Глава 86. ШАКТИ И ЕВА ЗНАКОМЯТСЯ С СЕЛЬСКОЙ ЖИЗНЬЮ И ЕЁ ГЕРОЯМИ.

ТОЛЬКО ДЛЯ

СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ ШАКТИ – ЕВА – ДРУГИЕ

Ева с Шакти в тот момент, когда сидящая на ступенях «Бункера» Лена о них думала, тряслись в полупустом автобусе от Татарска до Новотроицкого; и потому, что тот был полупустым, заднюю часть его немилосердно швыряло на ухабах, а там как раз девушки и пристроились. Несмотря на тряску, Ева грызла свежую морковку, купленную на базаре, вонзала в неё крепкие отличные зубы, жевала, ни разу не прикусив язык. И при этом могла ещё говорить:

– …представляешь, заявляются. Человек пять. Ну, мужики очкастые, тётка из департамента, врачиха одна, и главная у них. Вся такая на верёвочках: дёрг-дёрг! Завитая вся, как барашек, блондиночка. И как давай – почему тут не так, почему там не так… Из ГорСЭС она. Первым делом – почему у вас воспитанницы без носков?! Это же кошмар, это же грибок! А они у меня не то что без носков, девки тапки давно уже повыбрасывали.

– Прямо повыбрасывали?

– Ну, на хранение мне сдали, если быть точным… Они такие, приходят, она их выстроила и ступни у каждой чуть ли не обнюхала. Прям с лупой! Нет грибка ни у кого, хоть ты тресни. Она начала орать: почему дезинфекция не проводится?! Где хлорка? А у нас разведённая есть, но я по такой жаре, сама понимаешь, не особо ею пользуюсь…

– Правильно. Иначе вы там задохнётесь.

– Не то слово. Ну, и орёт, бегает, каблуки стальные, грохот.

– Ну да. Комиссия!

– Это, мля, зондеркоманда, а не комиссия! Короче, наорала на всех, потом в палаты. Постели не так заправлены! Все скидывает. Простыни, видите ли, сырые… а у нас, действительно, сыровато. Простыни – на пол. Девки чуть не плачут. А потом… – Ева догрызла кочерыжку победно. – …потом до тумбочек добралась. О, тут полетело. То не положено, это не правилам… Ну, они продукты уже там не прячут, это ясно, но печенье в упаковке, в целой, например? Орешки? Всё швыряет, всё кидает…

– Взялись за вас всерьёз.

– Ха! Мне потом сказали: надо было любой ценой что-то найти. И Гала наша… помнишь, масенькая такая? Хромоножка?

– Да…

– Так вот, она не выдержала, ко мне в кастелянную сбегала, взяла хлорку. Налила в тазик. Приходит. Спрашивает: а чё, хлоркой всё дезинфицировать или ноги только – от грибка? И как ливанёт этом кучерявой прямо на ноги!

Шакти прыснула, покатилась хохотом, Ева – тоже, доставая ещё одну морковку.

– Ка-а-апец! Та визжит, хлоркой пахнет, все врассыпную… Баба эта вылетела пулей, по пути босоножки с ног – и в урну, орёт: «Воды! Воды дайте! На ноги лейте!».

– А что, опасно?

– Да ну тебя! – фыркнула Ева. – Я руками эту хреноту разводила, без перчаток. Слабенький раствор совсем! Ну, разве что цыпки на ножках будут пару дней. Переживёт, гнида расфуфыренная… В общем, укатили они, даже акт не составили.

– А Галу накажут?

– Не-а. Она того, у неё диагноз хороший. Она, если что, бошку кому проломит, и ничё ей за это не будет… Диагноз!  – вздохнула Ева. – Но вообще она девка добрая. Если не доводить.

---

…После отъезда большей части воспитанников на отдых жизнь в интернате потекла несколько по иному руслу. Неугомонная Ева залезла в штатное расписание и обнаружила, что должность её называется «сестра-хозяйка» и ей положено аж два помощника: собственно кастелянша и кладовщик. С этим она пришла сначала к кадровичке, пожилой сердечнице, устроила скандал, потом они вместе нажали на бухгалтершу, и в интернат временно приняли Василису Ковалевскую – на должность как раз «кастелянной сестры». До приезда заведующей и всех разбирательств.

Василиса быстро навела порядок в женском коллективе. Для начала легонько отлупила – мокрым полотенцем – самую наглую и распущенную из восьми оставшихся девчонок, потом помирилась, а потом построила всех по ранжиру и прочим достоинствам. Теперь они в шортиках и майках делали каждое утро зарядку во дворе, перед Лениным, взирающим на эту ожившую традицию советских физкультурниц, потом Василиса лично окатывала каждую в душевой ведром холодной воды; и вечером бегали кросс от интерната до ГОВД по Замарайской. Один раз несущаяся навстречу толпа босоногих девок чуть не затоптала полицейский «УАЗик», зачем-то заехавший туда; бедный водитель с испугу въехал в изгородь СибНисХоза. Ева могла спокойно переложить часть рутинных забот на Василису и отправиться с Шакти в село Новотроицкое – на поиски Кристины.

В электричке Ева развлекалась. Сыграла в карты с пацанами на соседних скамьях, при этом обыграла их начисто, рассказала о том, почему нормальная девка должна ходить летом босиком и даже одному, недоверчивому, дала пощупать свои ступни, упругую, спелую кожу. Потом из соседнего вагона притащила дедка с баяном, вывшего слегка в подпитии, и стала горланить такие частушки, что Шакти пришлось вмешаться и удержать подругу от откровенного неприличия.

В Татарской она распугала местных полицейских, объявив, что они с Шакти – посланцы Великого Босоногого Разума. Потом купила эту морковку у торговки, крикливостью и напором сбив цену в полтора раза… Когда вывалились а автобус, даже водитель не выдержал:

– Девки, вы чё, откуда такие? Босые да трезвые?

– А нальёшь – всё равно не обуемся! – хохотнула Ева. – Тапков нету.

– Я-то налью. А ты выпьешь?

– А то? Ты только дорули до посёлка, а то боюся я с пьяным…

Народу в салоне немного – две бабки ветхие, пара сонных мужиков-работяг, молодой увалень с заткнутыми музыкой ушами. Они на Еву и Шакти особо не реагировали. А вот две дамы лет под пятьдесят, одетые «прилично», по меркам Татарска, то есть – безвкусно, но дорого, сразу обожгли Еву, её голые пыльные ноги ненавидящими глазами, сели подальше. Обе были с сумками, и оттуда торчали купленные в Татарске, во «Французской пекарне» острые концы длинных батонов, свешивались длинные, как пулемётные ленты, упаковки кофе «Три в одном»…

Дамочки сплетничали. Может быть, громкий голос Евы и действительно мешал, а может быть, они сразу её невзлюбили – ведь скользнули по ней глазами, когда вошли в салон; не выдержав в середине пути, одна обернулась, заявила:

– Вы бы поскромнее себя вели! Вы а общественном месте находитесь, как-никак!

