говорит, пять тыщ стоил!

– Да ты что?! Пять тысяч? Это чтобы тока на голые пятки посмотреть?!

– Ну. Богатеи зажрались совсем.

– Оссподя, а мы на двадцать тыщ живём… А эта-то чо?

– Да муж, поди, чурка такой же.  Она любовница его. Вот и можно.

Тамара резко обернулась. Она вспомнила, как в седьмом году работала в Новосибирске, в солидном ЧОПе; начальник ей тогда разрешение на оружие навяливал и пистолет. Тамара отказалась: «Ой, не надо! Почему? Да пристрелю из него кого-нибудь ненароком, вы ж меня знаете, я бешеная!» Ещё год был до кризиса, год до рождения Гульнары; три года – до гибели мужа. Но разрешение тогда всё-таки сделали, и пистолет ей пришлось купить – стандартный «макаров». Она его продала потом… А жаль. Вот сейчас бы выдернуть его откуда-нибудь да сунуть под нос.

На неё смотрели два рыла. Обыкновенные женщины лет за сорок, с хозяйственными сумками. Две пары глаз – как старые пуговицы.

– Ну, иди-иди… – процедила одна. – Вон, зелёный уже!

И Тамара стушевалась. Неожиданно. Куда делся весь её напор, вся эта недавняя злость? Почему она не оборвала это враньё про билеты за пять тысяч – ведь мероприятие, на которое сходила даже заведующая книжным, в котором Тамара работала, проводилось бесплатно!

Её как оплевали; а она почему-то и ответить не могла. Повернулась обратно, втянула голову в плечи, пошла вперёд.

Она вспомнила дом на окраине Хасавюрта; отец увез всю семью оттуда в девяносто втором, как только в Северной Осетии появились российские военные и было уже ясно, чем пахнет. Ей было семь лет… Помнила она тёплую пыль во дворе, сладко обнимающую босые ноги, да и дорожки Хасавюрта, где бегала к дяде Имрану играть с его сыновьями, тоже. Махачкалинскую квартиру помнила, которую отец купил для детей, парк большой с Вечным огнём – там тоже можно было босой бегать, трава мягкая, очень чисто. Как в кровь расцарапывала ноги, карабкаясь на деревьям за жуками-дровосеками: вид этих огромных насекомых, величиной с ладонь, многих пугал, а её – завораживал.

И не то чтобы никогда потом она не слышала этого слова «чурка», но сегодня она ударило её особенно сильно.


Перешла дорогу, зашла на рынок. Остановилась под навесом. Хозяин, седоусый, о чём-то разговаривал по телефону на даргинском, показал рукой – выбирай! Тамара набрала всего понемногу – маленьких мандаринов, красных болгарских перцев, хурму взяла… Хозяин, наконец, отвлёкся. Стал взвешивать.

– Мандарын хароший! – сказал он. – Апхаски мандарын.

Это смутило Тамару. Не любила она враньё.

– Абхазские без листиков и веточек… Или фермеры собирали?

– Э-э, ты многа знаишь! Апхаски, говорю.

– А чего же они тогда в полиэтилен упакованы? – фыркнула женщина. – Они вон у вас, в полиэтилене… Абхазские в деревянных идут.

Тамара на самом деле «много знала». Перед «Тысячью мелочами» часто торговали фруктами её соплеменники, и с некоторыми из них, бойкими смуглыми парнями, женщина давно подружилась… Морщинистая рука продавца замерла над весами.

– Э! Ты бирош или нэт? Зачем разговаривать, да?

– Беру, беру!

Он остался недовольным. Окинул глазами Тамару, с босых ног до головы с распущенными волосами, и безошибочно угадав происхождение, сказал на аккинском диалекте:

– Зачэм сюда приехала? Зачэм нас позоришь?!

Тамара не сразу ответила, сбитая с толку. Аккинский она знала, но плохо. Поэтому и ответила на русском, запальчиво:

– Что значит «позорю»? Каким образом?!

Продавец ухмыльнулся. Продолжил всё-таки на родном языке Тамары:

– Босая ходишь, как нищая. Волосы распустила. Джинсы зачем такие рваные? Зачем тело показываешь? Отец бы выстегал тебя.

А потом прибавил, уже по-русски:

– Четырыста двацать рублей. Для тебя – четырыста, обув купи себе! Я тебя жалею.

Тамара собрала в голове все свои знания аккинского, выдала ему: «Сам купи. Это я тебя жалею!». Швырнула на прилавок смятую пятисотрублёвку, отошла.

Надо же, как всем есть дело до её босых ног. Как, интересно, ходит босиком Настя? Как эта взрослая женщина с телевидения, о которой она говорила? Или та, целая начальница библиотеки?! Неужели к ним так же пристают на каждом шагу?

Погруженная в свои мысли, Тамара переходила дорогу. Тащиться пешком через микрорайон «Низушка» не хотелось; надо подождать «двойку» у первой школы. Но пакеты оттягивали руки, и, более того, часть из них, не вместившаяся в сумку, начала рваться. Надо было купить у продавца один большой, но куда уж там после такого разговора… Тамара присела на газоне, стала перекладывать овощи и фрукты. Несколько пакетов прорвались, кроме того, она заметила, что усатый подсунул ей несколько сгнивших мандаринов, неприятно темнеющих гнилым боком. Надо выбросить. Женщина огляделась. Урна у магазина «Эконом» есть, но она переполнена; и если она бросит туда свой мусор, бабки, уже зорко наблюдавшие за ней из очереди, точно поднимут хай. Хватит на сегодня.

