БОСИКОМПОВЕСТЬ. 6. СОНЦЕ И ИНСТРУКТОР.
ВНИМАНИЕ!
ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ЮЛЯ-СОНЦЕ – МАТЬ – ВАСИЛИСА
Враньё Сонца вскрылось ровно на следующий день после её эксперимента – в пятницу. И так катастрофично, что едва её не погубило…
По субботам в их большой квартире обычно начиналась уборка. Генеральная уборка! Перетряхивалось и перемывалось всё на свете; причём эта уборка никогда не заканчивалась в саму субботу, а растягивалась на полвоскресенья, когда так хочется поваляться постели, неторопливо позавтракать… Только к вечеру можно было вздохнуть, сделать домашние задания, и – снова учёба, а потом снова уборка! Сонце ненавидела этот бесконечный бег по кругу, но с матерью – не поспоришь.
В этот же раз мать решила начать в пятницу – и пораньше, с самого утра, так как на работу ей надо было почему-то только после обеда. Начала она – с прихожей. Сначала оттуда раздался удивлённый возглас, заставивший сердце девушки ёкнуть, а потом в коридоре появилась мать. С её «балетками» в руках.
– Юля! – грозно спросила она. – Что это такое?!
Даже от кухонного стола Сонце видела белесый налёт в швах между колодкой и верхом, облезшие участки кожи. Бутерброд с кабачковой икрой, который она ела, застрял у неё в горле, точнее – во рту: челюсти от страха намертво сомкнулись.
– Ты, что с ними делала? – продолжала мать. – Ты что, их… Ты их спиртом протирала?!
Она понюхала туфли снаружи, потом внутри и уставилась на дочь – изумлённо и гневно.
Половинка бутерброда отломилась. Выпала изо рта, рухнула на пол – конечно, икрой вниз, но мать этого даже не заметила.
– Мам! Мамулечка! – заверещала Сонце раненым зайцем. – Да я думала, я их жидкостью протирала… Которая для распорки!
– Какая это тебе жидкость? Это изопропиловый спирт. Он и так грязный, с примесями… А я в него ещё лимонной кислоты добавляю, чтобы не вонял так! – возмущённо воскликнула мать. – Пахнет же! Ты его у меня взяла?!
Унюхала ведь…
И тут Сонце вспомнила, что треклятый бутылёк из-под спирта, которым поливала ноги после какашки, она так и не выбросила. Тогда было некуда – не бросать же в кусты – принесла домой и забыла. Девушка сорвалась с места, побежав в прихожую, а так как сидела, сбросив тапочки, голой ногой раздавила бутерброд, холодная икра полезла меж пальцев… Одним словом, всё повторялось. Только это всё-таки был продукт питания, а не жизнедеятельности.
– Мам! Так она вон там стояла! Вот тут… стоит! – закричала девушка, роясь в шкафчике над обувной полкой. – Вот он!
И гордо, правда, с дрожащими губами, показала пустой бутылёк. Палец матери упёрся в полку:
– А там вон что стоит?! Не видела, что ли? И вообще, зачем ты протирала снаружи? Капнуть надо было…
– Так я запачкала обо что-то… Думала, растворит. А его я не видела!
– Растворила! – с досадой высказалась мать. – А глаза ты тоже себе растворила или повыкидывала?! Всё, испортила обувь, поздравляю.
И, хлопнув «балетки» друг об дружку, будто разразившись аплодисментами, понесла в кухню – выбрасывать в мусорное ведро. Юля-Сонце стояла ни жива, ни мертва. Пока пронесло. А дальше?
Было ясно, что без инструктора и хорошей конспирации тут не обойтись. На счастье Юли, в пятницу Педколледж и Техколледж бегали на городском стадионе; пошла она поэтому в кроссовках.
И нашла своего «инструктора»… Потом, проговаривая это слово про себя вновь и вновь, Сонце не один раз убеждалась в его правильности. В чём смысл «инструктажа»? Научиться ходить босиком? Да какие проблемы – разуйся да иди. Научиться ходить безопасно, не травмируясь? Но девушка такой цели перед собой и не ставила, потому что хоть и допускала мысль о травмах – один взгляд на тротуар практически любого микрорайона, с его мириадами мелких осколков, сверкающих на солнце, как кристаллы снега зимой, уже допускал такие мысли! – допускала, но старалась об этом не думать.
Ей, скорее всего, требовалась инструкция по тому, как правильно к этому относиться. К самой себе, босоногой. Может, и не инструктор какой, а просто благорасположенный, более храбрый и решительный, чем она, спутник; товарищ, друг, соратник, с которым Сонце могла босиком хоть к чёрту на рога. А вот к этому чёрту после прогулки по линии очень хотелось… Вдвоём легче. Да и не спасует она рядом с кем-нибудь, вряд ли истерику себе позволит, и вообще – вместе не так страшно. Но кого из своих однокурсниц, из своих подруг она могла рассматривать в этом качестве? Правильно, никого! Ещё недавно, когда она заговаривала об этом – ещё робко, то девчонки щебетали о том, как приятно «босиЧком по песочку, по травке» и всё, про остальное – Сонце даже не решалась спросить.
И без того ясно, что они скажут.
Она помнила, как кто-то из подруг, кажется, ещё год назад, сказал, не особо вникнув в её робкие объяснения, замаскированные рассуждениями о закаливании: мол, тебе девку-спортсменку надо искать. Почему? Да, мол, у них там к этому проще относятся, и брезгливость у них профессионально иная, и много чего повидали их ноги по выездным соревнованиям, по грязным раздевалкам, по нетопленым аренам всяких провинциальных «дворцов спорта». А кто-то ей сказал, что в Новосибирском техникуме лёгкой промышленности якобы была группа девок-легкоатлеток, которые по собственной инициативе каждый день утром нарезали вокруг общаги босоногий кросс. При этом практически в любую погоду, исключая сильные морозы… Звучало дико, но мало ли что бывает на свете!
