35 глава. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ МАКСИКА, УЖИН ФРОМИЛЛЕРОВ И “ПЛАН ЧЕТЫРЁХ”.

35 глава. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ МАКСИКА, УЖИН ФРОМИЛЛЕРОВ И “ПЛАН ЧЕТЫРЁХ”.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.


ЛИНИЯ ОКСАНА – КАНАЕВ

Примерно в то время, когда Лидия Ивановна жаловалась Татьяне на неоправданное отсутствие Оксаны Максимовой, а девушки в «комнате отдыха» обсуждали судьбу их коллеги Максика, сдуру пошедшей хрен знает куда и получившей по самое не хочу ни за хрен собачий… ну вот, примерно в таких вот выражениях, этому самому Максику было очень тяжело. Точнее, совсем ужасно.

…Оксана Максимова сто раз себя прокляла, что поддалась на уговоры Татьяны Евгеньевны, что вообще ввязалась в это дело. Жила она себе и жила, ни о каких босоногих не знала и вообще об этой глупости не задумывалась. Ну не дураки же обувь изобрели! Миллионы людей в ней ходят, миллионы девушек – на каблуках, а тут вот так, вдруг, сбросить их и почапать голыми ногами по улице? Бред. Да и вообще, как все бы сказали в их «банном» коллективе: стрёмно, одно слово! По травке ещё, куда ни шло, но как Татьяна Евгеньевна приходит – ужас… На пятках – каёмка от уличной пыли, на пальцах, на ногтях с лаком – этот серый налёт. А ей хоть бы что! Улыбается. По библиотеке так расхаживает. Недавно один мужик увидел её и открытым текстом спросил: у вас тут что, День дурака, первое апреля?

И всё-таки Оксану точила маленькая, непонятная зависть и к начальнице своей, которая не стесняется ног почти сорокалетней, со всеми свойственными возрасту мелкими дефектами кожи, потёртостями то тут, то там, и к компании её – черноволосой, смуглокожей девчонке восточной внешности, её подругам, которые, по мнению Оксаны, вполне подходили на роль «приличных» девок. Что они, все вместе, с ума посходили? Ну есть, значит, в этом что-то такое… Вот узнать бы, какой особый кайф. Во время посещения Круглихинский школы кайфа не ощущалось; были только стыд, смущение, злость от того, что она оказалась в идиотской ситуации; в каждом взгляде на неё посторонних чудилась издёвка, презрение. И совсем было непонятно, зачем она пошла на митинг. Совершенно, видимо, инстинктивно, это было последней попыткой прикоснуться к тайне, окружавшей этих непонятных людей – с виду вполне нормальных. Разулась она стыдливо, в кустиках, спрятала в траву босоножки, дали ей плакатик, нацепила она очки тёмные. Стоять бы тихо, не отсвечивая, а тут подлетела эта отчаянная корреспондентка, и потом всё завертелось, понеслось вперёд со страшной скоростью.

И привело к этому самому печальному исходу.

Вначале она вообще ничего не поняла. Мужик в съехавшем на бок галстуке и плакате на шее орал, как подстреленный, атлетически сложенный парень корчился от боли – не зря Оксана ходила на курсы самообороны когда-то, да и «Дубраве» их жёстко учили: если клиент начинает беспредельничать… Ну, например, анал не проплатил, а лезет, или за час заплатил, а норовит ещё на второй     удержать, всё – без разговоров. Ногой по яйцам, и пусть тот потом Бригу или самому Армяну доказывает, что он не верблюд. Свой живой товар в «Дубраве» берегли, не разбазаривали, это было фирменной чертой заведения. Правда, и пахали они все там как надо.

И вот Оксану подняли с газона, и кулак второго спортсмена въехал в её девичий живот так, что, казалось, разорвал все кишки, наизнанку вывернул. Пока скрюченную девушку тащили куда-то -как потом выяснилось, в полицейскую машину, оправившийся от корч «спортсмен» – а может, и правда, какой-нибудь легкоатлет! – злобно пинал её своими толстыми, ребристыми кроссовками по голым ногам, норовя ударить побольнее, по косточке.

Сутки Оксана провела в «обезьяннике», потом её перевели в «подвал», в нижнее помещение изолятора, уже реально напоминающее тюремную камеру, с железной дверкой и окошечком. А потом вызвали к следователю.

Девушка, в принципе, была уже готова к наказанию: вон, в позапрошлом году Лаура порамсила с какой-то девкой в «Бункере», сцепились, их охрана быстро выволокла на улицу, на холодок, чтобы освежились да унялись, но те, подогретые алкоголем, начали драться со страшной силой. Народ собрался, похохатывали, на телефоны снимали: круто девки хлещутся, прямо бои без правил… Слякоть стояла, с Лауры слетели туфли, колготки полопались – в грязи, только белые пятки в дыры сверкали, а с противницы она умудрилась сорвать кофточку, оставив в белье, и начала было уже душить – менты и приехали. Ну, что? Присудили ей максимальный «сороковник», она у Армяна взяла кредит, отрабатывала потом сверх смен. И всё. Сорок тысяч штрафа Оксане, конечно, очень не хотелось платить, но, с другой стороны, это терпимо, как-нибудь перебьётся. «Спортсмен», гад, вряд ли заявление заберёт: знала она таких упёртых.

Поэтому поначалу следователя, круглого, похожего на чугунное ядро казаха Торсунаева, она слушала расслабленно. Только бы не «обязательные работы». Отправят в Тарышту, в дом престарелых, мочу в «утках» из-под них выносить, бр-р… Или птицеферму в Первомайском убирать.