Тамара вздохнула, обошла магазин. На товарном дворе точно должны быть мусорные ящики. Точно! Однако они стояли не на этом дворе, а на выезде, рядом со ржавым вагоном, поставленным на бетонные блоки; видно, бывшим складом. Женщина приблизилась к мусорке, стараясь не наступать в тёмные пятна и кучки отбросов, швырнула свой комок в ящик и обернулась, уловив за спиной движение.

Долговязый, наголо бритый и ушастый, загораживал ей дорогу. Кривой слюнявый рот, мутноватые глаза.

– Эй! – требовательно сказал он. – Флешку отдай.

– Какую?!

– Сама знаешь какую. Давай по-быстрому.

– Да пошёл ты…

Он сделал шаг, Тамара сунула руку в сумку. Шокер! Но вспомнила, что он заложен фруктами. Апельсины посыпались.

Она ничего не успела сделать. Обломок деревянной рамы ударил её по почкам, справа; от боли сознание затуманилось, правая нога потеряла опору, женщина рухнула. Наверное, сообщника ушастого она не заметила… К ней бросился этот, схватил за трещавшую ткань футболки, заорал в лицо:

– Сука! Не зли меня! Флешку давай, которую ты взяла!

Тамара извернулась, задыхаясь от боли. И почти достала руками до горла этого, ушастого. Но тут же кто-то схватил её за длинные волосы, дёрнул назад; лицом ударил о твердый асфальт, раз, другой…

Она ещё шевелилась. Лицо заливало липкое и тёплое, она не видела ничего, как полураздавленное насекомое, она ворочалась, скребя голыми пятками по асфальту, пытаясь встать. И на неё посыпались удары. Ушастый бил твёрдым мыском кроссовок, второй – тоже ногами, но чем-то железным. Били по животу, хоть Тамара и закрылась руками; второй схватил её за щиколотку, стиснул и пнул между ног, расчетливою А потом по спине, несколько раз.

– Обыщи! – приказал сообщник ушастого.

Он был постарше, в камуфляжных штанах и «берцах» с металлическими набойками на передней части.

Ушастый обыскал. Камуфляжный вытряхнул сумку – раскатились по асфальту оранжевые комочки мандаринов. Выпали кроссовочки Гульнары и туфли Тамары; косметика, кошелёк, ключи… Кошелёк старший обшарил, деньги забрал, документы с кошельком швырнул в ящик. Ушастый яростно драл детские кроссовки, но ничего, кроме носочков, там не обнаружил.

– Вот сучара! – выразился он. – Бля, я те говорил, надо было у дома её спалить! Точно дома прячет!

– Да ну, сидеть, ждать палево. Она хоть жива?

Ушастый пульс пощупал.

– Вроде есть.

Тамара, действительно, ещё дышала – сломанным носом, кое-как. Но сознание уже покидало её: стальная набойка на «берцах» старшего раздробила ей несколько позвоночных дисков. Шевельнуться она не могла.

– Давай её за ящик… и валим!

Напоследок тот, что в берцах, размахнулся и запустил в стену гаража босоножки жертвы. Просто так; один каблук с хрустом разломился.

Двое уходили, оставив у ящиков разбросанные и раздавленные их ногами овощи.

Ну, бывает: кто-то неаккуратно мусор высыпал.


ЛИНИЯ МАРИЯ  – ДРУГИЕ.

Ещё, когда Мария училась на журфаке, её научный руководитель отметил большие способности к аналитике; это в последующей жизни, и особенно на работе, не раз помогало. Вот и сейчас журналистка постоянно анализировала то, что происходит с ней в частности и со Щанском в общем, пытаясь понять ход событий и предсказать их…

Запись её «бензинового» сюжета некоторое время висела на сайте ЩТВ, потом её, разумеется, убрали, но у Маши остались скриншоты комментариев: за первые три часа их набросали несколько сотен. Большая часть комментаторов ругала женщину, меньшая – городскую администрацию, но почти никого спокойным не оставляла телекартинка босых ног молодой, привлекательной, хорошо одетой женщины в грязно-коричневой луже с плавающими в ней окурками.

Это цепляло всех, и Мария ещё раз убеждалась: тогда, во время митинга, она всё сделала верно, лыко пришлось в строку.

Она попыталась разложить и структурировать претензии пишущих к себе. Они чётко делились на три группы – журналистка делает нечто: а) негигиеничное, б) непрактичное, наносящее вред здоровью ступней и в) неприличное, сиречь аморальное. При этом посыл «гулять босиком по городу» прекрасно уловили все комментаторы, и многих он бесил до крайности.

Тех, кто пугал столбняками и грибковыми заболеваниями, якобы кишащими на городском асфальте, аки змеи, Маша отмела сразу: это публика ниже плинтуса, обыкновенные россияне, то есть – бывшие советские жители, со скудными познаниями в медицине, гигиене и биологии. Прекрасный материал для кашпировских и грабовых, для телерекламы медицинских препаратов, лечащих одной таблеткой всё на свете – одним словом, обыватели. При этом среди них наверняка были «интеллигентные» люди – некоторые гордо подписывались или сообщали свою профессию: «учитель», «инженер», «научный сотрудник», попался даже «архивариус высшей категории»… Этих архивариусов и иже с ними можно было выбросить в мусорную урну вместе с их возмущением.