С начала физкультурного мероприятия она сразу обратила внимание на высокую девчонку – выше её на голову. Густые и жёсткие, притом длинные чёрные волосы; красивое выразительное лицо – алый рот, карие глаза, чёрные брови, всё фактурное, выпуклое, яркое. Да и ноги девушки поражали. Мало того, что они были неимоверной длины, мускулистые – мышцы катались под кожей загорелых икр мячиками, так они ещё зрительно удлинялись из-за коротких спортивных трусов и… голых ступней. Да, она единственная на стадионе сразу разулась. И разминалась босиком! Нарезала круги по колючей весенней траве: Сонце представляла, как это больно, у Линии уже попробовала; она отжималась у скамейки, гравий у которой был густо засыпан «бычками», и босые ноги её приминали эти истлевшие окурки – а значит, и высокие плевки! – совершенно спокойно. Бегала она, правда, в кроссовках, но потом снова сбросила их… Смотреть на работу её ступней было наслаждением. Казалось, это не орган человеческого тела, а безупречный механизм… Так безукоризненно работала каждая мышца, напрягалась и расслаблялась, так эта ступня технично изгибалась, что казалось, будто под узкой пяткой с роговым мозолистым слоем – металл Терминатора.
Конечно, Сонце тут же провела быструю рекогносцировку: кто такая вон та, как зовут, откуда? Узнала, что девушку зовут Василиса, что она откликается на прозвище «Вася», учится на четвёртом курсе Техколледжа по какой-то строительной специальности, но главным образом играет в легкоатлетической сборной, добывая медали и кубки. Училась в спортшколе, ездила на соревнования. Походя узнала ещё, что Василиса – круглая сирота. Из детдома, живёт одна, получает какую-то там пенсию от государства.
Познакомиться особо труда не составило: сначала Сонце подошла, спросила, кто когда бежит, потом что-то о распределении мест – кому что досталось. Как-то между делом поболтали; голос у Василисы был низковатый и чуть хриплый. Кожа – тёмная, то ли от природы, то ли от загара. Ладони – шершавые, Сонце представила, какие тогда у ней подошвы?!
Она караулила Василису. И чуть не прозевала: пока помогала организаторам заносить данный в протокол, большая часть бегунов да прыгунов разошлась. Сонце выскочила из небольшого жёлтого здания городского спорткомитета, обежала стадион… И заметила сидящую в самом низу трибун Василису. Её старые, уродливого вида кроссовки стояли на скамье, сама же девушка, блаженно вытянув вперёд голые ноги размера эдак сорок четвётого, не меньше, грызла большое, как мяч, и, видимо, такое же упругое яблоко.
Сонце приблизилась, делая вид, что вот так вот – просто гуляет себе, и всё.
– О, ты не ушла… а кого ждёшь?
«Вася» смахнула с высокого лба чёлку. Её старенькая майка пропотела, тёмные пятна под мышками и на груди. А груди у ней тоже выдающиеся, выпуклые.
– Да так… одну… человека одного жду. А чё?
– Слушай. Василиса… у меня дело к тебе есть!
Та кивнула, откусила яблоко, показала Сонцу: хочешь? Та неловко пожала плечами:
– Ну. Ты же сама…
Не говоря ни слова, Василиса взялась длинными пальцами за обе серединки яблока, нажала… в воздух брызнул сок и фрукт развалился на две, почти ровные половинки, сверкая нежно-розовой мякотью. Василиса протянула необкусанную половинку девушке.
– Вот это да! – восхитилась девушка. – Ничего себе, какие у тебя руки сильные…
– Тренировалась, – флегматично ответила та. – У меня и ноги сильные. Я пяткой голой на спор гвоздь вбиваю. На сантиметр, примерно.
– Гвоздь?!
– Ну да. «Сотку». Если меньше, то гнётся.
Вот теперь, с этого патетического момента, Сонцу и можно было начинать свою грустную историю. Давясь яблочным соком, который тёк по её круглому подбородку и поминутно тряся головой, отбрасывая от глаз волосы, девушка рассказала всё. Про то, что она хочет сделать и какой опыт желает получить. Конечно, ни слова о том, что-де свои ноги ей не нравятся, что она хочет их неким образом “опустить”, “истязать” – прикосновением к самым грубым поверхностям, да и от страха перед этим избавиться, девушка деликатно умолчала. Какой бы ни была Василиса – а за конченую идиотку ведь примет! И главное, сама себе это Сонце объяснить вряд ли смогла: зачем ей, послушной, вспитанной и добропорядочной, белой и пушистой, всё это. Поэтому привычно упирала на закаливание, в том числе и излишне робкого характера, на “курс выживания”, на то, что чем грубее будут дорожки, тем лучше, чем страшнее – тем здоровее и так далее…
И, к великому её изумлению, и даже обиде, Василиса не удивилась. Не отреагировала никак. Догрызла яблоко, подняла цыганские жгучие глаза, осведомилась:
– Ну, типа, поняла. А надо-то чё?
– Ты даже… – она не могла подобрать нужных слов. – Ты даже… не прикололась даже! А вдруг я больная просто.
Василиса пожала плечами – широченными, как у водопроводчика из ЖЭУ.
– Да у каждого свои тараканы, знаешь… не, ну, прикольная история, да. А от меня чё требуется?
Сонце перевела дух и, стараясь быть краткой, изложила свой план. Василиса внимательно слушала. Изредка одна голая ступня её почёсывала другую – лениво, и в этой игре двух бронзовых лап сорок большого размера чудился некий тайный шифр.
– Ага. Поняла… – наконец Сонце закончила, и Василиса смогла ответить.– Та-ак… Так тебе именно нужно, чтоб для здоровья полезно или… чтоб страшно было?
– Чтоб страшно! – честно призналась девушка.
И опять Василиса не выказала никакого удивления – хотя просьба Сонца к закаливанию, прямо скажем, имела весьма далёкое отношение, а в тонкостях психологии эта бывалая спортсменка вряд ли хорошо разбиралась.
– Короче, тебе надо по самым помойкам пошариться босиком, так?
Девушка испугалась.
– Нет… ну, не по самым… Ну. Так, чтобы жесть.
