БОСИКОМПОВЕСТЬ. 16. ЮЛЯ-СОНЦЕ И ПОСТУПОК.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.

---

ЛИНИЯ ГРЕТА – МАТЬ

С межрегионального совещания в Омске отца послали ещё дальше: глава Щанска, Исмагилов, успел, как нынче говорят, «перетереть» с кем надо в коридорах, и открылась возможность почти бесплатно – считай, конечно, бесплатно, за вычетом небольшого распила и бонуса, – получить в Москве пятьдесят машин Tielbuerger для уборки города, чтобы вооружить ими городское ЖКХ и чтобы щанские улицы засияли чистотой да красотой. А это потребовало, естественно, вылета в столицу, в соответствующее министерство, щанских посланцев, и в число «выбивал» включили Алексея Фромиллера. Тот успел позвонить Лене по телефону из Омска:

– Лен… Маме скажи, меня до конца недели не будет! Не могу ей дозвониться.

– Она очередной телефон на практике у вайшнава выбросила… – спокойно сообщила Лена. – Избавлялась от мирского. А ты зачем там надолго?

– Свипперов получать.

Слышимость – отвратительная…

– Кого? Свингеров?!

Это всё происходило в поточной аудитории, на перемене. Громко сказанное девушкой слово привлекло внимание одного из однокурсников, Никитушки Аннинского из их тусы, и он громко заржал: «Ленка! Чур, я с тобой свингерю!». Хорошо, что отец такого слова не знал вообще. Он прокричал в трубку:

– Свипперов! Подметально-уборочных машин! Всё, Лен, отключаюсь, передай…

– Передам. Ты только там не пей сильно! – попросила девушка, прекрасно знавшая, как проходят, а главное, чем заканчиваются подобные административные мероприятия.

Это всё произошло в среду, утром перед фотосессией с Валерой. А в четверг  мать ожила. Обычно после энергетической «подпитки» у неё случались провалы в памяти, внезапные приступы мигрени; она бродила по дому тенью отца Гамлета, разыскивая то косметичку, то полотенце, то ещё что-нибудь. Сейчас она искала фен. Заглянула в кухню, где Лена резала на завтрак свежий упругий авокадо.

– Лен, ты фен не видела?

– Нет. Ну, возьми мой…

Девушка сказала это совершенно машинально, продолжая резать фрукт или овощ, чёрт его знает, одним словом – плод. И внезапно вспомнила. Острый ножик соскользнул, резанул по пальцу – выронив нож и сам авокадо, девушка сунула кровенивший палец в рот да ринулась к себе.

Ну, ведь надо же так. Она развесила фото, и мать, конечно, зайдя к ней за феном – в противном случае она без спроса не позволяла себе пересекать порог дочериной комнаты! – увидела их.

Сейчас она остановилась посередине, очумело оглядываясь. Тощая фигура в розовом халате с мраморными разводами.

 

Лена накануне просмотрела добрую половину сайтов, названных Валерием. И отпечатала для себя наиболее интересные ракурсы собственных ступней; чтобы посмотреть и понять, чего же в них такого замечательного? Может быть, дело в узкой щиколотке, тонкой и рельефной, как футуристическое здание; в пальцах с утолщёнными фалангами, будто механические детали, в чём ещё? Были тут и пара фото в полный рост.

Лена сама так и не пришла ни к какому мнению, а вот мать сейчас разглядывала фото, явно ничего не понимая. Точнее, понимала, что большая часть этих голых ступней измазана какой-то ужасающей грязью.

Но этого знания явно не доставало для полной картины. Мать обернулась к Лене, застывшей на пороге, обвела худым пальцем комнату с картинками и выдавила:

– Ты… это…

– Да, мам! Я. Я босиком ходила.

– Где? По этой… этому…

– Да! По улице, по развалинам, мам, по чёрт знает чему ходила!

Сказанное Леной разрывало мозг так же, как граната РГД-5 – спелый арбуз. На мелкие ошмётки. Мать снова обвела комнату пальцем.

– Но это… это ведь… ГРЯЗЬ!

– Мам! – уже не сдерживаясь, крикнула девушка. – Грязь твоя… а то, что ты после своих вайшнавов по три дня под душ не ходишь, чтобы «энергетику» не смыть… То, что от тебя, прости, псиной несёт, несмотря на парфюм, – это не грязь? То, что твой гуру вам даже руки после туалета мыть запрещает – не грязь это?! Ты вспомни, как ты меня, когда мне восемь лет было, на улицу вытаскивала и обливала. Босиком! В любую погоду! Я помню! Закалка это называлось… А босиком – это не закалка? Ты вот себя вспомни, компрессы из этого вот… твоего всего!

Мать попятилась. И, так как на пути её оказалась обширная кровать дочери, она на неё и плюхнулась, потеряв пушистые тапочки, вцепившись худющими руками в покрывало.

– Это… кто тебя… снимает? – хрипло спросила мать.

Девушка  прошла в комнату и стала раздражённо срывать со стен фото; «безопасные» присоски, не портившие обои, хрустели.

– Парень. Мужчина! Валерий его зовут!

– Ты с ним… спишь?

– Мам! Ну, брось ты это! Мне это зачем?! Мы фотографируемся с ним. Понимаешь?! Не должна же я спать со всеми, с кем знакома!