Вторая категория переживала за ступни Марии. Мол, бедненькие, сейчас они об асфальт обомозолятся, кожа слоновья станет, лак облезет и так далее. Но на это у Марии ответ уже был. Буквально на следующий день после поездки в Балластный, в новой «курилке» Марию нашла Аглая.

Вообще, со своей главной конкуренткой женщина старалась поддерживать ровные отношения: проявлять какую-либо ревность было ниже своего достоинства; хотя и ненавидела эту человекоподобную Барби всей душой. Но сейчас главным чувством оказалось удивление – как благоухающая дорогим парфюмом, в тончайших чулочках, Аглая оказалась в этом грязноватом и мрачном помещении?

– Маш… – тоже пытаясь сохранить деланно-невинный тон, проговорила коллега. – У меня к тебе дело одно… Очень важное.

Мария переступила босыми ногами на сером полу; ногами, украшенными цепочкой с камешками на правой щиколотке. Специально переступила, да ещё оброненный кем-то окурок правой ступнёй отшвырнула в сторону, чиркнув по бетону, как спичка о коробок.

Это было чем-то вроде боевого клича перед схваткой, ритуальной пляской воинов – мол, я не такая, как ты, я другая и так далее! Скрытый психологизм этого микрожеста до Аглаи дошёл; она нервно облизнула губы, изрядно накачанные силиконом, обернулась на прикрытую дверь, произнесла:

– Маш… Вот ты босая ходишь всё время. А ты себе стУпни не испортила?

– Нет.

– А… а можно… посмотреть? – выдавила из себя прима-балерина щанскогого ТВ.

– Да не вопрос.

Не выпуская изо рта сигарету, женщина  оперлась руками о какой-то деревянный короб, на который и облокачивалась, и забралась на него; вытянула голые ступни вперёд. Девушке пришлось на корточки присесть, и она, действительно, стала с жадным любопытством осматривать эти ноги, от пятки до кончиков пальцев.

Выдувая табачный дым саркастически изогнутыми губами, расслабленно пошевеливая пальцами ступней, Мария думала, что то, что сейчас происходит, на самом деле – если вдуматься и копнуть глубоко! – ничем иным, как актом унижения врага, не является. Своего рода ритуальным изнасилованием побеждённого, как в древности было принято, до времён всеобщего гуманизма и всепобеждающей толерантности… Аглая Рыбкина,  которая и микрофон-то перед тем, как взять в руки, протирала гигиенической салфеткой, и на корпоративе после сауны выбросила резиновые тапочки, в которых ходила – на них уже, мол, может быть инфекция! – так вот, эта Аглая сейчас своими руками с нежнейшей атласной кожей, с накладными ногтями невероятной длины, щупала грязные подошвы Марии, которыми та прошагала от дома до стоянки у бизнес-центра, потом выжимала педаль «Фокуса», потом бродила по коридорам Дома Печати.

Аглая пересилила себя с чудовищным усилием, это было заметно, но всё-таки пересилила, исследовала каждый миллиметр голых подошв соперницы, поглаживала ногти, тискала пятку, как резиновый мячик, и дрожащим голосом задавала разные вопросы, какие уместны разве что в салоне красоты: каким кремом пользуешься? А лак какой накладываешь? А пилочку и щипчики для ногтей какого бренда лучше использовать?!

Вот после ТАКОГО Мария была совершенно уверена: её почти трёхнедельное босоножество не повредило её ногам ни капельки. Более того, не стирался лак; не появлялись натёртые места от ремешков, краёв туфель, от непонятно чего; не болела голова под вечер. О лабутенах, лежавших в ящике стола в студии, женщина забыла уже…

Поэтому, структурируя, она отмела и вторую группу – мол, вредно для ухоженных ног. Вредно, если не следить, если вообще ногами не заниматься; тут и в обуви будет не здоровее. Оставалась третья – неприлично. Стыдно. И прочее.

Эта группа с портала их ТВ не могла привести ни одного аргумента в подтверждение версии, что босиком на улице равно голышом на улице. Ни единого подтверждения того, что это запрещено какой-либо общечеловеческой, религиозной заповедью или неким законом. Критики жевали мутную тухлую жвачку слов: «не принято», «так не делают», «люди осуждают». А вот другие комментаторы, со страницы «Сладких пальчиков», где никто не узнал бы в ступнях, облитых молоком, их обладательницу, наоборот, захлёбывались от шокирующей чувственности. Иные даже посылали фото своего мужского хозяйства: то ли похвастаться, то ли раззадорить «Пальчики». Но там Мария вела себя, как последняя стерва, цинично намекая на принцип – «утром деньги, вечером стулья!» и требуя предоплату. Это ей ничем не грозило; охотники за её пятками тут же исчезали.