– Не бзди! – успокоила Василиса. – У нас куда жопу не высунь, везде помойка… Кроме «Горушки» и «Золотой Горки». Сделаем мы те помойку, не вопрос.
– Василис… Мне ещё вещи надо всякие. Ну, кроме обуви. Я переодеваться хочу.
Девушка – хотя правильнее было бы назвать её «молодой женщиной» – посмотрела на Сонце с интересом. Снизу вверх.
– Подруга. Ну, ты прикидывай, что таких шмоток, как на тебе, у меня-то нет! Старые есть какие-то…
– Пофиг!
– Ну, и размерчик у меня не твой…
– Да по фиг! – отчаянно закричала Сонце. – Это ерунда.
Василиса хмыкнула. Встала. Шаркнула ногой по резиновому коврику, видимо. Что-то счищала с пятки. Усмехнулась.
– Ну, приходи завтра… часам к двенадцати. Адрес запомнишь?
– Ага!
Она продиктовала адрес. А сама как-то настороженно оглядывалась по сторонам.
И вот теперь, в субботу, Сонцу приходилось изобретать очередную ложь. Вытаскивая из шкафа тот самый дорогущий пылесос, девушка сообщила:
– Мам! А мне надо сегодня к обеду в Центральную библиотеку. В читальный зал!
– Зачем?
– Нам книжку редкую задали. Она только там есть!
– Неужели в твоём интернете нету? – раздражённо спросила мать.
– Нету! Нету, мама! Хочешь, скажу – проверишь…
– Не надо мне проверять. Приберись в своей комнате и иди, куда хочешь!
…Вот смех: Василиса жила в том самом месте, рядом с которым Сонце, сидючи на люке чьего-то погреба, поливала свои ступни техническим спиртом – кстати, они чуток покраснели потом и чесались! – в крайнем доме по Адриена Лежена. В девятом. С одной стороны текла прокисшая уже в этих местах, вонючая Щанка, с другой – неприбранные зады Дома Быта. И окружение – из таких двухэтажных сараев!
Когда Сонце туда шла, перебираясь через линию, она искала место, где бы разуться – чтобы уж явиться перед инструктором в достойном виде, но такого не находила. Перешла через мостик – наваленные бетонные плиты. Стояла, озираясь на совершенно одинаковые, одинаковой запущенной ветхости, бараки, пытаясь определить девятый. На завалинке одного из них сидели трое парней: точнее, один на корточках, по-зековски, два других – на деревянной приступке. И один молотил на гитаре какой-то блатной мотив. Увидав Сонце в светлых джинсиках и белых кроссовках, «музыкант» перестал играть, сказал приятелю:
– Во. Бля. Секи. Фифа. Эй, алё, каза! Иди сюда!
Сонце не сразу сообразила, откуда и кто её зовёт, машинально ответила:
– Зачем?!
– У меня мороженка есть. В штанах. Дам полизать! – и парни шумно заржали.
К счастью для Сонца, она уже увидела нужный дом. Опрометью бросилась к нему, не разбирая дороги. В спину неслось: «Каз-за! Чё сцышь? Приходи, не обидим!».
Влетела в подъезд, как угорелая. Хорошо. Тут отродясь нет домофонов. Квартира Василисы на первом этаже. Звонка не нашла, пришлось стучать.
Инструктор открыла не сразу – скрипел пол, шлёпали ноги; конечно, о тапочках тут просто не знают. Их в этом мире не существует. Василиса открыла, бросила: «Проходи, света нет», – и провела её в комнату. И тут вот Сонце оторопела настолько, что дар речи пропал.
Из одежды на Василисе была только безбожно вылинявшая и так же растянутая футболка со стёршейся от стирок надписью. И эта футболка едва прикрывала её мохнатый, курчавящийся волосом, голый лобок!
Нет, Сонце видела в детстве обнажённых представительниц своего пола – в душе бассейна, но чтобы так…
Василиса криво усмехнулась, отметив её реакцию. Повернулась задом, показав тугие, плотно прилегающие друг к дружке, накачанные ягодицы, бросила: «Извини. Я щас!». Достала из шкафа какие-то штаны, и уйдя в кухню, оттуда крикнула:
– В шкафу – справа. Стиранное. Бери чо хошь!
…Всё это было, конечно, не по размеру. В любую майку Василисы девушка могла завернуться, как в банный халат. Джинсы, в которые она всунула ноги, заканчивались далеко за пределами её пяток.
В итоге Сонце выбрала темно-синие штанишки, какую-то терракотовую рубашку и мешковатый плащ грязно-бежевого цвета. Может, просто грязный. Она хотела было поискать в другой части шкафа. Но как из-под земли выросшая Василиса, уже надевшая закатанные до колен трико и старенькую олимпийку, захлопнула створку у ней перед носом:
– Там – не для тебя! Собралась. Пойдём.
Перед выходом она деловито осведомилась:
– Вода есть? Попить?
– Да. Я целую бутылку взяла.
– Хорошо.
Гопников во дворе уже не было. И вот Сонце, сдерживая дрожь, ощутила босыми ногами доски этого подъезда…
Первый шок ожидал её тут. Стоя на деревянном крылечке, Василиса вдруг буркнула:
– Вот. Бля, разлазились!
И голая её ступня опустилась на какое-то насекомое. То ли на гусеницу. То ли мокрицу. То ли двухвостку…
Как на комочек бумаги. Обтирая ногу о ступеньку, Василиса спокойно объяснила:
– Старый дом… травили, а они всё равно лезут. Только самим с ними потравиться…
То землетрясение, которое произошло в этот миг у Сонца в душе, вряд ли можно описать словами…
– Ну, почапали, короче? – объявила инструктор.
Она вела её мимо Дома Быта. К заданию своему она относилась очень серьёзно, и Сонце это довольно скоро поняла. Когда проходили прилавки небольшого рынка, женщина вдруг остановилась, спросила, словно бы невзначай:
– Хурму любишь?
– А… ну, да, но она такая…
– А помидоры?
– Люблю.
