Глава 88. НОВОСИБИРСК: МАРИЯ ПРОСВЕЩАЕТСЯ, А ДАНИИЛ РАССКАЗЫВАЕТ…

Глава 88. НОВОСИБИРСК: МАРИЯ ПРОСВЕЩАЕТСЯ, А ДАНИИЛ РАССКАЗЫВАЕТ…

ТОЛЬКО ДЛЯ

СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.


Выпитая водка Машу совершенно не опьянила, будто это не водка была, а колодезная водичка. Но сняла напряжение и злость, мучившую её во время разговора с белокурой «Рапунцель». И она могла теперь совершенно свободно гулять, выбросив из головы все плохие мысли, даже о цели своей поездки. Этому она научилась: абстрагироваться от реальности, оставлять что-то в стороне, чтобы потом к этому вернуться со свежими мозгами.

Улица эта, короткая, тянущая вдоль Торгового Центра, забавного круглого ресторана, прилепленного к боковине его, затем – типичного советского кинотеатра и соснового парка, называлась, как она помнила, Ильича. Упиралась она одним концом в Университет, а другим – в Дом Учёных, это тоже ей рассказывал в своё время Сергей. И говорил, что тут много молодёжи… Да, много. Мимо и навстречу проходили студенты и студентки. Непохожие на щанских молодых людей; очень ярко одетые все, многие – очень стильно. Конечно же, не босиком, но редкая девушка тут цокала каблуками об асфальт, как какая-нибудь щанская «прима» из Педколледжа, многие щеголяли вообще в сланцах; много было юбок и платьев. Парни красовались белыми кроссовками, видимо, такая мода тут, или добротными теннисными туфлями с дырочками… Огромное количество хипстерских бородок, волос, собранных в пучок, очков в тонкой оправе и вообще – смеющихся, чему-то своему радующихся лиц. У тротуара стояла раскрашенная бело-красная «Волга», старой модели, с кузовом-коробкой и надписью «ВСЕМКОФЕ» на борту,  выглядевшая, как яхта на причале…

И «кандидатов с докторами» ей попадалось на глаза меньше, чем ожидалось. По молодым бородатым мужикам ничего сказать точно было нельзя, в каком они научном ранге, пенсионеры выглядели обычно, разве что осанкой выделялись, не сразу видным достоинством, и мужчины, и женщины. Часто встречались пары, церемонно идущие под руку, обоим под восемьдесят, может быть, идут осторожно, с палочками, но – вместе, поддерживая друг друга. На женщинах мелькали кокетливые шляпки, на их спутниках – дырчатые ковбойские головные уборы, и вообще, во всем этом проходящем люде не было щанской придавленности, щанской замотанности и поспешного пробегания мимо – по делам. Люди гуляли, просто… гуляли!

И естественно, никто не обращал тут внимания на её ноги. Как и в университете; как и в этом уличном кафе у фонтана… Она нахально втыкалась глазами в каждое встреченное лицо и отслеживала реакцию, само направление взгляда. Лицо – ноги – снова лицо и улыбка. Лицо – ноги – улыбка. В крайнем случае люди просто скользили глазами и вообще никак не реагировали…

Как это непохоже на Щанск! Мария решила всё-таки проверить. Сначала она зашла в Сбербанк, вывеску которого видела на углу Торгового. Наверняка это главный офис банка, раз в центре! В Щанске «Сбер» располагался с торца Дома госучреждений, центральная его контора, и туда ходили обычно, как на приём в Кремль. Торжественно. Здесь – в принципе, те же мягкие диваны оливкового оттенка, под фирменные цвета, стеклянные стойки и улыбчивая девушка, полненькая, в фирменном одеянии у входа, в закрытых туфлях. Мария разыграла из себя наивную дурочку:

– А можно мне карточку вторую завести?

– На то же имя?

– Ну да.

– Простите, это невозможно… Я очень сожалею!

– Но я хочу от мужа некоторые траты скрыть, а он проверяет, сколько на карте! И вообще, я уже неделю её найти не могу!

– Вы можете заказать новую карту по вашему паспорту, но старая будет аннулирована… Простите, но иначе невозможно. Мне очень жалко.

И она это говорила, а Маша вытянула её на середину зальчика, от входа, и они всем мешали, и женщина буквально вытанцовывала на месте голыми ногами: ну, когда же хоть кто-то сделает замечание?! В Щанске бы либо охранник подошёл и навис мрачным изваянием, может и не говоря ничего, или кто из посетителей возмутился бы. А тут – полное равнодушие. Не успокоившись, она подвела девушку к табло дополнительных услуг – включить автоплатёж на мобильный… Давно он у неё был включен, и даже стыдно стало, когда эта милая толстушка с толстой тёмной косой удивилась её вранью: «Так вы же платите!»

– Ой, извините, я забыла… Я тогда пойду, простите!

В ответ получила улыбку:

– Приятного вам дня! А вы очень хорошо выглядите!

– Да?

– Да. Босичком. Я тоже так люблю гулять, когда не на работе.

Ну надо же! Обескураженная Мария прогулялась по Торговому,  нарочно топталась у витрин бутиков, даже зашла в один, что-то примерила – не помнила что, её цель была не в этом! Удостоилась только вежливого: «Не простудитесь? У нас полы холодные! Лучше по улице…»

По улице! Лучше! Да что ж это такое?! Но окончательно добила её киоскёрша, у которой она купила упаковку жевательной резинки. Старушка углядела её босые ноги из окошечка и одобрила:

– Вот молодец! Молодёжь, она не понимает, а вы прямо обрадовали! Я тоже так по молодости…

– Наверное, с обувью плохо было? – прикинув возраст бабульки – лет семьдесят – и время её молодости, середину шестидесятых, спросила Мария.

– Да вы что! Было всё, в Городке-то у нас. А я не любила это… У меня друзья были, барды, под гитару пели. Я с ними и гуляла босоногая…

Правда, ни одного такого же, как она, Мария пока не встретила. Но лиха беда начало! Наслаждалась солнцем, вполне ощутимо разливавшимся по асфальту – не новому, но ровному, яркой, величавой зеленью сосен; такого озеленения в Щанске удостоилась только Большая Ивановская… И вдруг вот – увидела.

Этот человек сидел на скамейке, в этом самом парке за ДК. Рядом – стакан с крышечкой из той самой «Волги», мимо которой она прошла. На голове шляпа с прямыми полями, как у канадских констеблей Её Величества, лицо прикрыто газетой «КОММЕРСАНТЪ»; из-за газеты вырываются клубы дыма – курит. Видно, что на нём клетчатая ковбойка на футболку и голубые джинсы. Но главное – хорошо сложенные, загорелые ступни этого человека оказались тоже босы!