Выходило одно. Как бы она ни утешала себя, что она просто «ходит босиЧком», за ней неотступно следовала тень эротизма этого невинного занятия. Тень Секса. Эх, поговорить бы с понимающим психологом на эту тему! Почему не бросаются женщины на Кира, который тоже часто по лету гоняет босой, выполняя роль водителя их съёмочной группы? Почему на неё, в конце концов, так не липли, когда она в прошлом году, в отпуске, отдыхая от каблуков, почти месяц прошлёпала в сланцах, открывающих всю ступню?

Вопросы повисали в воздухе; и Мария с этим смирилась. «За погляд денег не берут!» – говорила её бабушка, и, в конечном счёте, если уж этим можно кокетничать, то почему бы и нет?

А тот почти массажный «сеанс», исследование Аглаи, неизвестно, чем бы закончился, если бы в курилку не заглянул Кир:

– Маш… тебя там Димон по телефону.

Аглая испуганно вскочила, неловко ткнувшись при этом лбом в Машины ступни, и пулей вылетела из курилки. Парень усмехнулся:

– Чего это вы тут… секретничали?

– Аглая мне массаж ступней делала… – томно ответила Мария, спрыгивая со своего насеста.

– Аглая?! Массаж?!

– Ну да. Красота, Кир, – страшная сила!

Слегка ошалевший Кир следовал за ней по коридору. Мария, разбросав волосы по плечам и немного больше, чем нужно, качая бёдрами, сказала в пространство:

– Мы с Димой вчера до полуночи опять сюжет про Балластный монтировали… Интересно, покажут или нет.

– Покажут, куда денутся! – успокоил Кир. – Ты же выпускающего знаешь, Онищенко. А он – кремень. Если смонтировано, в плане стоит, то пойдёт. И остановить его может только личное распоряжение Главреда. Ну, или Апокалипсис…

– Ну-ну. А когда Главред приезжает?

– Да в Москве загостился. Премию какую-то там у Президента получил, как лучшему региональному ТВ… Послезавтра.

Мария кивнула; войдя в студию, взяла со стола телефон. Голос Дмитрия звучал бодро и загадочно:

– Ну что, уже в трудах?

– В трудах. Дима, я хочу пару дней за свой счёт взять. Главного дождусь только.

– А что, устала?

– Устала! Хочу просто по Щанску погулять, на озёра съездить…

– Съездишь. Слушай, помнишь, ты говорила, что тебе бы с юристом поговорить… ну, по поводу ваших фотографов?

– Да.

– Нашёл я тебе такого юриста. Точнее, мой человечек нашёл. Сейчас к нему поедешь.

– Сейчас? Ты что, шутишь?

– Ничуть. Вас ожидает белая «тойота», номер… – оператор дурашливым голосом назвал цифры. – Выходите, пожалуйста!


Машина, действительно, стояла перед Домом печати. Женщина села; обратилась к водителю, крупному мужчине со спокойным, даже сонным лицом:

– Куда едем, шеф?

– По адресу.

– По какому? Это не я заказывала.

– Ресторан «Клён».

Мария хмыкнула про себя. Ресторан «Клён» принадлежал, как и сауна «Дубрава», могущественному Армяну, который отбил его у «круглихинских». С той поры в ресторане стало возможно спокойно поесть, не слушая пьяного гогота и криков, кухня улучшилась – хотя самой Маше тяжеловесный его дубовый интерьер не очень нравился! – однако приглашение в «Клён» на беседу казалось знаковым.

Наблюдая Щанск из окна машины, Мария Меньшикова впервые задумалась о городе, в котором прошла уже солидная часть её жизни. Нет, она его хорошо знала, пожалуй, все закоулки, от элитных дач на Горке, откуда один раз пришлось буквально бежать, полуголой и, конечно, босой – и до убогих развалюх в низине Щанки, где она снимала один из первых репортажей о наркоманах, впервые увидела, как колются в пах, не имея других возможностей… И всё-таки она его плохо знала.

Странно, но таксист повёз её самой длинной дорогой из всех возможных; свернул на Спортивную, потом на Большую Ивановскую, покатил мимо «ПАБа» и администрации, опять вернулся на проспект Первостроителей… Женщина не спрашивала: Дмитрий явно что-то замыслил, пусть так. На юге тянулась полоса сизых туч, вселенная словно схлопывалась там, за краем, и ничего не было больше; а «Рай» вот он: тут, рядышком, возвышаются его стены, испещрённые билбордами, и за ними – унылые крыши Автокомбината, промзоны; царство таких же неразговорчивых мужиков, как этот водила, промасленной ветоши, неухоженных вахтовых и дежурок, стай бродячих собак и стихийных свалок разного ржавого железа… Наверное, это и есть ад.

Но это её город.

Доехали до «Клёна». Таксист повернулся к женщине:

– Дайте телефон.

– Что? Зачем ещё?

– Так сказали. Вернётесь назад – отдам.

– Вы что, меня тут ждать будете?

– Буду.

– Ну вы даёте! – не выдержала Мария. – Прям бондиану развели. У вас того, стреляющей ручки нет, случайно?

– Нет. Давайте…

Возмущённо фыркнув, женщина отдала аппарат. Рассерженно хлопнула дверцей – водитель почему-то ничего не сказал. Зашла в «Клён». Независимо остановилась у стойки, скрестив босые ноги, разглядывая зал. Если её сюда пригласили для разговора, то где собеседник? В зале – несколько компаний, занятых собой. Одиноких посетителей нет…

Приблизилась официантка, прошелестела, не глядя на Марию:

– Пройдите, пожалуйста, во двор через кухню… Это как в туалет, только прямо.

