Глава 61. МАРИЯ ТОРЖЕСТВУЕТ, А ПАФНУТЬЕВ С РОМАНЕНКО – ДОГОВАРИВАЮТСЯ!
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ МАРИЯ – ДИМА – ДРУГИЕ.
Да, ехать в «травму» Мария отказалась категорически, наотрез и в совсем не парламентских выражениях. По-прежнему периодически прикладывая к затылку волшебную бутылку ГБР-щиков, уже, впрочем, растерявшую весь свой чудодейственный холод, она, в конце концов, скрипнула зубами, с хрустом свинтила пробку и залпом осушила едва ли не треть бутылки. Потом сказала, вытирая губы – смачно:
– Дима! Ты вот в детстве дрался?!
– Знаешь, как-то словами всё решать удавалось…
– Во, бля! – грубо сказала женщина. – Какой умник. С младых ногтей. А я всё время дралась…И за волосы меня возили, и по голове били. Потому, что я спортом занималась, девки со мной боялись сцепляться – а пацаны запросто, по незнанию. На втором курсе нас на пожарную тревогу спустили всех в подвал, идём, света нет, я впереди, на лихом коне – понеслась. Очнулась в палате. Это мне сколько было? Ага, двадцать.
– Машенька! Ну, надо ж беречь себя!
– Беречь надо только доллары США, евро и фунты, если они у тебя есть. И фамильные драгоценности… Дальше слушай. Потом поехали на Алтай, компания, трое на трое. Ну, понятно: романтичный трах под журчание Катуни. Я была без постоянного любовника, такой период был… Ну, подобрала кого-то из бывших, так, так сказать, «шобы було». Понял?
– Куда уж понятнее…
– Ага. Ну, приехали на место, мы с ним в палатку, то-сё… И в решающий момент понимаем: ни черта не выйдет. Ни я особо не хочу, ни он… очень не может.
– И что?
– То самое. Отобрала я у него водку, вышла на Катунь и просидела до утора. Водку выжрала, а богам алтайским помолилась: чтоб прибрали меня, дуру такую, у которой всё через задницу. А тогда я как раз второе высшее заваливала, времени не было, хоть и бабки потратила.
Дмитрий даже спрашивать боялся. Вёл машину осторожно, объезжая самые большие и зловещие лужи. Они грозили утопить машин «Фокус» по покатую крышу.
Помолчав, Мария досказала свою историю:
– Короче, утром мы все сели в машину, все трезвые, счастливые, а я с похмела и злая. На семнадцатом километре шоссе на Усть-Сему… или не на Усть-Сёму, я хрен помню, разбортовалось у нас колесо, машина вилять начала и увалились мы с откоса. И прикинь: японческая техника не подвела, все лёгкими царапинами отделались, а я, непристёгнутая, да водитель тоже, вылетели, я – головой о камень.
– Кошмар.
– А чего «кошмар»?. Сижу же перед тобой. Разговариваю. Кстати… – она допила воду. – Ты куда меня везёшь?
– Да я не знаю… У Глазова юбилей сегодня. Шестьдесят лет и сорок в телевидении. Ну, проставляется.
– Хм. Ну да, водки будет море… А знаешь, вези!
– Маша! Может, тебе не надо?
Она повернулась и посмотрела на него так, что ладони Димы на руле – вспотели.
– Я сама решу, ладно?!
Мария себя оценила: ноги босые и в карминных разводах глины, джинсы и кофточка перепачканы пылью; собрала на себя, пока валялась на полу в боксе. И ноги вымыть – воду всю выпила, хотя, может есть у Димы… Или у колонки тормознуть.
Да насрать. Полюбимте нас чёрненькими.
Появление «новой примы» Щанского ТВ вызвало бурю восторгов. И тут Мария не ошиблась. Явись она сюда надушенная, да в платье шикарном, да в тех лабутенах, что лежат у Вики – таких восторгов бы не было. А она заявилась, как была. Как из развёрзшегося ада. Народ рукоплескал и вопил. Дима на общий стол поставил бутылку вискаря и мешок толстокорых апельсинов; веселье продолжилось.
Женщина своровала со стола бутылку водки, всеми как-то не очень практично игнорируемую, нашла в толпе Глазова, подошва. Рукой обвила шею, сказала, щурясь:
– Я заберу юбиляра, ага?
Он с двумя перезрелыми рекламессами беседовал. Ты ужаснулись видом Марии, языки даже вывалили – розовые, как у крупных собак, но протестовать не решились.