И никаких признаков обуви рядом. Только трость с массивным набалдашником прислонена к скамейке.

Мария, как будто её волшебной дудочкой позвали, пошла к человеку прямо через газон, ощущая, как подошвы яростно кусают сухие шишки. Но это ерунда. Остановилась рядом, набрала полную грудь воздуха:

– Здравствуйте!

Газета опустилась на колени. Женщина увидела аккуратную седую бороду, лицо с морщинами, ясные серые глаза из-под шляпы. Во рту – дымящаяся трубка. Бог ты мой, как у Маштакова!

– Здравствуйте! – хорошим баритоном откликнулся человек. – Простите великодушно, вставать трудно…

Мария не знала, что ей сказать. И даже на месте развернулась, вокруг себя.

– А я вот… такая!

– Это безумно приятно в наше время.

– Но… и вы такой!

– А, вы про это! – понял человек – Я об этом и говорю. Приятно смотреть…

– Можно, я присяду рядом?!

– Конечно. Если вас не смутит дым…

– Да я сама курильщица! Господи…  Вы вот и гуляете – босой?!

Человек достал из кармашка джинсов часы «под старину», с открывающейся крышкой, щёлкнул ею.

– Ну, до окончания моего утреннего моциона ещё час… Да. Гуляю. Увы, два года уже, как не могу ходить в любимую кофейню. Раньше приходил туда утром, брал чашечку турецкого кофе, свежую газету, закуривал первую трубку. First morning pipe… Увы, федеральный закон о табаке! Сломали всё удовольствие!

– А у нас в Щанске ещё разрешают… кое-где! – заметила Мария, ещё продолжая оглядываться вокруг: неужели всё-таки это правда и обувь этого джентльмена не припрятана где поблизости?

Незнакомец оживился:

– А, так вы из Щанска? Знаю я этот городок, это недалеко от Татарска. Там у вас есть завод, который делает… ну, делал автоматику для баллистических ракет. И детали топливных отсеков.

– Поразительно, что кто-то об этом знает…

– Я историк… – виновато улыбнулся он. – Не научный работник, а простой учитель истории. В частной школе.

Маша дар речи потеряла. Простой учитель истории. Ходит босиком, курит трубку, носит канадские шляпы, читает «КОММЕРСАНТЪ»… Вырвалось:

– Обалдеть!

– Простите… – спохватился он. – Я не представился. Данил Игоревич.

– Ой! Мария!

– Не могу даже выразить, как мне приятно. А вы кем работаете?

– Журналист. На телевидении.

Он засмеялся – негромко, понимающе и немного грустно.

– О, когда-то я был вашим коллегой, Маша. Вы тут по делам?

– Да… по делам. Ну и просто к одной знакомой. А вы… – она мялась.

– У меня есть время сегодня. Может быть, вы меня поводите по вашему Городку? Ох, простите.

Она вспомнила про трость; но Даниил Игоревич уже поднялся, мягко отстранив её попытку помочь. Опёрся на это  диковинное изделие с ручкой в виде слоновьей головы с вытянутым хоботом.

– Благодарю… но я сам. Что ж, Маша… Если вам не помешает моя хромота, то я к вашим услугам.

– Не помешает, конечно. Мы медленно.

– У меня одна нога короче другой. После травмы. Стоит протез… А так я хожу. Ну-тес, с чего мы начнём.

Мария огляделась. Ну, хотя бы с этого здания. ДК «Академия», как я вижу на вывеске?

– Изначально это был Дом Культуры «Москва». Ведь большая часть наших молодых учёных приехала сюда из Москвы и Ленинграда.

– О! В Сибирь – из Москвы.

– Всё старо, как мир, Маша. До начала шестидесятых в области действовал «северный коэффициент». Заработная плата то ли в полтора раза выше, то ли чуть больше… Сейчас не скажу, ошибусь. Люди ехали не за туманом, люди ехали за длинным рублём.

– Но и природа, наверное, тоже… что-то значила.

– Вряд ли. Это сейчас все помешаны на экологии. Просто здесь можно было скорее сделать научную карьеру, «остепениться» до кандидата и выше. Просто для работы, творчества. Вот почему иные Фрунзенскую набережную меняли на сибирскую тайгу. Во-от… Что вам ещё сказать?

– Что угодно! Очень интересно!

– Да вы мне льстите. Ну, сюда в шестьдесят восьмом выдавали, так сказать, концерт бардов из Дома учёных. Александр Галич тогда приехал, «запрещённые песенки» пел… Слышали?

– Да… от родителей! – со стыдом соврала Мария, мало знавшая эту тему.

– Вот они тут и начали петь. А после концерта не разошлись. Поклонники, поклонницы, крепкий советский портвейн. Остались на ночь. Тогда обком решил их выкурить другим способом. Привезли «Солярис» Тарковского – его не во всех московских кинотеатрах тогда показывали. Ну, и начался ажиотаж, наши интеллектуалы давай штурмовать кинотеатр. Кино показывать надо, а барды не уходят. Милиции нагнали – невероятно много.

– И всё-таки…

– Да выкурили. В последнюю ночь сам академик Лаврентьев их в своём коттедже и приютил. Говорят, утром на чёрной «Волге» Галича и увезли в аэропорт, там в Москву, и всё. Вена. Эмиграция.

– Потрясающе… откуда вы это знаете?

– Историк, мэм! – он приподнял край шляпы.

Они уже пошли от кинотеатра, как Марию дернула Даниила Игоревича за руку:

– Постойте!

Сбоку от здания, на асфальтовом пятачке, девочка лет восьми играла в давно забытые «классики». Мария уже забыла, когда последний раз видела эту картину. Но она впилась взглядом в сандалии девочки, лежавшие на асфальте рядом. А дальше и совсем чудо: девочка позвала маму, сидевшую на скамье неподалёку. Та отложила какой-то журнал, вышагнула из туфель, подошла… И начала тоже прыгать с дочкой. Босиком на асфальте!

– Вас умилила эта картина? – насмешливо спросил спутник Марии.

Та просто задохнулась от эмоций:

– Да вы… да я… Это ж так для нашего… Это вообще, я не понимаю! То есть я-то понимаю, но у нас… Невероятно.

– Сдаётся мне, вы этой темой очень увлечены… Ну, пойдёмте до Дома учёных. По дороге расскажете.