– Ничего себе! Вот придумали…

Но прошла, в дверь с надписью STAFF ONLY, за спинами женщин, шинкующих что-то и громко переговаривающихся, незамеченная; выбралась под навес шашлычной. Пусто. Но стоит чёрный «БМВ» с призывно открытой дверцей.

Прямо по остывшим к вечеру, бодрящим босые ноги, лужам, Мария направилась к машине. За рулём молодой парень с едва заметной бородкой, гладко зачёсанными волосами. В дорогом костюме – явно не таксист.

– Садитесь, Мария Алексеевна.

– Сажусь уже… – проворчала Маша. – А вас зовут Бонд, да? Просто Джеймс Бонд.

Человек никак не ответил на её сарказм, тронул машину с места, с заднего двора. Ехали дворами, выбрались на Спортивную опять – за каким чёртом весь этот детектив?! – а потом на Весеннюю и вдруг прижались к разросшимся кустам справа, на краешке сырой земли. Отлить, что ли, хочет её водитель?

Но он не вышел, а из кустов выскользнула женщина в чёрном строгом платье. Села на заднее сиденье. На смуглом лице с очень большими восточными глазами – тихая улыбка.

– Здравствуйте! Меня зовут Мириам.

– Я дико рада! – буркнула пассажирка. – А меня – Мария.

– Я вас уже заочно знаю, Мария. По вашим телерепортажам.

– Успели посмотреть, да? С митинга?

– Да. И его, и последний…

– Какой?

– Вы художественно стоите в грязи и рассказываете о защите болота…

– Он вышел уже? – ахнула Мария.

Мириам протянула ей небольшой современный планшет. На нём – разворачивающийся, трусливо убегающий земснаряд, цепочка женщин…

– Вот. Только что… Уже на сайте.

– Господи Боже! В прайм-тайм самый.

– Да. Вас начальство ценит.

– А вас?! Кстати, вы-то где работаете?

– Юрисконсульт щанской администрации… – ироничная улыбка тронула тонкие губы. – Мы сейчас едем к другому юристу, по административному и гражданскому праву. Нам обеим… надо с ним поговорить.

– А почему – обеим?

– Потому, что у нас с вами общие цели. Вы хотите прищучить фотографов, которые снимают садистские кадры. В этом процессе пострадал человек, который мне очень дорог, вот и всё.

До Марии стало доходить. Она вспомнила: Настя, эта девочка симпатичная, сирота, которая исколола ноги канцелярскими кнопками ради денег… Вытянулась на сидении, сложила одну ступню на другую, посверкивая цепочкой, лениво спросила:

– Ну допустим… А вам, простите, зачем это надо? Ну дорог, понятно, и всё-таки. Вы же не этими делами по работе занимаетесь?

Водитель вёл БМВ со средней скоростью, максимально разрешённой в Щанске, с какой редко ездили даже автобусы. Судя по направлению, ехали к вокзалу.

– Другими. Мария… вы вот, например, знаете ситуацию с землёй в городе?

– С землёй? Ну… это земля города.

– Нет. Во время строительства она была выделена Министерству среднего машиностроения. У того её арендовал Опытный завод. Затем – субаренда муниципального образования «город Щанск».

– И что это значит?

Словно не слыша её вопроса, Мириам негромко продолжала:

– …земли на юго-востоке, там, где Гнилое озеро и болото, год назад были переданы городу распоряжением дирекции Опытного. Это был первый акт пьесы… Для целевого использования: осушения болота и постройки нового микрорайона, куда из бараков переселят рабочих и инженеров завода. Была создана фирма, «ТОО Заводстрой». Я проверила по документам: фирма-однодневка, активов почти нет, зарегистрирована на какого-то пенсионера…

– Так что это значит, чёрт?

– Не кричите…  Для передачи полученной земли в частную собственность администрация должна провести тендер. И вот тут всё зависит от итогов выборов! – Мириам безмятежно глянула на собеседницу. – Либо победит г-н Исмагилов, и тогда за день до тендера «Заводстрой» сольётся, объявив себя банкротом, и землю достанет другой, явно исмагиловской компании. Либо он проиграет, и тогда, возможно, будет аудит по «Заводстрою». Который может кончиться для него плачевно.

Маша присвистнула. Это уже что-то! Мириам говорила на понятном языке, и журналистка, более-менее искушенная в щанских интригах, всё прекрасно поняла.


Машина между тем забралась за здание «Скорой», остановилась у девятиэтажки. Мириам предложила:

– Покурим? Не хочется это делать в гостях…

– Покурим!

– Руслан, выйди, а то мы тебя задымим…

Водитель покинул машину, Мария приняла сигарету из пачки Мириам. Запахло табачным дымом. Серое небо над станцией пересекали провода, на которых бестрепетно сидели птицы, слышались гавкающие переговоры диспетчера по громкой связи.

– Вот вы спросили, зачем мне это нужно… – проговорила юрисконсульт, рассеянно глядя вперёд, на хвосты стоящих составов. – Я не люблю, когда какие-то люди нагло и по-хамски распоряжаются жизнями или имуществом других людей. Понимаете? Как средневековый феодал. В данном случае с землёй. Да ещё с наглым обманом… А в вашем случае московские фотодельцы распоряжаются  здоровьем девушек. Тоже нагло и цинично, хоть и за деньги.

