Глава 84. ЧИНОВНИКИ В ПАНИКЕ, А У АШИ – СПЛОШНАЯ РОМАНТИКА!
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ЧИНОВНИКИ – ОСТАЛЬНЫЕ
Весть о том, что «Фромиллер выдвинулся!», разлетелась по Щанску со скоростью недавнего ураганного ливня. Это прошло в вечерних новостях; кто-то перепугался до жути, кто-то обрадовался, а большинство – воодушевились. В «Стекляшке» на перекрёстке Весенней и Бульвара алкаши осаждали прилавок, крича: «Как так четушки закончились! Вот Фромиллер главой станет, он вам, бл*дям, покажет, как над рабочим человеком издеваться!» В поликлинике за пять минут до окончания приёма у участкового терапевта мамаши взяли врача в заложники, угрожая ему, что – вот когда Фромиллера изберут, вы круглосуточно у нас работать будете… Алле Михайловне Решетниковой внезапно осмелевшая директриса педколледжа в ответ на приказание собрать команду активисток для обеспечения раздач листовок заявила: ну, мы, дескать, посмотрим, чьи листовки они захотят раздавать. Решетникова, такой немыслимой наглости сроду не слышавшая, чуть не свалилась в обморок у телефона. Наконец, молоденькая охранница в «Раю» отказалась выполнить распоряжение начальства выгнать с фуд-корта двух девчонок, явно школьниц по виду. Они пришли босиком, мелькая привязанными к рюкзачкам кедами, и, взяв только по «коле», заняли столик; подобное, сидеть без еды, “всухую”, там не поощрялось, но охранница заявила: дескать, вы письменный приказ выдайте, на основании которого я их выдворю! А когда начальник смены попробовал ей сделать соответствующее внушение, заметила:
– Вы не торопитесь… Вот Фромиллер придёт, посмотрим, какие порядки будут!
Конечно, первая ласточка залетела и в администрацию. Как раскалённое ядро по артиллерийской палубе галеона, оно металось по кабинетам, круша лафеты и убивая канониров. Исмагилов приехал с дачи. В спортивном костюме, остро пахнущий жареным мясом, кинзой и сациви, явно оторванный от шумного застолья. Вызвал всех. Совещание в его кабинете было похоже на тайную вечерю, только новоявленный мессия не угощал никого вином да хлебом, а исключительно длинными матерными тирадами.
Когда он наругался всласть, встал со всей очевидностью вопрос: что теперь делать?
Романенко сидел, как поколоченная хозяином собака, не смея ни тявкнуть, ни морду за будку высунуть; понятно, что это он проморгал Фромиллера, этот его побег из больницы. Понятно было, что завтра явившегося на работу начальника департамента можно будет только грохнуть из снайперской винтовки прямо на входе – иначе никак не воспрепятствовать его вступлению в полномочия после закрытого врачами больничного, и здесь подсуетились, гады! И что Антоша Шкурко, то-то и оно, что Шкурко, шкура продажная, его зарегистрирует. Шкурко с Пафнутьевым и Маштаковым дружит, команда «над схваткой», козлы вонючие…
Его удивляло присутствие на этом сборище только Мириам и Серафимы. Они что, страх потеряли? После того, как они сорвали операцию по нейтрализации библиотекарши?! Ну да, он всё свалил на Канаева, на Пафнутьева, на непосредственных исполнителей – и сидел, думал, бабахнуть информацией или погодить?
Но Глава удивительным образом по-прежнему демонстрировал лояльность по отношению к Снетковой, а Серафима, сука такая, даже «безопасника» умудрила оттереть от Главы, устроилась по правую руку и грызла его, Главы, сухарики! Невиданное нахальство. Да ещё покачивала почти голой ступней своей, белой, в плетёных босоножках, выставив в проход… Чем эта хитрая баба его взяла?! Разными глазами своими? Или легла под него? Ведь совсем не в его вкусе: он крепеньких любит, коренастеньких, с тугим задком… Чёрт его знает.
Бедный Романенко, выдернутый из дома без галстука, в простых мятых брюках, наспех наброшенном пиджаке, потел и метался с выборе тактики.
– Кто у него доверенный? – рявкнул глава. – Бл*дь, чё говна в рот набрали? Я вас спрашиваю!
– Не объявлял ещё, Фарид Исмагилович…
– Так узнайте! Олухи! Двойную зарплату получаете, сучары… Что этот, физкультурник грёбаный?! Он будет?
– Ну, вроде да… – осторожно заметил ещё более за последние дни осунувшийся да высохший Глезер. – Но он с утра на соревнования со сборной бегунов уехал.
– Бегунов! – забушевал Глава, затопал под столом, сотрясая кабинет. – Херунов! Я им побегаю! Лев, мать твою! С бля-блиотекой не вышло, дави всё его хозяйство! Комплексная проверка! Пожарников, бл*дь, напусти, СЭС поднимай! Пусть у него там в секциях, в спортшколах грибок найдут, СПИД и всё остальное!
– Сделаем, Фарид Исмагилович!
«Доигрался Андрюша!» – со злорадной ноткой подумал замглавы по кадрам. А нечего было на двух стулья пытаться посидеть… Сначала вроде с Фромиллером, как же, друзья юности, а потом к ним решил перебежать, мосты начал наводить; предать, но по тихому, чтобы шито-крыто было…
– Сделаем… Руки из задницы, делатели. Кто на ТВ сейчас у нас?
– Только Матвеева… – вздохнул Романенко. – Но есть шанс, Фарид Исмагилович. Маштаков в понедельник в Питер, на конференцию малых телекомпании России, а потом вроде как в Германию. Эта журналюшка, которая… ну эта…
– Знаю! Которая голопятая дура!
– Она отпуск взяла, уехала. Так что там можно продавить сюжет. Через Рыбкину. Аглаю.
– Эту Аглаю… пипкину-типикину, завтра ко мне! На встречу!
– Так точно, Фарид Исмагилович.