Мать молчала. Лена видела её со спины – волосы ещё длинные, но на макушке уже жидкие, просвечивает бледная кожа. А в остальном – кожа да кости. Девушке стало её жалко…

Она прервала процесс, подошла. Села рядом.

Проговорила устало, уже без клокочущей злости в голосе:

– Мам… я ведь знаю, почему вы не разводитесь до сих пор.

– Почему?

– Меня надо выучить и пристроить на хорошее место – раз. Квартиру нашу разменивать – головняк, ты сама знаешь, два. У папы будут неприятности на работе: чиновники не разводятся, они все эти… семьянины образцовые. Но вы с ним фактически не живёте Уже два года, мам!

– Не живём…

– Ну, а зачем каторга эта?! Ты во что превратилась? А я жить хочу! Полной жизнью! Мясо есть, да! Танцевать хочу! Развлекаться, а не ваши медитации слушать… нет, ты на себя посмотри.

И, словно с немым укором, Лена  опустила глаза на её ступни. Совершенно безжизненные, белые, вялые и холодные, как у трупа. В анатомическом театре.

Мысль, которая внезапна пришла в голову, казалась совершенно бредовой. Но Лена грешила авантюрностью: авантюрой было показать отцу фото, не меньшей – и это предложение. Девушка глянула на золотые часики Anne Klein:

– Мам… сейчас в «Добряннике» как раз свежая выпечка. Сходим в «Елисеевский»?

…и, пока мать не успела ничего прибавить, твёрдо добавила:

– …босиком. Вместе босиком сходим! Там тепло…

Да, безумие, чистая авантюра, пятьсот процентов; но какие-то невидимые токи пробежали по проводкам; искры скользнули по посеребрённым контактам, что-то такое включилось, переключилось да щёлкнуло. Мать внезапно вскинула голову с острым, как ковш бульдозера, подбородком:

– А… сходим! Давай!

Девушка чуть не онемела. Но медлить было нельзя. Вскочила на ноги:

– Так! Тогда я тебя одену… так… знаешь, белое нельзя, ты и так худая. Я тебе свои джинсы чёрные дам, они нормально, объёма ногам прибавят… Наверх… Сейчас наверх наверх!

И забегала по комнате, судорожно раскрывая все шкафы.

---

…С этого момента мать становилась не надсмотрщиком и не вышестоящей инстанцией. Она становилась соучастницей. Покорно примеряла то, что советовала Лена. Остановились на чёрных джинсах и облегающем чёрном топе. А об обуви, конечно, разговора не было.

Правда, мать попыталась робко возразить:

– Лен… Но по подъезду и улице… Может, я тапочки возьму? А там уже, в супермаркете, разуемся.

– Мам! Да в нашем подъезде можно с полу кушать, мы клиринговой компании помнишь, сколько в месяц платим?! Во-во. Всё, кончай… Босиком – так босиком.

Первые шаги за порогом элитной квартиры дались Александре Егоровне Фромиллер очень тяжело. Её и без того малокровное лицо залилось смертельной бледностью, как перед инсультом. Но сдюжила; на её счастье, даже консьержа в этот момент в стеклянной будке не было…

– Пошли, мам!

И Лена, деликатно взяв её под руку, пошла рядом.

Это было чувство очень странное, необычное и необъяснимое. Они шли босые по двору вместе с матерью; коричнево-золотистые фасады района вставали за их спинами. Небо слегка заволокло тучами, свет оттуда пробивался ровный, белесый, но мать нацепила огромные тёмные очки всё равно. Ну вдруг кто узнает.

И шли они, пятная своими голыми ногами безупречный асфальт.

Уже на первых тридцати метрах мать не выдержала.

– Охххоспди… я думала, будет хуже!

– Чего хуже?

– Ну… ну, больнее…

– Страшнее. Асфальт у нас хороший. Не то, что даже на Большой Ивановской!

И она крепче сжала материну руку. Они как будто поменялись местами: мать – маленькая девочка, а Лена большая и взрослая. Учит её ходить. Или жить, в конце концов…

Неизвестно, чего мать ожидала: публичного гневного остракизма, суда Линча, вываливания в грязи и перьях, но ничего этого не произошло. Вероятно, большая часть жителей «Заповедника» попросту не обращала внимания на мать и дочь, идущих по микрорайону… ну в белых кроссовках. Есть такие. И вообще, что приглядываться? Вот на верхнюю одежду можно посмотреть, на золото в ушах – какое, то-сё. Это рейтинг, это предмет обсуждения. А если сверху настоящий Trussardi, то и снизу будет что-то достойное, не фиг и глаза напрягать…

Так и шли.

В «Елисеевский» вошли через вход с микрорайона. Тут охранники обычно стояли расслабленно: дома-то все в ограде, под домофонами, чужие тут не шастают…

С одним из молодых охранников стоял седоусый старший смены – проверял службу. А молодой сделал стойку:

– Смотрите… Две бабы! Одна вторую фотографирует. Не положено же! Ни фига… они и босые обе!

Но седоусый придержал охранника за рукав, да так, что тот, уже кинувшийся наперерез, волчком закрутился.

– Алё, остынь!

– А чего? Они же… Инструкция!