– Понимаю… – пробормотала Мария. – Слушайте…

Она посмотрела на ноги своей спутницы, обутые в хорошие туфли на очень низком каблуке, с круглым носком, берегущим пальцы от искривления.  Ступни загорелые, ухоженные. Интересно, если она разуется, будет там белый след незагоревшей кожи? Мириам предупредила вопрос.

– Если вы хотите знать, как часто я сама хожу, как вы и наша общая знакомая Анастасия, то – увы, редко. Почти что тайком. У меня другой статус и другие начальники. Это важно?

– Наверное, нет…

Маша опустила окно, руку с сигаретой уже протянула – выкинуть, но тут эту руку остановили. Мириам подавала пакетик; ласково отняла тлевший остаток, затушила о пачку и положила в пакетик. Со своим окурком вместе.

– Пойдёмте. Мы как раз ко времени…


«Колыбель Ньютона» на столе поблёскивала ритмично отлетающими шарами; всего пять, но в момент соприкосновения – только четыре. Диалектика жизни. Чего-то всегда не хватает…

-…строго говоря, ни любование обнажёнными женскими стопами, ни какие-либо сексуальные, скажем так, действия с ними, с фотоизображениями их под законодательный запрет не попадают. Ни одна комиссия не найдёт тут даже эротики, не говоря уже о порнографии. Закон, барышни, однозначно толкует изображения собственно половых органов как половых органов и на иные не распространяется… – говорил ХХХ, тоже наблюдая за ньютоновской качелью.

Он был совершенно лыс, с яйцевидного черепа глядели глубоко посаженные под  мохнатыми бровями глаза; огромная чёрная борода с серебряными нитями спускалась на широкую грудь, обтянутую. О горском происхождении хозяина квартиры говорили лишь кинжал в посеребрённых ножнах на стене, обшитый таким же червлёным серебром рог и бронзовая статуэтка девушки с высоким кувшином на столе. Акцента нет, только глубокий мощный голос, неторопливый и веский.

– Также могу отметить, что те девушки, о которых вы говорите, являются совершеннолетними, так?

Мария кивнула. Теперь она знала: о съёмках Настя рассказала Дмитрию, он нашёл Мириам, а та нашла этого юриста. Надо было самой подсуетиться…

– Таким образом, согласно закону, они могут свободно распоряжаться своим телом. Если, конечно, это не проституция, наказуемая статьей 6.11 Административного Кодекса, с наказанием до двух тысяч рублей… Впрочем, не суть. Что касается нанесения увечий, то, во-первых, ваша девушка наносит их себе сама, во-вторых, это лёгкие телесные повреждения, что тоже юридически не очень значимо.

– Уважаемый… – мягко перебила Мириам. – Я это тоже себе представляю… Скажите, пожалуйста: получается, ничего нельзя сделать?

Старик постучал узловатыми пальцами по широким подлокотникам дубового кресла. Шарики летали…

– В вашем случае, Мириам Даниловна, – практически ничего. Деятельность, которую вы мне описали, ни под какие законы не подпадает. За исключением двух небольших зацепок.

– Каких?

– Ну-тес, во-первых. Как я понимаю, со снимающимися девушками не подписывают никаких бумаг, содержащих юридическое обоснование отчуждения их прав, то есть совокупных прав на фотоизображение. Это вопрос дискуссионный в юриспруденции… Но я могу сказать: если договора нет, то вне зависимости от гонорара – со стороны фотографа или модели – авторские права остаются полностью за фотографом. Ответственность по статье 152.1. ГК РФ наступает в случае обнародования данных фотографий, но, как я вас понял, вопрос с обнародованием, скажем так, открытый – факт не установлен, верно?

– Да…

– Второй нюанс заключается в том, что данная деятельность является коммерческой. Я вас правильно понял? Эти фотографии потом продаются?

– Конечно, продаются! – возмутилась Мария. – Они же не идиоты – платить деньги девушкам, чтобы снимать их ради собственного интереса! Это чисто коммерческий проект, ежу понятно.

Глаза юриста сверкнули тусклым огнём из-под морщинистых, тяжёлых век.

– Факт продажи можно документально установить?

– Вряд ли. Они их через Интернет продают… знаете, да?

– Я знаю, что такое интернет, барышня… – юрист усмехнулся. – Да, в этом случае факт продажи установить трудно… но возможно. И, если факт продажи будет доказан, то вкупе с первыми обстоятельствами – осуществлением фотосъёмки и выплатой вознаграждения, это может подпадать под действие статьи 171-й УК РФ. Если удастся доказать масштаб, крупный, данной деятельности, то там наказание включает и исправительные работы, и даже лишение свободы до шести лет… Но это, так сказать, generatim. Без деталей более ничего сказать не могу.

Мириам поднялась первой. Склонила коротко стриженую голову:

– Спасибо вам… Нет, нет, вы помогли всё-таки. Никаких извинений. Спасибо!

– И вам спасибо, барышни. Навестили старика, а то весь я совсем мхом зарос. Разрешите вас не провожать?