– …Максимовой, Оксане Витальевне, русской, одна тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения, предъявлено обвинение по статье 318-й УК РФ, «Применение насилия, не опасного для жизни или здоровья… в связи с исполнением им своих должностных обязанностей», а также по статье 228-й УК РФ, части второй, за «хранение и приобретение наркотиков в крупном размере…»

Вот тут Оксану как подкинуло.

– Вы что такое говорите?! – закричала она. – Не было у меня никаких наркотиков! Что за бред?!

– Э, ниари, дай дачитать, да? – с досадой оборвал её Торсунаев. – Следствием установлено, что обвиняема Максимова О-Вэ имела при себе наркотическое вещество… установленное экспертизой как марихуана, или каннабис, весом в сто десять граммов…

– Да не может быть!

Торсунаев не дрогнул ни одним мускулом на лице, будто хорошо пропечённом в тандырной печи.

– Русская? Читать умеешь? На, читай. Пратакол. Твоя сумка, твои вещи…

И перебросил ей по столу листок.

Перед глазами Оксаны поплыл огненный туман. Ну да, в первые часы она была оглушена всем случившимся, раздавлена; жутко болели ссадины на ногах и низ живота. Её досматривали, вытряхивали сумочку, с которой она на митинге не рассталась, лощёный усатый сержант спрашивал: «Гражданка Максимова, это ваше? И это ваше? Подтверждаете?!»;  потом какие-то люди, понятые зашли, в одном узнала такого же парня в спортивном, из той группы, баба какая-то рафуфыренная – с таким отвращением смотрела на ссадины на голых ногах девушки, на большой палец, каёмка ногтя которого окрасилась сукровицей, что Оксане хотелось провалиться сквозь землю… В общем, она тогда всё подтвердила, всё подписала, совершенно не задумываясь, чем это ей может грозить.

И вот сейчас Торсунаев озвучил: за нападение на «представителя власти» – этот мерзавец, который попытался их разогнать, со спортсменами, по виду – чиновник из администрации! – лишением свободы до шести месяцев, и за хранение марихуаны – лишение свободы на срок до трёх лет.

– Я не хранила! – завизжала она, чувствуя, что уже падает – в никуда. – Не было у меня! Мне подбросили.

– Э, все так говорят… – безразлично успокоил Торсунаев. – Падбросили, не падбросили… подписала пратакол. Значит, всё так! Падпиши теперь тут.

– Не буду я ничего подписывать!

– Падпиши вот тут, глупая… Что с предъявленным абвинением азнакомилась. А там дальше не я, там суд решать будет.

Так её жизнь разделилась на до – и после.


Валентин Канаев зашёл в ГОВД расслабленной походкой, румяный, без формы – кожаный щегольской пиджак на футболку! – с пакетиком в руках. Склонился к окошку дежурного:

– Привет, Николаич! Такая Максимова, девка молодая, в подвале у нас?

– Да. Есть такая… буква!

– Подними её ко мне. Мне кой-чего поспрошать надо.

– Да не вопрос… А что ты такое ешь-то? Пахнет странно.

– Суши! – Канаев гордо показал пакетик – С тунцом.

– Вот бл*дь! – отреагировал дежурный. – С тунцом, мать его… Как ты такое говно ешь? Как из нечищеного аквариума, воняет.

– Потому что водоросли. Суши ж ими обёртывают.

– Тьфу. Иди, не пахни здесь…

Канаев довольно расхохотался, пошёл к себе. Колокольцев отсыпался после усиления, Канаев отбыл своё раньше, осталось время поработать. Воскресный день клонился к вечеру. У оперов выходных не бывает…

Когда отпирал двери кабинета, в коридоре появилась задержанная – её вели. Оксану задержали босиком, никто её туфли по кустам разыскивать не стал; на второй день, в «подвале», сердобольные менты принесли ей какие-то тапки больничные, с устрашающей надписью «ИНФЕК-2» на облезлом дерматине. Сейчас эти безразмерные тапки сваливались с узких ступней девушки, и она пришаркивала ими, как старая бабушка.

 

Оксану провели в кабинет, усадили на стул, Канаев отослал полицейского. Девушка, щурясь, рассматривала небогатую обстановку – в основном плакаты о надлежащем несении службы, про разбор оружия и дебиловатые лица всяких там разыскиваемых. Опер ласково попросил:

– Подайся вперёд… Я наручники сниму.

– Спасибо! – глаза Оксаны наполнились слезами.

Это было самое страшенное – наручники. И не тапки эти, слетающие, а холодный металл на запястьях, это унижение… Надо же, этот молодцеватый парень с прядкой седых волос на виске пожалел её.

Наручник, действительно, освободил её левое запястье, но… но буквально в тот же момент опер пихнул её ближе спинке и наручник снова сковал руку. Оксана дёрнулась – да поняла, что теперь намертво прикована наручниками к двум стальным рёбрам спинки стула.

– Что вы… зачем вы это? – залепетала она. – Я не убегу.

– Конечно, не убежишь! – весело отозвался опер. – Так, отодвинься маленечко… Ножки вот сюда, мне на стол.

Он взгромоздил её израненные, в синяках, ноги на свой рабочий стол; аккуратно снял тапки. А потом вторые наручники защёлкнулись на худых щиколотках девушки. Поверх багровых ссадин.

– Вот так и посидим…

Она снова дёрнулась, толкнулась – бесполезно. Спиной она упиралась в стену, ноги быстро занемели, сбросить их со стола она не могла. А улыбчивый опер сел напротив, посмотрел хитро на её грязные, испачканные подошвы – но сохранившие розовую свежесть пяток, аккуратность вытянутых подушечек длинных пальцев. Подвинул к себе какой-то серый протокол.