– Поменяли инструкции… – нехотя обронил седоусый. – Приказано внимания не обращать, понял?

– Понял, Антоныч!

Лена, конечно, не знала о двух штурмах этой крепости, совершённых буквально в последние дни: первом – силами Шакти и Дуси, да втором, похожем на массированную артподготовку, силами несуществующей программы «ФейсКонтроль». Поэтому шла совершенно спокойно. Драссти – она пришла в СВОЙ магазин, СВОЕГО района, она платит деньги, ей что, тут кто-то и чего-то будет указывать?!

Девушка сразу увлекла мать в магазин-кафе «Добрянник»: там можно было не только купить, но и поесть. Тут на кассах недрогнувшей рукой отрезали граммов тридцать сыра с плесенью, по две семьсот тридцать за кило – просто так, попробовать. Дегустация.

 

…Там, где была оборудована стойка с высокими стульчиками для перекуса, они взяли жареной картошки по-ирландски, хариуса горячего копчения, домашних малосольных огурчиков, маринованного чеснока и по паре ломтей деревенского хлеба с подсолнечными семечками, тающего во рту.

Лена никогда не видела, как мать жадно ест.

Причём – руками, забыла про пластиковые вилки…

И забыв про свои диеты.

Глаза у Александры Фромиллер из оловянных сначала стали нежно-карими, потом – вспыхивающими янтарным отблеском. Как маленькая, она обсосала пальцы, вымазанные во вкусной копчёности рыбы. Проговорила зачарованно:

– Какая… красота!

– Красота? – фыркнула Лена. – Мам, ты ж того… Ты свою диету нарушила.

Александра крутнулась на стульчике:

– Да наплевать! Слушай, Ленка, я так ела последний раз… в общаге ела! Сокурснице сало привезли из деревни, другой – огурцов маринованных, а хлеб мы мы рыбкоповский купили…

– Какой?!

– «Рыбкоповский». Кооператив такой был, на «Энергетике», назывался «РЫБ-КООП».

– Ничо себе… Это там, где Гнилое Озеро рядом?!

– Тогда оно Гнилым ещё не было… – с печальной улыбкой ответила мать.

– Там рыба, что ли водилась?!

– Ну да. Не хариус, конечно, но лещ шёл.

– А-бал-деть! – по складам произнесла девушка.

Мать внезапно подмигнула. Чего никогда не делала. Тут, в «Добряннике», она сняла тёмные очки. Лена аж поперхнулась.

– Лен… а тебе нравится босиком ходить?

– Ну… ну, не знаю! Гулять, да. Но если бы кто сказал – только босиком, или только в обуви, я бы взбрыкнула.

– Вся в отца… – задумчиво произнесла Александра. – Он тоже был такой… раньше.

– Почему «раньше»?

– Да, это так… вырвалось… а мне нравится!

– Тебе – нравится?!

– Да! Так хорошо ногам… Такие ощущения… у нас, когда на тантре мы ступнями касаемся… – мать осеклась. – Нет, это другое, это ерунда. А тут настоящее, живое.

– Ты, мам, успехи делаешь.

– Не сглазь.

– Ой, да ладно. Плюнуть бы куда.

– А ты в салфеточку.

Они обе засмеялись – легко и громко, как сказал бы посторонний наблюдатель, «заржали».

А после этого ещё по стакану настоящего сбитня с брусникой и свежей булочкой навернули…

 

Из «Добрянника» выходили с пакетом вкусностей и бутылкой чилийского вина – выбирала его Лена.

Она ощущала тайную гордость: она опять рискнула. И выиграла. Что тогда, когда плескала сок в лицо толстому хаму в «Бункере», что – когда отцу фото показала… Ей везёт. Просто ставить на «зеро».

И когда они шли по первому этажу «Елисеевского», босые и счастливые, им навстречу попалась пара. Худая женщина в строгом костюме, тоже в тёмных очках, и круглолицый парень, толкавший доверху нагруженную тележку. Весь верх её покрывали бананы – они просто сыпались с неё, как с пальмы, отягощённой плодами. И эта блондинка так резанула Лену и её мать взглядом из-под тёмных очков, что обе остановились; как хлестнула по ним длинным пастушьим бичом.

…Лена первая опомнилась:

– Ну вот, тебя кто-то узнал… Поздравляю!

– Да нет. Не может быть… – голос матери задрожал.

Лена поняла: именно этого она и боялась всё это время. Но пересиливала страх, мелкими ступеньками преодолевала его.

Однако то, чего больше всего боишься, обыкновенно и происходит.

Наперерез им рванулась какая-то тётка, кудрявая:

– Александра Егоровна! Александра Егоровна, на минуточку! Я к вашему мужу на приём записывалась…

Всё ясно: одна из чиновниц мелкого пошиба. Увидала жену большого начальника в супермаркете, решила использовать  открывшиеся возможности “доступа к телу”. Вообще, это было табу и дурной тон: чиновники тоже люди, приём – приёмом, а купить пожрать – это личное. Но неизвестной даме эти соображения оказались неведомы.

Она побежала следом за женщинами, голося:

– Александра Егоровна! На минуточку! Ой… а что вы без туфлей?!