Рядом с его креслом стояла палка – с рукояткой в форме орлиной головы. Соображал старик ясно, чётко, а вот ходил с большим трудом…


На улице, в сырой теплыни, Мария спросила горестно:

– Ну и как нам… факт продажи устанавливать? Чёрт возьми! Я уже тут… обсуждала с одним человеком, что нужен свой кадр в этой организации.

– Модель, как я понимаю?

– Да. Которая снимется, фотографии которой потом у них купит третье лицо, гарантированно переведёт деньги, и вот тогда всю цепочку можно раскрыть. Но, честно, не представляю, как всё это провернуть!

– Получается, этим всем занимается наша Анна Александровна… – пробормотала Мириам, зловеще сужая глаза, смотря куда-то мимо Маши.

– Да! И ездит на автомобиле, который Горун на свою жену оформил! А я смотрела телесюжет на днях, с праздника на заводе: вот там ваша Пилова с Горуном вместе. В одном президиуме…

Мария, пока они поднимались на лифте в квартиру юриста, уже успела сжато рассказать Мириам то, что было ей самой известно о московской парочке. Её собеседница кивала, и было понятно: она сама давно догадывается, причинно-следственную связь устанавливать долго не пришлось.

– Как вот выйти на них, Мириам? Я тут копалась в Сети, даже собственные ступни сфотографировала и выложила…

Мария умолчала о жанре её высокохудожественной фотосессии. Мириам усмехнулась:

– Понравилось?

– Что?

– Ну, свои ноги. На фото.

– Ой… я даже не знаю. Другим нравятся… – Мария чуть подумала. – А знаете, и мне тоже, что врать.

– Это главное. Иначе плохо дело.

– Вы о чём? Впрочем, ладно… Я умею поиск в Сети вести. Так вот, сайтов таких, с ногами, – куча. Как вычислить тот, куда Пилова фото сбрасывает?

– Ну, это сложно… однако технологии есть. Маша, мы с вами живём в такое время, когда каждый оставляет свой след в соцсетях. Есть умные программы распознавания лиц даже на старых школьных фото.

– Наверное, только у ФСБ!

– Ну, это не важно: программы есть. И есть человек, который этим займётся. Руслан, он нас вёз.

– Ваш водитель?

– Мой помощник… – деликатно поправила женщина.

Мария прищурилась насмешливо:

– И он этим будет заниматься потому, что ваш помощник? И зарплату получает?

– Ох, узнаю профессионального журналиста! – усмехнулась Мириам. – Всё-то вам знать надо, Маша… Одним словом, я беру это на себя. Вести будут – сообщу.

– Спасибо.

– Кстати, я завтра встречаю одного интересного человечка… Если хотите больше узнать о подноготной всего этого бизнеса, то могу познакомить. Ладно, вы езжайте. Тем же путём.

Мария взялась уже за ручку дверцы.

– А вы?

– Да я пешком… Мне недалеко – Мусы Джалиля, два. Прогуляюсь.

И она легко скинула свои чёрные туфли. Понимая, что Мария рассматривает её ноги: без всяких незагоревших участков, с шершавой, немолодой кожей на пальцах – только по ним и можно было возраст определить! – Мириам заметила:

– Вы интересовались, хожу ли я босая? Вот так и хожу. Огородами… Ну, всего вам доброго.

Она махнула ей рукой с туфлями, ласково, и пошла по тропинке вниз, где путь её лежал по привокзальной площади, замусоренной, пустынной, оживающей только к приходу поездов – а потом, и правда, огородами, за забором бизнес-центра «Высота» по деревянному мосточку через Щанку, забитую тут нанесённым мусором и листвой; а дальше, вероятно, пойдёт по шпалам линии, испещрённым чёрными пятнами мазута, украшенным наростами древесного гриба с проросшей между ними травой…

И придёт домой, на свою Мусы Джалиля, два, с совершенно чёрными, как гуталином вымазанными подошвами.


ЛИНИЯ ЧИНОВНИКИ – АННЕТ

Лев Гордеевич забыл золотое правило Кодекса Бусидо: «Выходя за порог своего дома, самурай должен считать себя мёртвым!» Поэтому и разговор с вызванной Аннет начал тоном строго отца, разгневанного поведением дочери, но готового простить её, в общем-то, при наличии надлежащего покаяния.

– Присаживайтесь… – коротко бросил он, не поднимаясь из кресла, как обычно делал. – Что ж, Анна Александровна, давайте начистоту. Хватит уже. И про «мужа» вашего так называемого уже всё известно, и про…

– Ну, Сашу вы зря, конечно, напугали… – вздохнула блондинка, при этом самым дерзким образом перебивая Романенко. – Это вы к нему участкового с армией прислали? Бедняга вон, в запой ушёл…

– Анна Александровна! – слегка повысил голос замглавы по кадрам. – Кончайте тут! Зря напугали, видите ли… Скажите спасибо, что до Рахенберга вашего мы не добрались!

– А вот это вряд ли… – опять вставила слово Пилова. – Сруль Моисеич давно на исторической родине, в славном городе Иерусалиме.

– Так! Прекратите меня перебивать, Анна Владимировна Колесова – как вас по-настоящему зовут!