– Щас, жди!
Василиса метнулась к прилавкам, что-то говорила крикливым нерусским полтавцам. Вернулась с двумя плодами хурмы, переспелыми и покрытыми точками гниющих язвочек. Да с огромным, таким же гнилым помидором.
– Ой! Я это есть не буду!!! – ужаснулась Сонце.
– А и не надо…
И фрукты-овощи смачно шлёпнулись к её ногам. Разлетелись по асфальту буро-оранжевой склизкой жижей.
– Наступай! – скомандовала Василиса.
Сонце судорожно облизнула губы. Стояла, не шевелясь.
– Боишься? А чё тогда просила? – лениво поинтересовалась женщина. – Ну, ладно.
Её босые ноги, такие сильные и красивые, испачканные только пылью, – сделали шаг. Погрузились в эту жижу, обляпались густотой; чмокнуло, потекло по щиколотке… На ногтях пальцев заблестели помидорные зёрнышки. Она ещё потопталась там, словно наслаждаясь.
Сонце ощутила стыд. Она резко оттолкнула Василису и буквально запрыгнула в этот ужас сама.
И… ничего не произошло. Тепло. Мягко. Как в детстве – когда в глину.
– Ну, чё, подруга, жива? – услышала она иронический, как сквозь вату, голос Василисы.
– Жива…
Выпростав ноги из влажной гадости, Сонце неверной походкой пошла вперёд. И оглядывалась. Её ступни оставляли на сером асфальте быстро сохнущий след.
…День был ясным, как и предыдущие, но ветреный. Из-за Круглихино небо гнало на север низкие брюхатые тучи. Точно ливень идёт. Пыль степей заносило сюда, она оседала на губах чёрным горьким перцем.
Пока ждали на перекрёстке Героев Труда разрешающего переход сигнала, Василиса спросила:
– Слышь… а ты, я смотрю, девка домашняя, да?
– Да. Я знаю. Ты ж в детдоме была…
– Да, была. Детдом хороший… – она сморщилась. – Там ништяк было. Просто меня с двенадцати в спортшколу, а там другие порядки.
– Какие?
– Ну, например, утренняя разминка. Пришли, блин, построились. Тренерша командует: обувь снять, раз-два. Сняли. И кросс вокруг школы, пять кругов.
– Даже зимой?! – ужаснулась Сонце.
– А ты думала? Спорт – штука жёсткая. Зимой. Ну, если выше типа минус двадцати восьми, то по школе. А так – на дворе…
– Так ты… ты и по снегу босая бегала? – не поверила своим ушам Сонце.
– Ясен пень. Блин, хорошо, если снег. А если подморозило и наст, голяшки режешь себе, реально… И пальцы потом – кожа слазит.
– Но… но это же… а отказаться?
Василиса сильной рукой хватанула Сонце и вытащила на тротуар – буквально из-под носа автобуса: та настолько впечатлилась ответами, что застыла столбом посередине переходного перехода. Глядя своими бешеными глазищами на Сонце, проговорила:
– А кто зассыт по снегу бегать, остаётся в здании. И вся команда – без завтрака. А он, блин, крутой – выпечка, масло, чай с сахаром! Вот так. Так что тех, кто отказывался, у нас того…
– Чего?
Василиса внезапно остановилась, будто стряхивая с себя некое наваждение. Но гибкая сильная рука её только волосы поправила.
– Ничего… Так, к слову. Короче, ноги у тебя… такие… как это…
– Ну? Скажи, как.
– Бабские, – вдруг сказала Василиса. – Не девочкины. Интересно, первый раз такое вижу.
– Это хорошо или плохо?
– Ну, хорошо, наверное. Так. Щас коллектор будет Щанки. Там есть место, где спуститься… Спускаешься и идёшь по руслу до моста.
– Зачем?
– Чтоб я этого больше не слышала! – возмутилась Василиса. – Между прочим, я тебе так, на халяву помогаю. Ты сама просила!
– Да, да… конечно…
Упомянутый ею спуск обнаружился через несколько десятков метров. Сонце с ужасом смотрела на железную решётку, которая фильтровала Щанку, чтобы пропустить её в трубу под шоссе; она забита ветками, листьями, полиэтиленовыми пакетами, размокшей бумагой, жестяными банками, пивными бутылками…
– Ты спускайся. Всё нормуль! – послышался за спиной суровый голос Василисы. – Крупный мусор и осколки это задерживает, а мелкие…
– Мелкие? Они есть? Я порежусь.
Василиса вдруг ласково взяла её за плечи. Сонце никогда так ещё не обнимали. Разве что мама – и то давно. Горячий рот образовался где-то у неё над ухом и также горячо прошептал:
– Порежешься. Обязательно! Если ты дура ссыкливая. Ничо, порежешься-залечишься.
– А если нет… – пролепетала девушка. – Если я не дура… такая…
– Тогда плюнешь и пойдёшь дальше! – Василиса разогнулась, убрала руки. – Слышь, никто не умер ещё. Это тебе не передоз герыча. Давай, спускайся.
И Сонце полезла по щербатому бетону, нещадно дерущему кожу её голых пяточек.
Василиса, сложив длинные руки на груди, наблюдала за этим.
…Она, конечно, была на грани истерики. Но из каких-то ошмётков, обрывков детства помнила фразу отца: «Главное – ввязаться в бой…» – и потом прибавление: а там, мол, дело техники. Или стратегии, она не помнила точно. Мать, обожавшая строгий учёт, порядок и планирование, его за эту фразу просто ненавидела.
Вода Щанки оказалась непривычно холодной – как и прошлый раз. Между пальцами щекотали усы водорослей – обвивали; пятки утопали в иле-размазне. Сонце принялась задирать джинсы суть не выше колен. Смотря на то, как она это делает, Василиса издевательски крикнула сверху:
– А туда свиньи писают. И какают!
Сонце, у которой на глаза наворачивались слёзы, голову подняла и неожиданно звонко ответила своей инструкторше:
– А вот фиг тебе! Уже не держат тут свиней! По ушам ездишь!