– Так, Максимова, Оксана Витальевна, девяносто третьего года рождения, не замужем, проживает по адресу улица Спортивная, дом четыре, квартира два… правильно.

– Правильно… но зачем это вы? Что вы делать будете?

Опер расплылся в улыбке.

– Суши буду есть, родная! Проголодался я…

Он вынул из пакета деревянные палочки, с неприятным, режущим уши хрустом разлепил их на две. Кончиком одной провёл по голой подошве девушки – от пятки до бугорков у пальцев. Оксана завозилась, сквозь нервный смешок выдавила:

– Не надо… щекотно!

– Ага. Чувствительные, значит. Ох, одно дело забыл.

Он встал, отодвинул её слегка от стены вместе со стулом. Зачем? В тот же миг Оксана поняла, зачем. Полоска жёсткого скотча легла на её рот, залепив крепко. Девушка выпучила глаза, шумно задышала носом, стала что-то мычать. Опер поправил стул.

– Ну, вот и поговорим.

Он уже сидел на своём месте, и круглый, совсем не острый конец деревянной палочки упёрся Оксане куда-то под пятку. Сначала упёрся. А потом – надавил.

Оксана заорала. Она заверещала просто от нестерпимой боли, которая током пронзила всё тело. Девушка кричала, билась головой о подпирающую её стену, пыталась убрать ступни, но одной рукой опер прижал их к коричневому столу со стеклом, а под ним – календарики, фотки, записки… Это была ужасная боль, она прожигала её. Впрочем, это так казалось Оксане, что она орала. Никаких звуков, кроме глухого стука головы о бетон, невнятной возни и мычания, издаваемого скованным скотчем ртом, за пределы полицейского кабинета не выходила. И это тут вряд ли кого-то могло удивить: задержанные – люди беспокойные…

А ступни её, кажется, грязли собаки. Каждый палец. Их обваривали кипятком, их совали в угли костра, их долбили молоточками, разбивая суставы. И никакой возможности убеждать, Этот ад кончился – сколько прошло времени, она не знала, но тут хватило бы и пары минут.

– Ну, Максимова О-Вэ… – проговорил Канаев, убирая палочку. – Поняла? В общем, у меня твои показания. Про то, что ты… что ты вообще белая и пушистая, но один нехороший человек тебя заставил. И на замглавы администрации напасть, и бордель организовать на твоей работе, и секс-услуги оказывать… Подпишешь – ноль вопросов тебе.

Воспалённым зрением девушка видела: этот серый документ на столе опера уже был ЗАПОЛНЕН! Почерком, похожим на её – округлый и ученический, которым она заполняла формуляры в библиотеке. Что очень нравилось Татьяне Евгеньевне…

Оксана лихорадочно замотала головой, не понимая, что она должна подписывать и зачем, но твёрдо зная – этого делать нельзя.

– Как хотишь… – крякнул опер. – Ох, какой у тебя пальчик-то большой да ровный. А туфли-то тебе косточку натёрли, родная! У-тю-тю…

Палочка вошла в промежуток между большим пальцем и следующим, воткнулась куда-то под подушечку, а потом начала проворачиваться. И снова боль, жуткая боль, раскалывающая не только голову, всё тело – надвое; Оксане показалось, что ногти её, красиво изогнутые и крашенные дорогим перламутром с блёстками, вырывают с мясом… Она едва не потеряла сознание. И последним усилием рванулась, изогнулась – проехала головой по стенке, сбила ею настенный календарь,  рухнула на пол вместе со стулом. Больно ударилась затылком.

– Ну что ж мы такие нервные… – заметил Канаев, поднимая упавшую. – Всего лишь щекотка. Давай, выпрямляйся. Вот так. Продолжим сеанс.

И твёрдый деревянный кончик упёрся в самую середину её продолговатой пятки.

Оксана в «Дубраве» прошла многое, но даже там существовала определённая техника безопасности. Все секс-прилады и всяческие вибраторы проходили строгий контроль. Да, бывали случаи жестокого секса, но очень и очень редко…

Сейчас ей показалось, что в определённое место ей вставили раскалённый паяльник.

Она закивала, стукаясь головой об стену с обоями.

– Ой, проняло! – удивился опер. – Ну, тебя надолго хватило… Лады. Сейчас я сниму скотч, только не ори. А то перед коллегами неудобно будет… Ты прочитаешь и подпишешь. Добро.

Снова кивнула. Опер дописал что-то в протоколе, потом потянулся за палочками. Оксана выгнулась дугой, в судороге ещё не пришедшей, но ожидаемой боли.

– Тиха, тиха! – усмехнулся Канаев. – Мы ж договорились…

Он взял со стола палочки, нетронутый пакет и выбросил всё это в урну для бумаг, заметив:

– И верно, говно. Не, пусть это япошки с китаёзами кушают…

Скотч он сорвал с её губ с хрустом. Оксана знала: когда делаешь восковую депиляцию, боль примерно такая же. Но тут отчего-то она оказалась ещё больше и обидней.

…Через полчаса, когда Оксана, подписав всё, что требовалось, и, получив дополнительные инструкции, была возращена в камеру и получила даже бонус: пластырь, крем «Спасатель», шерстяные носки на ноги и целую бутылку дешёвого сладкого лимонада, Канаев уже неторопливой, вразвалочку, походкой, шёл по Техническому проезду. Глухие заборы частного сектора тянулись справа, оттуда побрёхивали собаки, а слева  к обочине прижался чёрный «Мерседес». Опустилось тонированное стекло. Лицо человека со сросшимися бровями строго глянуло на опера.

– Сделал?

– Да.