Глава чуть успокоился, запустил огромную ручищу за отворот олимпийки, почесал могучую – несомненно, волосатую! – грудь и вдруг… пукнул. Это так непривычно прозвучало в кабинете, так дико, что многие вздрогнули. И эту сложную ситуацию, этот очевидный прокол разрядила Вита! Она моментально сориентировалась:
– Товарищи, коллеги! Я думаю, не надо торопиться… Надо выждать. Как говорят китайцы? Сиди спокойно у порога своего дома, и мимо тебя проплывёт труп твоего врага. У нас с Зинаидой Валерьевной есть группа молодёжи. Из Технического колледжа. Спортсмены, закаляются, мы уже с Львом Гордеевичем обсудили этот план… Мы их выпустим – нейтрализуем влияние группировки Фромиллера. Они точно будут долго раскачиваться. А на следующую пятницу… – она обольстительно посмотрела в сторону Главы, – у нас пресс-конференция запланирована. Там мы и нанесём решающий удар. Фромиллер будет у нас сектантом или потворствующим им. Германский специалист, герр Изайт-Десвальдес, приехать может только в пятницу.
Это успокоило Исмагилова – и одновременно лишило Романенко манёвра. Что ж, козыри пока у неё. Нельзя кидать предьявы, как сказали бы круглихинские пацаны, до конференции. Чёрт. Печально.
Тут вступил безопасник. Сдвинул и без того сплошные мохнатые брови. Оцарапал взглядом веснушчатое лицо Виты, внимательно; но заговорил о другом.
– На первом этапе нужно бороться компроматами. Я планирую ударить по дочке Фромиллера… Она и так девица вольная, но в её биографии есть вопиющие случаи. Подключим специалистов, сделаем фотомонтаж. Сольём через «Заводчанина», там есть журналистка Быкова. Это первое. Второе: удар по самому Фромиллеру. Через одну даму. У нас уже есть кое-какие снимки, надо будет просто развить ситуацию… Я согласен с… простите?
– Серафима Эмильевна! – веснушчатая с хрустом разгрызла сухарик.
– …да, с Серафимой. Пусть они думают, что у них козыри на руках. Что они на популизме выедут. А мы подождём и ударим консолидированно.
– Это хорошо, если так… – проворчал Глава. – С Дзюбой, поганцем, чё?
– Молчит пока… – заметил Романенко. – Предложение сделано. Отдаём ему ещё помещения, за копейки. Пусть расширяется.
– Ладно. Докладывайте! А! Что там говорили о менте… который, там, ну, с дочкой Фромиллера поцапался?
Тут прокурор, кудрявый, покраснел. От чувства ответственности.
_- Он в новосибирскую прокуратуру заявление написал. Ну, про то, что дело тогда с дочкой Фромиллера замяли. Можно это использовать.
– Не можно, а нужно, дура еловая! – заревел Глава. – Ты чё кудри распушил, херова модница?! Ты чей хлеб жрёшь?! Кто тебя из твоей засранской райпрокуратуры вытащил?! Вот и давай… Работай! Пошлите людей. Бабла ему ввалите. Пусть митингует, правды требует. Журналюг ему дайте! Пусть рассказывать, как она, пьяная… и так далее.
– Есть, Фарид Исмагилович!
Глава устал. Снова почесал могучую грудь, все напряглись, но звука с запахом не последовало. Уже скорее брюзгливым, нежели злым, голосом, Исмагилов сказал напоследок:
– Опытный я в кулаке держу. Там по цехам пойдут, бюллетени соберут… Так! А что за херня с маньяком?
Такого вопроса собравшиеся не ждали и изумлённо запереглядывались. Пришлось снова отдуваться прокурору:
– Я держу руку на пульсе, Фарид Исмагилович… Следователь Полонская разбирается, но там, кажется, мыльный пузырь. Версии раздуты СМИ.
– Ты у себя на ширинке лучше руку держи… – насмешливо проворчал Исмагилов. – Оно надёжнее. У нас в Щанске маньяков нет! А если есть, то назначим! Посмертно! Ясно?!
– Точно так, Фарид Исмагилович.
Глава заворочался, Скривился. Ясно – мучают газы, жирная баранинка-то всегда так на желудок давит! Брякнул:
– Отдыхать некогда! Чтоб все в городе сидели! За каждым шагом этого козла – присмотр! Я на связи буду. Всё, валите все по домам!
…На улице свежо пахло сиренью, которая – и белая, и голубая, и лиловая, и даже розовая! – зацвела в городе. Запах её пропитывал улицы, колыхался на Круглихинских дачами и районами старых построек, изрядно рассеивая вонь Щанки да выбросы труб завода. Лев Романович задумался у памятника Вождю, ведь сюда он добрался на такси: снова вызвать такси или прогуляться по вечернему холодку пешком? И тут его за руку кто-то ласково взял.
Дёрнулся, как от удара электротоком. Разноцветноглазая сучка эта?
Нет. Оказалась – Снеткова.
Она, полувидимая в темноте, в каком-то простом чёрном платье – только волосы белые светились! – подошла. Странно интимно прижалась головой к плечу Романенко, сказала:
– Целую ночь соловей нам насвистывал, Город молчал, и молчали дома… Белой акации гроздья душистые Ночь напролет нас сводили с ума. Помните?
– Помню! Вы что это… Мириам Даниловна?
– Да я так… акация и сирень цветут в одно время. А не прогуляться ли нам… до Драмтеатра?
Романенко испугался:
– Зачем?
– Там сирень цветёт… Да Бог с вами, Лев Гордеевич! Ну, не съем же я вас. Давайте.
Глянув в ночь, разъезжающуюся машинами, помаргивающую рубиновыми огоньками, Романенко выдавил:
– Ладно. Давайте.
– Я даже не разуюсь, Лев Гордеевич! Чтобы вас не оскоромить. А так хочется… асфальт тёплый!
– Пожалуйста, не надо… Без этих штучек!