Упоминание им её подлинного имени ни к чему не привело. Пилова-Колесова присела не на стул за длинным его столом, а в кресло в углу; хладнокровно заложила ногу на ногу и сейчас, демонстративно отвернувшись, соскребала какое-то пятнышко с кожи дорогих узконосых туфель. А потом и вовсе приспустила эту туфлю с пятки, показывая шлифованную гладкость кожи, да стала покачивать этой туфлей на пальцах ступни. Вот мерзавка. Внимание отвлекает.

– Так вот, мы всё про вас знаем. Про дипломы липовые, про статьи… мелкое хулиганство, бродяжничество и прочее. Всё, комедия закончилась. Я вот что вам, по-доброму, скажу: собирайтесь и… увольняйтесь по собственному, мы на это глаза закроем. Даже характеристику хорошую гарантируем.

– Значит, Лев Гордеевич, не приглянулась я вам… – грустно и певуче спросила блондинка. – Жаль. Понравился мне ваш городочек. Тихий. Провинциальный такой… душевный.

– Вы мне зубы не заговаривайте. И всю фотодеятельность… все эти союзы молодёжные сворачивайте. Пока не поздно.

Романенко подумал, что, пожалуй, всё. Она не дура, всё поймёт. Пилова её несчастного Пафнутьев прижал так, что тот аж мышью пищал, электронный доступ к документам ей отрезали – якобы технические проблемы в компьютере… Когда же эта чёртова туфля свалится, наконец?! И какие у неё пальцы, интересно – такие же загнутые вниз, с шишками на фалангах, как у других модниц из администрации, когда те позволяют себе появиться в открытых босоножках?

Но туфля не свалилась. Вернулась на гладкую пятку. А Пилова-Колесова встала и шагнула к столу.

С ней была тонкая папка, для бумаг, Романенко поначалу не обратил на это внимание – понятно, что на доклад она с ней явилась. Блондинка раскрыла папку и стала аккуратно раскладывать перед Романенко фотографии. Не очень чёткие, но вполне информативные.

– Ну, тогда на прощание… Фотографии не ахти, вы ж понимаете, мы только учимся. Но лица знакомые, да? Ой, какие лица… одухотворённые, правда? Вот Родион Афанасьич наш, с одной. Хорошая девочка, правда? Грудка, конечно, слишком силиконовая, фу, перестаралась. Но пока ничего. А вот Зеер, начальник финуправления, с двумя. Он в теле любит, чтобы как у Кустодиева. Ну, это общий план, одни задницы, конечно, правда, кое-кто обернулся… Вас, конечно нет, вы – как жена Цезаря. А вот это фото, наверное, самое впечатляющее…

Романенко обронзовел в своём кресле. Как памятник Глинке в Запорожье: там композитор изображён сидящим в глубокой задумчивости и глубокой сосредоточенности… Он догадывался, где сделаны эти нечёткие фотографии. Только ОТКУДА они у Пиловой?! Кто слил – неужели сам Армян или этот молодой прыщ, его «связной»?

И только через несколько минут поднял глаза на Пилову. Наткнулся на безжалостный взгляд: цвет радужки почти не прочитывается, он белый, а точки зрачков как два пистолетных дула. Пилова проколола этими его глазами до позвоночника, как шилом – в печёнку ткнула.

Даже поворочала там кончиком.

– Вы… – захрипел Лев Гордеевич. – Вы… думаете… вам это так сойдёт?!

– Мне – не сойдёт. Но я в семи водах моченная, на семи сковородках жаренная, Лев Гордеевич… – Пилова перекосила лицо в усмешке. – Лодка-то утонет вместе со всеми. Я – дерьмо, я сволочь конченая, я выплыву. А кое-кто, в силу своего веса, ко дну пойдёт. С гирей на ногах.

– А… а…

Романенко шарил руками по столу, разбрасывая бумаги. Дотянулся до ящика, вырвал его, схватил сердечные таблетки. Помереть на работе – главный страх чиновника; конечно, это подобно доблестной гибели в бою между кланами Тайра и Минамото… но лучше уж тихое харакири дома. В окружении скорбящих родственников.

Худые пальцы с роскошным маникюром собрали фото. Спрятали. Каблуки туфель простучали к двери – как по макушке Романенко.

– В общем, вы подумайте, Лев Гордеевич. Стоит ли начинать. Я на пару дней, действительно, отъеду, дам вам передышку. Но учтите: у меня везде… тут! – острый палец обвёл кабинет. – …свои глаза и уши. Фантазировать не советую. Я вам позвоню… позже.

Она исчезла, а её жуткие глаза, первый раз открывшиеся Романенко в этой тигриной свирепости, остались и порхали по кабинету, тая очень медленно. Романенко, рванув галстук, схватил трубку телефона, давя кнопку секретариата.

– Снеткова тут? – сломанным голосом крикнул он.

– Снеткова? А, сейчас… Лев Гордеевич, она в горсуд ехала. За документами. Сказать, чтобы потом зашла?

– Нет. Не надо сказать. Не надо, чтобы… Я заболел!

Романенко уронил трубку на стол. Она ещё испускала короткие гудки, а он тупо смотрел на этот кусок пластмассы ВЭФовского кнопочного телефона и думал: всё, сёгун Кацуровара, сын императора Тамму, пал. А сам Лев Гордеевич, похоже, стал ронином.

Или скоро станет.

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.