Ох, пошёл слух от Викуси, что её в «дальний кабинет» приглашали…
С водкой и Глазовым пошли в курилку, в ту самую, где Аглая, задыхаясь от ужаса, стыда и любопытства, щупала машины голые ступни. Стаканчиков не взяли – из горла. Выпив по первой, сказав оператору положенные поздравления, Мария затянулась сигаретой – его, крепкой и дешёвой, спросила, вытягивая вперёд голые ноги:
– Глаз… слушай, а мне татушку на них сделать?
Оператор, как обычно, нечёсаный, напоминавший сатира из древнегреческих мифов, поскрёб рыжую спутанную бороду:
– А чё не сделать?
– Чё, красивые?
– Да супер. А то ты не знаешь.
– Знаю. А какую?
– Хер знает. Какую нравится.
Мария взялась за бутылку.
– Знаешь, за что я тя, Глаз, люблю?
– Нет.
– Ты всегда правду говоришь. Как в этой… «Дао Де Цзин», кажется, Лао-Цзы. Не соврала?
– Точно.
– Люди следуют законам Земли… – нараспев протянула женщина, закинув голову, растрепав роскошные волосы; и пальцами голые ступней шевелила блаженно – …Земля следует законам Неба! Небо следует законам Дао… А Дао следует, а?
– …самому себе! – закончил Глазов, дождался, пока она хлебнёт, осуществил то же самое. – За это и выпьем.
– Роскошно. Слушай, Глаз… вот что хотела у тебя спросить, да. Вот что Дао говорит про то… про то, что мы все такие бляди?
– Мы – это кто? Бабы, что ли?
– Не. Тут надо шире брать. Род человеческий. Сцуко, ну как же так Бог, из какой, на хрен, такой глины-то вылепил? С Гнилого болота, что ли, брал.
– Глина, Маш, она всегда. Одна и та же вечная. Как и говно.
– Свежая мысль. А чё тогда… не эфир какой-то, не что-то такое.
– Дык это… Первый закон термодинамики.
– Сформулируешь? Слабо?
Глазов опять в бороду полез. Лицо его, морщинистое, тёмное, пошло складками – так чесался яростно.
– Ага. Пьяный я.
– Да и хер с тобой… Но по сути-то как?
– Понимаешь, Мария Батьковна… я тебя, блин, уважаю очень.
Мария хмыкнула, пепел на джинсы просыпала, избавилась от окурка и закурила новую сигарету.
– За босопятство моё?
– Не… Это так, форма. Венечка что говорил, помнишь? Вот теперь ты мне ответь…
– Ерофеев? – Маша наморщила лоб. – А! «В ногах правды нет, но, правда, её нет и выше!». Как-то так.
– Верно. Ты вот, понимаешь, позволила себе делать, что хочешь… Как человек. А не как стадо. Мы все бляди, мы повязаны по рукам и ногам. Семьями, детьми, работой. А выломиться-то хочется. Ну, надо ж убежище…
– Какое?
– Ну, я вот бухаю. Периодически. Начальство в курсе. А ты босоножишь. Оно тоже в курсе. Нормально.
– Ты от цирроза не помри раньше времени… молодёжь такое дерьмо снимает, смотреть страшно. Синхрон смотрим, а там полбашки говорящего обрезано! Я ему говорю: ты чё, засранец, камеру повыше поднять не мог? Штатив отрегулировать?! А он: кнопка, бля, заела…
– Не говори. Молокососы. Им бы бабло срубить по-быстрому.
– Вот и я о чём… То есть о чём?! Забыла, на хер. Давай ешё выпьем.
От такого профессионального разговора водка убывала; почитай, они на двоих бутылку почти раздавили. Глазов на обратном пути засунул её в пожарный щит, с остатками – на полстакана, объяснив:
– Завтра Глава какую-то хрень открывает… Опохмелюсь хоть!
И они вернулись.
Там, в бывшей комнате совещаний горстатурпаления, гремела музыка, народ отплясывал. Дима сунулся к Маше с тарелочкой фруктов:
– Маш, закусить надо… Ты нормальная?
– Нормальнее некуда. Чё это? А, лайм.
Она забросила в рот сразу три дольки, сонно посмотрела на танцующих.
Аглая отплясывала в её лабутенах. Та-ак…
Она и так уже отбросила всякие там улыбочки и жеманство. С момента удара по голове в боксах в женщине проснулась её какая-то вторая суть: злая, отчаянная, безжалостная.
