Глава 85. ЛЕНА ПРОБУЕТ ВЕСТИ ДЕЛА, А АННЕТ ТРЕНИРУЕТ “КОМАНДУ”
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ГРЕТА – ОТЕЦ – ДРУГИЕ
Отгремел четверг, настала пятница, и Щанск ожил, как муравейник, в прямом смысле слова: перед тем, как уйти во внеочередной отпуск, Фромиллер распорядился бросить все силы на очистку Щанки. Ревущие бульдозера и экскаваторы, самосвалы и трактора выдвинулись к «фронту», туда же маршировали рабочие, дворники соответствующих ЖЭУ, одним словом, если бы Алексею Фромиллеру доверили вести Сталинградскую битву, то происходящее было бы на всё это похоже… Оставив департамент на делового, хоть и молодого зама Бестужева, Фромиллер отнёс заявление Главе, получил его через пять минут, да с таким небрежным росчерком на полях, что можно было принять за торопливо нацарапанное слово из трёх букв; молча отметился у льстиво заглядывающего в глаза Романенко и также без особых эмоций оформил бумаги на третьем этаже, у Шкурко. Теперь он был полноценным кандидатом.
Вышел. Постоял перед администрацией, полной грудью вдыхая воздух: горячий, пыльный, жжёный бензин с пылью, да немного сиреневого аромата. Был в белой сорочке с короткими рукавами, в светлых брюках полотняных; ощущение свободы настолько распёрло грудь, что он задохнулся даже, посмотрел назад и наверх, на тяжёлую блямбу герба над входом.
– Ну что, можно поздравить?
Лена подошла; не стала она ждать у его машины. Голые ноги сверкают из-под платья алым лаком на ногтях, насыщенного клубничного цвета тёмные очки, кажется, смеются. Сняла, улыбнулась, ткнула его в грудь острым пальцем, шутливо:
– Кандидат, да?
– …номер три! – выпалил он. – Первый – это Исмагилов, а вторым сегодня директор Опытного зарегистрировался. Ну, ясно, чтобы голоса оттянуть.
– Ты это кончай, пап! – серьёзно проговорила девушка. – Ты у нас – кандидат номер один! Знаешь, сколько уже людей звонили?
– Сколько?
– Много! Даша, наша домработница, готова сама ходить и по подъездам листовки клеить. Венера, Галиева которая, будет тоже распространять… Пап, давай отпразднуем. Сходим в «ПАБ», мороженого поедим. А?
Он посмотрел на неё, прищурился.
– Эх! Что люди подумают! Кандидат с босой доверенной своей… с ногами от ушей!
– Стесняешься?
– Да ни за что! – проревел Фромиллер и в порыве нежности стиснул Лену за плечи. – А пусть видят! Сам я разуваться не буду, конечно, но с тобой такой – хоть куда. Пошли.
В кафе «ПАБ» несколько человек Фромиллера узнали, подошли, поздравили; косились на Лену, мило улыбались, но в глазах та читала зависть и раздражение. Ничего, это точно не их электорат. Несколько девушек из тусы помахали ей руками, послали воздушные поцелуйчики, хоть и не подошли. Устроились в самом центре зала, на самом виду. Отец, похоже, и впрямь совершенно не стеснялся её внешнего вида.
– Ох, Ленка… – пробормотал отец, осторожно приминая ложечкой разноцветные шарики. – Совсем ты у меня стала взрослая. Думал ли я когда-нибудь, что меня дочка проталкивать будет вверх?
– Не проталкивать, пап, а продвигать. Учить правильному политическому сленгу.
– Учусь, учусь… Лен, нам надо в первую голову помещение для штаба найти. Не дома же людей принимать!
– Спокойно, пап. Я этим сегодня займусь.
– Ты мне вот, Ленка, объясни… – отец смеялся. – Ну ты вот как будешь всё это делать? Без опыта? Без практики? Бухгалтерия та же… всякие там текстики, заявления.
Девушка облизала ложку, с которой только что отправила в рот мороженое – красивым розовым язычком. Кокетливо.
– Если ты не забыл, я филолог. Тексты я напишу. Дизайнер у нас Света будет, а если не она, то у неё оформители-друзья найдутся. В Сети, сейчас все продвинутые так работают. Бухгалтера тоже нанять можно, а вообще, Венера твоя систему «1С» знает. Кстати, ты её как подцепил? И как ты её умудрился совратить босой ходить?!
– Я?!
Сквозь хохот девушка выговорила:
– Ну а кто же? Я её не знаю, мама тоже… А она приходит сегодня и хвастается: вот, а у меня подошвы чёрные. И показывает. Как маленькая девочка, радуется! Мы посмеялись, она мыть их побежала.
– Ну, я… – Фромиллер смутился. – Я как-то не особо… она сама! А что она, домой прямо так, да?
– Она позвонила сначала, и я пригласила прийти. Пап! Сейчас ты весь на виду, и пусть лучше всё встречи будут в открытую. Маме она понравилась, кстати. Весёлая, простая тётка.
– Ну ладно. Уговорила. Справишься… Нет, я просто удивляюсь. Ты раньше или ногти свои полировала полдня, или в телевизор… а то в Интернет глядела. Вот как изменилась-то…
– Повзрослела. Да… – Лена вспомнила, посерьёзнела. – Светка ещё с гардеробом поможет, как стилист. Мария, как приедет, запишет тебе видеоролики, будем через Интернет пускать, канал сделаем.
– Чего?
– Канал на Ю-Тубе. Потом объясню, пап. Татьяна будет встречи устраивать, у них в библиотеке есть читальный зал, только там крышу надо подлатать, течёт. А Ева… – Лена подумала – Ева будет завхозом. По совместительству. У них всё равно в интернате сейчас делать нечего, разъехались.
– Просто целая армия! – восхитился мужчина. – Да-а… Господин Исмагилов не знает, с кем связался. У него там в его штабе думают, как бы чего своровать да где денег настричь. Кто-то в курилке говорил: бумагу тоннами домой таскают. Так сказать, хоть бумагой от этого дела разжиться!
– А у тебя будут люди, которые добровольно и за идею, пап! – заметила девушка. – По-настоящему наши люди.
Они поговорили ещё немного, доели мороженое. Фромиллер продиктовал дочери с десяток нужных телефонов…
Покинули кафе, шли до парковки; и уже не чувствовал Алексей Фромиллер гарь и дым, пыль и вонь Щанска, а лёгкие налились каким-то свежим, невесть откуда прилетевшим попутным ветром, и он с удовольствием косился на босые бронзовые ноги дочери, мерявшие тротуар рядом.
Он вдруг понял, что чувствует себя помолодевшим лет на двадцать, когда они с Сашей ещё катались зимой на лыжах, на Синюшиной горе, и он так же вот захлёбывался морозным воздухом, летя со склона.