– Да, да, я понимаю…
И она повела его прочь от статуи, от администрации, через дорогу повлекла. И шлёпала:
– Сад весь умыт был весенними ливнями, В тёмных оврагах стояла вода… Как у нас в Щанске, да? В «Низушке», говорят, до сих дома плавают. Боже, какими мы были наивными! Как же мы молоды были тогда! А вы помните свою молодость, Лев Гордеевич?
– Смутно… – угрюмо пробормотал он, силясь понять, к чему клонит эта чёртова баба, которую он до сих пор не понял, не разгадал.
– У-у… А я помню. Я такая девочка из Ташкента приехала, возвышенная. И окунулась в большой город. Забеременела от одного деятеля искусства, а ему ребёнок не нужен. Аборт сделала.
– Господи, Мириам Даниловна! Зачем вы мне это рассказываете?!
– Просто. Вы же примерный семьянин, это я такая вся холостая и неправильная.
Он ощутил укол – как шпагой, под маску.
– Ну, знаете… у всех по-разному!
– Ну да. У кого по-разному, у кого по безообразному. Лев Гордеич, а вы любили? Вы были наивным?!
Он руку вырвал. Хватит! Без мыла в одно место залезает. Как они умеют с её разноцветной подругой…
– Мириам Даниловна! Перестаньте! Я хочу домой, к жене и детям! Что вы от меня ждёте?
– Точно хотите?
– Вы с ума сошли… – растерялся замглавы. – Что за вопрос дурацкий?!
И тут Мириам его бросила, отошла к толстым колоннам драмтеатра. На их фоне её белые волосы сливались с побелкой.
– Лев Гордеевич, я же не дура.
Он всё понял. Даже кулаки стиснул, наступил на неё:
– Тогда какого чёрта?! Какого хрена вы вмешались в ситуацию в библиотеке?! Вам что, больше всех надо было?
– Меньше… – тихо, убеждающе объяснила женщина. – Меньше всех, Лев Гордеевич! Или вы думаете, что эта бездарная «домашняя заготовка» оперов с подбросом наркотиков и выбитыми через пытки показаниями Максимовой могла бы пройти через суд? Да я вас умоляю. Даже начинающий щанский адвокат бы это дело развалил. Не говоря уже о новосибирских или омских.
– И что?!
– А то, что мы бы с вами оказались в говне! – жёстко, облокотись на колонну, ответила Мириам. – Вам это нужно? Мне – нет. Я юрист, Лев Гордеевич. Я оцениваю риски. И такой глупейший риск – это не моё. Вы вообще отдаёте себе отчёт в том, что я фактически спасла вас и всю операцию Главы?
Он остановился. Ему в первый раз захотелось хватануть стакан водки или закурить.
– Оксану Максимову можно только убить… – сухо проговорила юрист. – И Татьяну Марзун тоже. Вы недооцениваете противника. Впрочем, как и ваш специалист по грязным делам, бровастый.
– Это не мой! Я его не знаю!
– Охотно верю. Так если вы его не знаете, но он вас подставляет, зачем это нужно вам? Он отвечать не будет. Он вышел из ниоткуда, в никуда и канет. А вы будете отвечать.
– Пафнутьев отвечал! За операцию!
В тишине этого чертога, этого театра совершенно сценически зазвучал её издевательский смех.
– О, Господи! Сан Саныч найдёт, на кого стрелки перевести. А вы – нет. Так вот, я на вашем тонущем кораблей крысой быть не хочу. Ещё раз напоминаю: я – юрист. И знаю, что чем грозит. Если вы хотите утопить Фромиллера или его компанию босоногих, это надо без косяков по закону, Лев Гордеевич! Я не самоубийца.
– Но… как? – пролепетал раздавленный Романенко.
Белая голова Снетковой исчезла. Где она? Остался только её голос:
– Когда Максимова призналась Татьяне Марзун в том, что её вынудили дать показания… О некоем «тайном борделе» в библиотеке, о распространении наркотиков через книги, я сразу поняла всю тухлость этого дела. В библиотеку записался мой человек. За этим опером, Канаевым, следили. Потом до полуночи проверяли все стеллажи, у которых он тёрся во время посещений. Книжечки, которые он брал. Нашли закладку. И не одну, между прочим! Заменили на мел… Вот и всё. Остальное вы сами видели.
Романенко тупо смотрел на колонны. Толстые. Такой же толстой представлялась ему и Мириам. Толстая, давящая на него. Просто огромная. Он выдавил плохо слушающимися губами, боясь оглянуться назад:
– Мириам Даниловна, повторю вопрос… Вы за кого?
Серебряный смех прозвучал рядом, и он увидел её лицо – костяное, большеглазое, смуглое, сливающееся с темнотой.
– А вы?
– Я… я хочу… мне надо, чтобы всё было хорошо!
– Ну тогда я, как и вы… – Снеткова помедлила, – ставлю на победителя. Это же логично, верно?
Романенко не мог ничего сказать. Спазм сковал глотку, и он наконец выдышал:
-Вы… ВЕДЬМА, Мириам Даниловна.
– У меня так бабушку называли. Хотя она лечила людей… – скучно отметила та. – И ещё кое-что… Вам же Цветайло сказал, что ему предложили купить компромат на Главу?
Романенко беззвучно застонал. Знает! Можно даже не спрашивать, откуда… Ох, придурок Андрюша. Он сразу понял, что ему подпихивают, когда Цветайло позвонил, сразу ясно было, что подстава это. И вот, и он тоже тут замазан оказался. Исмагилов спросит: ты знал, падла?! Или безопасник спросит… И что говорить? У замглавы заныло сердце, и он опустился на бетонный куб у колонны, не думая о том, что пачкает извёсткой мягкие домашние брюки. Невидимой тенью Снеткова опять выросла перед ним, привидение на ночной улице.
– Сказал… Но потом его продавец скис. Что-то не срослось. Да я сразу подумал, что…
– Минуточку! Не спешите… – горячая, ласковая, но жёсткая ладонь юриста легла на его пиджак. – Вам не пришёл в голову другой выход?
– Какой?
– Купить этот компромат самим. Я даже догадываюсь, у кого он может быть… Барышня такая московская, куколка неотразимая. Да?