Конечно, она всё рассказала. Про то, как сначала запретили мероприятие, вышли на митинг, как она встала в бензин; потом она познакомилась с Татьяной и другими, потом похитили Лену и её искали… все события последнего месяца с небольшим уместились в сбивчивый, но эмоциональный рассказ. Женщина в какую-то минуту осеклась:

– Вас это, наверное, удивляет? Ну, что мы в Щанске занимаемся такой ерундой, как… это босоходство.

– Нет, совсем нет. У вас произошла логичная… м-м, ну это не революция, хотя на революцию сознания очень похоже. Это пока бунт. Но, насколько я понимаю, очень успешный.

– Вы знаете… вот вам сколько, простите?

– О, тут скрывать нечего. Пятьдесят.

– Вот! А мне – почти тридцать. Мы с вами – солидные, состоявшиеся люди. И мы гуляем тут бо-си-ком! Не как все! И никто пальцем не тычет… я проверяла!

– Ну, Академгородок – это независимая республика. Государство в государстве.

– Но я просто думаю – как мы смогли с вами? И почему другие не могут?

– Маша… – он иногда останавливался, опираясь на трость; вот и сейчас задержался, коснулся её руки сложенной газетой. – Вы знаете, что такое пирамида Маслоу?

– Конечно! Социологию я в институте изучала.

– Ну вот, строго говоря, у восьмидесяти процентов людей низкий уровень потребностей – биологический. Примитивный. У них совокупно двадцать процентов от всего пирога материальных благ. А у двадцати процентов – амбиции, желание стать супербогатым, суперизвестным, супер могущественным. Они этого добиваются и имеют восемьдесят процентов благ. Так?

– Так.

Снова рассмеялся, хрипловато.

– А теперь давайте её перевернём, эту пирамиду. И что получится? Четыре пятых выбирают стандарт, примитив, обыденность… норму.  Стандарт жизни, со всеми её предрассудками и условностями. И только двадцать процентов выбирают жизнь другую, инаковую. Другие приоритеты, цели, другие нормы… Речь не о материальном. Речь о духовном. Вот мы с вами – те самые двадцать процентов.

– Элита?

– Да… Элита. Мы можем гулять босые и смотреть сверху вниз на тех, кто этой радости не понимает. Мы – освободились от «паразитов сознания», и поэтому нам доступно не двадцать, а все восемьдесят процентов благ духовных. Чувств, эмоций, переживаний, мыслей, в конце концов…

– Занимательная у вас теория! – Мария рассмеялась, переминаясь на месте; ей было неудобно затруднять этого пятидесятилетнего мужчину, и она уже корила себя за нахальство.

– Пойдёмте, пойдёмте… Просто на погоду мои старые кости уже реагируют. Не спорьте. Старые. Я ведь курильщик и тихий пьяница.

– И ещё при этом учитель!

– Ну, мои пороки не влияют на работу… Да, Маша, это такой, если хотите, босоногий снобизм.

– А он помогает?

– Ещё как. Вот вы смущались первый раз выйти на улицу без обуви?

– Ещё бы!

– И о чём думали? О том, что ваших, некогда бархатных, подошв коснётся вся грязь этого мира?

– Н-нет… Нет, я прекрасно понимаю, что это ерунда, это вопрос наличия мыла. Да, я думала: а что скажут? Точнее, что подумают.

– Вот видите. А если человеку всё равно, что о нём подумают? Вот он считает себя элитой, и ему, грубо говоря, наплевать. Только с одной поправкой: не плевать на других вообще, то есть границы чужой свободы он соблюдает… а ему плевать на то, что о нём подумают те, кто не разделяет, допустим, его систему ценностей?

– Ну это да… Тогда можно. Но так можно далеко зайти.

– Ошибаетесь. Мы и так это нарушаем на каждом шагу. Вот вы вышли сегодня из дома в этих симпатичных… ну, бриджах, да?

– Это велорейтузы, если точно.

– Прекрасно. Но ведь вы – женщина. Женщинам положено – это я говорю условно, носить платье, юбку или, в угоду унисексу, джинсы. Так?

– А вы пренебрегли этой общепринятой и, кстати, очень долго не меняющейся модой. Почему?

– Но я всегда хожу в том, в чём хочу! И удобно!

– Да. Я и говорю. Вы ходите в велорейтузах, потому что вам удобно и вам нравится. И босиком по тому же принципу. А на тех, кто по каким-то причинам считает, что женщина обязана быть привязанной к какому-то определённому гардеробу, вам плевать.

– Вы правы… Даниил Игоревич, и всё-таки: вам не трудно со мной ходить?

Они как раз остановились у пешеходного перехода через улицу. Мужчина, следя за светофором, зорко, ответил:

– Именно с вами, босоногой женщиной, не трудно и приятно.

– А почему приятно?

– Пойдёмте, пока зелёный.

Перешли. Он показал кончиком трости на интересный дом, две части которого были соединены чем-то вроде ребристой гармошки, а левая часть – массивная, из крошеного бетона с какой-то надписью.

– Вот придём в Дом Учёных, я вам расскажу. Я ведь вам сказал, что я люблю выпить? Пропустим по стаканчику. Не против?

– Ну если только немного.

– У нас чудесный кофе там варят, лучший в Городке, и наливают… ну, сами увидите. Итак, Дом Учёных, наше всё и всё прочее…

Пока они шли по дорожке, выложенной плиткой, Даниил успел рассказать ей о том, как тут принимали французского президента Шарля де Голля, как тот был сражён даже не тем, что советский академик Лаврентьев отлично знает французский и поприветствовал его на родном языке; а тем, что академик оказался на два сантиметра выше его! «О-ля-ля!» – согласно легенде, произнёс тогда генерал де Голль – «Я первый раз вижу человека выше меня!».


А потом Мария очутилась в сказке. Под высокий потолок уходили ветви дерева, которое росло прямо из пола и занимало, кажется, весь этаж. Другие, не менее экзотические растения занимали ниши под высокими окнами… На стенах – фотографии в рамках, явно какая-то выставка; у стены – большой аквариум и перед ним фонтан с круглыми бурунами воды; в нём тоже меж этих бурунов пошевеливают хвостами какие-то рыбы.

И по краям, и в середине – мягкие, тёмно-шоколадного цвета кожаные диваны.