– Всё подписала?

Вместо ответа Канаев протянул ксерокопию протокола допроса гражданки Максимовой О. В. Мужчина в машине бегло пробежал это глазами. Потом протянул Канаева трубочку нерусских денежных купюр, схваченную смешной синей резиночной.

– Ты её, надеюсь, не метелил? – спросили из машины. – Проблем не будет потом с прокуратурой?

Канаев ухмыльнулся:

– Вы что… Так, иглорефлексотерапия. Шиа-цу.

– Понятно. Как её выпустят, свистни. Мы с ней ещё… сами пообщаемся.

– Хорошо.

– Ну, всё.

Стекло поднялось, машина дала газу, исчезла за поворотом. А опер, проводив её глазами, достал из кармана снимки, которые ему недавно передал Колокольцев, перебрал в руках. На снимке с кнопками, вонзившимися в девичью пятку, он задержался. Потом вздохнул и убрал снимки обратно в карман.

А вслух сказал:

– Что ж делать. Жить всем хочется.

И продолжил путь.


ЛИНИЯ ГРЕТА – МАТЬ – ОТЕЦ

Для Алексея Николаевича Фромиллера всё произошедшее с дочерью было чертовски неприятной историей, но, как ни странно, её он в этом винил меньше всего. Лена его породы была – из рассудительных; ну да, выпивала у себя там, на вечеринках, ну да, курила. Но с головой-то она дружила и ни разу, нигде до этого не «прокалывалась». Себя блюла.

И Фромиллер видел в этом, как ни парадоксально, одновременно со своим врагом Романенко «руку Москвы». Об этом он говорил с Цветайло, когда они парились в пятничной бане; оба любили это дело, да под хорошее чешское пиво, под воблочку… На одной из дач «Золотой горки», надёжно отгороженной от внешнего мира охраной и челядью. Фромиллер недоумевал: он ещё даже не выдвинулся, он ещё даже не сказал – и тут такая превентивная плюха. От кого? Исмагилов – вряд ли. Не то чтобы кишка тонка, но он тоже старый, умный и битый зверь, такая дешёвая провокация… Нет, не пойдёт. Пафнутьев? Да ни за Боже мой. Этот толстяк, хоть и числится формально в исмагиловской команде, скорее будет за схваткой наблюдать и ляжет под сильнейшего, под победителя. А победителей не судят.

Остается – Москва. Кто-то оттуда рвётся в Щанск. Опять же – зачем? Нефти нет, алмазов не добывают, алюминий  с никелем не плавят. Опытный – вот это может быть. И так наполовину растащенный, он ещё на оборонку работает, а по слухам, и на «Роскосмос». А это жирный кусок. Поставишь своего человека – можно и попилить неслабо; это двухходовка – первым ходом своего наместника в Щанск, а вторыми ферзь выходит в короли; нет, пешка, конечно в ферзи, если по-шахматному правильно, но это уже не играет роли.

Марк Исаакович, конечно, всё сделал грамотно. Эта скотина, ППС-ник, своё заявление из прокуратуры забрал. Ну, странно, что отказался от десяти кусков «зелёных», видать, какие-то козыри приберёг, но это уже задача второго порядка. Дело закрыто за отсутствием улик. Злополучные туфли, которыми была нанесена «травма паховой области»,  давно изъяты из материально-доказательной базы да сожжены на даче, а пепел развеян по ветру. Да и в этом контексте странное, диковатое босоножество дочери играло… на руку и ей, и Фромиллеру.

Альтшуллер, когда узнал об этом, поправил бабочку на морщинистое шее птеродактиля, отметил:

– Что ж, это безусловный случай того, когда модус вивенди может определить модус агенди, что станет важными фактором де-юре…

Одним словом: если Елена Фромиллер ходит босая, то как она могла туфлей этой, значит, пнуть туда, куда прилетело ППС-нику?! Дело рассыпалось. И выставляло в нехорошем свете тех, кто пытался его состряпать.

Вот поэтому субботний ужин Алексей Николаевич вкушал с особым аппетитом. Всё на мази, гроза миновала. И самое главное: домочадцы изменились. С лица дочери исчезла привычная скучающе-недовольная гримаса, Саша порхает по кухне, тоже босая, без тапок – в передничке! – и то и дело ставит перед ним деликатесы. Оказывается, вспомнила, как готовила в первые годы жизни; и Даша от кухни отлучена – теперь только убираться приходит.

На первое – борщ на сахарной косточке, наваристый, ароматный; на второе – киш с грибами и шпинатом, подаваемый с домашним паштетом из гусиной печёнки. Доброе французское «Мюскаде» в высоких бокалах… Красота!

Алексей Николаевич прижал к губам салфетку, положил на стол.

– Ну что, Лен… Когда защита?

– Пятнадцатого июня. Да мне уже сказали – там вопросов нет.

– Это хорошо. Это по-нашему… – крякнул Фромиллер. – Ну, значит, тебя можно готовить?

– К чему, пап?

Лена отвечала без прежней расслабленности – энергично, конечно, странновато видеть её без косметики, в чистом, но явно затрапезном, не новом топике, в шортах, в которых она дома гоняет… Ну ладно.

– Ну-у… я же тебе говорил? Новосибирск, автоцентр солидный. Машины «Майбах» и «Роллс-Ройс». Стендисткой будешь. Я могу хоть завтра…

– Погоди, пап! – девушка облизала ложку с остатками десерта и перемигнулась с матерью. – Мы тут с мамой решили…

Фромиллер не поверил своим ушам. Чтобы Лена советовалась по каким-то вопросам с матерью?!

– С мамой?! Саша… я чего-то не знаю?