– О-па-мама! – взвилась Ева. – Так как или никак?!

– Ты посмотри, какая хамка… Ей замечание делают, а она лается тут!

– Я лаюсь? Это вы меня собакой, дамочка?!

– Тьфу! Бардачница! И ты такая, чё вылупилась! Сели в автобус, сидите тихо!

– А это что, спальный вагон или чё-то не врубаюсь? – не унималась Ева.

– О! О! Мосалыги грязные свои, тьфу, раскидала здеся и орёшь!

– Милочка моя, пока орёте только вы…

Двигатель старого «ПАЗа» натужно ревел, у водителя в радиоприёмнике играл «Ласковый май», слышно было, один чёрт, плохо даже рядом сидящего. Шакти шикала на Еву, но нутром понимала: тётки просто вымещают на них свою злость. И будь тон тётки с самого начала более благожелателен или хотя бы нейтрален, без этой желчи, так характерно его окрашивающей, то Ева, может быть, даже и не взвилась бы. Или у Светы было больше аргументов её остановить. Но сейчас тётки явно переборщили. И опять, опять… Опять в ход пошли «мосалыги»!  Босые ступни, непривычно худые, да ещё с разводами пыли привокзальной площади и рынка на хорошей, гладкой коже, с аккуратно постриженными ногтями – Ева научилась делать отличный педикюр, сама! – это «мосалыги»…

Шакти про себя подумала: да почему же, чёрт подери, снова всё упирается не в их громкий разговор, а в голые ноги?! Да чтоб вы все провалились, она сама готова целовать эти Евины ступни на виду у всего автобуса, только из чувства протеста, наперекор, в ответ на брошенные им в лицо обидные слова!

А Ева между тем пересела на свободное сиденье рядом, вытянула предмет раздора в проход, начала шевелить длинными пальцами, их растопыривая, изгибать узкую подошву – одним словом, спектакль на публику. И нарочито громко говорила:

– Ага, у меня, стало быть, мосалыги. А ты посмотри. Сидит. Лодыжки, как у слона. И пятки порепанные, гляди, трещины какие?!

– Ева, прекрати!

– А чего прекратить-то? За ногами ухаживать надо. У неё там тонна пыли в босоножках, а моет раз в неделю, точно тебе говорю…

– Ева!

– Она и по грядкам в огороде наверняка в ботах ходит. Резиновых. О, там такая вонища через пару часов… А волосы, видишь, секутся. Она по утрам на подушке, наверно, их полтонны оставляет.

Как ни дёргала Света подругу, даже с силой за палец выставленной ноги ущипнула, бесполезно. Ева последовательно обсудила экстерьер тётки, от её пяток до волос, потом перешла к одежде… Нервы у той сдали. Она сунула сумку товарке, выскочила в проход и заорала:

– Я щас тебе полицию вызову, хабалка! Заткнися сейчас же!

–  Мне – если чо, не надо. А так, прыгай на ходу. Авось, добежишь до полиции! – пожала костлявыми плечами девушка.

– Не ори! Я тебе говорю, не ори!

Шакти попробовала погасить скандал: «Женщина, ну давайте не будем кричать. Я прошу прощения, за неё!», на что получила свою порцию словес:

– И ты, морда нерусская, тоже рот закрой! Вырядилася! Бардачницы обе, мать вашу яти!

Правда, никого в автобусе этот скандал особо не волновал. Мужики-работяги обернулись пару раз да и успокоились: бабы ругаются, привычное дело. Глухие старушки и такой же глухой тинейджер не слышали вообще ничего, а водитель, время от времени поглядывая на них в зеркало, показывающее салон, только белозубо скалился.

В Новотроицком было всего две остановки: «АЗС» и «Топторг». На счастье, тётки сошли на автозаправке, и та, крикунья, с маленьким носиком и такими же глазками на круглом крестьянском лице, обернулась напоследок, но наткнулась, как на нож, на ненавидящий взгляд девушки.

– За полицией пошла? Ну, иди, иди, мы обождём…

Вместо ответа тётка только потрясла маленьким коричневым кулачком с несколькими дешёвыми перстнями, и вышла.

На конечной, на круглой площадке, пахло не только пылью, но ещё и углём; все подступы к кирпичному зданию «Топливной торговли» засыпаны мелкой угольной пылью; тут новотроичане отоваривались углём для печей не один десяток лет.

Водитель, высунувшись из своей загородки, с жадным интересом смотрел на двоих своих необычных пассажирок.

– Так храпнёшь, красавица? – со смехом спросил он. – У меня всё равно обед.

Шакти не дала Еве и слова сказать, оттёрла её. Не хватало ещё распивать тут!

– Извините, мы непьющие!

– О, как! Непьющие, но языкастые. Хорошо ты эту бабу потрепала…

– А это кто? – успела спросить Ева, выпихиваемая Светланой из автобуса.

– Да сестра главного кукркуля нашего… Пока, красавицы!

---

Над Новотроицком пылал в небе ослепительный солнечный диск, голубизна неба казалась крашеным куполом. Всё пространство вокруг устилало море одноэтажных, реже – двухэтажных домов; вдалеке торчали трубы котельной, несколько пятиэтажек, а где-то левее, за «Топторгом», золотилась маковка церквушки.

Ева шла по улице, по обочине, пыля, как танковая колонна в донских степях; ступни её покрывались чёрно-сизым налётом от самых рельефных косточек щиколотки, напоминавших амфору, до гладких прямых икр и коленок. Шакти, идущая по не очень ровному асфальту, укорила робко:

– Зря ты, Ева, связалась… Ну, начали бы потише говорить, и всё.

Девушка остановилась на месте, крутнулась так резко, что чёрный самум взвился вокруг её ног.

– Знаешь что? – выпалила резко, звеняще. – Я детдомовка, Светка! Я свою школу прошла. И я знаю: если на тебя наехали, гаси первой! В дыню! Сразу! Иначе…

– Иначе что?

– Иначе на тебя сядут и на тебе поедут! Не капай мне на нервы, а?

– Хорошо…

Шакти замолчала. Бог ты мой, до какого остервенения доходит их маленькое противостояние с обществом, со всеми этими тётками, служителями, охранниками, чинушами, искренне убеждёнными в том, что только они знают, что разрешено, а что – запрещено. Только им ведомы суровые кодексы. И гораздо проще жить было бы ей и Еве, если бы отправились они в эту поездку обутые, как нормальные городские женщины, если бы топали по этой деревенской улице в босоножках, чувствуя мокрые от пота ремешки их…

Ан нет. Зарабатывают опять приключения на свою задницу, как сказала бы Ева.