– Ты сейчас, пап, езжай и отсыпайся! – решила девушка. – За весь отпуск.
– А мама уехала?
– Да…
Александру Егоровну отправили в Омск, в частную клинику – избавиться от нервного тика, от подёргивания глаза.
– Ну, тогда ты меня будешь теперь и кормить, и поить! – пошутил Фромиллер.
– Буду! – подтвердила Лена. – Я, кстати, уже читала, как пирожки стряпать… Давай, езжай, кандидат. Номер один!
– А ты куда?
– А мне ещё надо… по делам вашей кампании кое с кем поговорить, господин кандидат!
– Это с кем же?
– Секрет! – Лена показала ему язык.
– Ох, какие мы загадочные… Ладно. До вечера.
Огромный человек в массивном кресле смотрел на Лену, не мигая. Говорили, это у Станислава Дзюбы фирменное: такой тяжёлый змеиный взгляд, который редкий подручный, даже отпетый бандюк, выдерживает. В его кабинете, выдержанном в нарочито тёмных тонах: чёрный, тёмно-коричневый с золотом, серо-стальной – этот взгляд был гипнотизирующим. Но Лена устояла легко, ногу закинула на ногу, пальцами ступни иногда шевелила, не то чтобы кокетничая – а показывая, что она тут совершенно ничем не смущена.
– Не скрою. Хотел я вас повидать! – рокочуще произнёс Дзюба. – Мои люди искали.
– Да. Только нашли поздно… – Лена отпила из бокала чистой воды, холодной; от предложенного алкоголя, как и от сигарет, отказалась. – И, когда приглашая на разговор, тычут дулом пистолета в рёбра, знаете, настроение совсем портится…
На большом лбу хозяина «Бункера» глубокие складки-морщины заходили, как будто зимний лёд вскрылся, начали двигаться огромные его куски. Вообще, это кабинет многое видел. Тут и по морде лупили, и на колени ставили, голых, с удавкой на шее или со стволом меж лопаток, и коньячной бутылкой насиловали, таких вот, как эта девушка нахальная, да и постарше кого… За гораздо меньшие вольности и гораздо менее вызывающий тон. Но Лене всё сходило с рук. Удивительно. Человек в модном «мятом» клубном блейзере и белоснежной футболке положил на столешницу крупные руки с печатками.
– Перестарались… – проворчал он. – Хороших исполнителей мало, Елена Алексеевна. Но поговорить я с вами действительно хотел. Не ждал, что сами придёте.
– Ну вот, пришла. А о чём поговорить?
– Во-первых, принести извинения, Елена Алексеевна… Это всё-таки случилось на территории МОЕГО клуба! – тяжёлыми глыбами уронил слова мужчина.
– Станислав Валерьевич, вам не за что извиняться в данном случае. Похитили меня не у вас, а аж на Утином. Ну а то, что именно тут я поцапалась с этим идиотом, тюменским, вы совершенно не при чём.
– И всё-таки!
– Извинения принимаются! – девушка благосклонно качнула ступней.
Она заметила: он посматривал на её ноги, но без жадности.
– Во-вторых, хотел бы как-то компенсировать. То, что случилось. Кстати, я могу вызвать сюда двух моих людей, и они извинятся.
– Станислав Валерьевич, дорогой! Это точно – лишнее. Ничем мне то, что я прошла, не скомпенсировать, но здоровья, слава Богу, у меня это не отняло, а то, что в душе… уже заросло.
– Тогда поставим вопрос по-другому: что я могу для вас сделать?
– Что можете сделать?
Она задумалась. Те видения, которые вставали в её воспалённом мозгу в дни похищения, те образы она хорошо помнила. Вместе со всей болью и страхом.
– Ну, я хотела бы у вас попросить адрес родственников бармена Павла… фамилию не помню, если можно.
– Не вопрос! – Дзюба достал из ровной стопки какой-то гроссбух, стал листать. – Если не секрет, зачем? Мы похоронили за счёт клуба, если что.
– Да я понимаю… – горестно усмехнулась девушка. – Так, моральный должок.
– А ещё?
– Ещё… – она снова отважно уставилась в немигающие тёмные глаза; зрачков Дзюбы было почти не различить, терялись они на фоне радужки. – Ещё я, как доверенное лицо кандидата Алексея Фромиллера, хотела бы просить выделить нашему избирательному штабу какое-то из ваших помещений. За деньги, разумеется. Разве что с небольшой скидкой.
Рука Дзюбы писала «Паркером» что-то на бумажке, выписывая из гроссбуха, глаза уставились на Лену, а губы беззвучно шевелились, и всё, казалось, жило, работало независимо друг от друга. Дописав, мужчина пододвинул по зеркальной глади картонку, потом захлопнул гроссбух. И отодвинулся от стола, вглубь, сразу накрыв лицо маской тени, только угольки в глазах. Полумрак кабинета за ним сгущался, и, может быть от очертаний мебели – небольшого стеллажа – или ещё от чего-то, казалось, что по обеим сторонам этой широкой, как казан для плова, головы темнеют дьявольские рожки.
– Вы понимаете, Елена Алексеевна, ЧТО вы мне предлагаете?
– Понимаю. Вы входите в клинч с тем, кто пока правит Щанском. Пока он даёт, но может и отобрать. Я полагаю, вы же хотите расширяться? И наверняка заручились уже поддержкой команды Исмагилова?
Дзюба воркотнул что-то неразборчиво, и Лена поняла: она попала в цель. Усмехнулась:
– Ну, тогда, Станислав Валерьевич, вам вот это стоит посмотреть… На минуточку!
При ней теперь был всегда не легкомысленный клатч, а деловой изящный портфельчик. Босиком и с портфельчиком? Какая разница. Это её дело. Она протянула Дзюбе несколько листов. Извинилась:
– Увы, это копии только первых трёх листов. Наш человек в администрации не смог откопировать весь документ…
– Вижу… – глаза Дзюбы пробегали строчки. – Извлечение из Программы «Щанск-20». Ну да… городской молодёжный досуговый рекреационный центр. Реконструкция.
– Вы на адрес посмотрите… – ласково попросила девушка. – И всё поймёте.
Адрес она там ему подчеркнула, выделила ярко-жёлтым светящимся маркером.
И по подрагиванию листка в каменных руках владельца «Бункера» поняла, что и этот раунд – выиграла.
Он выплыл из сумрака.
– Можно это оставить себе?
– Да, пожалуйста.
Дзюба спрятал листы в кожаную папку без названия. Потрогал стопку их, выравнивая. Помедлил.
– На Центральном рынке у меня есть павильон. Там мебель продавали, но арендаторы съехали… Кстати, оставили кучу нераспроданного. В счёт долга за аренду. Вас не смутит – рынок?