– Да ничего, Лёша, у нас свои секреты… – щёки Александры Егоровны зарумянились. – Киш-то получился, Лёша?

– Да получился! Выше всех похвал… Я ничего не понимаю. Ну, и что?

– Не поеду я в твой Новосибирск.

– То есть… И? И болтаться тут будешь? По клубам и плясулькам?

– Нет, пап, работать буду.

Это, мягко говоря, Фромиллера, тоже удивило, но не так сильно. Работать – это да. Он вагоны в юности разгружал. Те самые, в которых деликатесы в Щанск приходили. Саша ему даже из полиэтиленовых пакетов специальный рукав-мешок сшила под одежду. Они с ребятами по палке-другой колбасы туда совали или несколько кусков вырезки.

– Хорошее дело… – отец взялся за заварной чайничек, заботливо поставленный женой на стол, под руку. – И где?

– Не «где», а «кем», пап. Я волонтёром буду.

– Что?!

Фромиллер замер и так и сидел замершим, пока Александра Егоровна не воскликнула:

– Лёша! Ты себе одной заварки налил! Нельзя же такой на ночь…

– Ой, прости… тьфу. Лена! Каким волонтёром? И сколько… сколько ты будешь получать?

Лена сожалеющее посмотрела на два оставшихся японских шарика «моти» с мороженым, сказала матери: «Это на завтра, добро?», а потом только ответила весело, не замечая замешательства отца:

– Нисколько, пап. Это добровольная работа.

– Как – добровольная?! Ты улицы, что ли, мести будешь?

Иной «бесплатной» работы Алексей Николаевич себе представить не мог.

– Нет… Улицы есть кому мести, пап. Мы с девчонками… будем за памятниками ухаживать. Мыть их, красить.

Фромиллер в это время отливал заварку в чайник обратно – так рука дрогнула, выронил крышечку, скатерть карминным забрызгал.

– Лена! Ты с ума сошла! На это есть служба специальная… Буквально у меня в департаменте!

– Только ни чёрта твоя служба не делает, – хладнокровно заметила девушка. – «Птицы» на Утином стоят, как этот… могильный камень, блин. Монумент Славы в парке – его гадостями разными исписали, и всем по фиг. У Педколледжа бронзовая учительница стоит, у неё в книге неприличное слово выцарапали… А Ленин ваш? У администрации? Вообще, мхом порос, я видела…

Лена еле заметно вздрогнула: вот это она ляпнула зря!

Но отец ничего не заподозрил… Оторопел. Он слышал о митинге, более того, в подробностях узнал из специальной справки, подготовленной референтами Цветайло; естественно, он и понятия не имел о том, что там была и его дочь – по рабочей версии, они с Александрой Егоровной «шопили» по магазинам; а уж про суть митинга имел вообще отдалённое представление. Андрей Цветайло рассказал, что в городе появилась группа закаливания, а Чухонцева, не желая отдавать «поляну», их давит. Вот и вышли – протестовать, а там уже кто-то направил. Конечно, владельца «Бункера» может уговорить только серьёзная сила. И точно: вот она, рука Москвы!

Руки у главы департамента дорожного хозяйства т благоустройства задрожали. Жена налила ему чай, щипчиками положила два куска рафинада, и он начал машинально мешать, мешать это, звякая ложкой.

– Лена! Это чёрт знает что… ты будешь бесплатно возиться во всякой грязи, во всяком дерьме?!

– Лёша!

– Да погоди ты, Саша! Это вопрос-то серьёзный… Наша дочь и – я вообще не понимаю.

Александра Егоровна, тоже пившая чай, поставила свою чашку на крахмальную скатерть Не со стуком – возмущённым, но твёрдо, будто телеграф пробил короткое: «ТЧК».

– Лёша-а! А ты помнишь, где мы с тобой познакомились?

– Где-где… – пробурчал Фромиллер. – На картошке познакомились!

– Да. В Иртышском. У меня тогда подмётки от сапог отвалились напрочь – такие дали. А ты увидел мои ноги грязные и, помнишь, бегал в колхозную управу за новыми? Всех там поднял.

– Да помню я! Помню!

– А ты босиком побежал… – засмеялась жена. – Мне свои сапоги отдал, сам понёсся, как угорелый…

– Пап, правда, так и было?

– Да было! Психанул я тогда… Она ж в моей бригаде, что ж за бардак-то. Ну, и к чему это всё?

– К тому, что сейчас их на картошку никто не посылает. А это нужное дело. Тогда ж мы тоже это бесплатно делали… А помнишь, какая дружба была? Как у костра пели под гитару. Ты меня поцеловал тогда первый раз, между прочим.

– Чёрт! Ну да. Бушлатом закрылся… – Фромиллер бросил ложечку и она обиженно тренькнула. – Да вы что, обе?! Спелись, что ли?!

Мать и дочь засмеялись. И даже придвинулись друг к дружке, обнялись – Фромиллер вытаращил на них глаза. Небывальщина.

– Лёш, это рано или поздно должно было произойти… – серьёзно сказала Александра Егоровна. – Спелись. Сошлись. Да, Лен? Мы вчера заходим в подъезд, а наше ТСЖ новый ламинат стелит. И говорят: ах, вот, это для вас специально.

До Фромиллера дошло.

– Мать, и ты голыми пятками сверкаешь?!

– А что? Я женщина в расцвете лет. Благодаря тебе – из высшего общества. У нас, у элиты, свои капризы.

Они обе, снова оглушительно грохнули смехом, совершенно счастливым, и Алексей Фромиллер понял, что его войска отступают по всем фронтам. Уткнулся в чашку, глотал чай, не чувствуя вкуса. Проворчал недовольно:

– Ноги вы себе испортите, вот что…

– Пап! – воскликнула дочь. – Не испортим. Пощупай!