Мать Лены остановилась. Обернулась. Не снимая тёмные очки, снова закрывавшие ей пол-лица, отчеканила:

– Пошла вон. Пошла вон отсюда, говорю!

– Ой… я…

– Ты не поняла?

Та изменилась в лице, скукожилась так, что и кудряшки её моментально распрямились, обвисли, и бочком-бочком побегала прочь. Лена не знала, что сказать. Это на неё мать могла орать – и то, без такого металла в голосе. Что с ней произошло?

Они проходили мимо охранников, и седоусый внимательно посмотрел на Лену. Ну, понятно, запоминает. Девушка поняла: в следующий раз она придёт за покупками босиком. Чтобы ему напомнить. И пусть это делала до сих пор Даша, за покупками ходила, но она – придёт.

А на выходе Лена отследила мизансцену: с парковки отваливал чёрный «Мерседес», внедорожник. С очень знакомым номером, на пару цифр отличавшимся от номера машины её отца. И оставил на этой парковке тележку, в которой небрежно лежала связка забракованных покупателем бананов да кожура – от пары съеденных.

 

Удивительный их выход заканчивался. Лена забыла про порезанный палец; а он зажил, только мало видная розовая полоска напоминала о нём. Мать шагала широко и уверенно. А потом увидела газон, на котором как раз рассыпали свежую землю – цветы сажать, да как прыгнет туда обеими босыми ногами!

– Лен… сними меня! На земле.

Лена щёлкнула на телефон. Потом мать опустилась на скамейку: «Передохну!». Лена заметила: её била крупная дрожь, которая, впрочем, вскоре прошла. Александра Егоровна забрала голые ступни на скамью, обхватила и пальцы, проговорила глухо:

– Спасибо… кусочек жизни.

– Мам, ты о чём…

– Кусочек жизни ты мне подарила, дочь. Такие вот пироги.

Она посидела ещё немного, задумчиво рассматривая небо, сосны, растущие тут во дворах, громады домов. Потом легко соскочила и пошла вперёд; и что-то рассказывала об их первом знакомстве с отцом – наверняка известное Лене, но прочно забытое…

Дома попросила:

– Помой сразу овощи, разложи всё… Не хочу Даше поручать, ага?

– Конечно, мам.

– Я бы авокадо съела…

– Сейчас.

Но, когда Елена пришла в гостиную, с нарезанным плодом на блюдечке, двумя бокалами под вино да бутылкой, мать… спала.

Спала на большом гостевом диване. Согнув острые коленки и подтянув к себе худые, жилистые, испачканные в  городской пыли ступни.

Лена сходила наверх и принесла ей плед. Укрыла.

---

ЛИНИЯ СОНЦЕ – МИЛАНА

Решение это Юле-Сонцу многого стоило и дорого далось. Она  не спала половину ночи. Кроме кошмара с разбитым вареньем, ей снились другие: её кусали собаки. За ноги. Собаки самые разнообразные – большие, маленькие, лохматые и пупырчато-квадратные, как собранные из “Лего”. Собственно, и не рычали, не лаяли, а сразу бежали с чётким желанием кусать, и Сонце знала во сне, что кусать будут. Она пыталась убежать. Конечно, не получалось. Ноги молотили по земле или по чему-то там ещё, и бесполезно, Сонце с места не сдвигалась или передвигалась со скоростью муравья, а собаки подбегали… от укуса – от самого осознания этого, даже без боли! – она просыпалась.

Под утро вспомнила, как её в детстве шавка цапнула. В песочнице, где они делали «вулкан» из песка и воды. «Лава» промочила сандалии и носки, и Сонце их, конечно, стащила. Даже ребёнок понимает, что в мокрых носках возиться в песке – вообще нет никакого удовольствия. А та маленькая белая собачка прибежала в песочницу, вначале бегала, принюхивалась, дружелюбно махала хвостиком, а потом испугалась чего-то или психанула своей собачьей душонкой и куснула Сонце прямо за розовую круглую пяточку.

Первый год был такой смешной серповидный шрам чуть повыше пятки. Потом зарос.

 

Утром Сонце встала вовремя и проделала все необходимые стандартные процедуры: утренний душ – чистка зубов – прочая женская гигиена – короткая зарядка-гимнастика на коврике – бутерброд с маслом и сыром плюс тёплый (горячее пить нельзя!) чай – одевание – причёсывание – косметика – чистка обуви… Вот на этом этапе она чуть запнулась: увидела материны туфли. Те самые, которые стукнули вчера, в ночи, каблуками, будучи поставленными на полочку. Не то чтобы эти «шпильки» были у матери одни, она могла и в других уйти на работу, и ушла, наверное… наверное! В  её комнате стояла мёртвая тишина, а лезть туда у Сонца желания не было. Но из туфель светло-коричневым коконом, неприятно похожим на осиное гнездо, выглядывали колготки. Хм…

Обычно эту часть туалета мать в спальне снимает!

Так и  не разгадав странный ребус с колготками и туфлями и присутствием или отсутствием матери дома, Сонце ушла в колледж. Три первых урока отучилась более-менее спокойно, а потом решение, принятое вчера и окончательно оформившееся к утру, стало сверлить душу, как фреза с алмазным покрытием грызёт скальную породу.

И вот оно звякнуло: на педагогике!