– Нет. Хорошее место, центровое. Что ж, спасибо. Вы договор оформите?
– Да. Я пошлю вам…
– Хорошо. Алексей Николаевич подпишет, деньги переведёт. Я в общем, знаю аренду по городу… Не сомневаюсь, что вы лишнего не запросите.
– Не запрошу.
Он наблюдал, как она поднялась со стула, как забронзовели на ковре её ступни. Вдруг сказал:
– Елена Алексеевна… А у меня тоже к вам предложение.
– Интересно. Какое?
– Вы не хотите… стать управляющей клуба?
От неожиданности Лена хохотнула: растерянно, испуганно. Стать управляющей места, где она провела несколько лет своей жизни? Где танцевала до упаду, где жрала разную дрянь и потом блевала, стоя на четвереньках в женском туалете? Где напивалась и ложилась прямо на диван там, на балконе, с руганью сдвигая Никитоса и прочих? Где началась её история с мужиком, которого она облила соком?! Немыслимо.
– Вы… серьёзно?
– Абсолютно.
– Станислав Валерьевич, я закончила педагогический колледж. У меня нет даже высшего!
– Заочно окончите. Прежний управляющий закончил Агротехнический институт, отсидел пятак за групповое изнасилование и не знает ни одного языка… – спокойно сообщил Дзюба. – У вас явно квалификация выше будет.
Она решилась. Она сбросила с плеча портфельчик, облокотилась обеим руками о стол. Подвинулась к Дзюбе.
– Станислав… – Лена сглотнула, отчество тоже проглотила, понимая, что какие-то друкгие отношения у неё1 начались с этим человеком – Одна тонкость… Быть может, вам покажется и ерунда, но это важно. Для меня. А что, если ваш новый управляющий будет приходить на работу вот так? В платье, в жакете с юбкой или джинсах, но – босиком? Я ведь не собираюсь от этого оказываться.
На этот раз тектонический сдвиг осуществили необъятные плечи, и на лице появилось что-то вроде улыбки. Наверное, это было максимум того, что мог позволить себе хозяин «Бункера».
– Это меня совершенно не волнует. Меня интересуют ваши деловые качества… Ну, если будут официальные переговоры, тогда попрошу обуться. Вы… неплохо и так выглядите. Нестандартно.
Лена не могла побороть растерянность. И сдалась, пролепетала: «Я… подумаю! Можно?»
– Можно… – гигант легко, как теннисный мячик, вылетел из своего кресла. – Пойдёмте я вам покажу кое-что.
В двенадцать и так раньше клуб был закрыт, а нынче его закрыли на реконструкцию. И девушка шла за Дзюбой по коридору, всё ещё не веря своим ушам. Она – управляющий? В её неполных двадцать четыре?! И понимала, что так ещё не ходила по «Бункеру». Никогда. Слышала звук собственных босых шагов и стук сердца. В унисон.
Дзюба провёл её какой-то секретной лесенкой, и из кабинета на втором этаже они оказались сразу посреди зала – вышли из-за пустой барной стойки.
Справа громоздились леса, затянутые прозрачной плёнкой. Мужчина показал:
– Тут у нас будет стрип-балет. Они называют это «стриптизом», но я хочу… чтобы был танец. Именно. Ваша знакомая показала мне эскизы костюмов… Нет, это не проститутки будет. Мне надо, как у Армена в «Дубраве». Если они и будут с кем-то спать, то только по своей инициативе и не тут.
– Нормально…
Лена смотрела на «балкон». Да, он самый. Сколько тут выпито. Сколько тут было такого… такого, о чём не хочется вспоминать. Дзюба смотрел тоже, задумчиво, потом сказал:
– Тут должны были быть приватные кабинеты. По проекту. Но потом один архитектор знакомый… из Германии, предложил сделать этот балкон. ВИП-ложу. Я согласился. Это красиво.
– Вы его…
– Я его уберу. Поставим колонны, будет второй танцпол.
– А кабинеты? А ВИП-зона?
– Её не будет… – улыбнулся хозяин. – Вот это место, справа, расширим. Просто столики. Как в европейских клубах. Не хочу больше ни круглихинских с их понтами, ни молокососов… простите, из ваших. Надоели. Пусть платят и сидят, как все.
– Потрясающе.
– А тут…
Он широкими шагами направился к бару. Между ним и ярусами со столиками тянулся простенок. Высокий; Лена знала – там расположены мощные вентиляторы, высасывающие из “Бункера” запах перегара и никотина – это и было некогда мощнейшей вентсистемой бомбоубежища! – но этот проём прикрыт стеклянным потолком, и в полдень оттуда льётся удивительной золотистости свет. И на лице мрачного громилы, которым всем представлялся этот мрачный здоровяк, никогда не фотографирующийся, прячущийся от телекамер, сейчас играла какая-то странная, совершенно безмятежная – как у пятилетнего малыша – улыбка.
– Тут фонтан будет… – негромко пояснил Дзюба. – Падающий такой фонтан, вода… Хочется, чтобы прохлада была. У нас мало чистой воды в городе. Чтобы журчало… струйки лёгкие…
Лена не успела отреагировать как-либо, он обернулся к ней, и стоял напротив света этого, чёрной фигурой, продолжил буднично:
– …у меня рак, Елена Алексеевна. Запущенный. Через две недели лечу в Австрию, к врачам. Но надежды мало. Вы понимаете, почему я вам это сейчас предлагаю?
У девушки язык примёрз к нёбу. Дзюба? И рак?! Бессменный основатель-хозяин клуба, повелитель всей ночной жизни Щанска… и – рак, лечение? И как это… и как будет…
Вот это её разбило окончательно. Человек, видать, понял её состояние, кивнул.
– Понимаю. Подумайте. Ремонт будет у нас около месяца. Но перед отъездом я вас спрошу снова.
– Да… да…
Она вышла из клуба в совершенно, что называется, разобранном состоянии. И прямо там присела на ступени, привалившись к блестящим поручням.
Посоветоваться бы с кем-то умным. С Мириам-Габи. Со Светой-Шакти. Или даже с Евой.
ЛИНИЯ АННЕТ – КОМАНДА.
Бешеный темп, который задала команде Анна, привёл к тому, что через пятнадцать минут после отъезда из Чом в «Ниссане» спали все, кроме водителя и самой Анны. Задние сиденья разложили, и на них устроился Герой, спавший с каменным выражением своего медального лица; рядом калачиком свернулась Липа, всё-таки решившаяся обнажить большие ступни с красными следами от тесной обуви – и далеко не все ранки на этих ногах оставили свежекупленные «балетки»! При этом ноги она нахально забросила на спутника, сама скрыла лицо копной светло-коричневых волос и посапывала. Храпел только кучерявый большеглазый Сынок, всем своим рыхлым телом расползшийся, растаявший по креслу, спинка которого почти не опускалась, разбросавший безвольные руки с волосами на запястьях по подлокотникам….Тогда, в Чомах, на дачу директора кирпичного привёз их один из директорских холуёв – молодой и молодцеватый, в меру наглый и в то же время заискивающе-льстивый. Привёз в этот кирпичный дворец о трёх этажах, притом построенный, конечно, не из «Чомовского кирпича», а из элитной керамики нежно-оливкового цвета. Открыл, провёл, показал кухню и гостиную.