Мария остановилась посреди этого зальчика, очарованная всем этим, смотрела в потолок на дерево; и не могла оторваться, слыша сзади:

– Это бенгальский фикус, или баньян… По всей длине тянется, по второму этажу. До следующего корпуса. То, что вы считаете стволом, это просто укоренённые ветки, своеобразные воздушные корни. Вообще, эти все растения Лаврентьев буквально через Москву, через Хрущёва, с боем, выбил у нашего Новосибирского ботанического сада…

– Прочему? – Мария обернулась, обнаружила, что её спутник уселся на диванчик; трость меж колен, крутит в руках.

– Там начали кричать, что физики-математики растения погубят, не зная, как ухаживать… Ан нет. Фикус вон, жив да здоров. А там, у окон, ещё полсотни растительных экзотов. О, Ксюша!

– Данил Игоревич! Здрасте!

От противоположного конца зала бежала пышнотелая, кареглазая, очень аппетитная официантка в белом передничке, молодая. Она наклонилась, чмокнула в щёку мужчину, он поцеловал ей руку, в свою очередь, и попросил:

– Ксюша, сделай нам с дамой по бокалу моего любимого, ага?

– Одну минутку, Даниил Игоревич!

Заметив, с каким выражением Мария смотрит в его сторону, пояснил невозмутимо:

– Это моя ученица… Простите, на веранду вас не приглашаю, там приличествует обедать, а мы с вами гулять решили!

– Конечно! Слушайте… Такая красота! А эта скамейка? В виде крокодила?

– Приятель Лаврентьева, хороший мастер, сделал. Её, ещё пару скульптур…

– Я рыб посмотрю, хорошо?

Когда она вернулась, Даниил держал в руках два бокала тюльпановидной формы с толстым дном, на треть заполненные жидкостью светло-коньячного цвета. Подал один Марии.

– Коньяк?

– Отнюдь. Это кальвадос… по сути, яблочная водка, но не совсем так. Его получают путём перегонки яблочного сидра, поэтому уж – типичный французский самогон. Да не бойтесь! – он увидел замешательство в глазах женщины. – Это типичный аперитив, или дижестив. Не развезёт.

Она поднесла было бокал к губам, но Даниил остановил её.

– Не спешите! Погрейте его в руках… Да вы присядьте уже рядом! И можете не прятать босые ноги, никто вас за них отсюда не выгонит. Так вот, погрейте бокал в руках и уловите этот роскошный яблочный аромат… как в саду.

– Да… чувствуется.

– А теперь – маленькими глотками.

Вкус оказался непривычно бархатисто-терпким. Такого Мария ещё не пробовала. Даниил снял шляпу, обнажив очень короткую, почти под ноль, стрижку седых волос.

– Я обещал сказать, почему мне приятно идти рядом с босой женщиной. То есть с вами…

– Да, да. Это интересно.

– Видите ли, это… со-участие. Наши с вами ступни в принципе одинаковы по физическому строению, по уровню тактильных ощущений. Вам же приятно голой подошвой прикасаться к асфальту, к пыли, к мелкому щебню. К грязи, наверное, тоже?

– Очень! – призналась Мария. – То есть умом я понимаю, что это грязь, но тело уже так не чувствует. Мозг отключается.

– Правильно, потому что вы чувствуете телом. Так вот, когда я чувствую то, что чувствуют ваши красивые ноги, ваши ступни молодые, я ощущаю такую энергетику соучастия. Слияния, если хотите.

Странно, водка, выпитая в машине, не ударила ей в голову; она как-то незаметно проскочила через организм. А вот этот чуть вяжущий язык кальвадос – очень! Женщина действительно вытянула вперёд ноги, сама развалилась на этом диване, одну руку закинула за голову. И расхохоталась:

– Со-причастность. Со-прикасание. То есть получается секс без секса, как в Тантре?

– Совершенно верно.

– О! Одна моя знакомая, психолог, сказала: миром правят Эрос и Танатос.

– И была права. Страх смерти, Танатоса, провоцирует нашу погоню за достатком, деньгами, положением, комфортом, страх поступиться хотя бы частицей этого комфорта и его внешними признаками… А Эрос провоцирует безумную жажду размножения, любовь и все культурные феномены, от Рубенса до порнографии.

– Вы так… таким образом объясняете и своим ученикам?

– Детям нельзя врать, – строго заметил Даниил, смакуя кальвадос. – Это, что называется, потерять лицо…

Кто он – «Разведчик», «Дима» или «Маштаков»? Что он думает о её ступнях? Нет, ей просто интересно. Замысловатое объяснение он дал, хотя оно ничуть не хуже маштаковского, с его чистой эстетикой.  Но тут что-то другое. Мария и шарахнула – как не рекомендовал Влад! – в лоб:

– Если вам я нравлюсь босая, то на каблуках понравлюсь меньше?

– Увы, того эффекта… – он причмокнул, – уже не будет. Вы будете «одна из».

– Так. Если я вам нравлюсь босая, значит, нравятся мои ноги?

– Конечно. У вас развитая, такая… такая хулиганская ступня. Как у моей жены.

– У вас есть жена?

– О! Неужели я похож на старого холостяка?!

– Гм… А она не заревнует вас?! Гуляете с женщиной, моложе вас на двадцать лет… Босой…

– Ну, во-первых, она моя третья жена, – иронически глядя на женщину, сообщил Даниил. – Так что я знал, кого выбирать… Во-вторых, она мудрая женщина. И она совершенно свободно гуляет со мной без обуви. Без фанатизма, но… но когда можно – да.

Мария сделала последний контрольный выстрел:

– И где она сейчас? Варит вам борщ или стирает дома?

Старик – хотя не поворачивался язык его так назвать! – искренне засмеялся. Бокал с кальвадосом в его руке трясся, жидкость колыхалась, маслянистой плёнкой накрывая края.

– Вот к чему клоните! Нет, Маша. Она во Франции. В Сорбонне-IV. Читает курс лекций, домой жду к июлю. А стирает у нас стиральная машинка!

Женщина прикусила язык. Ага, попыталась поймать на селадонстве! Тоже мне, знаток человеческих душ. Даниил серьёзно посмотрел на неё – остановился на ногах.

– Форма пальцев и ступни у вас очень похожая. Не испорченная. Видите ли, ей очень повезло… Когда ей было четырнадцать, на каком-то осмотре врач, старый питерский еврей ей сказал: э-э, девочка моя! Если ты хочешь иметь красивые ножки, не носи высокого каблука. И она никогда в жизни, ни на выпускной, ни на свадьбу, их не надевала. Поэтому у неё великолепные ступни.

– А вам это важно?

– В моей любимой женщине мне важно всё. Каждый миллиметр её тела.

– Простите… я не хотела так. Получается, я вас провоцировала.