– А нам зачем? – спросил чиновник, тупо смотря прямо перед собой; но Снеткову не видел, а на Ленина смотрел, чья голова подсвечивала уличным фонарём; умная лысая башка.
– А нам для страховочки. И обратиться от имени того же Цветайло, который, как видите, становится разменной монетой… Который ни рыба ни мясо. От его имени предложение будет вполне естественным.
– Почему вы думаете, что она продаст?
– А ей делать нечего… – мелодично, как средневековый клавесин, рассмеялась Снеткова. – Я собрала по ней досье… Дамочка приехала сюда сделать денежку. С большими амбициями. И денежку сделает – а потом исчезнет, как… как запах этой акации или сирени. Всему свой конец.
Он помолчала, шаркая подошвой туфли по асфальту, скрипя; круги, видимо, чертя на нём.
– Вы зря полагаете, что она – третья сила. Она просто проворачивает комбинацию.
– Кто же третий тогда? Точно ведь есть! – взвыл Романенко, почти что в полный голос, не справившись с собой.
– А кто профинансировал митинг? Тот, помните, который я пропустила? Кто претендует на роль нового хозяина, и кому нужен большой кусок этого города?
Льва Гордеевича осенило.
– Дзюба! Дзюба же это, мать его… Он работает против нас.
– Вот вы и сами догадались! – с облегчением заключила женщина – Можно я наконец разуюсь, Лев Гордеевич? Вас со мной в такое время никто не увидит, ноги мои – тоже… А хочется.
Он ощутил себя последним солдатом на мёртвом пляже Дюнкерка. махнул рукой:
– Да делайте, что хотите… Я домой поеду.
– Езжайте. Но помните, что плавучесть корабля состоит в умении команды затыкать дыры и не лезть на рифы. А если вы мне доверяете, я буду вашим лоцманом.
Она сказала это последнее, многозначительно, и пошла по Большой Ивановской в ночь, почти бесшумно, как ходила по администрации на своих резиновых мягких каблуках; Романенко сидел сгорбившись и почему-то представлял себе, как босые ноги этой немолодой женщины – наверняка такие уже слегка увядшие, со складками кожи, с твёрдыми краешками пальцев, со слегка утолщенными суставами, гладят пыль щанского асфальта, труху, уже летевшую с деревьев, камешки мелкие отшвыривают шагами…
Один остался Романенко, совсем один. Армии кланов Минамото и Тайра сошлись в битве, и он не был ни среди первых, ни среди вторых. И те, и другие грозили ему смертью, разрушением его уютного мирка, который он, бывший заведующий отделом кадров Опытного, за эти годы старательно создавал. Мирка с дочками-отличницами, в меру сварливой, глупой, но, слава Богу, нелюбопытной женой; с Черепахой, в конце концов, с этой птичкой, которую можно положить в карман, потом вынуть и тискать, тискать, узлом вязать её тельце крохотное и грудки, и снова положить в карман, и будет лежать, ждать…
Некуда податься.
Совсем.
ЛИНИЯ АША – МАРК
…После той фантастической ночи в бассейне Аша не могла называть своего нового знакомого неприятным словом «клиент». Её саму коробило. Тогда от воды, вина и усталости она размякла; Марк отвёз её в отель и она заснула уже в машине, и спала на ходу, пока поднимались, отчего-то помнила, как в лифте с зеркальной стенкой отражались не две, а четыре пары босых ног – её, чистые, со сверкающими ноготками, и слабые, маленькие, но тоже храбро голые – Марка. И всё. И проснулась она одна, чётко помня, что ничего не было, а выйдя, обнаружила на ручке двери картонку: «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ!» Тоже Марк, молодец.
Потом он съездил в Новосибирск, всё-таки находил время и для дел, позволил ей заниматься поисками Лены; потом Лену нашли, и до пятницы она осталась без него. И ловила себя на мысли, что… скучает. По этому голосу, по этому уважительному отношению и по невероятной свободе, которую ощущала, будучи рядом с ним. Шутка ли дело: сидеть голой рядом с мужчиной, совершенно бесстыдно, и при этом прекрасно знать, что он не осмелится пристать, как другой кто, не станет притискивать в углу, шарить рукой в трусах своих, освобождая естество…
И после того, что он сделал, все барьеры и оковы рухнули, уже не было оговорок да недосказанностей, уже было всё ясно.
Он приехал в ночь с четверга на пятницу, ночным поездом, а утром они уже встретились.
В гостиницу он принёс ей роскошный букет роз. Аша устроила его в вазу, предложила просто прогуляться по Щанску. По всему Бульвару Молодёжи, от домиков на Сибирской, до Опытного, а возможно, и дальше. Он легко согласился. Девушка платья достала, советовалась с ним, как с подругой; выбрали нежно-фиалковое, очень лёгкое, для жары.
Из такси вышли у Дома Быта. Тёмные очки Марка остановились на вывеске ювелирного салона «595». Сказал:
– Аша, хочу тебя немного украсить для прогулки. Можно?
– Давай.
Зашли в салон, где среди витрин с украшениями, золотом, серебром, камнями их босые ноги казались чем-то совершенно диким; две продавщицы в фирменных блузках салона это тоже поняли, но профессионально – как бы не заметили. Марк выбрал несколько колечек из белого золота. Продавщица благосклонно сказала:
– Пусть девушка померяет сначала… У нас есть мыльный раствор для ручек. Чтобы удобнее было!
– Для ручек, да, конечно… – рассеянно ответил мужчина. – А мы присядем, хорошо.
И повлёк девушку к нескольким кожаным пуфам. У одной продавщицы и у второй глаза округлились: покупатель примеривал кольца… на ноги этой странной девицы! На пальцы ступней. При этом присел на корточки, она доверительно поставила ножку ему на колено, и он перебирал эти пальчики, надевал колечки, и они что-то шептали. Извращенец, точно. Но посетитель взял сразу два кольца из золота высшей пробы, одно гладкое, другое с узором, и продавщицы молчали – поражённо. То, что гладкое, осталось на указательном пальце правой ступни Аши; когда они вышли из салона, девушка обернулась: сырные, бледные лица продавщиц, прилипли к окнам изнутри, они провожали странную пару не менее странными взглядами.