Анна позволила им перекусить – по дороге Сынок набрал в «Денёре» хот-догов, курицы в лаваше и ещё чего-то – а сама отправилась в сауну. Там она полчаса просидела в адской температуре, и пот облил её гибкое красивое тело по нескольку раз, с макушки до пяток. Затем нырнула в небольшой бассейн, заполненный водой из артезианской скважины, будто в Белое море. И постояла под контрастным душем. Закутанная в чистый махровый халат – видимо, хозяйский, вкусно пошлёпывая мокрыми ногами по плиткам, вышла на кухню, где её команда только-только разогналась с едой, предупредила:
– Через полчаса выдвигаемся. Сынок, ты умеешь варить кофе?
– Нет. У нас дома кофе-машина… – и он поторопился. – Но я попытаюсь!
– Попытайся. Я одеваюсь, проводим планёрку – и в дорогу.
Оставшиеся стали усиленно жевать, торопясь доесть и давясь от нервного напряжения.
Действительно, ровно через десять минут Анна, в том самом скромно-строго-дорогом коричневом платье и в туфлях, звонко бьющих каблуками о пол, появилась в кухне; рассыпала по плечам сохнущие волосы, положила перед собой планшет, приняла от Сынка-Крысина чашку с кофе… Попробовала.
Заключила:
– Сынок! Ты знаешь, что кофе у тебя получается говно?
Тот смутился и даже обиделся. Вытаращил и без того круглые глаза:
– Ну, как умею!
– Как умею – не надо! – одёрнула его Пилова. – Надо, как полагается.
– Что вы меня всё время «Сынком» называете?
– Вот когда ты, несмыслёныш, покажешь, что умеешь делать что-то достойное… – так же безжалостно разгромила его женщина, – то я буду называть тебя Евгением Феоктистовичем. А пока сядь и заткнись, жирная задница. И тексты ты пишешь говённые тоже.
– Почему?! Объясните!
– Объяснять тебе родители должны были… как дети получаются. Времени нет сейчас, но в двух словах: вяло. Жидко. Общо. Ни о чём! Текст должен брать за яйца, понятно?
– Да…
– Хорошо. Липа, назови мне три причины, по котором я не должна считать тебя сраной овцой.
Шатенку это тоже вышибло, она хлопнула шалыми глазами, завертелась на мягкой табуретке.
– Я… не знаю!
– А я – знаю! Потому, что ты блеешь, как овца, разговаривая со СМИ-шниками, – и она передразнила тонким голоском: – Ми-ми-ми-мишечки! Няшечки! Тютечки мои!
– А как надо, Анна Александровна?
– Жёстко. Журналист – это информационная проститутка. Ему нужны либо бабки, либо материал. Мы им платим бабки, и немалые. Поэтому они должны у нас просто отсасывать. Вот ты можешь представить, что ты кого-то трюхаешь?!
Герой едва заметно ухмыльнулся, а несчастная девушка залилась такой краской, что и кардинальский плащ позавидовал бы.
– Но я… женщина…
– А ты бондаж купи и попробуй хоть раз побыть мужчиной! – также хлёстко оборвала её Анна. – Если что, приходи, покажу, как это делается.
Размазав Липу по стенке, Анна переключилась на Героя. Тот сидел спокойно, и, по большому счёту, придраться к нему было сложно: свои ящики водки он «ликвидировал» и, хотя припахивал алкоголем, умудрился не напиться. Анна уже успела объяснить ему сверхсмысл затеи: сегодня половина посёлка будет встречать пьяных в сиську мужей, проклинать этот порок и находить в их карманах газеты со статьёй про трезвенника, спортсмена, бывшего борца и славного мужа Фарида Исмагилова.
Но и у него оказалось рыльце в пушку. Прозрачные глаза Аннет сверкнули грозовой вспышкой:
– Когда был митинг на заводе, ты зачем бабу молодую потащил за цех?
– А? Так я… ну, просто… поговорить. Я-то там чё…
– Как ты с ней намеревался, если я у тебя резинки забрала? – грохнула Анна. – По-быстрому?! Чтобы эта кобыла завтра, очухавшись, заявление об изнасиловании на тебя написала?! Хороший подарочек нам был бы.
Герой заметно испугался, заиграл бледностью на мужественных скулах.
– Да нет… Нет, ну а чё… Да что вы пугаете?
– Малыш! Я не пугаю… – Анна улыбнулась во весь свой роскошный рот. – Если ещё что-то подобное замечу, в Щанск ты вернёшься кастратом, животное похотливое. Я два раза не предупреждаю. Всё понял?!
– Да.
Она что-то пометила в планшете. Поморщившись, отпила глоток кофе.
– Так, сейчас вторая фаза. Общегородской митинг. Вы должны сконцентрироваться не на себе, а на задаче. В любом действии, в любой рекламе или пропаганде спрашивайте себя: а где здесь Я? В текстах, образах, идеях. Если ВЫ не почувствуете, что ВАМ хочется голосовать за кандидата, то этого не почувствует никто. Всё, вперёд, в машину.
А потом они крутились, как белки в колесе, в сумасшедшем ритме. Герой был отправлен на расклейку плакатов с Главой и воздвижение самого большого из них на торце пятиэтажки; такие плакаты-исполины, уже отпечатанные, везли в «УАЗике». Липа сопровождала директора сначала по магазинам, где подбирали на него одежду – выпускать в том же, что и на заводе, было нельзя; потом в единственный в Чомах салон красоты, где наводили на него фактически театральный грим: стригли кустистые брови, убирали морщины, превращали в героя-любовника… Сынок занимался фронтом раздачи листовок и распределением подарков. Аннет, собрав немногочисленных чомовских журналистов, пускала их мозги под жёсткий пресс, не менее мощный, чем прессы самого завода.
Всё удалось. Митинг прошёл на «ура». Помолодевший директор, волшебным образом лишившийся залысин и отвислых щёк, прогрохотал с трибуны: «С Исмагиловым – победим, так?» И ему кричали – так, так, и новую котельную помянули, единственный представитель щанского радио, контролируемого администрацией, писал это всё на свой профессиональный диктофон, и щёлкали фотовспышки, и газета расходилась огромными количествами; Анна заставила потом Липу проверить урны в радиусе пятисот метров от места митинга. Девушка нашла только два разорванных экземпляра, на одном разделывали рыбу, второй, судя по формату нарванных листочков, оказался частично использован в качестве туалетной бумаги. Но могло быть и хуже…
Когда они уезжали, по решению Аннет отказавшись от банкета, директор опять подошёл к машине. Благодарил дрожащим голосом.