Василиса расхохоталась. А Сонце пошла по бетонному створу ручья. Только сейчас она поняла, что забыла тёмные очки, которыми намеревалась прикрыться от внешнего мира, – забыла дома у «Васи».
Ну, что ж… Что случилось – то случилось.
Конечно, хоть и не было тут свиновыводков и их отходов, ручей вонял. Просто – гнилью, тиной. Купать свои белые холёные ступни в этой рыжей воде было святотатством. Но Сонце неожиданно привыкла. Она стала понимать, что вода на самом деле достаточно чистая. Вот если растребушить её, этот слой донных отложений, – поднимается муть. А если идти, смотря, как она переливается через пальчики своих ступней, зрительно удлиняя их, как сквозь увеличительное стекло, – ничего страшного. Это настолько ей завело, что она сорвала плащ и бросила комком Василисе – на! Не нужен!
И нагнулась к самой трубе, откуда вообще несло смрадом. Заглянула внутрь.
Василиса на гребне молчала. Рослая, стройная, она на фоне голубого неба снизу казалась статуей; чеканные красивые ноги, обнажённые до колен, отливали яркой медью. Стояла, мяла в руках плащ. Потом севшим голосом заметила:
– Ты не увлекайся, подруга… Надо выбираться.
Когда Сонце буквально ползла по почти отвесной бетонной стене, Василиса подала ей руку. И тащила наверх. Ступни инструктора оказались перед самыми глазами девушки. И она непроизвольно, сама собой обратила внимание на грубую, шероховатую кожу; на лопатообразный, прямой большой палец, на полоску мозолистой кожи по краям ступни. И, несмотря на это, у Василисы были красивые, явно обработанные хорошим специалистом, ногти. Хоть и без лака.
Потом топали вдоль Транссиба. Обнаружился переход по верху линии, и Сонце сама, без команд, пошла по насыпи. Да, это было реально больно. Это тебе не гравий, это щебень. Он акульими зубами вцепляется в подошву. Находит самое нежное место под пяткой и грызёт его. Девушка вспотела – от напряжения; Василиса молчала. Заметив проход в нескончаемой стене ограждения, Сонце бросилась туда…
Оказавшись на тропинке, на полоске обочины между железнодорожной линией и автодорогой, Сонце выдохнула и просто села на эту утоптанную землю. Достала из кармана рубахи минеральную воду без газа и стала жадно глотать.
– Всю не допивай… – хмуро попросила Василиса, следя за ней.
Она тоже села. Обе пристроились в тени кустов; их вряд ли видели водители и пассажиры проносящихся по шоссе машин. Женщина сорвала какую-то травинку, сунула стебель в большой рот.
– Слушай, подруга, а тебе зачем эта вся шняга, а?
– Не знаю! – честно призналась Сонце. – Чтобы стать сильной. Наверное… как ты.
– Хм. Ну, блин… психологи разные есть, тренинги. Меня-то жизнь учила. Била. А ты бабки отдашь – и тебя научат.
– Не научат. Такому – не научат. Точно.
– Ну, может и да.
Василиса помолчала, покусывая травинку. Зубы у неё крепкие были, крупные и совершенно здоровые. Стебель наверняка горчил но – покусывала; Сонце не раз замечала этот жест в фильмах, читала в книгах. Обычно так делали люди из деревни. Почему? Неизвестно. Скорее, какая-то детская привычка, проявляющаяся только в минуты расслабленности, задумчивости. Сонце и сама помнила, что, будучи совсем маленькой, удивлялась, как это коровки жуют невкусную траву, и сама попробовала погрызть стебель одуванчика. Без успеха и удовольствия, конечно…
До них долетала смесь пыли, автовыхлопа, и ещё – травяного духа и зарослей. И ничего ужасного в этом коктейле не было.
– Слушай… а как у тебя с пацанами?
– Никак. Я пока… я пока не пробовала. – Сонце осмелела. – А ты?
“Вася” хохотнула – хрипло.
– Да я… Да, блин. У нас пацаны рядом занимались. Я в раздевалке с одним шир-дыр, залетела. Аборт в семнадцать сделала, через нашего спортврача. Иначе бы с республиканских соревнований сняли… Да ладно. Я просто так спросила.
И она пружинисто поднялась.
– Готова? Пошли!
Ещё примерно с полкилометра по горячей пыли. Ступни Сонца стали привыкать уже к этому деревенскому раздолью, к этим бархатным тёплым дорожкам, как вдруг Василиса метнулась вбок и оттуда, из-за кустов, позвала:
– Иди сюда!
Девушка пошла. Её инструктор стояла на краю болотца, которое смердело уже тут, и будничным голосом повелела:
– Давай туда… По этой протоке. По колено.
– А я ничем…
– По колено! – рявкнула Василиса. – И не ссы штаны испачкать, постираем.
Сонце усмехнулась. Ладно. Да, ведь она хотела сама.
Голые ноги её сначала провалились по щиколотку, потом выше… А дальше она ничего не ощущала. Как в пластилине. Только холодном. Месила грязь и чувствовала, что это ей – нравится. Опомнилась только от истошного вопля инструктора:
– Бля-а-а, не ходи дальше! Утонешь!
Она вернулась. Те же сильные руки Василины помогли ей выбраться на край топкого берега. Со ступней Сонца отваливались комья грязи. И вдруг Василина её обняла.
– Девочка ты моя… – прошептала она необычно сиплым голосом. – Прости меня… Ну, я ж стараюсь… Ты ж сказала.
И она яростно топталась босыми ногами в этой же куче ила, обвалившейся с Сонца, и их ступни соприкасались, и девушка ощущала – да, шершавые –подошвы своей новой подруги, даже подушечки крепких пальцев твёрдыми были, давили; и жёсткость внутренней части стопы; и пятку, колючую. Но они были горячими – и удивительно, это прикосновение чужих ног, чужих голых подошв оказалось самым приятным. Хотя наступала Василиса на её ноги как-то чересчур сильно, как-то жадно – и Сонце не вытерпела, пропищала: “Ой, больно!”