И на табуретку перед ним легли две её ступни: такие же, как у него, широкие, мускулистые, с выпирающим у мизинца бугорком.

– Да ну, что ты…

– Пощупай! – настаивала девушка. – Ничего страшного.

– Да ё-моё!

– Лёш, ты в последний раз это делал, когда она простудилась в пятом классе… – заметила жена. – Ты мне тогда головомойку устроил, почему я на неё вязаные носки не надела!

– Да бросьте вы…

Но – пощупал. Это была прохладная – но не холодная! – здоровая и упругая плоть.

– Скраб, пап! – объяснила девушка, убирая ноги. – Просто натуральный скраб. Асфальт. Всё счищает… У мамы такие, кстати!

Фромиллер напряжённо сопел. Он почувствовал, как футболка на груди, в которой ходил дома, намокла. И внезапно ощутил, как привычные тапочки давят на ноги. А они, обе фурии, его добили. Встав и убирая шарики «моти» в холодильник, Лена объявила:

– А завтра мы с мамой начнём бегать. По утрам. Босиком, кстати.

– Да что вы у меня за сумасшедшие… – горестно ответил замглавы. – Я просто не понимаю

– А ты Андрюше Цветайло своему скажи! – азартно вставила жена. – Он спортсмен и физкультурник. Он тебе в два счёта объяснит.

– Но почему именно…

– Так здоровее. Американская практика, суперновейшая и прогрессивная.

 

Алексей Николаевич сдался. Привычный мир, с ноющей супругой, с её вечными мигренями, медитациями, семинарами, диетами, с дикими увлечениями вроде уринотерапии, разломался, разрушился; и сам Фромиллер пропустил это разрушение – он внезапно оказался в руинах прошлого, а перед ним открывалось какое-то сияющее будущее. Ну, бегать по утрам. Босыми. В конце концов, это не так страшно, чем то, чем она раньше занималась…

– Вы того… – страшным голосом сказал он, поднимаясь. – Вы если хотите, бегайте… И вообще, что хотите, то и… А я… а я спать пойду!

– Спокойной ночи, Лёша!

– Спокойной ночи, пап!

Когда он ушёл, мать подошла к окну. Теперь она дома разгуливала в струящихся, лёгких, невесомых одеждах, хорошо обегавших при этом её стройное тело. Прижалась лбом к стеклу; заглянула в непроглядные щанские сумерки. Встала на цыпочки, отчего вытянулись и напряглись узкие ступни, а пятки от прилива крови закраснели яблоками. Проговорила:

– Да, Ленка… ты совершила немыслимое.

– Что, мам?

– Ты всех нас спасла.

– В смысле?

Мать резко обернулась. С грустной улыбкой посмотрела:

– Это неважно… И не надо знать. Всё, давай спать, а завтра – побежим.

В высотке на Новой, в престижном доме с подземным гаражом и скоростными лифтами, садом на крыше, обрушивался Щанск. Столетние скрепы падали, раскатываясь обломками неотмеченных вопросов; какой слабенький удар поломал эти закостеневшие приличия и понятия? Кто стукнул молоточком? На века созданные, осененные укладом, традициями, понятиями, они оказались глиняными. И это – жена замглавы и дочь его… Что происходило с этим миром?

Говорят, в эту ночь Щанское болото взбурлило. Странный голубой луч вырвался оттуда, повисел коконом над взбаламученной водой, да ушёл в чёрные тучи.

Словно навсегда унося что-то, что этот город сохраняло в прежнем, умиротворённо-сонном спокойствии.


ЛИНИЯ МАРИЯ – ТАМАРА – АША – АСЯ

В этот субботний вечер не только чета Фромиллеров с дочкой вкушали деликатесы. В шашлычной на Автовокзале, на задах ресторана «Клён», сидели четверо женщин и ели шашлык с зеленью, салатом из свежих овощей, острым грузинским соусом и чуреками. Да, да, теми самыми чуреками, которые можно прижать рукой, расплющить до толщины бумажного листа – а потом убрать руку, и они вернуться в состояние лепёшки; теми, которые на разрез демонстрируют уникальную, одной Природе ведомую структуру сочетания пустых пространств и тестяных перекрытий, эту гениальную архитектуру хлеба, испечённого из правильной муки, правильным способом и правильным человеком.

С одного боку сидела Мария, в джинсах и кофточке, с другого – Тамара в своей кожанке. С Тамарой рядом расположилась Аша, а между ней и журналисткой поглощала уже вторую порцию шашлыка очень худенькая девочка с продолговатым лицом, высоким умным лобиком и пронзительно-синими глазами.

Её звали Ася.


…Когда Тамара изложила Аше план по «ловле на живца» компании Аннет-Паши, девушка задумалась. Первое, что не подходило, – возраст.

– Тамар! Ну, паспорт у меня не спрашивали, но коню ж понятно, что я совершеннолетняя… Видно!

– Это точно, чёрт…

– Знаешь… – вдруг вспомнила девушка. – А у меня во дворе с братиком гуляет девчушка такая. Она с ним в песочнице босиком сидит!

– Ну это мало что значит…

– Я всё равно поговорю!

И вот – поговорила. В результате ученица десятого класса Второй школы Ася Починок сидела с ними в шашлычной и уписывала явства – категорически ей запрещёнными некими врачами, но тем не менее желанные.