Аннет, докуривавшая, выбросив окурок под колёса, суховато ответила:
– Вы много наобещали. Выполните это или нет, мне до лампочки. Это не мой функционал, Но…
– Что?
– Если вы не выполните хотя бы половину… – она очаровательно улыбнулась. – Вам вобьют кол. И не в сердце, а в задницу. Как монголо-татары. Слышали о таких? Прощайте.
Вот сейчас они и ехали в соседний посёлок Вертковский. В этом посёлке, обладающем только лесопилкой да хлебозаводом, их уже ждали. Избирательный штаб здесь возглавлял сам председатель поссовета, вальяжный, крупный, похожий на генерала конца девятнадцатого века, только со сбритыми бакенбардами.
В одиннадцать вечера, почти в темноте, накрывшей Вертковский, на крыльце местного дома культуры, деревянного строения советских времён, он встретил их лично, с молодым человеком и какой-то тёткой. Та оказалась без хлеба-соли, по почему-то в русском национальном костюме.
– Ну вот, приехали, гости дорогие! – забасил глава. – А мы уж заждались! Проходите, пожалуйста. Перекусить с дороги, да?
И он с радушным пафосом отворил двери в большой зал, где стулья были оттеснены к стенам, а в центре возвышался стол с напитками и закусками. Аннет холодными глазами обозрела всё это великолепие.
– Скажите, Вячеслав Илларионович, а почему в вашем Вертковском мы не увидели ни одного плаката нашего кандидата? Нигде. Ни на заборах, ни на столбах, ни на сортирах… а?
– Так, знаете… Мы ж поклеили, а тут такой ливень был… Посмывало.
– Когда смывает – остаются следы. А тут и их нет. Расклейщиков не хватает?
– Ну-у… понимаете… Нет, волонтёры-то есть. Человек восемьдесят. Но они, понимаете…
– Не понимаю! – резанула его Пилова. – Сколько у вас реальных помощников в штабе?
– Восемь.
Она посмотрела в зал, на стол. Её «агитбригада» жадно роняла слюни; у Сынка-Крысина они вполне материально текли по мясистому подбородку.
– Спиртное и закуски убрать! – приказала Пилова. – Печенье, сушки, чай – оставить. И минералку. И ваши восемь помощников через двадцать минут должны тут сидеть, все.
«Генерал» аж попятился. Прогудел:
– Помилуйте, Анна Александровна! Уже начало двенадцатого… А у них жёны, дети!
– Пусть разводятся. Прямо сейчас.
– Но так же нельзя!
В руке Пиловой вспыхнул экраном её телефон. Как разящий меч Немезиды.
– Вячеслав Илларионович, я сейчас звоню в Щанск. Главе на личный номер. И я думаю, вы сложите с себя обязанности досрочно, а ваше место с удовольствием займёт ваш первый зам. Так устроит?!
Баба в русском костюме уронила с себя тяжёлый кокошник, соль, белым снегом запорошившую пол, молодой человек потерялся в глубине коридора.
Да, через оговорённое время восемь человек – сонные, недоумевающие, испуганные мужчины и женщины – сидели за убранным столом. Свою команду Анна выгнала в «Ниссан» и говорила с этими людьми о чём-то при закрытых дверях полчаса. А сидящим в машине оставалось лишь догадываться – о чём!
Сидя в микроавтобусе, потеющий, растрёпанный Сынок перечитывал мемориз, сочиняя по заданию Анны концепцию кампании в Вертковском. Шатенка Липа растирала ступни, обнажая белую кожу, прикрытую «балетками». Герой смотрел в телефон:
– Интересно, что она с ними делает? – уныло спросила девушка. – Тоже мордой в дерьмо макает, как нас?!
– Может, и макает. Жень, давай срубимся во что-нибудь, по Сети? Хоть в стрелялки.
– Да ну тебя… – пробурчал Сынок. – Я работаю.
– Оу! Это когда ж ты научился?! Ладно, не кипи. А между прочим, она баба умная. Это мы с вами мудаки.
– Почему?
– А потому, что ни хера делать не умеем. Вот, смотри… Она мне поручила этот мегаплакат натянуть. Я все проплатил, работягами руковожу. Она подъехала, смотрит. Потом взяла меня за плечи, развернула…
– И что?!
– А вот смотри, как этот плакат с другой точки смотрится…
И он показал товарищам фото на телефоне. На заднем фоне героического плаката Исмагилова со слоганом «Мой стиль жизни!» ярким пятном прилепилась вывеска бара «ПИВОПЕЙ!», расположенного в этом же доме.
– Видали? Она на два хода вперёд всё видит. А мы так, с гор за спичками спустились…
– Господи-и-и! – проныла Липа. – Я-то думала! Мамка мне говорит: а что, покатаешься, на природе отдохнёшь, покупаешься-позагораешь, кормить-поить будут на халяву…
– Ага. Раскатала губу.
– А ты вообще молчи, жирный! – закричала Липа. – Устроился хорошо тут, бумажки пишешь!
Сынок собрал листочки, на которых он делал пометки и с достоинством ответил:
– Я, может, и жирный… Но у меня хотя бы мозги есть. В отличие от тебя, куколка!
Они бы передрались, если бы в «Ниссан» не вернулась Анна. Поставила на столик термос, несколько пачек печенья выложила, связку сушек, заявила:
– Сейчас эти олухи собирают своих и едут клеить листовками с плакатами. Вы разберёте группы. До четырёх утра всё должно быть сделано.
– А когда мы спать будем? – ужаснулась девушка, тараща глаза.
– Дома ты будешь спать, принцесса. На охрененной горошине, я тебе гарантирую… пьём кофе, между прочим, хороший. Заряжаемся.
К утру весь Вертковский был заклеен Главой. Исмагилов улыбался с заборов. Исмагилов мудро смотрел со стен зданий. Исмагилов подмигивал с растяжек. Исмагилов благословлял в витринах. Как выразился Герой: откроешь холодильник – и там Глава! На что Анна заметила: «Сказано цинично, но верно. Это называется «ковровой бомбардировкой» наглядной агитацией!»
Спали они до десяти – больше Анна не разрешила. Сама она поспала часа два, вернувшись после ночной смены на хлебозаводе; пахла печёным хлебом, тестом, в волосах мука. Их поселили в гостинице «Журавушка», мрачноватом двухэтажном доме-вагоне, где удобства были на этаже. И Герой-Андрей, пойдя утром умываться, ворвался в комнату, где он ночевал с Сынком:
– Женька! Представляешь, что она делает?!