Вероника Игоревна,  преподающая им педагогику, привычно открыла журнал, пробежала глазами графы, скомандовала:

– Анохина, к доске! Виды мышления… Красовская, к доске. Задачи умственного воспитания.

Люба Анохина, до сих пор ходившая в ботиночках, вышла к доске и застыла с виноватым видом: явно ничего не учила, повторить не успела и напоролась. Как конвойный транспорт на вражескую торпеду. Следом вышла и Сонце.

Одногруппники притихли, не желая попасть под раздачу; благо у доски были только две больших секции, на которых можно писать. Сонце взяла меловой брусок, начала выводить буквы… «Накопление фонда знаний как условие мыслительной деятельности».

Через некоторое время ей стало некомфортно; точнее, так было с самого начала, и понятно почему; но она ощутила волну угрозы, плывущую по классу. До этого она всеми силами старалась сконцентрировать сознание на доске, на меле, да на чёртовой мыслительной деятельности, в конце концов!

Но не получилось. Сонце увидала, что беловолосая Анохина у доски строит гримаски и знаками показывает на неё; класс  уже наполнился шуршанием-шепотком, наконец и Вероника Игоревна, по прозвищу «Горе», включилась. Доцент кафедры,  старший преподаватель, в бытовой речи она была удивительно косноязычна: могла сказать, например, «нечего было залазить на этот автобус!» или «ничего, что вам для этого, тут нету!».

Вот и сейчас, сдвинув тяжёлые очки ближе к сухому носу, она вытянула гусиную шею, заглядывая за Анохину, пытаясь рассмотреть, со своей близорукостью, Сонце, и возгласила:

– Красовская! Ты чего это тут  вдруг мне это, не понимаю?

Эту замысловатую фразу не перевёл бы ни один Гугл-транслейтер, а если бы перевёл, то никто бы не понял столь марсианский стиль речи. Кто-то одобрительно захихикал, но тут же увял под гневным взглядом «Горя». Мол, нечему тут смеяться – безобразие! Сонце улыбнулась.

– Я задачи умственного воспитания пишу, Вероника Игоревна…

– Да я поняла, что ты пишешь! Ты давай кончай это всё, балаган не разводи и вставай, как надо!

 

Голые ступни девушки попирали новенький, в прошлом году уложенный коричневый ламинат. Успевшие загореть, они смотрелись, на её взгляд, вполне эстетично! Тем более что Сонце надела короткие джинсики, всё-таки чтоб не так бросались в глаза голые ноги…

Носков она в этот день не использовала вообще, а кроссовки сошвырнула с ног под партой, как только урок начался. Терять уже нечего. Она на секунду представила, как фото, которые вчера ей прислал прилипчивый незнакомец из ВК, рассыпаны по колледжу, отпечатанные будто в типографии; звенит звонок, все выбегают и начинают хватать их, смотреть, тыкать пальцем, хохотать…

Так вот – им!

Девушка поймала себя на мысли, что стоит вот так, босиком у доски, и ей ни фига, ни капельки не стыдно.

Но «Горе» думала иначе. Она властным жестом руки отослала Анохину обратно на место, чего та с вожделением и ждала; и снова очки засверкали в сторону Сонца:

– Красовская! Я тебе что сказала! Одень ноги быстро, не смеши людей!

Сонце не выдержала. Будто пружина со звоном распрямилась.

– Одевают – кукол, Вероника Игоревна и вы это должны бы знать… Ноги – обувают. И я никого не смешу.

Длинное лошадиное лицо преподавательницы ещё больше вытянулось. Рот её стал напоминать иконку LOL, достаточно часто используемую в соцсетях. – Так! Красовская… Ты мне урок сорвать решила. Быстро вон от нас… – и поправилась: – Марш из класса!

Сонце спокойно прошествовала к своей парте, забрала сумку, книги, ручку. Она ожидала хохота и бурной реакции, но одногруппники дружно заткнулись: наверное, просто не знали, как реагировать. Девушка слышала, как её голые пятки стукают об пол, глухо, и это отчего-то придавало ей уверенности.

– Извините, Вероника Игоревна. Я тогда пойду.

Она вышла.

---

До конца урока ещё целых полчаса. Колледж тих. Девушка шла по коридору, по полам стандартных учебных заведений: цементно-гравийная смесь, отполированная специальными машинами и проложенная потемневшими от времени медными разделителями. Смех смехом, но колледж в своё время строили как военные казармы, для той самой инженерной части, которая должна была обихаживать Завод; потом всё рассекретили, военную часть убрали, оставив только военсклады, и сейчас в коридорах этого учебного заведения на месте «тумбочек» дневальных дежурили засохшие деревья в кадках.

Сонце уже коснулась босой ногой серого бетона лестницы, как её догнал чей-то торопливый шаг. Девушка обернулась: догоняла её старшекурсница. Эту высокую томную девушку она видела несколько раз на смотрах художественной самодеятельности; черноволосая и черноокая, смуглолицая, её звали как-то интересно – Милана, она вроде как моделью подрабатывала в филармонии.

Сейчас Милана была одета, как обычно: всё очень дорогое, брендовое, хоть и джинса, но из хорошего бутика. Такие вещи продаются либо в «Елисеевском», либо в «Высоте»; кофточка от Armani с неброской аппликацией, тысячи три, кроссовки LiuJo – десятка, как минимум.