Василиса как опамятовалась – отпрянула. Что-то смахнула с лица. Сказала хрипло:
– Лады… услышала. Пойдём дальше.
Что на неё, что на Сонце напало какое-то молчание – не тягостное, но задумчивое. Сонце думала о том, что она делает, о чём размышляла высокая черноволосая женщина – неизвестно. Но у Сонца особых сомнений не было, а вот у её инструктора они, похоже, были… Да такие, что захватили её совсем, она не отслеживала места, и, когда Сонце увидала мусорную кучу и робко тронула спутницу за локоть – показав глазами, та отмахнулась: «Да лана, фигня это… Там стекло может быть!».
Но вот перед самым домом, на обратном пути, она зачем-то потянула её в кусты рябины:
– Сюда, давай сюда… Вода осталась?
– Да.
– Давай.
Выбрав какой-то уголок среди чахлой детвы, Василиса вылила туда остатки воды. Бугорок мигом прекратился в чёрную кашицу.
– Ставай туда обеими ногами! – приказала инструктор. – И топчись…
Сонце так и сделала. Когда жижа, булькая, залепила ей ступни, так что контуры пальцев стали неразличимы, она робко спросила:
– Это грязь. Просто… да?
– Нет! – торжествующе проговорила инструктор. – Сюда наши бомжи ссут. Регулярно. Так что, подруга, с боевым крещением!
Она не выдержала, подошла и намеренно измазала и свою голую ногу в этом, чёрном.
Словно показывая – солидарность.
Но Сонцу уже было всё равно. Она вышла на сухое место, пошевелила пальцами ног – с них стекало что-то роде прокисшего фарша. Земля и… неважно. Подняла глаза на Василису.
– Ты думала, я умру от страха? Или стыда?
– Да нет, но… но как бы, эта… последний аккорд.
Сонце усмехнулась. Устало.
– А ты знаешь, мне уже всё… всё по ХЕР! Вот так. По хер, и всё.
– О-па…. Сильно сказано. Ну, пойдём отмываться.
И вот тут, у подхода к дому Василисы, он наткнулись на тех же гопников. Только их два уже было – одинаковых, как магазинные игрушечные солдатики. Тот, что был раньше с гитарой, заблажил, увидев идущую впереди Сонце:
– А, каза! Полизать пришла всё-таки! Ну. Иди сюда, я сёдня добрый….
Сонце не успела ничего понять, сделать. Из-за её спины вынырнула растрёпанная Василиса. Подлетела к кричавшему и без лишних слов заехала ногой прямо в призывно раздвинутую промежность. Эта босая ступня, как догадывалась Сонце, была крепче стального кастета… Ударенный ухнул филином. Осыпался на землю. Василиса молча забрала из его рук гитару и как-то методично, неспешно, хоть и со звоном струн, разбила её о голову второго, швырнув искалеченный инструмент в садик.
А потом поставила свою грязную, ещё в невысохших комьях серой глины, ступню на лицо этого хулигана. Начала возить ею по нему. Тыча пяткой и приговаривая:
– Чё, урод, не лижешь? Ну, давай лижи, наедайся! Щас яйца оттопчу!
Тот только мычал.
Сонце подскочила, схватила «Васю» за локоть – иначе бы эти железные пальцы-болты голой ступни разорвали бы рот несчастному:
– Вась! Не надо! Ты его придушишь… Брось.
– Ага. Брось говно. Само сгниёт.
– Да хватит уже. Пойдём!
Она её насильно увела.
Часы показывали полшестого. Ничего себе – два с лишним часа они гуляли! Сонце вернулась в прежний вид, пошла по деревянным полам в кухню. Вытянув ноги, откинув голову, полуприкрыв красивые глаза, Василиса отдыхала на табуретке.
– Василис… ну, пошла. Спасибо тебе.
– На здоровье.
– Я эта, думаю… А когда ты ещё сможешь так?
Женщина разлепила длинные ресницы:
– Я тебе телефон оставлю. Щас напишу… Позвони, я ключ дам. Приди, переодевайся и шастай босиком, сколько влезет. Шмотки я тебе буду на видное место класть.
– Ой, спасибо… А тебе удобно?
– Мне всё удобно. Кроме как на потолке спать. Иди давай, я соснуть хочу чуток.
– Ладно… Пока!
– Давай!
И с этим ничего не значащим «давай!» Сонце выкатилась за дверь. Она возвращалось домой в дорогих кроссовках, ласкающих её ступни в носочках. В хороших джинсах цвета кофе с молоком. В дорогой ветровке, купленной, вместе с ещё десятком вещей, на материну премию.
И ненавидела всё то.
И одновременно – гордилась сбой. Она СМОГЛА, она СДЕЛАЛА.
В своём дворе, перед тем как зайти в подъезд, она услышала истошный крик с балкона какой-то мамаши:
– Куда сандалии дел? Придурок, сандалии твои где?! Ищи! Пока не найдёшь, домой не приходи!
Сонце с горькой улыбкой открыла магнитным ключом дверь своего подъезда.
ЛИНИЯ ТАТЬЯНА – ИРА
– Ты меня прости, конечно, Танюшка… – напевно проговорила Ирина, снимая маленькие, смешные, круглые очочки. – …но ничего у тебя не получится. Ни-че-го.
Татьяна растерялась. Оставила даже чашку с чаем, за которую взялась было.
– Но почему, Ира?!
Ира Голубева была одной из первых подруг Татьяны, найденных в Щанске, на новом месте; жила она в сравнительно благополучном микрорайоне «Щанка», прилегающем к станции: в прямоугольнике, образованной Героев Труда, Весенней и Лежена, практически не было деревянных «гнилушек», а те, что стояли по нечётной стороне Весенней, не считались принадлежащими ни Щанке, ни Заповеднику – болтались так, между небом и землей. Отсюда каждое утро Ира на скрипучей, грохочущей «единице» ездила каждый день на Синюшину Гору; от остановки, называемой в народе привычно «Синюха», ещё шла пешком полкилометра вверх, по улице со знаковым названием Замарайская, пока не доходила до бронзового Ильича с протянутой рукой. Из всех трёх памятников вождю, разбросанных по городу – у Опытного Завода, на городском стадионе и тут, этот был самым маленьким, подростковых габаритов, но зато из настоящей бронзы и на постаменте. А от похищения и сдачи на цветмет его спасло то, что находился он далеко и не в очень хорошем месте: тут, за клумбой с этим памятником, располагался бывший детский дом, потом бывший туберкулёзный санаторий, и, наконец, в новые времена – школа-интернат номер 64, для детей с задержками в развитии.