– Нет…
– Гимнастику в душевой. Совершенно голая! Приседает и разное…
– И что?!
– Вот дурак. Блин. Да я сам не знаю, что…
Из Вертковского они поехали на лесопилку в десяти километрах; тут хорошо пообедали, в столовой для водителей лесовозов. Пища самая простая: борщ, гречневая каша с рубленым шницелем из говядины, овощной салат да компот, но Липа наелась так, что начала тонко рыгать, стыдливо прикрывая ротик рукой. На лесопилке в конце смены тоже предполагался митинг. Здесь Герой тоже руководил креплением плаката Главы на фасаде конторы. Анна подошла, утопая в опилках каблуками туфель, смотрела на работы, спросила:
– Почему здесь?
– Прожектора его будут ночью освещать! Видите, вон на вышке и на столбе? Я рассчитал, свет именно туда падает…
Пилова задумчиво посмотрела на парня.
– Ну… выйдет из тебя толк. Наверное!
Парень покосился на неё, и женщина расхохоталась:
– Не надейся. Ты, дружок, для меня молодой ещё!
Акция на лесопилке удалась на славу. Глава поссовета, не чета директору кирзавода, сориентировался быстро: он вовремя понял, что Анна Пилова из штаба Главы с её специалистами представляет собой не маленький отважный бульдозер, а целую танковую дивизию. Он срочно привёз из Щанска какой-то молодёжный музыкально-танцевальный коллектив и дал в ДК концерт, причём девушка отплясывали в мини-юбках и маечках с наскоро отпечатанным принтом: «ВСЕ ЗА ФАРИДА!», а лесорубам подготовил праздник попроще. Военный «КАМАЗ» доставил на лесопилку водку и оленину в немыслимых количествах. Сам приехал, провёл митинг, пообещал завалить Щанск пиломатериалом, а работяг – деньгами, раздал подарки от Исмагилова, причём положенную ему норму паркеровских ручек и портсигаров запросто отдал «передовикам производства». И, объявив «День промысловика» – придумка Евгения Крысина! – укатил.
Тут Анна разрешила команде расслабиться: выпивка, шашлык, квашеная капуста из бочонков, даже Липа позволила себе эти простые удовольствия.
Сама начальница почти не ела. Ближе к десяти вечера её нашёл Герой. Сообщил, что градус веселья опасно поднялся и пора валить.
– Верно мыслишь… – снова похвалила Аннет. – Как ты думаешь, будет просто драка или охота на нас?
Он усмехнулся, глядя куда-то вниз, на туфли женщины. Честно ответил:
– Думаю, трахнут всех… кого поймают.
– Здраво. Валим! – и Аннет хладнокровно приказала: – У выезда с лесопилки они сваливают отходы. Подпали так, чтобы было веселее…
Под дымовую завесу начавшегося небольшого пожарчика они покинули лесопилку. По дороге на развилку Вертковский – Чомы их могли перехватить, и водитель, обсудив всё с Аннет, решил пробираться просёлками до Снегирей, через тайгу. Тяжело гружёную «буханку» отправили по привычной дороге.
Вот в этой тайге они и застряли.
…Колёса крутились бешено, с рёвом выметывая снопы грязной жижи, но «Ниссану» это не помогало. Сибирская глина оказалась сильнее японской трансмиссии. Вода проявилась у порога двери и чёрной волной хлынула на ковролиновый пол. Липа взвизгнула, отдёрнула ноги, забралась на сиденье. Сынок шарахнулся тоже, хоть и не смог повторить трюк. А Анна спокойно смотрела, как её голые ступни заливает грязный поток. Похоже, она этого и ожидала.
– Андрей! – распорядилась, назвав Героя впервые по имени. – За сиденьями – четыре рюкзака Эн-Зэ со всем необходимым и палатка. Доставай и выходим.
– Куда?! – отчаянно заорала девушка. – В эту грязь?! В ночь? Да я тут лучше сдохну!
– Ты можешь сдохнуть, где хочешь! – холодно возразила женщина.- Но пока ты моя подчинённая, я тебе место сама выберу. Дверь откройте, эй!
Открыли. Конечно, в попытках преодолеть небольшой ручей «Ниссан» не преуспел; вертя колесами, он только сполз с горки, и сейчас вода ручья грозила затопить его если не по крышу, то, возможно, по окна. Водитель уже вылез, хорошо подготовленный к такой неожиданности, в болотных сапогах. Стоял у дверей, светя фонариком.
– Народ, выходите. Нас сейчас точно тут засосёт… Да не бойтесь, тут чуть выше колена.
– Какого колена? –завизжала девушка. – Я не могу в грязь! Она холодная!
Анна взяла её за плечи, поставила перед дверью и буквально пинком выбила наружу, как струсившего парашютиста выбивает из самолёта старшина-десантник. Подала её рюкзак Герою:
– Возьми, пожалуйста.
Ночь. Темнота. Дневная жара ушла, и ощущение было – около ноля градусов. Кое-как выбрались из ручья на сухое, распаковали рюкзаки, достали фонарики. Мобильная связь не работала, что случается в пригородах Щанска. Водитель предложил: он топает до Вертковского, километров пятнадцать, вызывает помощь. Они – либо ночуют здесь, либо двигаются по просёлку до Снегирей. При словах «ночуют здесь» зубы Липы начали выбивать громкую дробь.
– Как здесь?! А волки?! А медведи?!
– Скажи спасибо, что не крокодилы! – заткнула её Анна. – Так, за мной, все.
Она успела посмотреть навигатор, когда ещё их машина вкатилась в бор. От места, где они застряли, до посёлка Снегири километров десять, до Круглихино, что южнее, – двенадцать. Не дойдут. Значит, надо останавливаться на ночлег…
Они месили грязь, странным образом скопившуюся именно в этом месте, на дороге, несмотря на жару. Анна понимала – сосновый бор, тень; влага застывает под коркой, их ноги постоянно проваливаются в эти полыньи. Липа умудрилась пару раз шлёпнуться, и теперь даже лоб её пятнел грязными разводами
Сынок едва плёлся. В какой-то момент простонал в спину Анны: «Не идите так быстро! У меня плоскостопие!». К тому же пару раз над лесом полыхнуло ярко-голубым, перепугав завизжавшую Липу: что это? Анна успокоила сквозь зубы: это зарницы, но она чувствовала усиливающуюся влажность воздуха. Если за зарницами придут настоящие молнии и ливень, то по этой дороге они ночью живыми просто не пройдут…
Надо было становиться на ночлег.