Властно раздвигая толпу, женщина выбралась в круг. Выдвинулась лицом к лицу с изгибающейся Аглаей. Сама, правда, лучилась насквозь фальшивой улыбкой.
– Чё, коллега? Отрываешься?
– Ну, типа да!
– А очко не жим-жим?
– В каком смысле?
Из-за того, что музыка бухала, им приходилось кричать друг другу; но этих криков нее слышали, они тонули в ритмах. Лицо Марии каменело, тени придавали ему всё более и более зловещий вид.
– В прямом! Щас порву на британский флаг! Очко!
– Почему?!
– Потому, что по понтам взяла! На ноги свои посмотри!
Даже в полумраке Аглая заметно побледнела и сбилась с ритма; механически переставляя тонкие ноги в чужих туфлях, выкрикнула:
– Да я погонять! Временно!
– А хотишь, я тебе сейчас временно изнасилую? – ощерилась Мария. – Этими вот каблуками?
Аглая действительно перепугалась. Но отходить было некуда: мокрые толкующиеся спины закрывали пути отступления.
– Ты с ума сошла?!
– Совсем!
– Ты что… транссексуалка, что ли?
– Я овощ! – крикнула женщина. – Трансгенный. У меня шило в жопе и рог на лбу. Самовыкидывающийся. Снимай давай…
– Зачем?!
– Расскажу!
Как раз возникла пауза, толпа рассосалась, и Мария, потная до мокроты одежды, осталась стоять перед Аглаей; та тяжко переводила дыхание, глазки её метались, а по спине, под красным платьем, наверняка, катились такие же потоки пота. Только холодного.
– Сейчас мы с Аглаей сбацаем вам настоящий твист! – звонко выкрикнула Мария. – Как у Траволты. Погнали!
Аглая, с изломанной улыбкой высвободила белые, с пятнами мозолей, ступни из лабутенов. Начала неловко танцевать. Подошвы её скрипели на паркете, как сминаемый пергамент. Кир на пульте, вовремя нашёл нужную мелодию.
И ближе к концу, Мария кошкой изогнувшись, схватила с пола свою обувь.
Тут и музыка прекратилась. С туфлями в руках Мария подошла к столу. Она чуть-чуть пошатывалась, самую чуточку – но голова почему-то оставалась ясной, как никогда.
– Дамы и господа! Сейчас гусарский номер… Кто выпьет шампанского из МОЕЙ туфли?! – на этом женщина сделала особый акцент и многие понимающе ухмыльнулись: пёстрая фальшь Аглаи была всем известна!
– Я! – прокричал кто-то из суматошной, разгорячённой толпы. – Мамент-с!
Аглая смотрела на Марию остановившимися глазами. Рушилось всё. Два года преданности Главреду, два года – наверняка! – вымученных комплиментов, натужных стонов, фальшивой влюблённости… всё коту под хвост. Мария, как полководец вражеской армии, предавала огню и мечу все её последние завоевания.
Протолкался Глазов. Вот ведь собака. Он умудрились скинуть кофту свою безразмерно-бесформенную, набросить на голый торс тот самый плащ, в котором обычно лежал под своей машиной; ужасающе засаленный, в невообразимых пятнах, чудовищной расцветки, напоминавший суровые одежды рыцаря, долго скитавшегося по Палестине. И пал на одно колено, возопив:
– Выпью, Госпожа!
Мария, демонически улыбаясь, лила в первую туфлю водку. Она капала на паркет, на её голые ступни – ерунда. Подала Глазову. И он выпил – до дна. Присутствующие воодушевлённо хлопали. А Мария налила себе и тоже выпила. А потом обратилась к обществу:
– Молоток есть?
И ведь принесли. Она не сомневалась. В кофрах у операторов чего только нет.
Положив оба «Лабутина» на тумбочку, Мария с сияющим лицом отбила у них по каблуку. Трескуче. Напрочь. И швырнула искалеченные туфли на «танцпол».
– А теперь дискотекам продолжается! Вперёд, товарищи, верным путём и всё будет путём!
Вот сейчас она уже «поплыла». Всё-таки водка с Глазовым в курилке и эта – из туфель, даром не прошла. Да почти без закуски. Вышла в коридор, тут её поймал Дима:
– Маша! Ну, хватит, может, а? Ты сама не своя…
– Не своя. И не твоя! – пьяно отозвалась женщина. – Дим… а отвези меня домой, к свиньям собачьим.
– Они у тебя там есть?