Вот там Ира Голубева и работала простым воспитателем.
– Почему да почему… – снова нараспев проговорила подруга. – Потому, что ты посягаешь на самое святое. Ужасные вещи предлагаешь.
Татьяна оторопела совсем.
– Да ты можешь по-русски сказать? Какие «ужасные вещи»? На что я посягаю?! Нормальное мероприятие. Веселое, доброе…
– Вот то-то, что весёлое… Погоди, я своих выродков проверю.
Кроме шестидесяти с чем-то воспитанников интерната, у Ирины и своих было четверо – именно их она ласково называла «выродками». Муж, простой водитель на Заводе, регулярно устаивал ей праздник деторождения, и эти роды разбалансировали организм Иры; потом прибавился диабет. Болезненно толстая, неповоротливая, она сейчас сначала слезла со стула, на котором сидела, потом снова залезла на него массивными коленями; так смогла лечь необъятным рыхлым бюстом на подоконник приоткрытого окна – и тогда закричать во всю мощь лёгких:
– Вовка! Вовка, паскудник! Брось железяку! Брось, кому я говорю! И ты, который второй, брось! Я вам задницы надеру! Куда побежали? Вот сволочи… Милка, уходи из оттуда! Уходи их этого говна. Я тебе говорю! А то ведь сейчас домой пойдём! Сашка… ты где? А, вот где! Милка, куртку надень на него сейчас же!
Таня смотрела на подругу – и вдруг с удивлением отметила, что у той, при бесформенном раздутом теле, очень милые ножки. Маленького размера, аккуратные; сейчас хорошо видны были розовые круглые пяточки-яблочки и такие же кругленькие, ровненькие пальчики-ранетки…
Произведя беглый воспитательный артобстрел и предупредив всякие нештатные ситуации, Ира проделала обратную операцию, устраиваясь за кухонным столом. Проговорила прежним, спокойным тоном:
– Вовка с каким-то пацаном палками дерутся, рыцари тоже мне. Милка в вашу песочницу-гадюшник залезла… Глаз да глаз.
– Так ты мне скажешь, что такого ужасного я придумала, или нет? – терпеливо напомнила Татьяна. – Всего-то предложила взрослым немного побыть детьми….
Голубева степенно отхлебнула чаю.
– В том-то, родная, всё и дело. Предлагаешь взрослым побыть детьми… И-и-и, милая моя! Да если мы, взрослые, хоть на минуту позволим себе ими побыть, то… – Ирина вздохнула. – …то мы сразу побежим отсюда. Из Щанска. Как наскипидаренные – куда глаза глядят. Вон, в степь, за Круглихино. Или сожжём его к едрене-матери.
– Почему?
– Потому, что у нас надо быть серьёзным. До предела. Когда этот гребаный городок строили на пустом месте, что надо было? Щёки надувать, делать серьёзное лицо и вещать о строительстве коммунизма. Типичная советская дурь: создание моногородов без всякой мысли о том, как они развиваться будут, как снабжаться?
– Так снабжались же вроде неплохо, говорят… – робко сказала Татьяна.
– Ага! Отлично снабжались. Из Москвы. По «дороге жизни» составы каждую неделю шли, в заводоуправление. По линии этой, железке, которая на ТЭЦ идёт. В столе заказов шпроты давали каждую неделю! Мясо, масло, конфеты… А как развалилось всё в стране, снабжение отрубили, стали локти кусать. В девяностые даже хлеба не было – одна заводская пекарня на Опытном… Больше не запланировали, видите ли!
– Всё равно не понимаю…
– А ты попробуй пойми. Серьёзность – это наше всё, наша традиция. Тут всё воспитано на этой серьёзности. Серьёзного-то ничего в Щанске не осталось – а делать вид надо. Половина завода распродано под склады, а мы серьёзно говорим о перспективах индустриального развития Щанска… Военсклады чуть ли не в притон превратились, солдатики пьют беспробудно, а глянь: там вышки, часовые с автоматами. Всё серьёзно! У нас в интернате простыни приходится из старых лоскутов на швейной машинке строчить, а горСЭС каждый месяц комиссию присылает – на предмет соблюдения санитарии и гиены. Углы обшаривают, паутину ищут…
– Ну, ты прямо драматизируешь… У меня вон, в библиотеке всё нормально.
Голубева махнула полной рукой.
– В твоей библиотеке крыша скоро на голову рухнет. Протекающая. Так что ты понимаешь, против чего ты попёрла, подруга?! Побыть несерьёзным. В детство поиграть. Босичком по библиотеке побегать. Да никто тебе не разрешит.
– Господи! Какая ерунда… Это же, в конце концов, образовательное мероприятие. И развлекательное.
– Беда-то в том, что оно сначала развлекательное, а потом уж – образовательное! – нравоучительно заметила Ирина. – А должно быть наоборот. Это глубокий принципиальный вопрос. Вот я тебе и говорю – на святое замахиваешься.
– Ну, не знаю… Я всё грамотно расписала ведь!
– Да тебе так же грамотно сто тысяч причин распишут, почему это нельзя, отчего это не педагогично, неметодично, и вообще – неэстетично. Специалисты у нас найдутся!
– Чего ж тут неэстетичного? – женщина слабо улыбнулась. – Босиком… ну, необычно, но это же не голышом.
– Хм. У меня вон Валька, она в десятом сейчас, в прошлом году на субботнике разулась… Помнишь, на девятое мая на Монументе суетились – мыли, чистили?