На счастье, метрах в тридцати от дороги Анна сначала нашла фонариком, а потом и ногами, по ощущению, хорошую, сухую полянку, выпуклую макушку, окружённую соснами. Скомандовав остановку, она раздала задания: Сынок и Герой были посланы за дровами, а сама женщина с Липой ставили палатку. Успеть бы возвести это брезентовое жилище до дождя…
Несчастная Липа, которую выбросили из машины в ночь и грязь, испытывала самые худшие минуты своей жизни. Выпала она буквально на четвереньки, поэтому сейчас и её некогда клетчатая юбка, и кофточка были покрыты высыхающей глиной. Репьи, которые покрывали только подол платья Анны, у Липы были на всей одежде и щедро запутались в волосах. На лбу краснела свежая царапина от хлестнувшей ветки: к полянке шла за Героем, а тот, с силой раздвигая кусты, идущих сзади об опасности предупреждать даже и не думал. В придачу девушка болезненно ойкала; пока шли по дороге, ещё можно было с ужасом и отвращением мириться в тем, что её босые ступни месят отвратительную липкую жижу, хотя бы мягкую, а тут под пятки то и дело впивались шишки и какие-то ломкие стебли. Липа не могла понять, как обходится без вскриков их «железная леди», неужели и ступни её, эти белые, как по лекалу Божьему вырезанные конечности, тоже стальные и ничего не чувствуют?
Попав в девушку лучом фонарика, показавшего её чумазое лицо, на котором теперь ярко выделялись огромные глаза, окружённые ореолом потёкшей косметики, Анна откровенно расхохоталась. В ответ Липа, помогавшая разворачивать палатку и с трудом понимающая, как можно определить какие-то «углы» в этих комках ткани, всхлипнула.
– Любите вы людей унижать, Анна! – сказала даже без добавления привычного отчества начальницы, сквозь слёзы, которые уже подступали к голосовым связкам.
– Ты углы нашла? Там петельки с дырочками! – ответила Анна деловито, кинула Липе конец складной палаточной дуги. – Держи! Так, отвечаю по существу. Унизить можно только человека, у которого собственная самооценка ниже плинтуса.
– Неправда! У меня высокая самооценка!
– У тебя не самооценка, крошка, у тебя непомерно раздутое Че-Сэ-Зэ. Чувство собственной значимости. Ты пропитана гламуром, как ромовая баба – сиропом. И сейчас сироп вытек, а что осталось? Держи крепче!
В ночи складываемая дуга зловеще щёлкала; Анна, подсвечивая фонариком, начала продевать дугу в петли. Девушка ползала по палатке, помогая. И время от времени хваталась за голые пятки, снова вскрикивая.
– Ты что пищишь всё время, как морская свинка?
– Мне кажется, у меня по ногам кто-то ползает.
– Расслабься. Муравейника тут нет, я проверила. Это ткань и трава.
– Вот зачем вы нас всё время… всё время ругаете! Оскорбляете!
– Ругаю – за дело. Чтобы вы учились в полевых условиях. Про оскорбления я уже сказала.
– Мне в жизни такого никто не говорил, – выкрикнула девушка на грани истерики, – сколько вы тут за это время высказали!
– И не скажут… – спокойно подтвердила женщина, управляясь со второй дугой. – Тебе наговорят комплиментов, всех этих ми-ми-мишечек, потом раком поставят и трахнут. Кстати, тебя так трахали? Когда мордой в офисный стол, в бумаги?!
– Что за чушь! Как вы можете…
– Могу. Меня трахали. Как всех таких молодых «ассистенток», «референток», «практиканток» и прочее. Прямо в кабинетах посреди рабочего дня, вызвав на доклад. У чиновников среднего звена это принято, малышка. Так что тебе лучше уже готовиться и не надевать трусики, собираясь на работу.
– Я… – Липа от злости, стыда и возмущения задохнулась.
К тому же вырвавшаяся из рук дуга больно ударила её опять по лбу, по и так распухшей царапине. И холодно становилось уже; Липу трясло. То ли от этого холода, то ли от холодного душа, выливаемого на неё Анной.
– А ещё научись отсасывать у начальника, залезши ему под стол. Очень полезное умение. Главное – правильно положить ступни и снять туфли… Иначе ноги сильно устают. И поверь мне: это единственное, что с вами, молодыми козами, в офисе, можно делать. Ни на что другое вы не годитесь, ни ума, ни опыта, ни знаний. А кофе сейчас делает кофемашина. Крепи свой конец, овца!
Девушка уже рыдала; тихо, боясь и этого проявления слабости. Но палатка была уже поставлена, оставалось закрепить её крючками от ветра, эту работу Анна планировала поручить мальчикам. Подошла к скулящей Липе.
– Юбку задери! – приказала она.
– Что? Зачем?!
– Задирай!
Мертвея, та подчинилась. И получила шлепок по заду пятернёй Анны, да такой сильный, размашистый, что едва скрытые бельём ягодицы сразу зажгло, будто скипидаром окатило, а слёзы… сами собой высохли.
– Вот так. Просто народное средство для капризных детей! – резюмировала женщина. – Лезь в палатку, доставай спальник и закутывайся в него, пока костёр не сделают. И достань мне сигареты, они в моём рюкзаке, с красными боками.
Уже успокоившаяся девушка выполнила это распоряжение; Анна встала у палатки, как статуя, положив руку под локоть, на грудь, курила, пуская дым в ночь. Завернувшаяся в спальник Липа видела измазанные глиной ноги её из-под платья, и даже местами хорошо поцарапанные.
– Как вам не холодно! – вырвалось у неё.
Анна-Аннет негромко рассмеялась.
– Мне не холодно. Не жарко. Мне не стыдно. Я ничем не брезгую. Ничего не стесняюсь. Мне почти никогда не страшно, и я мало когда кого-то хочу. И мне плевать, если хотят меня. Ты понимаешь, в чём секрет?
– Понимаю…
Во тьме послышались голоса, заплясали лучи света. С охоты за дровами возвращались юноши. Слышно было надменный голос Героя: «Всякую херню набрал, это сгорит за полчаса!» Сынок что-то бурчал.
Оказалось, он набрал лёгких, сухих веток сосны, нападавших в лесу, но много, с хвоей, а Герой тащил чуть дли не целый ствол, кем-то спиленный да брошенный в траву. Аннет молча смотрела на них, сказала: «Кидайте сюда!» – показала жестом. Герой, хлопая руками, стряхивая с них труху, похвалился:
– Всю ночь гореть будет!
Без слов женщина сделала шаг к стволу, выбрала место посередине и топнула по нему ногой. Её голая ступня с треском погрузилась в прогнившее нутро, оттуда волной прыснули муравьи; отряхивая ступню от насекомых, Анна ударами пятки перебила гнилую лесину ещё в нескольких местах. Сынок, почёсывая курчавую шевелюру тихо, злорадно захихикал.
– Марш на второй заход! – просто, без злости, распорядилась женщина. – И не бери берёзу, они трухлявые все.