Аша сказала:
– Начнём с Линии, да? В начале бульвара совсем неинтересно…
– Конечно, конечно, с линии… А что за такая Великая железная дорога у вас по городу проходит?
Она за это время основательно подготовилась. Посидела у Татьяны в библиотеке, поговорила с Лидией Ивановной, муж которой в своё время строил Щанск, накопила сведений, как профессиональный гид.
– О, это такая история… Её сначала построили до промзоны на Мусы Джалиля. Там сейчас клуб «Бункер» стоит…
– Хм, а почему «Бункер»?
– Так бывшее бомбоубежище! – рассмеялась Аша. – Он такой неказистый сверху, а внизу там такие хоромы…
– А ты была хоть раз?
– Нет, Марк. На мои прежние деньги… я бы там и сигарет не смогла купить в баре! А потом… не хочется.
– Давай сходим?
– Как-нибудь потом. Ну, так слушай! Вот, там была электростанция. Потом, значит, построили КСМ – комбинат строительных материалов. Это где я живу, у автовокзала. Протянули туда. А потом Опытный разросся, они потребовали до себя Линию вести. Через весь город. Наплевать им, что это переезды, что жителям неудобно…
– Да так всегда в нашем мире, Аша.
Они шли по шпалам. Он задержался:
– Погоди… поставь ногу сюда. Да, на эту чёрную шпалу.
Девушка встала. Пропитанная мазутом и некоей химией, шпала выдавливала из себя влагу: та каплями выступала на деревянной глади, блестела в лучах солнца, как вода после дождя на листьях. Лак на ногтях – белый. Марк опустился на колени, жадно всматривался в эту картину, сняв очки; положил свою мягкую руку, погладил её ступню.
– Ты согласна, что кольцо на указательном – красивее?
– Да…
– Какой роскошный палец… Я его больше всего люблю у тебя. В нём – сила, жизнь… И он не загнут снизу, как у многих.
– Эх! Да я с детства обувь не любила. А потом почти всегда в шлёпках гоняла. Просто так…
– Вот и хорошо… Этот палец – просто конфета. Можно, я сфотографирую на телефон?
– Конечно!
И было ей приятно. Приятно также, как если бы он ласкал их, как в бассейне, эти её ступни. Она знала: подошвы станут почти чёрными, мазут этот покроет их тонкой плёнкой, и ему будет нравиться это, эта чернота. Серые каёмки пыли на краях. Почему? А она уже не думала об этом. Как бы уже всё равно. Променять простое удовольствие от того, что мужчина восхищается её телом, пусть даже такой ничтожной частью его – ногами, на пошлое знание о том, отчего это так и что там им движет – не хотела.
Пошли дальше. Наступала на самые чёрные шпалы. Меж них росла трава, пробивал вездесущий подорожник, рос лопух. Он ставил её ступни на листья, на зелёный покров, зарывал в них; протаскивал между пальчиками этими травинку, щекотал – она радостно смеялась…
Только один раз она решила поинтересоваться:
– Вот смотри, я с тобой босиком иду… Отчего тебе так кайфово?
– С какой точки зрения? Эстетической или психологической?
– Да со всех! Я в этом не разбираюсь, ты же знаешь…
– Понимаешь, Аша. Это как… как, прости меня, секс. Очень такой медленный, долгий. И как будто я себя вижу со стороны. Тебя не обижает?
– Да нет. Но получается, я занимаюсь сексом… с землей?
– Да. Это очень важно. Ты как бы… как бы совокупляешься с самой природой. Ты становишься нимфой, божеством, который сама есть и секс, и природа одновременно.
– Хм, занятно! Ну, это психология. А эстетика?
– Тут тоже всё просто. Чистые ступни, в ванной промытые, с шампунями и щёточками, они такие… безжизненные. Как в морге. Одинаковые, что ли. А вот смотри – они сейчас испачканы. Это игра цвета, во-первых. Тени, полутени… Во-вторых, смотри, как подчёркивается твоя кожа.
– У меня кое-где мозоли… – призналась Аша. – Я не стала шлифовать пятки, как ты и просил!
– И правильно. Опять же, это жизнь. Чёрт, это жизнь, естественность, это… это тоже из той же оперы. Фактура кожи просматривается очень чётко. А с чего мы начинаем наш путь ощущений? С кожи.
– Прекрасно…
Чтобы не перебегать улицу, нарушая правила, они спустились с откоса линии напротив выхода улицы Мусы Джалиля; по нагретым ступенькам деревянной лесенки. Перешли по стёршейся «зебре». Справа лежала “Низушка”, подтопление этой части не коснулось, тут стояла жаркая тишина, марево. В палисадниках увяла сирень, около сараек бродили задорные, наглые куры, не боящиеся ни местных бродячих собак, ни котов.
– Во-от… – проговорила Аша. – Наш депрессняк, Марк. Ужас, как тут живут… в развалюхах! Вот, слева от линии, справа – это самый-самый старый Щанск. Говорят, что и речка была безымянная, и город… Он как-то назывался странно, типа «почтовый ящик такой-то». А начали строить эти щитовые дома для Опытного, вот и назвали по первой букве – Щанск, Щанка.
– Не совсем так… – заметил Марк. – В Новосибирском Академгородке тоже такие дома стоят. Но это не «щитовые», а «финские», их тогда так называли. Ну, или «брусовые», видишь, из квадратных брёвен? Так тогда у вас должен быть Фанск или Банск.
– Ну, не знаю. Пойдём по дворам?
– Пройдём!
– Там грязно! – лукаво предупредила девушка.
– А разве мы боимся грязи?
– Нет.