Ася успела задать положенное количество вопросов. Почему Мария босиком? Она всегда так ходит? А что начальник? Мария отвечала с ухмылкой и превосходством, из которого следовало, что красивые голые ступни корреспондентки – это высший шик, это супергламур, который не понять простым смертными; в подтверждение этого тезиса покачивала ногой, лак на ногтях отливал матовым благородным бликом и тонкая золотая цепочка перехватывала щиколотку.. Да и приятно. Ася спрашивала Настю-Ашу: а как она? Не ранится? Не режется? Не подхватывает заразу? Настя отвечала просто: надо смотреть, куда идёшь, и ты непременно будешь смотреть, и никакой «заразы» на асфальте нет, выкинь из головы и так далее… Спрашивала Тамару, самую чинную и строгую тут, и единственную пришедшую в обуви: а как?

– Да никак! – с тенью раздражения отвечала женщина. – Слушай! Мне нравится. Ну, болят у меня ноги от туфель, понимаешь? Я в них чуть ли не сутки! Поэтому и сбрасываю… Когда хочу! И не спрашиваю никого. Это мои ноги, в конце концов.

Девчушка оказалась любознательной и умной. Конечно, последовал вопрос: «Босиком – это красиво?». Мария не вытерпела. Как раз вернулась, отходя покурить, и отрезала:

– Ася, слышь! В женщине всё красиво! Если она так для себя, любимой, считает. И у тебя ступни красивые. Кончай давай! Цени себя, в конце концов.

Пили не пиво и не «колу», а айран, который тут тоже делали сами хозяева. Безумно вкусный, кисловато-солёный, он подходил к хорошо прожаренному мясу лучше любого вина или пива. Да и безалкогольный напиток – что тоже радовало. Покончив с ликбезом, перешли к техническим вопросам.

– Босиком по стеклу ходить, безопасно – не проблема… – задумчиво заметила Настя. – Я тебя научу…

Её саму уже научили.


Кир приехал в пятницу. Позвонил с улицы, сказал:

– Привет! Выйди, погуляем…

Аша вышла. Могучий, чуть неуклюжий парень светился радостью. В рюкзаке за широченными плечами позвякивало. И он тоже был бос – разлапистые голые ступни попирали асфальт.

– Пойдём! – легко согласилась девушка; с таким она была готова идти хоть на край света.

Перешли проспект, углубились в лесок, покрывавший подножия Синюшиной горы. Здесь, в отличие от городских улиц, от продымлённого автобусным выхлопом района автовокзала, дышалось необыкновенно легко; чистый воздух распирал лёгкие. Ветви сосен, начинавшиеся в вышине, ниже только сучками ощетинившиеся, казались аппликациями на золотой фольге солнца, которое как раз садилось за гору. Багряные тона стволов, изумруд хвои переливались. И хвоя эта же пружинила под голыми подошвами, изредка на дорожке попадались шишки – но кусали они не больно, играючи.

Кир нашёл полянку, сбросил с плеч рюкзак. Сначала очищали от шишек; девушка храбро отшвыривала их ногами, наступала даже. Парень усмехнулся: «Тренируешься?», Настя ответила: «Ну да… Даже приятно, терпимо!» Она догадалась, что сейчас будет обещанный мастер-класс ходьбы по битым стёклам; немного боялась, конечно… но только очень и очень немного.

От Кира исходила волна абсолютного, густого, как смола, спокойствия, в которой девушка увязала доисторическим насекомым…

Он сказал: «Надо утоптать…» И они вместе стали топать по площадочке, приминая траву; Настя с удивлением отметила про себя, что синхронный танец их босых ног казался каким-то священнодействием, почти ритуальным; они даже наступали друг другу на ноги порой, ойкали и извинялись. Но в результате осталась проплешина, почти гладкая.

Кир расстелил на ней тряпку в цветочек, вынул бутылки. Взял молоток – «сапожный», с круглой культяпкой сзади.

– Смотри… – Кир надел тёмные очки, натянул хозяйственные перчатки . – Очки – чтоб в глаз не попало, перчатки – сейчас сама поймёшь. Берём бутылочку…Бах! Ещё раз бах!

Посуда кололась с хрустом грецких орехов.

– Только пивные, в идеале. От шампанского – толстое стекло, колется плохо, с режущими краями. Водочные – ну они разные, всякие фигурные… вот. Пивные или винные. Так! Теперь убираем донышки и горлышки. Вот… можно ходить.

Девушка шагнула к стёклам, горящим искрами в лучах закатного солнца, но Кир остановил:

– Сначала – инструктор. Вот… вот так встаёшь… Медленно. Раз! Пошевели ступнёй, пусть привыкнет. Вот так, пальцы растопырь, погладь стёкла… Потом вторая пойдёт.

Он сам топтался уже очень уверенно. Битые стёкла под его медвежьими лапами хрустели – жалобно.

Потом встала Аша. Слышала обеспокоенное: «Нормально? Не колет? Осторожно, пяткой…  расслабь ступни, расслабь! Пальцами шевели… Вот так. И дыши – глубоко дыши!».

Он держал её за руки. Этот физический контакт придавал ей силы, но потом она оттолкнулась и стала переступать ногами сама.

– Ты без фанатизма! – забеспокоился Кир. – Не надо на них прыгать… Это другой уровень.

Но девушка его не слушала. Её босые ноги… вытерпевшие грязь подъездов и впивающиеся в пятку кнопки; дорожки Щанска, грязь и пыль… На фоне поблёскивающих стекляшек. Смешно! Ничего, ровным счётом ничего не происходило с ними. Да, стёкла кололись. Но мягко и ласково. Как массаж. Страх, метавшийся раньше где-то внутри, по углам, ушёл. Настя ощутила чувство победы, пьянящее.