– Это закономерно. Престарелый ловелас положил глаз на молодую босоножку. Знаете, давайте уж без предрассудков. Я никогда не считал зазорным сказать женщине, что у неё что-либо красиво и потрясает моё воображение. Ваше здоровье.

Он допил, снова ухватил трость. Показал ею, только уже рукоятью, на фотографии.

– Посмотрите фото. Это фотографы Академгородка, там есть великолепные работы Андрея Пашиса. Моя жена, кстати, была моделью когда-то. И влюбился я в неё на фотовыставке…

– А сейчас она кто?

– О, я даже не знаю. Она нутрициолог, учит правильному питанию, у неё есть диплом по профайлингу, она занимается йогой… Вы посмотрите, я пока расплачусь.

Его трость застучала по направлению к двери бара, а Мария в полном смятении стала ходить, рассматривая фото: кстати, масса моделей были босы. Вот бы такую фотовыставку в Щанске устроить!

Одновременно её мучали угрызения совести. Какого чёрта ей вздумалось устраивать экзамен этому утончённо-интеллигентному человеку?! Или она ожидает, что все должны падать ниц пред её босыми ногами и биться в конвульсиях? Ну, Дима, понятно – и то там не на этом завязано, ну понятен Главред, но ведь «не работают» эти чары с Владом. А тут работают, но как-то странно…. А может быть, она чего-то не понимает?

К реальности её вернул мощный физиологический позыв, и, обернувшись и начав искать глазами, она увидела своего подходящего кавалера.

– Даниил, а скажите, где тут…

– И я туда же! – весело перебил он. – Не побоимся ли мы, босоногие?

– Вам лучше знать!

– Не побоимся. Тогда, как это ни дико звучит, но я приглашаю вас в это интересное заведение…

И он указал тростью на лестницу вниз.


…На ступенях Дома Учёных мужчина пошутил:

– Итак, щанским друзьям вы будете рассказывать: сначала он угостил меня кальвадосом, а потом пригласил… в туалет!

Женщина смеялась так, что едва не повисла на хромом спутнике.

– Даниил! Я опять себя веду слишком нескромно.

– Да ничуть. Женский смех, женские слёзы… ну и женские ноги – три ваших секретных оружия. А смеётесь вы так заразительно, как… впрочем, сейчас байку расскажу. Вот этот туалет, он же имеет разнесённые в стороны комнаты для дам и для мужчин. Та, что для мужчин, она фактически под лестницей. До этого треклятого «закона о табаке» там стояли скамеечки, люди курили. Ну а в семидесятые, в первые годы, когда устраивалось куча симпозиумов, особенно летом, туда спускались все, и те, кто не курил, тоже. Лаврентьев, Канторович, Соболев, Векуа. Ну, эти имена вам мало о чём говорят, но всё равно – стоят, кто курит, кто нет, академический трёп. А в дамский туалет бегают аспирантки из оргкомитета. Ну, и одна заслушалась, стоит, не дышит: великие же. Академики! Они её заметили, и Лаврентьев говорит: девушка, тут – мужской, вам мол, туда. А она от страха, от смущения растерялась и кричит: а я туда не хочу. Я хочу прямо тут!

Мария покатилась со смеху, едва не запнулась. Даниил поддержал её.

– Понятно, что она хотела сказать – мол, хочу с вами постоять, послушать. Но прозвучало весьма… двусмысленно! Тогда Канторович, Леонид Витальич, а он такой охальник был до старости, говорит: товарищи, ну, раз девушка хочет тут, пусть делает тут! А мы, как джентльмены, должны уступит ей место.

 

Утирая слёзы, Мария второй раз сбилась с ноги, наступила на травяную полоску. Что-то прилипло к ноге.

– Минутку?

Опершись на мужчину, она сдёрнула с подошвы… пластырь! Удивительно, но ранка от ожога – затянулась.

– Что такое?

– Да я обожглась ещё утром. А сейчас… Ладно! Я вам тоже байку расскажу. Только чур, не смеяться.

И Маша, удивляясь собственной откровенности, рассказала новому знакомому от том, как она вылечила такой же ожог. И он не удивился.

– Нормально. Бабушка моей жены, украинка, поранив ноги, первым делом на них писала. Заживляющее и дезинфицирующее свойство этой жидкости с древности… При условии, конечно, что человек сам здоровый и процесс ферментации не начался. А у вас, кстати, есть украинские корни?

– Ой! Я плохо знаю. Кажется, девичья фамилия моей мамы Леляковская.

– Очень может быть.

– А почему вы подумали?

– А вы – хохляцкий тип, Маша. Непокорная, порывистая, неуправляемая…

– Когда вы это успели заметить?

– По жестам чувствуется. Кстати, вы босиком спустились в ту-а-лет. Понимаете?

– Но там же чисто у вас, как в аптеке!

– А откуда это вы знали? – ухмыльнулся мужчина. – И, тем не менее, ни искорки сомнения в ваших чудесных глазах не мелькнуло. Я вас уверяю: девять из десяти женщин, застигнутые таким желанием без обуви, на вашем месте предпочли бы сравнительно безопасные «кустики».

– Наверно…

– Вот это ЖЕСТ, Мария. И ваши босые ноги – жест. Жест – это крайняя артикуляция плоти. Направлен ли он в сторону секса или нет, он восхищает, всегда, понимаете?

Мария вздохнула. И начала подпинывать ногами камешек, случайно оказавшийся на дорожке – длинной, прямой, пустынной. Как маленькая.

– Да, это жест, как вы говорите… Наши чиновники, да и не только они, с ума теперь по нему сходят. Ну, я вам рассказывала. Как сейчас этим Щанск наэлектризован, вы не представляете. Выхожу утром, а соседки у подъезда шипят в спину: «Пошла учить босиком шляться!» Ну вообще, где здравый смысл?!

– Э-э, Машенька… Можно мы присядем, я раскурю трубку? Благодарю. Понимаете, в вашу щанскую жизнь пришёл такой западный зверь, как индивидуализм.  По сути, это одна из частей экзистенциализма…

Мария уселась рядом на скамейку. Свела ноги вместе, стала ковырять асфальт большими пальцами, а потом вскинула голову:

– Данил Игоревич, в конце концов!

– Просто – Даниил. Что?

– Я вам честно скажу: я дура.

– Боже ты мой, почему?

– Я половины не понимаю из того, что вы говорите… Чёрт, что-то я пропустила в образовании. Я буду спрашивать, не считайте меня за полную идиотку.