Нужный дом нашли быстро. По сути, это было даже два дома, соединённых общей крышей из дорогой металолочерепицы да пристроенным гаражом из белых блоков сибита. Забор деревянный, но добротный, в две доски, те плотно пригнаны друг к дружке, первоклассная пиленая «вагонка». Перед ним ещё и палисадник, засаженный ХХХ. Глухая калитка. Перед ней – крепкая лавка, вкопанная в землю ржавая кастрюля – для окурков. Опускаясь на эту лавку, Ева попросила умоляюще:

– Дай, хоть перекурю! И пить хочу, и курить – одинаково.

Шакти достала бутылку воды, протянула подруге. Та хлебнула, скривилась: «Тёплая». Закурила.

Светлана-Шакти уже думала, как постучать в эту калитку, напоминавшую ворота какого-нибудь рыцарского замка, но стучать не пришлось. Там цепь загремела, послышался хриплый, утробный лай кобеля; потом калитка, хорошо смазанная, бесшумно растворилась, показался кряжистый рыжебородый мужик с такими же маленькими, как и у той тётки, и недобрыми глазами. Окинул ими девушек, спросил басом:

– К кому?

– Ой, здравствуйте! Мы к своей подруге, Кристине! Она же у вас живёт?!

– А сами откуда? – он продолжал царапать их глазками, особенно – чёрные от угольной пыли нижние конечности.

– Мы из Щанска. Мы подруги её. Приехали проведать.

Мужик кивнул – нехотя.

– Щас… кобеля уберу.

Калитка закрылась; снова цепь лязгала, снова открылись эта воротина. «Проходите».

Он повёл их через сени, темноватые, прохладные, – даже босыми подошвами ощущался холодный бетонный пол, покрытый липким слоем пыли. В одной клетушке сеней сидел на лавке древний старик с клюкой, курил, во втором – плюгавый какой-то мужичок за сапожным прибором чинил обувь, в третьей копошилась какая-то девочка в застиранном сарафане. Никто не обращал на пришедших внимания; хозяин провёл девушек лабиринтами этого строения, вывел на огород, бескрайний, край которого терялся в жарком мареве, крикнул:

– Крыся! К тебе приехали!

Это издевательское «Крыся» заставило Шакти передёрнуть плечами: почему не «Кристя», не «Христя», наконец?! Но ладно, это их дело…

Тонкая фигурка их подруги, в таком же застиранном, как и у девочки в сенях, балахончике, стояла посреди огорода, в косынке на голове, с тяпкой в руках.

– Кристинка-а-а! – радостно заорала Ева, кидаясь к девушке прямо по грядкам, давя ногами порубленную ботву. Шакти тоже побежала, но по дорожке.

Они схватили её с двух сторон, тискали, ахали, теребили; изумлённая Кристина только лепетала: «Шакти… Евка… как вы меня… вы как ко мне…», а потом пустила слезу – от волнения.

Рыжебородый, похожий на викинга в среднесибирском сельском варианте, наблюдал за ними. Затем рявкнул – медведем:

– Крыся, ты давай огород делай! Чтоб до обеда всё копано было!

И ушёл. Кристина, утирая слёзы пыльной ладошкой с такого же пыльного личика, размазывая грязь, вздохнула тяжело:

– Девчонки… Может вы посидите где-нибудь? Я через полчаса… ну, час, закончу. Тогда и поболтаем.

– Через полчасика? Это вон до тех кустов, что ли? – сощурила глаза Ева. – Ой, мля-а-а… Да тут начать и кончить. Так, алё, ещё две тяпки найдутся?

В три руки дело пошло быстрее; переоделись – для Евы Кристина нашла своё старое, полинявшее платье мышиного цвета№ Шакти сменила кофточку с аппликацией на грязноватую джинсовую куртку – натянула на голое тело. И правильно сделали, что переоделись; пот сразу начал проступать пятнами на серой ткани платья Евы, пропитывал куртку Шакти… Поначалу ещё переговаривались, потом затихли: жара, усталость. У Шакти с непривычки руки налились свинцом уже через пятнадцать-двадцати минут, Ева саданула углом тяпки по икре, оставив багровеющую полосу. Обе были без косынок, головы пекло; Кристина принесла какие-то тряпки, замотали макушки…

Хозяин появился к концу их работы, требовательно прошёл по огороду. Чёрные грубые штаны, кирзовые сапоги короткие, на ремне – целая связка разнообразных, побренькивающих ключей. Одобрил:

– Лады. Попахали. Можно и пообедать… Заработали. Крыся, инструмент в сарай, и чтоб аккуратно там всё!

У колодца во дворе они отмывали руки и ноги. Вода холодная до ломоты в суставах. Приходилось между пальцами ступней промывать тщательно: маслянистый чернозём огорода затаился там, а у Шакти и Евы ещё и уголь успел въестся в краешки ногтей. Пришлось друг дружке помогать, орудуя старой щёткой. Обрабатывая ступни Кристины, известные своей невероятной точёной худобой, Ева сказала:

– И чё ты вот тут прячешься, рабыня Изаура? Вернулась бы, мы бы с тобой снова на «языке» погарцевали…

Шакти поддержала:

– Да, да! Я уже новое дефиле собралась готовить… Вот девчонки в колонии проведут конкурс, и сделаем.

Кристина только с невыразимой печалью смотрела на ступни, отмытые до мраморного, полированного блеска. И на вязь татуировки… Зябко повела плечами, так ничего им не сказав в ответ.

---

Ели под металлическим навесом, посреди необъятного двора. Видно, вся семья этого мужика, которого звали тут «дядя Егор» или «Егор Петрович». Старик, заросший бородой до глаз, совершенно глухой, тот плюгавенький человечек с залысинами, ещё какой-то угрюмый работник с низким лбом, от него пахло машинным маслом; золотушная девочка с косичками, прячущая глазки, и такой же мальчик – оба лет двенадцати, но тихие, забитые, с опаской берущие лишний кусок хлеба. Прислуживала, по сути дела, жена хозяина – баба высокая, по-крестьянски широкая костью и фигурой, но не полная, однако закутанная в платок до глаз, в платье-балахоне до пят и в таких же кирзачах, что и хозяин, только старых, с дырами.

Сам же Егор Петрович сидел во главе стола, сосредоточенно ел. И еда оказалась под стать этому основательному дому: борщ на говяжьей косточке, жирный, наваристый, печёный домашний хлеб, копчёное сало, нарезанное толстыми ломтями, светящиеся белой сердцевинкой луковицы. На второе – гречневая каша с мясом. Пили домашнее холодное молоко и такой же, обжигающий нёбо, клюквенный морс.