Потом они вместе с Киром рассматривали её подошвы – тщательно. Ни единой царапины.

Прощаясь, Кир сказал:

– Ну вот, теперь ты и это умеешь…

– Теперь по углям? – засмеялась Аша. – Или по снегу?

– Посмотрим… не всё сразу!

Подкараулить во дворе девочку с длинными волосиками, худую, с карапузом осталось делом самым простым.


Сейчас Ася уплетала мясо, тщательно пережёвывая его мелкими острыми зубками, а её новые друзья обсуждали план. “План четырёх”.

– Так, смотри… – Мария слепила из крошек шарик, начала катать по столу. – Вариантов два. Но: во втором случае всё клёво. Поляна готова, Ася туда их приводит и начинается всё. Там всё подготовлено, так?

– Так.

– А в первом… она сама будет бутылки бить.

– Если эти, двое, решат сами бить стекло?

– Вряд ли! – заметила Аша, не менее жадно поглощавшая мясо. – Катька – манаджер… Тьфу, менеджер, она не станет с этим возиться.

– А фотограф?

– Ой! Ему точно за это не платят. Они пальцем лишний раз не пошевелит.

– Хорошо. Тогда встаёт вопрос: как их отвлечь, чтобы подготовить стёкла?

– Вот это вопрос… – Настя доела, жадно приникла к стакану айрана. – Катька эта вообще следит за всем, и фотограф… не знаю.

– Кажется… – Маша, сузив глаза, посмотрела на подруг. – Я знаю. Есть у меня два человечка…

– Колокольцев?

– Нет, Тома. Мента запускать туда – это точно сразу спугнуть. Нет… В общем, отвлекут.

– Хорошо. А с кровью?

Журналистка глянула на блюдо, в котором лежали сейчас только очищенные шпажки. Багрово-коричневый соус с золотистыми пятнами колыхался на дне.

– С кровью? – она расхохоталась. – Да это вообще ни о чём… И с бутылкой, кстати. С контрольной.

– Это как?

– Спокойно! Секрет фирмы. Я же всё-таки на телевидении работаю.

И тут все они спохватились, что, обсуждая детали, не спросили саму исполнительницу. Мария наклонилась к уху Аси.

– Ась… а ты сама не боишься? Или ты типа за любой кипеш?

– Не-а! – беззаботно ответила та. – У меня папаня – десантник бывший. Они когда с мужиками на даче День ВДВ празднуют, до сих пор бутылки об голову бьют. Маманя ругается страшно.

– Слушай… а как ты вот – босиком? – с другой стороны наклонилась Аша. – Ты ж девочка приличная.

– Так вы сами ж сказали, что это нормально… – изумилась ученица второй школы. – Это ж не голой на улицу…

– Правильно. Наши люди!

Мария внимательно смотрела на девочку. С ноткой зависти – и сожаления. Спросила:

– Ася, а ты кем хочешь стать?

– Я? Экологом. Или биологом. Интересно, как жизнь зарождается.

– М-да. Ну вот, эту жизнь ты и узнаешь.

Тамара, перегнувшись через Ашу, погладила девчушку по плечу:

– Ася! Главное – мы рядом будем. Не бойся ничего!

– А я не боюсь. А можно, я сейчас вот домой босиком пойду?

На ней были кроссовочки и модные носки-пузырьки. Так и пришла.

Все рассмеялись.

– Можно!

– А я тебя по стра-а-ашной грязи проведу! – пообещала босая Настя.

– По самой страшной?

– Страшнее не бывает.

– Точно?!

– Ой, блин, Настя! – возмутилась Тамара – Хватит ребёнка пугать!

– Я вам не ребёнок! Я подросток.

– Ладно, поняли. Ася… ещё вопрос: как родители отреагируют, если до них дойдёт?

Девочка помолчала. Деликатно протёрла салфетками тонкие пальцы рук, рот, потом сказала:

– Про папаню – я говорила. Он типа так: доча! Жива-здорова?! Да. Ну и всё. Маманя… она кассир в «Магне». Говорит: ты на свои грабли сама наступишь. Если не дура – всё поймёшь с первого раза. Там тоже всё нормально.

– Бывают же такие семьи… – задумчиво произнесла Мария, допивая айран. – Надо же… Тамар, мы с тобой опоздали на этот праздник жизни.

– Мой дедушка-вайнах, – тихо сказала Тамара, – мне говорил: кто думает о последствиях, не может быть храбрым. Поговорка такая есть, вайнахская. Так что всё правильно.

– Ну понятно… – подвела итог Мария. – Что, закончим? Я расплачусь, сидите все.

– Спасибо! – заявила Ася. – Так можно или нет?

– Что?!

– Босиком!

– Да оссподя ты… разувайся.

Ася скинула кроссовки, стянула мультяшные носочки. Вместе с Ашей они потоптались на краю площадки, под навесом, не смущаясь пыли, нанесённых сухих веток и мелкого мусора. Девочка выделывала хрупкими босыми ногами танцевальные па – видно, занимается… Глядя на парочку, и Тамара с облегчённым вздохом освободила ноги от босоножек.

– Вот вы какие модные… Подвозить никого не надо? – хмыкнула Маша.

– Не! Мы так дойдём.

Надвигающаяся ночь пахла жарой и сушеной пылью.

– Ну-ну… Ладно, до связи.

– Пока!

Троица удалялась. Как три всадника Апокалипсиса для крохотного Щанска: совсем юная, молодая и зрелая. Садясь в машину, Мария отметила: они пошли короткой дорогой по задам РСУ, по самому гравию, вздыбленной земле, сухим листьям.

И голые пятки их сверкали в сумерках, как падающие метеориты.

 

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.