– Да…
– Жара же была. А Вальку в резиновых сапогах заставили пойти. Сопрела. Сняла. Так там такой скандал устроили! До отдела по делам несовершеннолетних. Таскали меня: почему у вас дети беспризорные, босые бегают? Не обеспечиваете! Не выполняете свои родительские обязанности! Возьмём, отберём… Я говорю: ну, отбирайте, всех четверых сразу. А куда их денете? Ко мне в интернат и посадите…
У Татьяны портилось настроение. Она рассматривала старую клеёнку на столе у Голубевой. Самовар, пряники, баранки… Праздник изобилия.
– А если Педколледж привлечь? – робко спросила она.
– Да брось. Они себе сделали зоопарк в виде третьей школы, свои опыты там ставят. А остальное их не интересует. До реальной жизни им знаешь… как пешком до Луны. У меня вон одна такая, из Педколледжа, на стажировку пришла. Так в первый же день в обморок грохнулась.
– Отчего?
– А увидела, как прямо в коридоре днём одна девочка одному мальчику минет делает… – буднично сказала Голубева.
У Тани чуть чашка из рук не выпала. Она покраснела.
– К-как?
– Как обычно, ротиком. А что ты хочешь? Девочке шестнадцать, созревшая, но даун – какой с неё спрос? Мальчику двенадцать. У него шизофрения с садистскими наклонностями. Специально это устроил.
– Бог ты мой… У вас там все такие, что ли?
Голубева повела плечами.
– Да нет, к счастью. Есть просто дети-аутисты, их все три наших школы отрыгнули. В больнице кто-то там, умный, ставит диагноз «задержка в развитии» – всё, к нам. Есть просто социально запущенные, особенно девки. Их бы отмыть, отдраить, приласкать – чудесные дети были бы.
Таня испустила горестный вздох, стала собирать бумаги – она распечатала свой проект, специально показать принесла. Заметила мимоходом:
– Я могла бы попытаться… Ну, лекторий какой-нибудь.
Ирина улыбнулась:
– Тебе своих забот не хватает? У нас же всё надо с департаментом образования согласовывать. Каждый чих. Вон, пробивался ко мне один общественник, по оздоровлению и всякому такому… Два месяца по инстанциям ходил. Пока поддержкой главврача нашей, ты её знаешь, не заручился, пока она свои связи не напрягла – не разрешали и на порог пускать.
За окном послышался детский вой. С характерным надрывом, на одной тоскливой ноте – значит, ничего страшного, скорее всего что-то не поделили. Голубева завозилась:
– Опять Вовка у кого-то отжал… игрушку или ещё что-то. Ох, хоссподя!
– Ой, ладно, Ирочка, я побегу тогда. Спасибо за консультацию.
– Да уж чего там… Ты заходи чаще.
Холодный душ, вылитый Ириной на Татьяну, последнюю, как ни странно, не отрезвил, не напугал и даже не заставил усомниться в верности выбранного пути. Только немного разозлил, раззадорил. Какая свинцовая глупость вокруг, однако! Как не вспомнить Горького с его «свинцовыми мерзостями дикой русской жизни»! Написано, правда, о немного другой стране и другой жизни – ан нет, всё по-прежнему.
Нет, она этот проект пробьёт. Это уже становится, похоже, делом принципа. Должны же найтись нормальные чиновники, нормальные педагоги!
Солнечный диск проваливался за Транссиб, вернее, за зубчатую стену леса позади; небо там окрасилось багровым приливом. Татьяна проходила через рынок, который располагался прямо у ней под окнами. Южные люди уже закрыли свои палатки, стаскали овощи-фрукты в проржавевшие «Газели» и такие же уродливые контейнеры; под навесами лишь белели деревянными костями ящики и кисли в лужах картонные коробки. Ветерок гонял невесомую луковую шелуху, облезлые бродячие псы сосредоточенно исследовали мусорные баки.
И вдруг женщина увидала на асфальте следы. Следы босых ног. Чёткий отпечаток узкой подошвы; размер небольшой, тридцать четвёртый максимум… И без плоскостопия, насколько можно судить, – аккуратная ступня! Но совершенно чёрного цвета. Как нарисованная. На секунду даже показалось, что это так. Не веря своим глазам, Татьяна даже краем тупоносой туфли потёрла этот след: нет, размазался. Но откуда эта краска?
Женщина покрутила головой и, помедлив, пошла по направлению, откуда вели следы – они пересекали площадку рынка и вели к «деревяшкам» на Весенней. Но откуда? И через минуту всё увидела…
Часть улицы Лежена асфальтировали. Содрали старую асфальтовую гребёнку, залили гудроном; вон, на стоянке у супермаркета «Золотой Берег» застыл каток и какая-то ещё страхолюдная дорожная техника жёлтая, в чёрных разводах. Примерно сто метров улицы было залито гудроном. Видимо, босой человек и прыгнул туда с тротуара – потому что на другой стороне улицы, насколько Таня могла видеть в надвигающихся сумерках, таких следов не было.
И обуви, впаянной в этот гудрон – тоже не было. Значит, специально босиком в эту черноту, красящую подошвы? Но… зачем?
Татьяна внезапно представила, что вот сейчас, в белом шерстяном платье своём, в курточке джинсовой поверх, разувается и идёт босиком по липкому гудрону… И такую же узкую её подошву, от худой пятки до вытянутых пальцев, покрывает типографская чернота. Глупость, конечно.
Конечно, она так не сделает. Но странно – её от этой картины отчего-то не передёрнуло.
Так и не найдя внятного объяснения увиденному, библиотекарь вернулась на прежний курс и очень скоро уже входила в свою уютную квартирку. Эти чёрные босые следы – знак! Смешно, но любопытно… Знак ей, указание к действию.
Она сняла туфли и задумалась. Посмотрела на свои ноги, потом в сторону полочки…
И почему-то решила, что домашних тапок она сегодня обувать не будет.
(продолжение следует)
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, без предварительной корректуры. Возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!
Искренне ваш, автор Игорь Резун.