Милана, как ни в чём не бывало, пристроилась рядом:

– Привет… Нормально?

– Привет… Да хорошо.

– Мне тут скинули про твой прикол… – низким голосом проговорила Милана. – Круто. Поспорила с кем, да?

Сонце пожала плечами, правду говорить не хотелось, да и объяснять – запаришься.

– Ну типа да.

– А на что?

– Да просто так.

– Хм. Просто так – неинтересно! – отозвалась девушка, спускаясь с ней вместе – А ты куда сейчас?

– Я? Домой. Да “Горе” же сейчас пойдёт жаловаться везде… что я урок сорвала. Лучше всё это завтра услышать.

– Здраво! – рассудила Милана, тряхнув чёрным покрывалом волос. – И по улице так пойдёшь?

Сонце усмехнулась:

– Пойду! Уже  ходила.

Она думала, что ещё ответить, и внезапно спутница её выпалила:

– А с тобой можно?!

Вот это номер! Это Сонце набивалась в компанию к Василисе, это Сонце искала того, кто её поддержит, а тут такая фифа и… Полузнакомая! Девушка растерялась. В роли инструктора она не была ещё.

– Ну… не знаю… ну, пойдём.

– Только отойдём подальше от педа, хорошо? – попросила Милана.

– А что?

– Ну… палево… это ты у нас такая.

Небо не рухнуло на землю, Щанка не потекла вспять, не забурлило Гнилое Озеро, выпуская из своих ядовитых вод многоголового дракона. В вестибюле Сонце ещё остановилась у зеркала. Прихорашивалась. Шаркала босыми ногами по такому же серому полу. За ней и Миланой следили только охранник да гардеробщица. Оба были настроены, что называется, перпендикулярно.

Гардеробщица, рябая тётка, заметила:

– Молодец девка. Не боится. Уже и лето, пора.

– Чё вы говорите, тёть Ань! Придатки застудит.

– И-и! Вась, иде твои придатки?

– У меня нет придатков, тёть Ань!

– Так чья б корова мычала… Я говорю – молодец!

– Чего молодец? Приколы снимает. У них сейчас так у всех… Застудит себе всё.

– А с голым пузом ходить – не застудют? Вот, по зиме, придут, аж синия все, в рыбьем меху своём!

– Тёть Ань, но это ж вообще… У нас же заведение!

– Агась. Заведение с привидением. Девка, ты этого дурака не слушай, так и иди!

 

Как ни странно, а этот ленивый диалог в пустом вестибюле Педколледжа нервировал больше не босую Сонце, а обутую Милану. Она крутилась на месте, теребила модную сумочку.

– Пойдём уже…

– Да ладно, успеем.

Сонце поправила причёску, гордо прошла мимо брезгливо отвернувшегося охранника, мужика средних лет. Они с Миланой вышли на ступени крыльца. Девушка требовательно глянула на Милану:

– Ну?

– Погоди… давай за углом.

Сонце помедлила. С одной стороны, смущение Миланы было ей знакомо и понятно. Господи, не она ли сама вчера была такая? Тайный проход по линии. А если узнают? А если увидят?! И даже мысленно поблагодарила вчерашнего мерзавца. Именно он её на это толкнул…

Она посмотрела на скульптуру перед входом в колледж. Бронзовая девушка стояла у парты, положив изящную руку на стопку книг. «Знание – сила!».  На ней вроде как была строгаю юбка до колен и блузка. Но художник так нарочито выделил грудь этой бронзовой девушки, будущей учительницы, что сама мысль о блузке куда-то пропадала – особенно издали. И Сонце с необыкновенной отчётливостью вспомнила, что ей рассказывали: есть традиция на Татьянин день надевать на педагога кружевной лифчик. Руководство колледжа нещадно с этим борется, даже камеры установили дополнительные: не то охранникам лень нос морозить, не то камеры от холода не работают. Короче, скандал каждый год… Сонце сделала несколько шагов к бронзовому изваянию.

– Ты куда?

– Сейчас…

Ей натирали это место, самое выдающееся. На счастье. Перед экзаменами. И тоже – боролись, даже клумбу сделали на два метра вокруг, а один хрен: груди этой неведомой «Татьяны» уже к началу июня сверкать начинали. Сонце сейчас тоже вступила босыми ногами в клумбу, в землю, перемешанную с остатками каких-то там насаждений. И с изумлением заметила, что у  «Татьяны» до блеска уже натёрт не только бюст, но и… ступни в символических босоножках.

– Да пойдём, в самом деле!

Милана нервничала.

Только за левым крылом колледжа Милана осмелилась на это. Оперлась о кирпичную стену, сняла кроссовки, носочки…

У неё оказались изумительно красивые, точёные ступни. Может, и большеватые для среднего размера, но гладкие, вытянутые, изгибающиеся волной. Сонце аж задохнулась:

– Вот, блин… какие красивые!

– Ну я так… – та не смутилась, скорее разыграла смущение. – Правда, красивые?

– Ещё бы.