– Там только тараканы. И то в моей башке. Ты везёшь или нет?
– Везу.
Она плохо помнила дорогу домой, на своём родном «Форде». Помнила только, что распахнула дверь квартиры, широким жестом:
– Проходи. Располагайся!
– У тебя же не убрано… всегда!- усмехнулся оператор.
– А тебя это сильно колышет?! Щас покажу… мой долгострой.
…Она отдалась ему на той самой тахте, часть ножек которой была подменена кирпичами. Она вцепилась в него: не уходи, Дима, только не уходи! И кричала в лицо, сбив на пол очки пощёчиной – ты меня хочешь?! Ты хочешь меня трахнуть, наконец?!
А он… он не стал отказываться. И Мария ощутила странную вещь: нет, ей не пользовались. Своим бешеным криком она пробудила в Дмитрии что-то, раньше дремавшее. Он распялил её на этой пыльной тахте, как цыплёнка табака; но странно… это не было грубо. Это было медленно, осторожно и очень бережно. И видя над собой его лицо, крупное, непривычное без очков, с каплями пота на широком лбу, она, задыхаясь от движений его тела, от оргазма, бьющего, как волна шторма о мол, думала – так и должно быть. Она хотела этого? И он хотел. Сколько можно было сдерживаться…
Пусть природа сама рассудит. И потом встала спиной к нему, на колени, распаляясь в жажде ощущений, в горячке чувственной, в желании всё – до конца, испробовать, обречённо выхрипев:
– И так… Давай и так тоже!
А потом они сидели оба, на балконе её, совсем незастеклённом, голые, уперев босые ноги в прутья решётки. Курили. И Мария, которую крылом своим вдруг коснулась странная, мимолётная трезвость, ясность ума, спрашивала:
– Дима… А если серьёзно? Я ребёнка рожу, мы жить будем в этой дыре? Или как?!
– Маша… не важно, где жить, важно как.
– Да… а как ты думаешь, мы всё-таки бляди? Или человечки? – она адресовала ему этот вопрос, заданный Глазову и он отвечал по-другому, тоже трезво.
– Кто кем себя счтиает, Маша.
– А если не я считаю? Если меня считают?!
– Это уже из области Апокалипсиса… Сосчитай Число Зверя.
Она заснула на его плече, там, на балконе; последнее, что помнила, что пальцами босых ступней вцепилась в железные прутья и отбивалась, а он распутывал эти пальцы, ласково приговаривал что-то и тащил её куда-то.
А больше – ничего не помнила.
Мария проснулась, будто вынырнула из глубин; с аквалангом плавала и вот, сорвала маску с себя, отфыркивалась, но ещё плавала в море простыней, в воде дурманящего сна. Увидала потолок – белый, не голубой с сияющим солнцем, но и не больничный. Тоже хорошо. Вытянулась, посмотрела на руки свои с маникюром, но ступни, чисто-пречисто вымытые – когда она успела?
Спала на разложенном диване в кухнею
А из другой комнаты доносилось что-то хлюпающее. Как бельё полоскали. А потом – бумажное шуршание…
Женщина не стала торопиться: для полноценного пробуждения надо хотя бы основные события в памяти освежить. Кто с ней, с кем она, и как. Как – это сразу пришло. Былые судороги тела напомнили о себе; да… кажется, самый большой оргазм она получила, когда её ноги были у него на плечах, а рот его тревожил те самые струны, что заставляют возбуждаться любую. Женщину. Ладно. Кажется, обошлось без игрушек, всё натурально. Ягодицы хранили чувство проникновения, но не злое, не больное. М-да. Хорошо она повеселилась.
Стараясь быть мышью запечной, Мария вылезла из-под одеяла. Совершенно нагая, ну, кто бы сомневался. Нашла халат. Задумалась. И тут вошёл Дима.
О! Доброе утро, красавица… проснулась? Сейчас кофе сделаю. Подогрею то есть…
И он засуетился с микроволновкой. Нечёсаный, голый по пояс, в камуфляжных штанах своих и босой. Крупные ступни его, сильные, но округлые, как кошачьи лапы, влажны, в каких-то белых пятнах и комочки газетного листа прилипли в к ним; у большого твёрдого ногтя большого пальца, например, буква «Т», а под косточкой щиколотки примостился восклицательный знак.
Мария тупо смотрела в спину мужчины, слушала ровное гудение микроволновой печи, спросила:
– Дим… А мы вчера с тобой… того, да?