Всем накладывали помногу, никого не обижали.

С неба палило солнце, окрест, в чужих дворах, среди тополей и берёз, полаивали собаки, время от времени, попутав полдень с полночью, кричали петухи. От железной крыши волнами спускалось тепло, от стола пахло разогретым деревом и луком, с огорода наносило запахи листвы, а от сапог хозяина пахло какой-то смазкой, густо, как дёгтем. Но это аппетит никому не портило… За едой Ева и Шакти помалкивали: и от усталости, и потому, что почувствовали эту железную традицию трапезы. Но хозяин сам решил нарушить молчание. Большую миску борща он уже одолел, кость, шумно чавкая, обсосал, принялся за кашу, с тем же луком и салом, и спросил, разевая дырку в бороде с усами.

– Так, значит, вы с Крысей с одного лукошка, да?

– Мы её подруги… – повторила Шакти уже сказанное.

– А-а, подруги. Как она, стало быть, задами вертите? Ну, где это у вас есть, как называется-то…

– Дом Моделей у нас в Щанске есть. Кристина – модель, как и Ева. А я дизайнер.

– Мад-э-эль… – протянул Егор Петрович. – Дызанир. Ишь ты. Работа тяжёлая, поди?

– Всякая работа по-своему трудная.

Ева хотела что-то сказать, но Шакти нашла под столом её ступню, единственную голую напротив, и с силой вдавила в землю: молчи!

– Канешна. Задом тренькать – это те не землицу копать. Ух, какая работёнка трудная. Так я говорю, с одного лукошка, да?

– Вы что имеете в виду?

Хозяин  хлебом вымазывал края своей миски.

– Говорю, наша-то тоже причапала. Как есть… Я спрашиваю: а обувь-то где? Она говорит, нету, я так. Как богородица… И вы, смотрю, такие дурные. Босопятыми и ехали, что ль?

– Да. Так лето, очень жар…

– А чё не голожопыми? – перебил хозяин. – Голожопыми-то ещё легче.

Шакти с ужасом поняла, что тонкая гать хороших отношений с хозяином рушится под ними. Опять они проваливаются в трясину этого «вечного вопроса». И все молчат, никто за время обеда больше двух слов не сказал, и все, похоже с хозяином согласны, а баба эта его, обходя стол, нарочно наступила сапогом на ногу Кристины, буркнув: «Подбери палки свои!»

И всё тут в ней вызывает у них ненависть – от имени, странного, по их мнению, нечеловеческого, которое Егор Петрович нарочно коверкает; и худоба её, не принятая тут, и, конечно, босоногость. Звериную ненависть, а терпят, видимо, только потому, что родственница. Да ещё одна пара каких-никаких, а рабочих рук…

Шакти стало неприятно. Она уже наелась к тому же и как раз думала, как бы втолкнуть в себя остатки каши. Но тут уже не выдержала:

– Спасибо большое. Очень вкусно… Я наелась, правда. Я пойду…

– Сидеть! – рявкающе выдал хозяин. – Покудова я не поем, все сидят. Порядок такой. И ты тоже, городская… Шахти или как там тебя?

Даже не глянув на молодую женщину, совершенно уверенный в исполнении всех его приказаний, в незыблемости его этого мира, он отправил в рот посоленную луковицу и шмат сала.

– То-то я вижу… с городу понаехали. Дома с мадэлями завели, а жрать нечего.

– В советское время тоже Дома Моделей были! – заявила Ева, которая уже не могла терпеть: ёрзала на лавке.

Хозяин посмотрел на неё, как на муху в каше.

– Шта-а? И тогда жрать было нечего. Мы с земли вас кормили, дармоедов. А город нам шиш.  Топора справного не купишь, не то что чего посерьёзнее…

Он стих, утёр сальные губы, бороду, в которой застряла гречка, услужливо поданным женой полотенцем. И громко, сыто рыгнул. Потом ещё раз, даже не прикрываясь. И поднялся – тяжело, опираясь пудовыми кулаками о стол, неспешно.

– Матрёна, Колька придёт, денег ему не давать. Пока бидоны с-под молока не вернёт, хрен ему не пятихатка… – отдал он распоряжение. – Ты, Корней, закончишь с сапогами, поточи все тяпки с лопатами. Юрок, машина чтоб на колёса встала, вечером с рынка груз забирать! Деда в камору, а то сидит, пропердел все сени уже… И по хозяйству давайте! А я пойду, сосну маленько…

Туша его, переваливаясь, оставляя за собой шлейф пота, дёгтя, уплыла в дом.

Тут Шакти и вскочила, ещё раз буркнув: «Спасибо».

Остальные доели свои миски дочиста и сложив их стопочкой, тихонько растеклись кто куда; деловито, без всяких ненужных вежливостей. Жена Егора Петровича молча сбрасывала остатки каши Шакти и Евы, недоеденные куски хлеба и шкурки от сала в ведро.

– Идите, болтайте пока… На улицу! – хмуро сказала она. – Егор покамест отдохнёт. Час-то будет.

Шакти ощутила угрызения совести. Визит их явно нарушил какую-то только-только устоявшуюся гармонию в отношениях Кристины и её родственников.

Приблизилась к женщине.

– Вы не обижайтесь на нас, пожалуйста… – попросила она, – если что не то сказали. Может, вам помочь с посудой?

Та сорвала с головы платок. Хоть годы и брали своё, а смоляные кудри, поседевшие только у корней, обрамляли широкое, но красивое лицо, «породистое»; брови гордо изогнутые, глаза жгучие, красивого разреза. И руки – жилистые, с массивными ладонями, мускулистыми локтями. Наверное, и ступни у неё такие же широкие да сильные.

– Вы бы шли потом… до автобуса! – глухо проговорила она. – Прибыли тут, нечего сказать. Чем хвалитеся-то? Пятками голыми? Как наша дурочка… Езжайте с Богом. Тут у нас это не принято. Скромнее надо быть бабе смолоду.

И повернулась чуть сгорбленной спиной, прихватила ведро с объедками, стопку мисок, пакет с овощами – всё это в руки необъяснимым образом ловко сгребла, пошла прочь.

Через пять минут, стремглав пролетев через тёмные сени, девчонки оказались на улице. Ева хлопнулась на скамейку так, что та скрипнула.

– Ой, ёпа-мама-а! – протянула она. – Оссподя-а… Кристинка, как ты тут живёшь, ваще?! Это же домострой!

– Не говори. Ну, Средневековье какое! – согласилась Шакти. – Слова не скажи, своего мнения не имей, сиди, пока хозяин не встанет… Кошмар!