Польщённая похвалой – а Сонце хорошо знала, чего такая фраза стоит в устах другой девушки!  – Милана продолжила путь. И было заметно, как она манерно, нарочито ставит на серый асфальтит босую ступню. Она хотела, чтобы ею любовались. Они шли по Бульвару Молодёжи; Сонце с удовольствием перешла бы на его центральную часть, с липами и скамейками, но Милана предпочитала сторону нечётную. Навстречу шли люди. Некоторые отворачивались, а некоторые – улыбались.

Черноволосая, хрупкая, просто статуэтка…

– Слушай… – опомнилась Сонце. – А чего я тебя раньше не видела? Ты же на последнем курсе?

– Ага. А я из Техколледжа перевелась.

– А это можно разве…

– Ну… я заплатила. Я на дизайнера училась.

– Ни фига себе, как бывает…

И всё-таки девушка не могла найти ответа на вопрос: ну почему эта фифа, с её безупречно холёными ногами, с великолепным педикюром, возжелала гулять с ней босиком? Как сформулировать вопрос, она не знала.

Однако Милана сама дала ответ. Правда, сначала спросила, медленно ощупывая ступнями влажное пятно на асфальте – почти  высохшую лужу:

– А тебе платят за это?

– За что? – изумилась Сонце.

– Ну за то, что босиком гуляешь…

– Да ты  чё? Кто за это платить-то будет?! – от очевидной глупости вопроса Сонца даже расхохоталась.

Милана пожала тонкими плечами.

– Ну, некоторым платили…

– Кому?

– Да так. Девчонки говорили. Погоди, я вот что… А ты часто ходишь так?

Сонце поколебалась. Рассказать ей о своём трудном пути? Начиная «от какашки»? Нет, не стоит. Не поймёт. Да и Василису приплетать… Фыркнула:

– Часто. Сейчас даже чаще буду. Если из колледжа не вышибут.

– Забей! – успокоила Милана. – Надо просто дать кое-кому на лапу. Слушай, а ты куришь?

– Да нет! – Сонце снова удивилась. – Почему ты спрашиваешь?

– Сейчас…

И спутница увлекла её во дворы. К этому времени они пересекли перекрёсток, были уже у магазина, именуемого «Стекляшкой», – а там по берегу Щанки торчали остовы беседок каких-то давно разбитых на части детских горок… В такую беседку Милана и затянула Сонце, бросила ей на руки сумочки – и с каким-то исступлением прыгнула в самый угол ветхого сооружения. Там, где собралась основная часть истлевших окурков, сигаретного пепла и прочей дряни.

Сонце изумлённо смотрела на смуглые, необыкновенно красивые голые ступни, вытанцевавшие твист на этом ужасном покрове. Давящие его. Елозившие по нему. И поняла: это «синдром какашки». То, что было и у неё!

Но Милана не заревела. Она выдохнула, отошла, опустилась на доску, заменявшую давно сломанную скамью, рядом с Сонцем, проговорила:

– Слушай, такое дело… я травку курю немного.

Девушка оторопела. Ничего себе заявление! И как реагировать? И тут горячая рука Миланы схватила её за колено:

– Ты не подумай… я не конченая. Не наркоманка. Но я хочу… типа отойти от этого всего. Я вот пробовала сама… босиком. Кайф, как от травки. Адреналин. Давай вместе гулять. Где угодно. Я и соскочу, может быть.

Мир в глазах Сонца совершил бешеный кульбит и перевернулся с ног на голову. Давно ли она Василисе, тоже сбиваясь и путаясь, примерно о том же и говорила? Ну, не о «травке», конечно… Но в целом похоже. Корейская прилизанная «четвёрка» – или китайская, кто её знает – проскочила мимо беседки, мимо девушек. И никто из пассажиров за легко тонированными окнами не знал, о чём они говорят…

– Давай… – услышала Сонце собственный голос.

А что она могла ещё сказать?

 

…Милана дошла с ней до «Магны». Попрыгала на шпалах линии. Подурачились ещё, гоняясь друг за дружкой. От томности и высокомерия этой брюнетки и следа не осталось; прощаясь, сказала: «Ну я пойду… мне тут надо зайти…». Сонце поняла: хочет обуться, но не хочет этого делать при новой подруге.

Попрощались.

Девушка пошла домой – мать на работе, сейчас залезет в ванную, помоет ноги, пропарится. Чёрт, надо ещё ведь тёте Нине деньги отдать!

Ладно, сейчас перекусит и сбегает. Времени ещё вагон, мать думает, что она в колледже.

Открывая дверь своим ключом, расслабленно шлёпая по полу – так приятно гладкое под голыми подошвами после нескончаемой асфальтовой щербины! – она уже открыла дверь в ванную, как в спину прилетело:

– Юля! Я не поняла. Это ЧТО такое?!

---

ЛИНИЯ ПАША – АННЕТ

Всё это происходило в тот день, когда Лена-Грета открылась своей матери, Татьяна переговорила с Мириам и выяснила, что блестящее – комар носа не подточит! – юридическое обоснование безупречности её действий отправлено главе Щанска, Шакти закончила последний наряд для коллекции, а Настя-Аша побывала в гостях у странного человека со странной фамилией и с ещё более странным предложением. Но не у всех он заканчивался романтически…

У некоторых как раз под вечер шло «производственное совещание».