– Да… – он рассмеялся одновременно с колокольчиком, возвестившим об окончании срока подогрева. – На, бери… я утром сварил. Думал, ты раньше проснешься.
– А сколько сейчас времени?
– Полпервого…
Он подавал ей чашку на блюдце, но она так и не приняла его; пришлось ему поставить на уголок отодвинутого стола. Сидела, нахохлившись. Пробубнила:
– Дима! Ответь, пожалуйста… Это было по пьяни или… или ты меня хотел?!
Он присел рядом. В некотором отдалении, правда, осторожно; деликатно присел и снял очки. Как всегда, когда он это делал, глаза его теряли защитную иронию, снисходительное спокойствие, становились глазами большого виноватого ребёнка.
Руки сложил на коленях и Маша увидела – они тоже в пятнах, только выше запястий эти пятна посерели.
– Хотел… – спокойно ответил он. – Маша… я тебя всегда хотел, ты мне всегда очень нравилась. Но вчера… и ты меня захотела. Так вот, сошлось.
…В плохом романе она бы спросила, затаив дыхание: «Тебе понравилось?», потом прощебетала – « И мне!», и они бы потянулись друг другу, и слились бы в любовной идиллии; но в реальности всегда всё проще, чем в романах – Маша-то начинала вспоминать детали ночи, они посыпались, как из мешка и она точно могла сказать, что ей-то понравилось. Её партнёр был грубоват, когда это было нужно, особенно в самый пик оргазма, он стиснул её бёдра и буквально бил её своим телом, как молотом, и нежен был, лаская её в прелюдии, так что она таяла буквально… Ей – конечно, понравилось, да, но сейчас голова всё равно потрескивала с похмелья и кофе был бы очень кстати.
– Дай кофе… – проворчала женщина, устраиваясь на диване по-турецки, поджимая под себя ноги. – А чего ты делаешь, чего там хлопаешь?!
Он опять виновато улыбнулся.
– Обои решил… поклеить. Ну, то есть я сначала бардак там убрал, и вот сейчас газетами прохожусь одна стена оставалась… а потом обои.
– А обои ты где взял?!
– Так ты же вчера сама мне показала.
«Когда успела?» – подумала женщина тут же поняла. В перерыве. Когда они пошли на кухню, вроде как кофе попить; конечно, ни черта не попили, она воду какую-то лакала, жадно, как собака; наверное, открыла кухонный шкаф внизу – зачем, чёрт его знает! – показала обои, а потом… А потом они с ним продолжили и на столе. Ногами она сумела обхватить его бёдра так, что сама удивилась гибкости своей. Ух… Выходит, они ночь провели действительно в безудержном сексе – и оба этого хотели.
Мария непривычно густо покраснела. Такое с ней бывало редко: краснеть!
– Ну, тогда молодец… Клей. Я сейчас в душ схожу.
Вот что ещё говорить? Спросить, пользовались ли презервативами? Ох, да вряд ли. С другой стороны, она пьёт специальные таблетки, на всякий случай, так что волноваться нечего… Она попыталась собраться с духом. И даже кривовато улыбнулась, отхлёбывая кофе.
– Я сильно развратная была, Дим?
Вот тут он придвинулся и положил ладонь на то, до чего мог дотянуться, и то, что было не скрыто халатом, на голые ступни её. Женщина вздрогнула; прикосновение обновило, как кнопкой F5, все ощущения ночи, моментально стало тепло и щекотно в промежности. А по тому, как он прошёл рукой по ступне, бережно ощупывая каждый длинный её палец, оглаживая, она поняла остальное.
– Ты была… ты была восхитительная, Маша! – медленно проговорил он. – Как… богиня. Как лучшая в мире, вообще…
И поспешно встал. Будто боялся, что она его в лобик сейчас поцелует. Встал, извинился:
– Ой, я ведь грязный весь, в клею… Ну, ладно, ты допивай, вон ещё джезвей целый, а я пошёл доделывать.
– А когда ты переодеться успел-то?
– Да я утром домой сгонял… Рано, ты спала ещё. Ты ж вон, ключи на пол бросила.
– А-а…
В дверях она остановила его последним вопросом, заданным скорее из академического любопытства, всё прочее и так ясно:
– Дима-а! А ты мне ступни… целовал?
Он надел очки, помедлил. И вот усмехнулся – обычной своей улыбкой холодного циника и отстранённого философа:
– Да я всё целовал, если тебя это так интересует.
– Угу.