Она потащила его туда. Здесь не было и подобия тротуаров. Девушка с удовольствием впечатывала ступни в рыхлую, чуть липучую землю, чёрную и пахнущую. Сама про себя подумала: как это отличается о того, что она делала для москвичей! Там она чувствовала себя рабыней, там это отвращало. А тут она делает это сама, для человека, всё более становящегося ей дорогим. Подвела его к скамейке под обвисшими ивами; переполненная урна, давленые банки из-под пива, окурки. Обошли ивы.
– А здесь, между прочим… и писают! – заявила она, хихикнув.
Марк не испугался. Поправил очки.
– Ты небрезгливая. Меня это сразу зацепило.
– Странно как-то. Мне всегда казалось, что мужчинам нравятся очень… чистые, что ли, девушки. Стерильные такие. Ножки чистенькие, чулочки новенькие.
– Стерильность безвкусна, Аша… По сути дела, как только мы удовлетворяем первичные потребности – а я этот этап уже прошёл, – мы начинаем различать вкус. Все его оттенки. И нас эти… в чулочках и на каблуках уже не радуют.
Он сказал «не радуют». Именно так. Конечно, она поняла: не возбуждают. И понятно, что он посадил бы её на скамейку и целовал бы эти ступни в пыли, с радостью бы, но он сдерживается – и не через силу, он наслаждается не действием, а мыслями о нём.
Как ей повезло!
Вышли к «Магне». Марк попросил:
– Может, зайдём, перекусим? Посидим…
– Не-ет! Раз решил со мной гулять, то гуляй! – закапризничала девушка. – А ты есть хочешь? Давай мантов поедим, вон киоск.
И они ели манты у высокого столика на ножке, запивали холодным квасом; и мясной сок брызгал на руки Аше, она взвизгивала, отскакивая, стараясь не запачкать платье; и капли попадали на ноги, на коленки и ступни. Марк заметил:
– Есть такая разновидность фут-фетиша – фуд-краш.
– О, это как?
– Тебе интересно?
– Мне сейчас в этом деле всё интересно. Не знаю почему. Но точно – интересно.
– Как люди с ума сходят?
– Да!
– Фуд-краш – когда босыми ногами девушка давит разные продукты. Яйца куриные или ливерную колбасу. Или бананы!
– Марк! Лучше пусть они так с ума сходят… Когда я работала в киоске, там девчонка одна была в смене. Жила в Круглихино, на работу к шести утра пешком ходила через весь город. И летом, и зимой. Там такая простая крестьянская семья, пятеро детей, она старшая. Все, типа, при делах, подрабатывают… на рынке торгуют ли вот, в киоске.
– Ну, понятно. Патриархальный быт, традиции.
– Ага! Традиции! Её там все насиловали. Сначала брат отца, её дядька. Потом отец, он выпивал крепко. Потом сын дядьки взрослый подключился. Представляешь?
– Ужас.
– У неё глаза такие были… – задумчиво пробормотала Аша, – погасшие, что ли. Как вообще… как камешки на берегу! Она мне и рассказала: домой приходит и сразу раздевается, если у них там все. И буквально уходит в сени, встаёт там… раком, прости, а они, нажравшиеся, напившиеся, приходят и насилуют её. Типа так, вечерняя разминка.
– Кошмар. Что с ней стало?
– Не знаю. Кажемся, с кем-то познакомилась, уехала… Но просто… Да пусть лучше так, как ты, «с ума сходят», чем как эти! Щанская простота.
Шли по Бульвару Молодёжи вверх. Марк заметил:
– Улицы у вас интересно названы. Ну, Мусы Джалиля – это понятно, она в каждом городе есть. Герой-антифашист… А вот Бульвар Молодёжи – такое впервые вижу.
– Это одна из самых первых улиц была. Сначала её «Бульваром Коммунизма» назвали. Потом, в шестидесятые, когда нашего главного сняли…
– Ну да, Хрущёва.
– …вот и кто-то говорит: бульвар – это от слова «бульварщина». Разврат и так далее. И переименовали.
– И тут гуляет радостная, светлая, полная оптимизма молодёжь! – заметил Марк, смотря на фигуру, явно справляющего малую нужду на серединке этого бульвара, в густых кустах, над которыми тянулись провода ЛЭП.
– Ага. Там шприцов наркоманских – куча. Самое то место, чтобы колоться… Поэтому мы и идём тут с тобой, по тротуару. Смотри, слева – это наш Технический колледж. На программистов, кстати, учат.
– Хорошее дело!
– Да ничего хорошего! – с тоской ответила девушка. – Тупые, как валенки. Гении программирования, а если что спросишь не по теме, там аут, вообще. У нас даже поговорка есть: ума нет, иди в «пед», если лох – иди в «тех», там пох! Вот так. Извини.
– Да ничего.
Вдруг Аша обернулась к нему, заглянула в глаза:
– Марк, а ты… А ты меня выбрал не потому, что я – такая вся, простонародная?! Я материться знаешь как умею?!
Он усмехнулся.
– И поэтому тоже. Аша, ты как… изысканное блюдо с перчиком. Я про стерильность говорил, помнишь? Рафинад тоже надоедает. Хочется такого сахара, чтобы колоть.
– А! Бабуля такой где-то покупала…
– Как она, кстати?
– Лежит… – Аша пожала плечами. – Я к ней ездила уже два раза. Ну, там хороший пансионат… или как он называется. Всем обеспечивают. Только она меня почти уже не узнаёт.
Марк коснулся её голой руки, погладил:
– Аша, не переживай. Это неизбежно… все проходят этот рубеж.
– Да я знаю. Ладно! Во-от. А вот магазин «Стекляшка». Центр нашей алкашеской жизни! – торжественно объявила девушка. – Тут у них прям этот, питомник. О, смотри. Федя-кузнец стоит!
– Это кто такой?
– Местная знаменитость…
Аша направилась к ящикам у магазина, на которых, широко расставив ноги в обрезанных валенках, сидел могучий человек. Правда, могучесть его была уже оплывшей, болезненной, складки на загривке – от жира. Он тянул пиво из кружки, но из кармана торчало горлышко водочной бутылки. Поднял бессмысленные глаза на девушку.