– Я к вашим услугам… Ну, тогда так скажу: экзистенциализм – это философское направление середины двадцатого века. От слова «экзистанс» – французского, что означает «существование». И вообще, это не философия. Это, по сути, движение. Главный девиз: человек определяется исключительно его собственными свободными решениями, то есть ваши поступки определяют вашу природу, каждый ваш выбор свободен, и вы несёте за него полную ответственность. Улавливаете? Упор на бытие, на личность, на существование личности, на свободу…

– Это я понимаю. Применительно к вам и мне тоже: выйти на улицу босым, в мир обутых – это наша свобода. Получать за это плюхи – это наш выбор и наша ответственность.

– Потрясающе точно.

– Кстати, самые яркие экзистенциалисты – Сартр и его подруга Симона де Бовуар. Могла свободно разгуливать нагишом при гостях, которых у него было немало, её видели в Париже босиком на светских раутах… Но это детали, – он запыхтел коротенькой прямой трубкой, выдувая клубы ароматного дыма. – Вот, а всё наше русское, потом российское, потом советское бытие построено на так называемой соборности. Принятии решений «общим приговором», «всеми миром». Большевики разрушили империю, старый мир, а соборность успешно конвертировали в коллективизм. Самое отвратительным в «совке» было то, что всегда довлел коллектив. Масса. Общество. Большинство. У нас как принято принимать решения?

– Большинством голосов…

– А это демократия?

– Ну, вроде считается да.

– Вот так и закон о курении приняли… Машенка. Исконная афинская демократия, как она родилась, – это принятие решения только на основе консенсуса. Общего согласия всех. Если хоть один против – решение не принимается, обсуждаем дальше. Кстати, применительно к треклятому закону: почему бы не разделить зоны для некурящих и курящих, а последние оборудовать вытяжкой? Нет. У нас защитили интересы одних, наступили на горло другим… У нас просто: собрались, слушали, постановили. И это было объявлено демократией.

– А я думала, вы патриот СССР! – блеснула Маша глазами. – А можно я на лавку с ногами заберусь?

– Валяйте. Как может быть советским патриотом человек, если в годы становления и зрелости он видел отвратительные конвульсии этого монстра? Я не о продуктах, не об экономике… Я об этом давящем «обществе», об этом коллективизме. Главное местоимение коллективизма – «мы». «Я» – там не более, чем винтик. Кстати, это давняя болезнь.

– То есть?

– Великий Новгород, по которому плачут все либералы. Республика зажравшихся, сытых торгашей. Подают нынче как образец «древнерусской демократии». Знаете, почему они проиграли битву на реке Шелони, после чего с их сволочной «демократией» было покончено?

– Нет, конечно.

– Сытые и здоровые новгородцы не захотели подставлять свои животы под пули. Они откупились. Они купили доспехи и орудие для слабой, необученной, неорганизованной бедноты. И беднота эта, кстати, и побежала с поля боя, не устояв перед московским войском… В общем, соборность и коллективизм правят долго. Внушительно… Но приходит индивидуализм, это экзистенциальное мышление, и каждое «Я» начинает вопить: я хочу! А почему так? Я не хочу! Почему вы меня заставляете? Я не буду! Я хочу по-другому, потому, что это я и «вы» мне до лампочки. «Я» совершенно справедливо возвышает свои интересы выше интересов «мы» – общества и государства. И чем больше это «Я» давят, тем оно… кричит сильнее. Да и становится сильнее. Видимо, в вашем милом Щанске до некоторых пор царил патриархальный коллективизм советского типа. И вот он… и вот пришёл индивидуализм.

– Но откуда он пришёл, если его не было?

– Ошибаетесь – он был. Он ЕСТЬ в каждом, это закон природы, это программа, заложенная в каждый разум. Просто его не разбудили, он был подавлен. А потом кто-то бросил гранату в ваше тесное помещение, в маленький городок…

– И мы взорвались. Босоногостью.

– А в тесных помещениях взрывная волна всегда разрушительнее. И невозможно предугадать, куда она покатится. В сторону голых ног или голого тела – того же натуризма. Сдетонировало. Поэтому это не революция в чистом виде, но это борьба философий. И новая уже появилась…

– Скажите, Даниил, а у нас есть шансы победить?

По тротуару того самого Морского проспекта, где они сидели на лавочке, шла женщина средних лет – примерно возраста Даниила, чуть моложе. Не полная, но крупная, широкоплечая, черноволосая и черноглазая; с большими руками и ногами; в синем платье-сарафане, нагруженная сумками. Увидела спутника Марии, начала улыбаться:

– Ой, Даниил Игоревич! Как всегда, элегантны! Чего на кафедру не заходите? Мы соскучились! А кто это с вами такая красивая красопяточка? Дочка?

– Помилуйте, Галина Михална, у меня только два сына. Это моя знакомая, Маша.

– Очень приятно!

Она сказала ещё пару любезностей и пошла своей дорогой; сумка и портфельчик с пакетом оттягивали руки. Большие ноги в скромных туфлях на каблуке тяжело отрывались от асфальта…

– Видели? – спросил Даниил.

– Видела. А это кто?

– Галина Михайловна, из института истории. Доктор наук. Смотрите: она никогда не пойдёт гулять босиком. Она вряд ли посоветует это дочке, сыну… или внукам. Но она благосклонно отреагировала на вас. Она не будет препятствовать, понимаете?

– Да. И… что это значит?

– Мы с вами никогда не победим, Машенька. Потому, что мир движется вперёд, понукаемый жёстким индивидуализмом – этими «я»: Цезарем, Чингисханом, Петром Первым, Наполеоном, Лениным, Мао… продолжать? Нет. А вот выполнение рывков «я» обеспечивает серая масса «мы», влекомая как раз соборностью, коллективизмом. Без них не появились бы ни Конституция США, ни ДнепроГЭС, ни китайская промышленность. Одно без другого невозможно. Это как Инь и Янь. Но наша-то задача – чтобы «мы» не давило «я». А хотя бы улыбалось, как Галина Михайловна! Вы не представляете, какие у вас чудесно грязные подошвы, Маша. Рисунок импрессиониста. А что? Вполне экзистенциально: полюбите нас черненькими…

Женщина глянула и поняла: они в коричнево-чёрных пятнах тополиных почек.

–  Эх, таких бы «галин-махайловн» в Щанск штук десять-двадцать…

– Они появятся. Кстати, вы говорили, у вас там на носу выборы? Ага, значит, ещё и происходи смена элит. К власти придут в массе своей люди от тридцати пяти до моих лет максимум…

– Ну да! Пусть придут люди помоложе. Без мозолей на мозгах.