Он потопал в комнату; какие странные у него шаги – голые пятки не стукают, подошвы не шлёпают, а просто ровный гул. Точно, кот на мягких лапах.
В душе она долго смывала с себя похмелье, мотая головой под донельзя горячей струей. Похмелье смывала и ещё что-то; нет, не ощущения ночи, а, скорее, свой страх утренний, страх, который казался ей теперь обидным для неё самой. И никакого раскаяния за происшедшее не ощущала. Только неясный вопрос: ну, и как они теперь дальше с Димой будут?
Может быть, она подумала бы об этом, может быть и рефлектировать бы начала, если бы не зазвонил телефон. Дима его вчера заботливо положил на зарядку; тот, скорее всего, сдох окончательно ещё на вечеринке.
Это звонила Шакти – и так Мария узнала о Лене.
Что ж, это избавило от продолжения ненужной романтики. Женщина заглянула в комнату, поразилась наведённой чистоте; та самая тахта, на которой грехопадение её произошло, уже на балконе, стены в газетах, Дмитрий раскатывает рулон давно заготовленных, нежно-голубых обоев с тонкими золотыми узорами. Деловито посоветовала, с какой стены начинать, где зашпаклевать обнаруженную ей когда-то строительную щель. Натянула дежурные джинсы, джинсовую куртку на кофточку, да выскочила из дома.
Мокро и сыро, и солнце старательно распаривает всё это, превращая в турецкую баню, и на тротуаре под ногами чувствуется песок, снесённый потоками с газонов, будто через Щанск прокатилось цунами. Впрочем, сейчас Марии было не до этих ощущений босых ступней. Она бросила машину на стоянке ГОВД, прямо под знаком «только для служебного транспорта» и взбежала по ступеням.
Полицейский, молодой, с которым она когда-то скандалила по поводу прохода в здание, уже поджидал её, ухмыляясь во весь рот, поигрывая дубинкой, лениво, как умеют только патрульные. Мария остановилась перед ним, гневно выпалила:
– Опять?! Почему босиком, и прочее?! Опять бодаться будем?!
– Да нет, женщина! – весело ответил полицейский. – Босиком или как, мне не важно. Вы вот прочитайте!
Да ткнул дубинкой в объявление, в приказ с фиолетовой печатью, налепленный скотчем прямо на окошко дежурного.
«В связи со сложной оперативной и криминогенной обстановкой… с такого-то дня воспрещается проход в здание ГОВД лиц, не имеющих отношения к службам ГОВД… представителей средств массовой информации и общественных организаций… кроме лиц, вызванных официальными повестками. Начальник ГОВД, п-к Пафнутьев А. А.»
– Чёрт!
Она забегала по холлу, поскальзываясь ногами на мокром полу: сюда тоже нанесли слякоти. Полицейский злорадно наблюдал ха этим; наконец, Маша вызвонила Колокольцева. Он всё понял, злым голосом проинструктировал, что делать.
Через десять минут молодая женщина, чертыхаясь, пробиралась по ржавым гусеницам бульдозера, уже несколько лет торчащего в торце здания, где вместе с полицией размещались и пожарные; Колокольцев указал именно это место. Конспиратор чёртов. За остовом машины открывалось что-то строительного навеса, с таким же ржавым металлическим верстаком; Мария осмотрела подошвы – да обнаружила, что пятки её от ржавчины густо-коричневого цвета. Хорошо, хоть не поранилась! Набросилась на вылезшего из кустов с другой стороны, Колокольцева:
– Степан! Ты мне на крыше свидание не мог назначить? Или в подвале… Придумал, тоже!
– Не ори, Маша… – устало попросил опер.
Он был не в форме, а в кожаной куртке, потёртой на сгибах, из серии одежды самой низшей «бандитской пехоты»; в мятой рубахе. И сам – мятый, жёваный, невыспавшийся. Объяснил, присаживаясь на гусеницу:
– Я после вчерашнего забухал, если честно… Вообще, напропалую. А утром подняли.
– Оно и видно! Лена Фромиллер ночью со вторника на среду пропала. А сегодня четверг! Вы ищете её или нет?!
Опер закурил, проворчал: «Сам знаю». Мария свои достала, тоже закурила, только не стала садиться на грязное железо.
ЛИНИЯ ОПЕР -ПАФНУТЬЕВ – ДРУГИЕ.