– Привет. Как сама?
– Да ничего…
– Нормально. А чё бОсая?
– Да так, тапки потеряла.
– Ага. Дать?
– Не надо. Лето же!
– А, лето! – вспомнил он.
Потянулся к бутылке, выпил из горлышка.
– Мать как?
– Да работает.
– Отец как?
– Да умер же он же давно.
– А… ага. Ну, ты держися.
Девушка вернулась к Марку который видел эту сцену и остановился – в замешательстве. Схватив спутника за руку, повлекла за собой, объясняя на ходу.
– Он уже давно не кузнец, на Опытном работал. Бухает. Мозги покосячились. Думает, что по-прежнему на заводе пашет… Вот так приходит, сидит. Выпивает стакан пива и четверть водки. А потом его валит!
– И он лежит?
– Да не, мужики его жене крикнут, она с дочкой приходит, его домой оттаскивает. А ты знаешь, он мне помог как-то…
От «Стекляшки», из подсобки, куда обычно грузили свежие кеги с пивом и выкатывали пустые, протек ручей, образовав лужу. Аша погрузила босые ноги в неё, прошлась, взбаламучивая, вышла на сухое и с удовольствием смотрела на отпечатки.
– Это я тоже в киоске была… Два другана хозяйские завалились. Погреться и выпить. Ну, выпили, я смотрю: ужрались, точно сейчас меня трахнут. Ну, я и убежала. Как была – в тапках на босу ногу, только куртку успела накинуть и шарф на голову. А мороз градусов восемнадцать. Я тогда босая не ходила… И он навстречу. А с меня уже тапки свалились, один в сугробе, второй от холода порвался.
– Представляю…
– Он идёт и говорит: ты чё бОсая?! Как сейчас. Ну, я реву. Он тогда разулся и валенки мне свои отдал. Дошла я до дома в них. Иначе бы точно ноги отморозила!
– А он?
– Не знаю… Потопал сам босиком дальше. Ну, видать, ничего. Но он круглый год в валенках, это все знают.
Рассмеявшись этому, прежде такому болезненному, воспоминанию, Аша добавила:
– У него коронное выражение: в рот-те потные ноги! Интересно, почему?
– Пот считается грязью. После него грязнее только моча.
– Ну да… Ну, вот тут у нас «Золотой Берег», дорогущий магазин. Я там консервы воровала.
– Вот как… – Марк оживился. – Какие?
– Да кильку. Они плоские, удобно. Выжду момент и сую в лифчик. Там точно шарить не будут, а если буду, то заору…
– И не поймали?
– Не-а! Охранник один только просёк, говорит: ну, у вас и буфера, девушка! Позволял мне это делать. А потом начал намекать на это самое… ну, понимаешь. В общем не дала я ему, из вредности. Но и в магазин перестала ходить.
– А две банки кильки, это…
– …это обед и ужин! – перебила Аша, хмурясь. – Замнём. Это у нас Вторая школа. Тут я училась. До шестого класса.
– В школе босиком не ходила?
– Да не помню я! Мелкие мы были. Но… я помню классную. Тогда пол вымыли в классе, у нас техничка заболела надолго, и она девчонкам предложила. За пятёрку… – девушка улыбнулась. – Мы вымыли, чисто, старались. А она снимает колготки и босиком ходит по этому полу… Она чаем нас тогда ещё напоила. Нам так дико. А ей нравится, говорит: девчонки, так хорошо… Ступни у неё были, кстати, очень красивые. Тебе бы понравились, Марк!
– Ну… возможно.
– Так, Большую и Малую Ивановские мы прошли, они справа. Вот эта, перед школой, Малая.
– А почему такие названия?
– Говорят, первый директор завода был Иванов. Иван Иванович, представляешь? Вот в честь его и назвали, типа того.
– М-да. Хорошее сочетание.
Аша захихикала:
– В Интернете пишут, что он на самом деле был какой-то Фельзер, Исаак… Эфроимович. Отработал тут, получил медаль за труд и в Израиль уехал в конце семидесятых. Ну вот, дошли мы до центрального парка.
В парке они долго гуляли по дорожкам. Осмотрели «Памятник сотовому», очень известный, скульптуру пионеров с отломанным горном. В «отдыхе» купили мороженого; Настя-Ага вспомнила, как они ели мороженое с Марией, сидя на газоне у Утиного… но тут сели на скамейку. Облизывая мороженое, девушка легко, без единой мысли, положила ноги на колени своему спутнику.
– Сделай массаж. Я хочу!
– При всех? – он улыбнулся, глянув на редких гуляющих в парке.
– Да! – заявила Аша. – при всех. Ты не представляешь, как это круто: есть мороженое в жаркий день, и ещё это…
– Неприличное?
– Ага! Блин, неприлично – это тоже круто!
У него были ловкие, нежные пальцы. И, ощущая их ласкающие прикосновения, Аша думала: вот могла бы это она себе представить ещё пару месяцев назад? Ни за что. Но ведь, если так разобраться, что в этом такого? То, что добрые граждане Щанска творят летом в его кустах, измученные жилищной проблемой, во много раз стыднее…
Из парка они пошли в «Питер», потому что Марк взмолился: хочется есть. Они побежали в «Макарони», славящийся пастой и дивным салатом с грибами. Выпили по бокалу вина из того самого сорта винограда «Неббиоло», о котором рассказывал Марк; только другой марки, Barolo. Мужчина рассказал:
– Между прочим, ты меня спрашивала о разных странах… Помнишь?
– Да. Как это в Европе, как в Италии.
– В Италии тоже всё… проще. Понимаешь, они в какой-то мере такие дети природы. Они сохранили эту животную, языческую чувственность… Даже инквизиция её не задавила. В Южной Италии во время праздника виноделия молодые девушки давят этот виноград босыми ногами. Понимаешь? Вот такими красивыми, свежими, голыми ступнями, как у тебя. Виноградные сок, крупные капли на пальцах… Три-четыре пары таких ядрёных ножек в бочке!