– К сожалению, Маша, они образуются в любом возрасте… Ну ладно. Итак, придёт поколение людей, которое встретило юность в перестройку, в зрелость познало на себе беспредел и цинизм девяностых… Или то, что совсем пропустило нашу «весну нравов», не испытывало поллюций в первых видеосалонах…

Он остановился, увидев Машину реакцию, потом сообразил – и рассыпался смехом:

– Ау, Маша! Не делайте лицо статуи «девушка с веслом»!

Женщина ответила смущённой улыбкой:

– Поймите… у меня в школе были друге учителя. От них такое слово было услышать даже – это как землетрясение пережить!

Даниил пошевелил угли в трубке такой же серебряной на вид лопаточкой, как и Маштаков!

– Ах, Маша, Маша… Я ведь живой человек, из плоти и крови, а не экземпляр педагогического гербария! Поэтому я и говорю: кто не испытал сладкого первого оргазма, смотря фильм из серии про Эммануэль с Сильвией Кристель, кому не хотелось там же снять штаны и предаться онанизму, тот не поймёт  того,  как изменилась жизнь в СССР после 85-го. Ваше поколение выросло на всём условно-разрешённом, на многом политкорректно-скрываемом, вам не дали побунтовать… Бастилия уже разрушена, нет Стены, нет Системы, куда ни ударь – подушка! И эта новая элита, которая логичным образом рвётся к власти, она использует энергию бунта, протеста, слома традиций! Вот поэтому вы, женщина в расцвете сил, явно заботящаяся о своей гигиене…

Тут кончик трубки его, чубука – не рука, а именно трубка! – едва заметно коснулась Машиной пятки.

– …с особым удовольствием демонстрируете мне свои грязные, именно гряз-ны-е, то есть запачканные ступни, подошвы, пальцы. Это и есть – экзистенциальный обобщённый протест. В нём зашифровано абсолютно всё, и всё там неразрывно, вместе. Угадал?!

– Я в шоке. Вы прямо с языка снимаете!

– Прекрасно. Ну, пойдёмте. Я, как паровоз, могу дымить на ходу.

Они шагали вдоль Морского, спутник Маши говорил, равномерно выпуская дымные облака:

– Вы не заставите всех ходить босыми. И не научите! И не надо, Бог с ними! Иначе скучно будет. Выделяйтесь. Будьте инаковыми. Осознавайте свою духовную избранность. Но добивайтесь одного: чтобы они – вам не мешали. И будет прекрасно.

Марию озарила догадка. Она даже чуть вперёд забежала – заглянуть в глаза этому человеку:

– И вы тоже… тоже ведь не круглый год босой?

– В условиях Сибири, Маша, это не сделает никто. Придёт зима, придётся обуваться… Зима природы, как и зима жизни, с ней ничего не поделаешь! У меня шесть костюмов, около двадцати пиджаков, не помню сколько сорочек и  более ста галстуков…

– Ничего себе!

– Естественного, к ним полагаются штиблеты, ботинки, летние туфли. Не столько, конечно. Но они есть. И я вас уверяю: пройдёт это лето, вы с удовольствием наденете туфельки… не обязательно на высоком каблуке и пойдёте в… театр, например. У вас есть с кем?

– М-м… пока нет.

– Ну, дело наживное. Я своё счастье обрёл примерно в сорок лет, моя жена со мной – на два года раньше. Всё впереди… Так вот, пойдете вы в театр.

– Ну, допустим.

– А в антракте… – он засмеялся громко, – снимите их к чёрту – и в буфет! Это я для примера. Свобода не в том, чтобы ходить босым. Свобода, собственно, в свободном, ничем не ограниченном выборе быть босым или обутым. И легко разуться, если тебе этого хочется!

 

Здесь в Морской проспект вливалась ещё одна улица, они её перешли, попали в негустую аркаду. Указывая на ряд домов слева, через проезжую часть, Даниил сказал:

– Видите эту лепнину на домах? Эти фасады?

– Да. Как вафельные такие дома.

– Потолки три метра. Исключительно четыре этажа. Дома Минсредмаша, «атомного министерства». Это, кстати, первый вариант массового жилья, предложенный Хрушёву, Н-55. А потом освоили более дешёвые строительные блоки, и начали ДСК про всей стране лепить блочные пятиэтажки… Но справа от нас – тоже очень добротные дома. Из белого кирпича, видите? Очень крепкие. В одном из таких я живу…

Здесь тротуар был особенно густо засыпан почками; но Мария, ощущая их прикосновение подошвами, просто беспечно подметала эту труху голыми ногами.

– Даниил… а почему у вас, в Академгородке, нет такой соборности? Почему это нам приходится прошибать стену лбом?

– Ну, ведь у нас создавали «город науки», а у вас «город производственников». Инженерно-техническая элита, она, увы, всегда самая консервативная. Они имеют дело с механикой, там жёсткие законы и никакой диалектики. Вы вот верите, что до середины шестидесятых жительница этого дома могла выйти утром… в купальнике – ну, советском ещё, сплошном, но босая, с полотенцем и сумочкой, и пойти так через весь городок на пляж?

– А, Обского моря?

– Да. Зайти ещё в Торговый центр. Поболтать с подругой на остановке… Это было, да. Потом времена заржавели, и не потому, что гайки закрутили, – мы сами заржавели. И всё это прекратилось. А у вас не было – но началось. Это… феномен!

– Понимаете, что меня удивляет… Почему у нас сложилась такая «Женская кучка»? Очень мало мужчин, которые нас поддерживают.

– Ничего удивительно, Маша. Мужчина по природе своей – тупой консервативный бык-производитель. Он человек стада. Иногда даже с мозгами, порой даже с кругозором. Но это именно стадо. Женщины более либеральны, более динамичны в сознании…

– Как вы легко такое говорите, хотя сами мужчина!

– А я всегда говорю ученикам – правду.

– Ох, мне так приятно быть вашей ученицей!

– Сочту за комплимент. Что ж, я, конечно, не вполне справился с вашей просьбой.

Женщина собиралась шумно возражать, но он отмахнулся:

– Оставьте! Я вам рассказал о наших местах десятую часть того, что знал!

– Но это и так много!

– Нет. Ну, уже поздно. Значит, так, сейчас вы сядете на маршрутное такси… такие микроавтобусы, – он назвал номер. – И доедете прямо до привокзальной площади. А там, как я понимаю, ваш хостел.