Колокольцев, действительно, запил хорошо. Запоем это назвать было нельзя, это максимум в отгул выльется на сутки. И такое прощается, особенно операм с их работой, и никто не упрекнёт потом. А снять разочарование и злость после провала на военскладах можно было только угрюмой мужицкой пьянкой в одиночку, без разговоров с кем-либо, а вот так: один, дома, луковица и банка тушенки. Выжрал он бутылку, потом сходил за одной, да отрубился. Алкоголь, как доменная печь, переплавлял стресс, медленно, тяжело, но верно. Царапающие душу воспоминания, слова и детали смазывались, теряли чёткость, проваливались в такие глубины памяти, что будут уже не опасны, не напоминающи о себе.
А в десять его разыскал Канаев, кое-как опохмелил и отвёз в ГОВД на патрульной машине. Сказал, что у Пафнутьева какое-то совещание, все на нервах, но Колокольцев, ещё пребывая в остаточно-похмельном состоянии, вязком, словно засахарившееся варенье, этому значения не придал. Ушёл в информационный центр, посидел там с ребятами, покопал кое-какую информацию. И вот только потом получил сообщение – совещание кончилось, его лично требует к себе Пафнутьев.
Ввалился к полковнику, как медведь в берлогу.
– Здравия желаю! Товарищ полковник… я тут кое-что интересное накопал. По делу о студии на военскладах. У нас в «Витязе» проживает некто Стифин, Павел Олегович, восемьдесят пятого года рождения. А он, оказывается, во Владимире засветился! Там было дело об организации студии детской порнографии, так он свидетелем проходил. И ещё на его подружку, Анну Пилову, есть…
– Сядь! Рот закрой! – рявкнул Пафнутьев так, что бумаги на его столе колыхнулись.
От неожиданности Колокольцев и правда, присел – на один из стульев, стоявших по краю кабинета. Ох, зря он это вывалил, поделился информацией – на радостях-то. Надо было покаянный вид напустить, сразу начать оправдываться за вчерашнее, мол, то-сё… Похмелье подвело, неповоротливость сознания. Сейчас полковник ему скажет – так тебя растак и перетак, какого хрена… и так далее.
Сопящий, надутый Пафнутьев, без кителя и отстёгнутым галстуков, выбрался из-за своего стола, вылез квашней из кадушки.
– Ты этого Стифина… и Пилову свою в жопу себе засунь! – заревел Пафнутьев, нависая над опером. – Бросай всё к чертям!
– А! Понял, товарищ полковник! Тогда я по Глезеру могу доложить…
– Заткнись! – ещё яростнее вскрикнул начальник. – И Глезера твоего! Понял, мать твою?! Забудь пока! Ноги в руки и дочку Фромиллера искать. Она пропала, заява лежит, Исакова дело открыла. И докладывать мне каждый день!
Самого Пафнутьева отчитали в похожих выражениях. С самого утра. Признаться, когда в среду вечером позвонил Фромиллер, когда посланный к нему дежурный следак снял все объяснения, Пафнутьев думал: да обойдётся. Сколько таких случаев было с этой «золотой молодёжью» уже, сколько раз папки-мамки слезами уливались, а дети… Вон, дочку Горуна тоже год назад искали неделю, землю рыли, а она потом в Сочи с хахалем обнаружилась! И вообще, все прекрасно знают, из практики: если вот на третьи сутки не пришла, то – криминал. А до этого… На дачах зависает, лето же, на отдыхаловку уехала, мало ли. А телефон и утопить могла, и потерять, и разрядиться он мог. Ну, о том, что воспитание у них далеко не патриархальное, звонить родителям не привыкли – кроме как денег попросить! – и говорить не приходится.
Но в девять Пафнутьеву позвонили в кабинет, он трубку снял и услышал низкий, гудящий, как самолётный двигатель, голос:
– ЧТО, МУДИЛА? ОПЯТЬ ТВОИ МЕНТЫ НАКОСЯЧИЛИ?!
Звонил сам Исмагилов. Припомнил то задержание дочки Фромиллера, за которое Пафнутьев получил уже свою порцию начальственного гнева. Объяснений не слушал, велел город вверх дном перевернуть, а деву найти. Это ясно: не дай Бог, что с ней случилось – Фромиллер всех порвёт, это такой непримиримый враг исмагиловской команде будет, что ой-ой…
Теперь Пафнутьев передавал всю эту ярость, по эстафете, оперу.
Мария слушала рассказ Колокольцева. Да, кипеш у них поднялся… А сам отец Лены что, интересно? Носится по Щанску, по знакомым, Лену ищет или сидит у себя в департаменте. Спросила.
Опер выругался.