– Они там точно не стесняются!
– А чего стесняться? В каждом итальянце или итальянке живёт такая древняя чувственность. Такое римское безбашенное вакханство. Вот почему я люблю там бывать… И знаешь, мало того, что это вино, давленное не прессом, а девичьими ногами, оно и ценится выше, потом конкурс устраивают. Прилюдный. Победителю позволяют слизать свежий виноградный сок с их ступней. Представляешь себе?
– Да… Уже хочу в Италию.
– Съездим, – просто завершил Марк. – Ну, идем дальше?
Они прошли поликлинику, о которой Аша рассказала тоже что-то из воспоминаний, дивясь лёгкости, с которой она это выдавала: как она проходила там медосмотр, получая санкнижку, и в очереди сидели прокуренные, пропитые девки, с залеченным сифилисом – и выходили из кабинета с отличными показателями. Как одна из них, мельком глянув на Ашу, спросила: «Целка ещё?» – и, получив смущённый утвердительный ответ, выдала безжалостное резюме:
– Пока хозяину не дашь, будешь работать. Потом выкинет…
Прошли мимо церкви; Аша сама хотела зайти, но подавила в себе это желание – потом, потом…
И мимо сауны «Дубрава» прошли – тихой, сонной, сверкающей окнами из непроницаемого синего стекла. Девушка грустно призналась:
– А у меня сто раз мысли были сюда пойти… Когда безнадёга внутри полная была. Мне даже мать как-то это посоветовала.
– Мать?
– Ну да. Она уже на северах деньги заколачивала и вот по телефону с ней говорим, я жалуюсь на жизнь, а она мне – а чё ты долго думаешь? Дырка, говорит, не треснет. Зато деньги будут.
– А ты?
Ага даже ответить не смогла. Затрясла головой, волосы размётывая, протестуя.
– Марк! Да дело не в том, что того… монахиня! Секс – это круто… с хорошим человеком. Но там же меня никто спрашивать не будет! А я не хочу… чтобы как работа. То есть… Ну, ясно. Завралась. Короче, я хочу, чтоб это мне нравилось. А не только другим, кто меня… Пойдём отсюда!
И они пошли за забор ТЭЦ. Аша как остервенела. Она повела Марка самой глушью. Она увидела грязные лужи, испещрявшие дорогу. Она залезла босыми ногами в самую глубокую; шевеля пальцами ступней в тёплом месиве, позвала: «Ну, слабо? Иди сюда!» И он, закатав джинсы, влез тоже. Девушка чувствовала: он вздрагивает, когда их ноги ненароком там невидимо соприкасаются; и пошли дальше, чернея совершенными «гольфами» на ногах…
А потом вышли к заброшенному участку ветки. Та шла в обход Опытного, и ржавые рельсы её проваливались в болото; а на них стояли два крытых грузовых вагона и платформа с мешками, окаменевшими от старости. Марк восхитился:
– Потрясающе! Какой пейзаж… как на недостроенной ветке Салехард – Игарка!
– Ты там был?
– Пролетали на вертолёте, я по делам ездил. Пилот снизился… вот это да.
Он попросил её залезть в вагон. Вскарабкаться на глыбы каменных мешков. Потом фотографировал её ступни – мучнистая пыль поверх чёрно-серой глины. Смотря на это, Аша вдруг выдала:
– Спасибо тебе, Марк.
– За что?!
– Я раньше думала, что ноги – это чтобы ходить. А теперь я ими наслаждаюсь.
– Хм. Тебе самой нравятся.
– О! Я считаю, что у меня красивый изгиб подошвы…
– Божественный.
– Красивая пятка…
– Яблоко. Райское яблоко.
– И большой палец… – задумчиво сказала Аша, – как сосуд.
– Сосуд с мёдом.
– Ну и хорошо!
Она выскочила из вагона. А потом там, где рельсы уходили в воду, скованную ряской, он посадил её на самый конец. Попросил:
– Ножки опусти… а потом достань. Ты, как Алёнушка у Васнецова.
И вот на этом краю, перед болотом, жарко и душно пахнущим резким своим запахом, Аша внезапно спросила:
– Марк… тебе же не хочется… больно делать мне, мои ступни резать?
От этого неожиданного вопроса он даже равновесие потерял, телефон в траву обронил; сел потом – как подрубили:
– Аша! ТЫ ЧТО?!
– Не знаю… Кто-то мне говорил, в Щанске маньяк появляется. Девчонок зверски пытает, с ногами их что-то страшное делает.
Марк нервно жевал стебелёк какой-то; очки снова снял и смотрел мимо Аши. Буркнул:
– С ума сошла…
– Не сошла! – упрямо возразила девушка. – Я тебе доверяю… но всё равно боюсь!
– Аша! – с мукой в голосе проговорил мужчина. – Да как эти пальчики… мизинчик твой и остальные… как я им больно могу сделать? Да я лучше себе что-нибудь отрежу! Зачем?! Я не знаю, что тебе сказать.
– Понимаешь, Марк… у меня такого мужчины не было в жизни. Вот я и вроде уже успокоилась, внутри… внутри так, эта, типа подсасывает. Это непривычно. Это круто, но… короче, я до конца поверить не могу!
Марк странно отреагировал. Поднялся. Спрятал телефон. Сурово отрезал:
– Ну, не моги. Это твой выбор… Пойдём, я устал.
– А смотри, у меня ряска на ступне прилипла… И колечко твоё – как блестит!
– Пойдём! – с непонятной злобой прервал он.
И только проходя мимо замерших на рельсах вагонов, бросив на них взгляд, он уронил:
– Жуткая вещь, на самом деле. Как дамоклов меч над вашим Щанском.
– Почему?
– Сорвутся и поедут. По всему… Как Бич Божий.
Но всё равно ей было хорошо. И, вместе плюхая по грязи обратно, уже шутливо наступая друг другу на ноги и смеясь, они расстались со всеми плохими мыслями; те ещё болтались где-то в голове, а потом опустились на самое дно.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