Девушка, нахохлившись между ними, подтянула острые коленки к подбородку, пятками узкими в край скамейки упёрлась. Опустила голову на сложенные руки.

– Я привыкла уже, девки… Просто – привыкла! Дядя Егор он строгий, но добрый. В церковь каждое воскресенье с семьёй ходит.

– Кристя! Ну, хватит! Ну, поедем с нами! У нас в Щанске весело сейчас! В интернате поживёшь, если что, месяц, у нас койки свободные! – уговаривала Ева.

– Да ну. Нет.

– А мы сейчас будем акцию делать… босоногие будут памятник «птицы» мыть…

Это нерешительно, растерянно сказала Шакти; но и это не вдохновило девушку. По-прежнему не глядя на подруг, выдавила:

– Не… босоногие все эти и прочее. Тут они хоть и строгие… но кормят хорошо. Заботятся.

И вдруг рассердилась, голову вскинула – с пепельными своими локонами, сейчас смотанными в какое-то подобие неряшливого  узла на затылке.

– Вы чего приехали?! Меня с собой увезти?! Так не поеду, сказала!

Шакти перевела дух. Что ж, придётся переходить к главному.

– Кристя, я тебе сейчас что-то покажу…

Достала из джинсов телефон.

Запись, которую она показывала Еве, поплыла по экранчимку. Женщина чуть повысила голос:

– Кристина, мы ЗНАЕМ, почему ты в город не хочешь! И знаем, почему сбежала с дефиле! Скажи – ты ЕГО увидела или нет?! Ну, Кристинка, скажи, я тебя прошу!

– Скажи, скажи, ну хватит уже! – закричала и Ева.

Стеклянными глазами девушка смотрела в экран. Сглотнула, жилка на тонкой шее её забилась судорожно. Ещё раз глотнула. Вздрогнула.

Шакти положила ладонь на свисающую со скамейки её ступню с татуировкой. Кожа Кристины тут загрубела уже, зашершавилась даже сверху; но сквозь эту шершавость, поверх татуировки ладонь Шакти остро ощущала бугры шрамов истерзанной кожи.

– Это он… сделал? – тихо спросила она.

Девушка кивнула молча; уткнула лицо в колени. Потом оторвала. Глаза сухие.

– Я поэтому татушку сделала… Чтоб не видно. Он всё исполосовал!

– Кристина, у тебя фотографии его есть? Хоть одна?

– Откуда?! – зло бросила их подруга. – Он себя не снимал…

– А описать ты его можешь?! Мы хоть на записи узнаем.

Кристина рывком сдёрнула ноги со скамейки. Погрузила их в пыль, стала с ожесточением возить там, растирать по ступням это чёрно-серое. Шакти торопливо достала приготовленный блокнотик с карандашом.

– Записывай… – сквозь зубы выдавила Кристина.

Она диктовала приметы, явно чудовищнейшим усилием преодолевая себя, свой ужас. Закончив, резко встала:

– Ещё ботву надо убирать… – процедила. – И потом постирушка с Матрёной. Всё! Девки, я не поеду, точка. Мать моя знает, что вернусь. Сами там… разбирайтесь.

– Ну, тогда… пока, Кристя! – убито попрощалась Ева.

– Кристин! Нет: до свидания. Это ещё не конец.

– Откуда вы знаете… – с болью отозвалась девушка. – Ладно, пока. Спасибо, что приехали.

И она исчезла в тёмном провале открытой двери в сени.

Ева снова достала сигареты и не могла закурить: зажигалка в её пальцах выделывала кренделя. Даже зубы, кажется, застучали.

– Ну-у, блин… Ну, пипец полный! Как же он её застращал-то! И почему она  соглашалась-то, не пойму?

Шакти, как сонная, убирала блокнотик. Смотрела на пыльную улицу, на глухие равнодушные заборы.

– Деньги были очень нужны. Деньги, понимаешь?

– Понимаю. И не понимаю! Да, мля, что ж, за деньги всё можно сделать.

– С собой, наверное, всё… – пробормотала Шакти сокрушённо.

Они ещё с полчаса сидели, так и не решаясь двинуться в обратный путь. И надежды вытащить подругу из этого дома не оставалось, и покидать его было – как бежать с поля боя. Проигранного боя, несмотря на трофеи. Не заметили, как хозяин появился из сеней. Выспавшийся, зевающий, почёсывающий живот под рубахой, он вышел, остановился перед скамейкой. Достал пачку недорогих сигарет, вставил в рот одну.

– Да-а… прогудел он, беззлобно, впрочем. – Знаю я всю ваши фио-лософию гнилую. Крыська мне за это в первый день рассказала. Ноги, ноги, там какая-то свобода… красота, мать её. Дурью маетесь, городские.

– Почему дурью?

Шакти спросила машинально, просто из чувства непокорности этому кабану, думая совсем о другом.

– Да потому! Вот ты сидишь, как тебя… Ева! Имя-то тьфу, тоже, не как у людей. Ты на себя посмотри. Что в твоих ногах твоих, куриных, красивого? Как у вашей… Спички, стыдно смотреть. И вообще – ни титек, ни жопы. Что вы за бабы? Одна срамота, карихатура. Ты ж рожать будешь – помрёшь.

Он говорил эти жуткие вещи совершенно спокойно, с железобетонной уверенностью в своей правоте. И мнение девушек его совершенно не интересовало.  Шакти хотела промолчать, но не получилось.

– Думайте, что говорите! – только и смогла прошипеть в эти маленькие глазки.

– Ой-я! А ты? Мадэ-льер! Ногтя вон, жёлтым накрасила. А кому нужны ногтя твои, глупая? Мужик настоящий не на это смотрит. Точно, город ваш с ума сошёл… Видел я, как ты тяпкой махала, неумеха. Голопятить – это вам не на земле пахать. Эта каждая дурыля может. Правильно Матрёна говорит: не девки вы, а силос. Так, подкормка… Бабы нормальные с дитями сидят, по хозяйству крутятся. А у вас – фи-ла-со-фия! Сва-а-абода! Тьфу…

За этим диалогом, точнее, монологом перед побледневшей от злости Шакти и налившейся кровью Евой они не заметили приближающегося человека. Косынка, пёстрая кофта, дырчатые босоножки. Женщина завернула за палисадник, на ходу ворча:

– Егор, когда машину починишь? У меня руки чуть не отвалилися… Ой!

Ухмыляясь, хозяин представил гостей:

– Это вот подружки Крыси нашей… Любуйся. Такая же дурнота голопятая.

– Ой! Ой-й-ааааа! – пронзительно завизжала тётка.

Это была та самая, из автобуса.