– Да! А можно вопрос?

– Конечно!

– Это чья голова у вас на трости?

– А! Это Ганеша. Бог мудрости и благополучия, уничтожающий препятствия. Мне любимая привезла из Индии.

– Роскошно! – восхитилась Мария.

– Тогда я откланяюсь, с вашего позволения? Я как раз почти дошёл до дома. Для меня это предел сегодня.

– Конечно…

И она совершенно машинально подала ему руку для поцелуя.

– Но вы мне сначала должны пообещать… – он задержал её пальцы в своей сухой и горячей ладони.

– Что?

– Что вы, Маша, сохраните свои ноги, свои красивые ступни в первозданной их красоте! Не испортите, не забудете… Не вернётесь к прежним каблуками и не предадитесь гламуру! А? Готовы?!

– Да, господи… Конечно!

– А потом у вас родится прекрасная дочка… – закончил он, – Не спорьте, обязательно дочка! И лет через двадцать, когда я буду одной ногой в гробу, то вы вместе с босоногой дочкой приедете меня проведать!

Женщина смутилась так, как, пожалуй, ещё никогда не смущалась.

– Да что вы такое говорите, Данил Игоревич? Я вас ещё на свадьбу моих внуков приглашу!

– Посмотрим, посмотрим!

Он легонько коснулся губами её руки, приподнял шляпу, морщинами своими поиграл-улыбнулся и отошёл, опираясь на тросточку.


Обратно Мария ехала в непонятном, дивном состоянии. Будто в исцеляющем роднике искупалась. Предвкушала, как будет рассказывать своим, что она тут слышала. Об экзистенциализме. И не только о нём. А ощущение усилила тётка из маршрутки; Мария уселась в задней части салона, думая, что, наверное, тут платят на выходе, как в Москве. Но водитель, пересчитав людей в салоне, возмутился: «Кто не передал?!» Женщина вскочила было, но тётка эта напротив успокоила:

– Да не скачи ты… Передадим!

Забрала у неё купюру, отправила, потом вручила Марии сдачу. И заметила, показывая глазами:

– Давно так?

– С самого лета! – ответила та, ожидая сейчас чего угодно.

Но тётка, по виду совсем не из местных, наверняка говорящая «АкадЭм», закончила свою фразу.

– Вот и молодец. Крепкие ноги у тебя, аж загляденье. Я бы так тоже… Да диабет только, пораниться нельзя.

В приподнятом же настроении женщина зашла в хостел. А тут ей, как бритвой, резануло по глазам лицо хозяйки. И остановили Машу – как самолёт на взлёте из зенитного комплекса сбили.

– Куда! Без обуви не пущу!

– Это… как… – постоялица совершенно опешила. – Ну, я понимаю, я сегодня топала везде, но вы же вчера… Я же так пришла!

Эта, казавшаяся совсем недавно любезной и приветливой, нахмурилась, лицо стало серым. Грохнула чем-то у себя за стойкой.

– Вчера – это вчера. А сегодня – это сегодня. Мне на ваши грязные пятки ВИП-постояльцы жалуются.

– Да, блин… а что, я им в нос их сую?!

– Не важно! Им – неприятно.

– Да мало ли что мне неприятно! – продолжала возмущаться Мария. – Вы что тут устроили? Почему они диктуют-то, ВИПы ваши…

Женщина открыла и закрыла рот, как будто зубами по-волчьи клацнула.

– Не хотите выполнять требования – выселяйтесь! – деревянным голосом  сообщила она. – Деньги – верну. Мне, между прочим, от ваших двух суток ни жарко, ни холодно. ВИПы за месяц платят.

И, видя, что постоялица ещё колеблется, отрезала: «Ключ – не дам, пока не обуетесь!»

Совершенно ошарашенным этим ударом, Мария принялась рыться в сумке; женщина, сложив презрительную гримасу, отслеживала её движения. А та наконец поняла, где лежат ей кроссовки. На заднем сидении «девятки», в куче вещей, вместе с аптечкой, куда она их кинула, сев в машину…

Совершенно ошарашенная этим неожиданным ударом, Маша вышла на улицу. Даниил был прав: небо опять затянуло, опять начинал моросить дождь. Об обиды и злости чуть слёзы не начали душить; да чёрт с ними, купит она сейчас любые банальные шлёпки. Хоть одинаковые, на одну и ту же ногу! Хоть на верёвочках… И, от отчаяния поскальзываясь босыми ногами на самых ровных местах, она пошла бродить в поисках магазина. Наверняка эта бабенция так восстала из-за почек, конечно; Мария находила лужи, подолгу топталась в них, возилась, пытаясь содрать с подошв корку, и ей было совершенно всё равно, что подумают о ней добрые новосибирцы…

Но новосибирцы проходили, прикрывшись зонтами, равнодушно, а корка очень плохо сдиралась.

Первый обувной супермаркет, у кафе с загадочным названием «Ом», оказался на переучёте. Второй – к моменту подхода её закрыт. Женщина бросилась на рынок, который, как она помнила, располагался у ДКЖ; ну, может там, в рядах китайского барахла? Но этот рыночек, такой оживлённый днём, пустовал, киоски закрыты. А дождь лил всё сильнее. Мокрая Мария спряталась за навесом, попробовала закурить; как на грех, неудачно открыла пачку, и на неё сверху сквозь щели пролилась вода. Щёлкала зажигалкой, мокрая сигарета гасла.

Выглянула с тоской, на всякий случай. Два таджика сидели на голых прилавках овощных рядов. Один в сапогах, второй – босым сидел, его шлёпанцы лежали рядом, мокли. Разговаривали о чём-то на своём, гладко-мелодичном языке.

И вот, когда она уже распрощалась со всякой надеждой, где-то рядом гортанно закричали:

– Зуд ба инчо биёед, устод ба хазаб омадааст, вай шуморо чэш мезанад!

Что это значило, она не знала; но таджиков позвал кто-то злой и страшный. А выглянув, она увидела, как капли дождя яростно колотят по оставленным впопыхах тапкам.

И хрен с ней, с брезгливостью. Мария заявилась в хостел в обуви с чужой ноги, демонстративно скинула у полочки, сунула мокрые и до сих пор нечистые ноги в их тапки…

Хозяйка проводила её оценивающим взглядом. А Маше так хотелось обернуться и показать ей какой-нибудь оскорбительный жест!

День её вымотал. Поэтому, едва она прилегла на «полчасика», коснулась щекой подушки, тут же погрузилась в сплошной, без сновидений, сон.

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!

Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.