Павел на этот раз выспался. На Аннет периодически нападали приступы громкого храпа, который пробивал тонкие стены двуспального «люкса». А храп его раздражал… Его не было только в ту ночь, после того как они отсняли Алису и привезли вечером в гостиницу эту бойкую проститутку по прозвищу, как он узнал потом, Рыба. Тогда он оставил девушку наедине с Аннет, а сам занялся снятием материала с камеры, переносом на ноутбук. Из комнаты Аннет слышалось причмокивание, возня… Потом Катька мышкой выскользнула оттуда и бросилась прочь, мелькая чёрным контуром подошв, зажав в руке сланцы.

Сама Аннет вышла из комнаты в той самой голубой мужской рубашке – его, кстати. Зевнула, стоя на середине номера; узкие худые ступни светились на тёмном покрытии, как лампы дневного света. Паша проворочал:

– Аккумулятору точно хана, кажется… Один остался. Запасной. Аннет, пора камеру менять. И вообще, надо покупать как минимум две. Я ж разорваться не могу!

Женщина снова зевнула, уставив прозрачные глаза куда-то в окно, в малоосвещённую щанскую ночь.

– Завтра я напишу в Центр… – проговорила она. – Запрошу деньги. Думаю, наш заказчик всё проплатит. Возьмём две камеры. Молодёжь я подготовила…

– А как же вопрос конфиден…

– Пломбируем гнездо флеш-карты и подключения шнура. Камеры бери без возможности снять блютузом!  – жёстко перебила Аннет. – Толстожопую дуру больше не берём, хватит.

– Уже набрали  двести сорок гигов сырья… – осторожно заметил мужчина. – Будем по второму разу народ приглашать.

– Нет. У меня есть сейчас резервы… Колледж, и сам знаешь, что ещё.

Паша кивнул на дверь номера, куда только что выскочила Катька:

– А эта… что будет делать?

– Она будет набирать народ. С ней решено. Она мне… понравилась.

С этими словами женщина скинула с себя рубашку. Под ней – ничего не было. Совершенно голая, Аннет бросила: «Я спать!», отпихнула ногой эту рубашку в сторону Паши и  неторопливой походкой направилась в сторону ванной.

Это было вчера…

А сегодня, после обильного ужина с деликатесами из «Елисеевского» – кухня «Витязя» Аннет не устраивала – она лежала на диване, всё так же с сигаретой, смотрела в потолок; в золотистом халате, закинув стройные ноги на спинку. Павел сидел спиной к этому великолепию холёных ступней, чтоб лишний раз не смотреть. Колдовал над камерами.  Это были зеркальные камеры Canon EOS 7D  и Canon EOS-1D X со слегка поцарапанными корпусами.

– С рук пришлось взять, древние! – пожаловался он. – Зато с гарантией. аккумулятор – зверь, до тыщи снимков на морозе. Шнуры к ним не подберут, через блютуз невозможно, только карта памяти…

Аннет лениво отозвалась с дивана:

– Пойдёт.

– Слушай… а ты видела сегодня бабу с дочкой – босиком в супермаркете?

– Видела, не слепая.

– А чего мы к ним не…

Аннет приподнялась на локтях. Прозрачные глаза грубо ткнули Павла, иголки зрачков укололи.

– Забудь. Это жена одного местного чинуши.

– А ты откуда знаешь?

Губы женщины презрительно скривились:

– Разведка, Паша. Всё надо просчитывать… Нет, этих оставь.

– Ну ладно. Слушай, а что ты говорила сегодня, что там какое-то босоногое шоу запретили?

Аннет снова откинулась на подушки и впала в привычную прострацию. Она выходила из неё только тогда, когда требовалось контролировать съемки и, возможно, в другой своей ипостаси – щанской чиновницы. Расслабленным голосом сказала:

– Одна дурочка в библиотеке захотела устроить босоногий праздник. Я приложила все усилия, чтобы ей перекрыли кислород.

– Но почему? Туда же придут те, кто… ну, может, там тоже найдём.

Аннет вскочила. Необыкновенно бодро вскочила и подошла к столу; тонкая рука с накладными ногтями бросила окурок в чашку – из неё, вообще-то, Павел пил чай, но Аннет такие тонкости мало интересовали.

– Ты идиот, Паша! – сухо отрезала женщина. – Дети туда придут, а они нам за каким хером? Это надо прикрыть сразу. Если это будет обыденным делом, у нас тут начнутся вопросы. Нам это невыгодно. Пусть это лучше делают за деньги и не афишируют. И боятся, что они это делают!

– Хм… Аннет, мне кажется, ты палку перегибаешь немного. Утрируешь… А так они, может, скандал поднимут.

– Задавим. Твоё дело – делать работу.

Павел пристыженно опустил глаза вниз. И снова не мог оторваться от голых ступней своей спутницы, от ровных круглых ногтей с блёстками и широко, с большими промежутками расставленных пальцев. И как тогда, в первый день в номере, нервно сглотнул.

– Аннет… а можно сегодня…

Жёсткая холодная рука потрепала его по макушке. Не ласково, нет, так осаживают верного, но слишком расшалившегося пса.

– Будешь хорошим мальчиком… получишь!

Она ушла к себе и закрылась.

Сегодня она опять всю ночь будет храпеть.

 

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

---

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл, Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.