Понурый Герой отправился в ночь. Над лесом, на дорогой уже отчётливо погромыхивало.
…Костёр, конечно, не умел разжигать из них никто. Анне пришлось справиться с этим делом самой. Очень скоро весёлое пламя забегало по веткам; хвоя взрывалась огнём, как пороховой склад, исходила дымом, но тот быстро срывало ветром. От костра, от горящей сосны пошёл ощутимый жар. Из палатки выползла Липа, вытянула к огню руки и ноги; уже не стесняясь никого, выковыривала глину между пальчиков ступней – с тяжёлыми округлыми концами, пухлыми подушечками, довольно длинных, хоть и согнутых обувью. Сынок неуклюже ворочался у костра.
– Пока греемся, – сказала Анна. – Сейчас Герой поставит чай на газ, в палатке. Пока не полило – греемся!
Природа дала им на это около получаса, не больше. И потом громыхнуло прямо над ними, и зашипел костёр, избиваемый крупными каплями. Забрались в палатку. Ока, конечно, тесновата оказалась для четырёх людей; Липа шарахалась от юношей, особенно от вальяжно развалившегося Героя, а потом, выбрав меньшее из двух зол, придвинулась к сложенным вместе голым ногам Анны.
Успели выпить по кружке чая, согретого на газовом баллоне. Дождь молотил по палатке, порывы ветра тугим комом ударялись в её полотно, она скрипела. И вдруг, после одного такого порыва, на Липу хлынула вода. Сверху. Девушка вскрикнула. Анна, глянув на потолок их жилища, всё оценила.
– Спальники и вещи с пола, в руки! – рявкнула она. – Герой, чем угодно дыру закрывай.
Брезентовый «зонтик», прикрепляемый обычно наверх палатки, неопытная Липа прикрепила как попало. Сейчас его сорвало порывом, и ливень хлестал внутрь…
Так же хладнокровно, как и при главном инженере в Сомах, Анна лишилась платья, блеснув белым нагим телом. И даже лифчик сорвала, отчего у Сынка выкатились глаза, открылся рот на полном рыхлом лице, а Герой ухмыльнулся. Сунула одежду Липе, крикнув: «Чтоб сухая была!» и выскочила под струи.
Они сжались, забились в углы этой палатки, смотря на образовывающуюся в середине лужицу, ничего не говорили. Картину почти голой начальницы в головах затмевала картина ночёвки в мокрой палатке, почти в воде…
Минут семь прошло, пока душ сверху прекратился. Затем под полог пробралась мокрая Анна; с её тела падали капли воды, с бурых сосков груди, с распущенных, к плечам прилипших волос. На гладкой икре что-то розовеет, косой стрелой…
Нашли в одном из рюкзаков комплект пластиковой посуды. Вычерпали воду; не досуха, но в общем, терпимо. Один спальник Аннет бросила на середину, чтобы изолировать влагу. По-прежнему никто ничего не говорил, только Сынок пожирал глазами её тело, стройные ноги, втянутый живот и изгиб бёдер. Липа от ужаса в комочек собралась вся, понимая, какие, уже не природные, молнии с громами обрушатся на её растрёпанную головку. Анна натянула на себя одежду. И странно посмотрела на Героя:
– Ты ничего не хочешь нам сказать, приятель?
– А можно? – дерзко переспросил тот.
– Сейчас – можно!
Парень закряхтел. Из рюкзака извлёк две бутылки водки. Завёрнутые в газету с рекламой Главы…
– За кражу имущества избирательного штаба положено отрубать руки и письки… – резюмировала женщина. – Но на этот раз прощаю. Это было оказалось кстати.
– Я… не пью… – пропищала девушка.
– Не болтай языком! – Анна поморщилась. – Ты ТАКОЕ не пьёшь. Коктейльчики, ликёрчики и прочее – пьёшь. А сейчас – надо. Стаканы разбираем!
Помятые стаканы, которыми они только что вычерпывали дождевую влагу, разошлись по рукам. Анна разлила всем по половинке, себе – полный. Не дожидаясь никого, выпила. Велела:
– Ещё по кружке горячего и по спальникам. Иначе согреваться придётся. Пусти.
Она пробралась к выходу из палатки, отодвинув Героя – легко, как пушинку, пихнув его в бок босой ногой; устроилась там, раздёрнула полог. Дождь ещё лил, но принял самую свою мерзкую разновидность: моросящий, обложной. Женщина закурила, выпуская дым наружу.
Затянувшееся молчание рискнула нарушить Липа, первой; блестя большими зелёными глазами – без косметики они смотрелись почему-то ещё ярче и живее, девушка опасливо спросила:
– Анна Александровка, а откуда это вы всё умеете?!
– Что?
– Ну, палатку ставить, костёр разводить…
Анна не оборачивалась на неё. Смотрела в ночь; на её жёстком лице пролегли суровые складки у губ.
– Завтра ты разденешься, Олимпия… – медленно проговорила она, – поползёшь на брюхе, по грязи, столько, сколько выдержишь.
Герой, тайком наливавший себе водку, вздрогнул и пролил мимо; у Сынка, хрустевшего галетами, кусок застрял в горле. Липа просто окаменела.
– …чтобы понять, что такое грязь. Жизнь похавать, как она есть. А тогда ты всё поймёшь. И будешь всему учиться – сама. Без волшебного пенделя!
Герой оскалился. Залил провокационной улыбкой своей пятиугольное лицо, хватанул водки, спросил:
– А вы ползали?
– Мальчик… – Анна, не выпуская из правой руки сигарету, левой ласково коснулась его щеки, ласково же провела по ней, поглаживая, парень затих; а потом взвыл от боли.
Анна стиснула его ухо и вывернула так, что тот уронил стакан, бутылку и оказался прижат этой рукой к полу палатки. – Я – ползала. И не только на брюхе. Я по такому говну ползала, что тебе, глупыш, это и не снилось. Ты всё усвоил? Урок закончен?
– А-ага…
– Ну, отличник!
Она отпустила его. Ещё минут пятнадцать они допивали чай, возились, расстилали спальники. Немой вопрос стоял колом в головах у всех. А когда дело дошло до финала, Аннет разрешила его легко. Глянув на Липу, на её рот, готовый уже высказать предположение, женщина усмехнулась:
– Нет, Липа, ты спишь одна. А то тебе потом всю жизнь будут сниться эротические кошмары… В спальник нашего Сынка больше никто, кроме него, не поместится. Герой! Раздевайся.
Судя по его лицу, это тоже оказалось потрясением. И он, и перепуганный, и ошарашенный этим приказом, растерялся.
– Только не Дай Бог… – проговорила женщина, снимая платье. – Не дай Бог, ты сам догадываешься что. Спокойной ночи всем!
Минут через пять в палатке погас последний фонарик.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