Две её сумки рухнули на землю. Из одной покатились чупа-чупсы в обёртке, из второй – упаковки с пластиковой посудой и лапша быстрого приготовления. Батоны вывалилось. Ухватив один из них, как жердь, тётка кинулась на Еву:

– У-у-бью поганку! Бардачница! Хабала паскудная! Ещё ко мне припёрлася!

Не сумевшей сориентировать Еве батоном прилетело по голове; тот обломился. Хорошо, что хозяин, выплюнув сигарету, успел ухватить свою родственницу, сграбастать её, не пуская дальше – царапать лица проклятым «хабалкам». Женщина орала, размахивала руками, одна босоножка слетела, открывая красную от мозолей ступню с пятнами стёршегося лака.

Но вырваться не могла.

– Эй, угомонись! – рычал хозяин, в какую-то секунду метнул страшный взгляд на Еву с Шакти:

– Пошли вон! А то прибью обеих!

Поклажу свою они предусмотрительно захватили с собой, и поэтому ничего не оставалось, как дать дёру по улице, от этой визжащей, словно сирена воздушной тревоги, бабы, Егора Петровича и всего этого, жуткого своей домовитостью, жилища.

---

Летели по улице, как гарпии. Тут и Шакти не выбирала дороги: по обочине, по колючей траве, по щебёнке, в туче пыли… Две собачонки увязались было за ними с лаем, но скоро отстали.

Наконец, оторвавшись от собак, оказавшись в безопасности, женщины остановились, чтобы отдышаться. Ева согнулась, упёрла руки в коленки.

– Ну, стерва, а? Я думала, она этим батоном мне бошку снесёт! Вроде свежий же, а как камень…

– Высох по дороге, наверное… – уныло подсказала Шакти.

Ей было понятно, что они заблудились. Дом дядьки Кристины находился где-то рядом с перекрёстком, а по какой из четырёх улиц они туда пришли и по какой побежали – Бог его знает теперь.

– Хм. Да. Попали.

– Вон церковь, вон котельная… Остановка где-то посередине. Пойдём наугад.

– Слушай, я после этой каши пить хочу, как хрен знает кто! Может, постучаться к кому, водички попросить.

Шакти посмотрела на ноги подруги: пальцы ступней черные настолько, что ногтей не видно, царапина ещё кровит, и угольный налёт – выше коленок.

– Угу… – угрюмо хмыкнула. – Водички… Ты хочешь, чтобы кто-нибудь на нас ещё кобелей спустил?

– Ну да. Мля, неужели они все тут такие… как этот Егор Петрович.

– Пойдём! Может, магазин по дороге будет. У тебя царапина.

– Да знаю я. Ничего…

Побрели дальше, разглядывая заборы с калитками. Всё казалось одинаковым. Новотроицкое пусто, пару раз мелькнули какие-то бегавшие у дома ребятишки, старик на завалинке – в пальто, женщина прошла пожилая с мешком, даже не глядя на них. На обширной полянке у одного из домов счастливо спал пьяный, раскидав ноги в растоптанных «берцах». На лице – благостная улыбка, в скрещенных на груди руках – пустой флакончик водки «Тельняшка».

– Счастливые люди! – заметила Ева. – Нормальные. Приличные! Босые не ходят, задом на подиуме не вертят. Мужики баб за титьку берут, а не за ногу. Всё, как у людей…

– Ева, не ворчи.

– Светка, меня достало, это честно! Ты понимаешь, ещё весной мне кто скажи – мол, а если без тапок ходить? Я бы первая у виска покрутила. А сейчас мне дико, почему люди потеют в этом во всём. Просто – дико…

– Потому, что привыкли.

– Так надо отвыкать! От дурости-то. И достало, что мне за такую фигню тыкают всё время. Делать им больше нечего? Проблем других нету?

– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей… – печально улыбнулась Шакти.

– Так пусть думают! Пацанва в поезде мне все ступни облапала, пыталась мозоли найти и не верила, что от хождения босой их не бывает! Я ещё фокус с помидором и иголкой им показать хотела … На примере пятки.

– Ой, не надо лучше, Ева! Брось эту мысль.

– Да бросила, бросила… – проворчала подруга. – У самих ноги прелые, как тряпка половая, чуть ли не плесенью покрылись. А они за эту обувь цепляются. И зимой, и летом. Идиоты.

– Ева, уймись ты, наконец. Разбередило.

– Разбередило! – упрямо отозвалась та. – Знаешь, если вы с девчонками бросите… Ну, это дело. Фио-лософию, как этот боров сказал, я одна останусь. Буду, мля, живым примером. Я в интернате всех уже почти разула, даже Голубева так ходит, и продолжу!

– А зимой как?

– А тоже буду на снег выходить босой и обтираться. И пусть кто-то скажет за это. Закаливание, и всё!

– Ох, Ева… вылетишь ты с работы с такими намерениями. Я-то человек вроде как искусства, а у вас там казарма.

Молодая женщина остановилась, поправила свои волосы – то, что осталось от причёски – и гордо высказала:

– Ну, и вылечу! Куда угодно пойду, но я останусь – «я», и никто больше!

Тут они увидели магазин. Одноэтажный, старенький. Вывеска «Продукты».

– Я пойду!

Шакти оставила её перед магазином, усевшейся на траву, крикнувшей вслед: «Возьми воды только!» – и вошла в двери.

Ева сидела, ощупывая рану на икре. Она могла «полечить» её испытанным способом, но сначала надо промыть, да и неудобно потом этот способ использовать – чисто физически, изогнуться даже гибким своим телом так трудно…

Шакти выбросило из магазина, как пулю из духового ружья. В руках – две полуторалитровых бутылки «минералки». Этот  заряд сжатого воздуха донёс её ровно до Евы и молодая женщина тоже повалилась на жёсткую траву.

Она даже слёзы глотала – это Ева заметила.

– Что случилось опять?

– Ты не представляешь… – только и сказала Светлана.

– Опять наехали?!

Женщина открыла одну бутылку и стала жадно пить. Потом  полила на ладонь и плеснула себе на пылающее лицо. Стала убирать прилипающие ко лбу волосы. Пока пила Ева, рассказывала, с трудом придавая голосу спокойствие.

– Захожу. Говорю: две бутылки минеральной воды, будьте добры. В магазине – продавщица, вроде не скандальная, и какой-то выпивоха, в углу пристроился. Эта тётка мне: мы ТАКИХ не обслуживаем. Спрашиваю: каких? Она мне, без предисловий: ты что, как шлюха-то, шляешься, коза драная? Я проглотила, ей: вы мне воды просто продайте, и всё, а ругаться не будем. Она за телефон. Говорит, я сейчас участковому позвоню, он тебя за проституцию заберёт

Слёзы от горла дошли до карих глаз Шакти и заблестели там хрустальными звёздами. А голос задрожал.

– Ева, слышишь: меня – за проституцию!

– Мать, да плюнь ты на эту дуру! Да я щас пойду, ей весь прилавок разнесу!

– Сиди! Тогда точно заберут… Но это не всё ещё. Мужичок этот, лет тридцать ему, проснулся, посмотрел на меня и говорит: а, это я про них в Интернете читал. Он – и в Интернете!

– А что читал-то?

Шакти странно посмотрела на свою спутницу и снова жадно отпила воды. Как будто внутри бушевал неугасимый костёр.

– Говорит: я их знаю. Они мужикам ноги лизать дают. За деньги. «Госпожами» называются.

– Мать ты моя родна! – ахнула Ева. – И тут люди просвещаются…

– В общем, я схватила воду, две бутылки, сотку ей бросила на прилавок, и обратно. У меня в голове просто не укладывается…

– О-о-о… Да, это просто что-то с чем-то. Слушай, можешь дружескую помощь мне оказать? – она промывала царапину.

– Какую?

– Поплюй сюда.

– Ты рехнулась? Зачем?!

– Да слюна реально залечивает. А я вот смотри… ох! Я согнуться не могу, рёбра хрустят.

– Ева, не майся дурью.

– Брезгуешь?

– Но я не делала так раньше!

– Эх ты… Мы с тобой почти молочные сёстры. Один ухажёр на двоих нам…

– Хватит! Ладно! – оборвала Шакти.

Не без смущения она выполнила процедуру и Ева с облегчением размазала капли слюны по всей ранке. Заметила:

– Вот чё ты такая… правильная иногда. У меня девчонки так другу всегда делают, и я делала. Слушай, тоже ведь предрассудок, как и с босыми ногами!

– Всё, поднимаемся. А то сейчас и правда участковый придёт.

---

Ещё с полчаса они бродили в перекрестьях улиц. Новотроицкое нарезали квадратами на участки, всё пересекалось под прямым углом, но то поворот оказывался забран решётчатым или стальным забором, то улица внезапно изгибалась буквой «зет». Идти в направлении точки между золотящейся маковкой и трубой никак не получалось. В конце концов вышли на более-менее прямую дорогу, скорее, просеку, ведущую примерно к цели.

Первой опасность заметила Ева. Она внезапно оборвала разговор, рассказывая Шакти какую-то историю из детдомовского детства, схватила женщину за руку, выдохнула:

– За мной!

И дёрнула её в сторону, к кучам сена у чьих-то ворот. Там на ходу выдернула из стога забытые вилы, с травы подхватила какую-то железяку, сунула ничего не понимающей Шакти: «Держи!» – и дальше понеслась, волоча подругу.

Но они оказались в тупике. Опять забор. Кирпичный.

А выход из этого тупика понемногу заполнялся местными молодыми людьми. Очень похожими на щанскую гопоту: такие же треники с лампасами, такие же куртки с капюшонами. Только на ногах не кроссовки фирменные в основном, а обрезанные резиновые сапоги-калоши, кеды и домашние шлёпанцы. Но лица те же, будто расплавленные немного, а потом смазанные ударом одного клейма, уныло-расслабленного, нечёткого, и способные только на глупую ухмылку.

Предводитель их, невысокий крепенький пацан с фигурой спортсмена, отличался. Глаза наглые, лицо острое, треугольное, бейсболка козырьком назад и на шее татуировка – то ли свастика, то ли готический шрифт.

Он негромко спросил у кодлы:

– Это эти, чо? Про которых Егор базарил?

– Ага! – подтвердили ему. – Да мы ж их от его дома пасём, мы ж те говорили. Дуры босые, в натуре.

А один, подпрыгивая, проверещал:

– Это она вот, Егорову сеструху поганила! Тёть Шура её запомнила!

Треугольный сделал несколько шагов к пленницам. Скривил рот.

– Чё, шалавы, приехали развлекаться? Хороших людей обижать? Щас развлечёмся, у меня пацаны горячие. Давно городских не потрошили.

Раз – и вилы взметнулись у него перед носом, он чуть отступил. Шакти, у которой холодная ярость залила всё внутри, моментально вытеснила все прочие мысли, напомнила ей родной Прокопьевск первых её месяцев босоножества – и она выставила вперёд железку, как выяснилось, монтировку.

– Слышь, ты… – тягуче ответила Ева. – Вы, может и попотрошите. Но вы учтите: пока вы одну из нас успеете трахнуть, я минимум двоим кишки на вилы намотаю. Согласны?

Предводитель оценил обстановку, Сунув руки в карманы джинсов – единственный был из них в таком прикиде, кулаки вспучил.

– Чё, борзая, да?

– Борзая. Когда терять нечего, все борзые. Ну, кто первый хочет под кастрацию?

– Вы ж живыми не уедете… – процедил парень. – У каждого по перу.

Тут Ева выдала ему какую-то фразу, смысла которой Шакти просто не поняла: все слова, при этом без единого мата, незнакомые. Но они прозвучали грозной канонадой.

Треугольный скривился. Потом чуть наклонился и длинно, густо плюнул прямо под ноги Еве, и плевок этот, белесый, слизняком свернулся на большом листе лопуха.

Ева опустила зубья вил на траву. В принципе, она всегда их могла вскинуть. А опустила затем, чтобы вытянуть ногу и грязной, в потёках от “минералки”, ступнёй хладнокровно растереть этот плевок, размазать в клочья вместе с листом.

– Понял? – женщина смотрела прямо в глаза. –  Мы тебе не овечки. Мы подороже себя продадим.

Секунды этого противостояния в тенистом проулке текли, как долгие минуты. Сколько прошло, Шакти не поняла. Но очень долго, как показалось. Треугольный развернулся. Уже не опасаясь вил Евы, через плечо бросил:

– Чтоб я тут вас не видел больше… Появитесь – закопаем.

И двинулся от них, к улице, и за ним, неуверенно похохатывая, пошли все эти пять или семь человек местных – сколько точно, Шакти не сосчитала даже.

Ещё с минуту-две постояли. Ева допила свою «минералку». Хлопнула пустой бутылкой по колену.

– Получилось…

А на выходе из тупика метнула вилы в стог – они воткнулись глубоко и остались там, покачиваясь.

– Вот так дела делаются…

– А что ты ему сказала, Ева?

– Забей. Неважно.

---

Они успели на последний автобус. И водитель тот же оказался. Хотел уже снова пристать со своим доброжелательным балагурством, но наткнулся на столь же острые, как и недавние вилы, глаза Евы. И даже отпрянул.

…Обратно из Новотроицкого ехало ещё меньше пассажиров, чем туда. Семья с сонным, толстым мальчиком, беспрерывно жующим, по виду городская, строгая дама в очках и два экипированных, обвешанных снаряжением рыбака. Шакти затолкала Еву к окну на одно из последних сидений, чтобы не выставлять ноги на всеобщее обозрение. Но та и не протестовала. Задумчиво смотрела в окно.

Потом рассказала, но на сей раз негромким голосом, без всякого апломба.

– Мне лет пятнадцать было… или четырнадцать. Я с девками порамсила конкретно. Фиг знает из-за чего. Ну, они мне давай гадости делать. Я одной в рыло, зуб выбила. Они мне: капец тебе будет. Ну, я знаю, что было бы.

– Что?

– Засыпаешь… одна на ноги тебе садится и руки держит. Вторая на голову. И сцыт. Тебе на лицо, на грудь, на подушку. Так вот, просто. Ты считаешься «запарчушенная». А утром нянечка приходит – постель ссаньём воняет, и ей говорят: а такая-то такая-то опять обмочилася! И не докажешь. И тебя в палату к энурезникам, которые там вообще, не просыхают.

– Бог ты мой… И так бывает, оказывается.

– Много чего бывает. Короче, я поняла. Ну, и не сплю. Ночь не сплю, вторую. На третью поняла: реально отрублюсь, и всё. А у меня шило было под подушкой, я у кастелянши нашей стырила. Но и девки не выдержали, заснули. Я ночью поднимаюсь и…

Ева покатила по горлу тяжелый комок. Двигатель всё так же ревел, автобус шатало, только водитель обошёлся без музыки.

– …и сделала, что хотела.

– Ты… что ты сделала?!

– Не пугайся. Их главная, заводила утром просыпается, а рядом с её носом шило в подушке. Волосы пришпилило… Я, оказывается так его загнала, что сквозь подушку, сквозь матрас достало. А у нас деревянные кровати были. Воткнула так… Ну, та в крик, сама от страха чуть не обмочилась. Но… – Ева повернулась лицом к Шакти и счастливо разулыбалась, – отстали все от меня, вот.

Что было в этом рассказе страшней: тюремные нравы их детдома, холодная решимость пятнадцатилетней Евы, Евгении Мартовой, убить человека или этот зловещий знак, этот жуткий жест как таковой Шакти не знала. Она вдруг подумала: в какой же жизни, смачной, как тот плевок, растёртой босой подошвой Евы, они варятся. И то, что произошло с Леной, и ними сейчас, и с ней самой в общежитии – всё это, может быть, и страшно, до потемнения в мозгах страшно, но настолько ярко и густо, что мало кому удаётся так проживать. Каждый проходит свой путь до символического распятия, свою босоногую дорогу по ступенькам этой горы; и зачем? Чтобы измениться – как?! И как изменится сама Шакти?

Эти мысли погрузили её в «залипание», в котором оно не была уже довольно долго. Молодая женщина опять, как бывало в первые месяцы всей этой их истории, окунулась в себя, стала перебирать прокопьевские и щанские воспоминания. Да, не зря сказал ей тогда директор их техникума, хороший пожилой мужик, в прошлом – мастер с шахты: «Нелегко вам, Светлана, будет. Попомните мои слова. Не встраиваетесь вы в наше… окружение!» Тогда она удивлялась: а чего нелегко-то? Она получала документы не со всеми, не на сцене, этот момент она пропустила, провалявшись в больнице с аппендицитом; получала у директора, и вот, идя босиком по гулким пустым коридорам, гладя пятками голыми холодный этот мрамор, она полагала, что всё пойдёт, как обычно. Ну, шуточки, прибауточки, ну, изумлённые взгляды, смешки в спину, как среди её однокурсников. Ну, вежливо-презрительное удивление, она к этому готова…

Но чтобы такая звериная ненависть, от злобных нападок в Щанске до сегодняшней сцены в сельском магазине…

Ну почему?

А когда вынырнула из состояния этого, то обнаружила: автобус давно приехал на конечную, давно высадил пассажиров на вокзале Татарска и сейчас стоит в закутке каком-то между гаражей, в тени сплётшихся кронами деревьев, с вокзала доносятся гудки и объявления для пассажиров, а Ева сидит на двигателе, рядом с водителем – где обычно тарелка для денег; болтает худыми своими ногами в разводах всего истоптанного за день, ест яблоко и  щебечет с молодым мужиком. А тот, почти лёгши животом на баранку, игриво теребит подол платья пассажирки.

Шакти рывком поднялась.

– Приехали же… Ева, пойдём.

– Ты… ты иди! – очень странным тоном ответила ей подруга. – Мы сейчас… договорим тут. Одну вещь.

Шакти потрясла головой. Как освобождаясь от чего-то. Душевных сил разгадывать эту загадку не было.

– Хорошо… Я билеты возьму пока. Я там на скамеечке буду.

– Да. Я скоро!

---

Прошло примерно полчаса, может быть чуть меньше. Шакти, поджав под себя ноги, словно не желая больше никому мешать, никого ими не смущать, сидела на скамье перед вокзалом. У неработающего фонтана на скамейке. Ела самсу. Ещё издали увидала Еву; та шла легко, танцующе. Опустилась на скамейку рядом. Шакти посмотрела на подругу, заметила:

– У тебя лифчик сзади торчит… расстёгнутый!

Ева покраснела. Стала  торопливо поправлять туалет. Потом пробормотала:

– Ну, хватит меня так… глазами полоскать!

– Я не полощу. Ты самсу будешь? Я две взяла.

– Буду!

Выхватила пирожок из рук Шакти, вонзила зубы.

– А чё ты хочешь, мать?! Я не железная. Я мужика хочу… Этот же лизун наш не в счёт. Да! На сиденье вот так, запросто. Горячее, кстати, вообще… Грубо. Как тёлку… Зато знаешь как мне сейчас хорошо!

Подумав, что подруга обиделась на слишком долгое ожидание, добавила:

– Ну я того, по-быстрому…

Шакти достала из сумки пакет влажных салфеток, молча протянула. Устало обронила:

– Тебе не так надо, Ева… не по-быстрому, со смазливым парнем. Тебе нормальный мужчина нужен. Надёжный, в смысле…

Ева, проводя салфеткой по ноге, от колена до отставленной худой пятки, вздохнула:

– Ха! А тебе – не нужен?! Только где их взять, этих надёжных. Да холостых!

– Рано или поздно – будет.

– Ну, может быть. Но сейчас иногда и так хочется… И кстати, он такой, стандартный. Но мои ноги ему тоже понравились, вот!

И с гордостью отправила серый комок в урну.

А дикторша объявила их электричку.

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!

Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.