– В больнице он. С инфарктом.
– Ничего себе… Когда?
– Сегодня утром, кажется. Да я, как меня полковник обматюкал, и выгнал Ленку искать, чуть не взашей… Я сначала в прокуратуру, к этой Исаковой. Потом с Канаевым по больничкам да травмопунктам прокатились. Возвращаемся, а тут как раз «скорая», все бегают, кого-то выносят…
– Фромиллера?!
– Да. Он оказывается, прикатил к Пафнутьеву, после меня как раз. Что-то говорили, да орали просто. И говорят… – опер грустно улыбнулся, глянул на женщину. – Говорят, Фромиллер полковнику по морде дал.
– Ох ты… за что?
– Чёрт его знает. Никто не в курсе. Ну, и вышел после этого и в приёмной бряк – сердце! Увезли его в Горбольницу, сейчас там лежит. А полковник, видать, с расстройства, тоже домой. Вот такие дела, Маша.
Он встал, отряхивался. Заметил недовольно.
– Сейчас мы с Канаевым в «Бункер», будем там все видеозаписи смотреть… Степанов пару адресов знает, где они обычно тусят, прокатится. Ещё двух оперов дали, из Круглихино. У патрульных ориентировки уже… Так что работаем, Маша.
– Это ясно! А чего такая секретность? Чего ты меня вытащил сюда? Не могли, что ли, в машине, во дворе вашем поговорить?!
Опер вдруг – боязливо! – заозирался. Странно.
– Не нравится мне это дело, Маша. Совсем не нравится. К полковнику, мне сказали, приезжал кто-то из исмагиловской команды, типа бывший ФСБ-шник, похож… Слишком много дерьма мы можем с этого дела накопать, чуйка у меня просто. Поэтому давай без лишних ушей и ты ко мне не приезжай больше.
Он затаптывал окурок, зарывал его в землю, хотя тут, в этом заброшенном месте, не было в том особой нужды. Женщина просительно посмотрела на опера:
– Степан! Ну, ты мне хоть что-то сообщать будешь? Это же не просто дочка городского чиновника! Это наша, понимаешь, наша девчонка!
– Ваша?! – он издевательски хмыкнул. – Ну да… Уже знаю. Босоногая. Блин, как вы за своих-то бьётесь…
– Да это не важно, какая она, босоногая или какая! – возмущённо крикнула женщина. – Я тебе говорю – наша хорошая подруга! Пойми.
– Пойму… когда найду. Ладно, всё, не дави мне на психику. Да, вот… – он помялся. – По делу Тамары подвижки есть.
– Какие?!
– Во вторник один хмырь по карте в отделении Сбербанка на проспекте пытался бабки снять. Но пароль, похоже, не знает, лепил там что-то подбором цифр… Раз, другой, третий. Карта и заблокировалась. А к нему девочка ихняя подходит, типа помочь; он испугался и дёру. Она его описала хорошо, памятливая.
– И кто это?
– Степанов опознал. Некто Ханин Сергей Сергеич. Хана кликуха. Наркоман с хорошим стажем, известен в своих кругах. Тоже ищем. По адресам его пока пусто… где-то шарится.
– Хорошо… Ладно, и на том спасибо. Нет, ну надо же было сюда меня затащить… До связи, Степан!
И Мария, не желая лезть в колючие кусты, снова начала взбираться на гусеницы. Заусенцы рыжего железа драли пятки.
ЛИНИЯ ПАФНУТЬЕВ – РОМАНЕНКО.
Между тем примерно в это же самое время два других человека тоже вели непростой разговор, сидя в богато, хоть и довольно безвкусно обставленной квартире-студии в одном из новых домов между Новой и Заповедной, близ роддома. Эта квартира находилась на балансе ГОВД, формально, как «конспиративная», хотя использовал её только полковник, главным образом для встреч с некоторыми особами, к которым имел наибольшую симпатию. Гостьи эти были совсем не из Щанска: Пафнутьев прекрасно знал, что там, где живёшь, гадить не рекомендуется, а приезжали из Омска и Новосибирска, специальной машиной. Дороговато эти визиты выходили, зато полная гарантия безопасности…
Однако в этот момент, конечно, никаких женщин в квартире не наблюдалось. Пафнутьев, в красном тренировочном костюме сидел за столом, спиной к окну, свету, чтобы разбитый его нос-картошка в глаза особо не бросался. Напротив, через стол с бутылкой армянского коньяка, мясной нарезкой и лимоном, расположился Романенко, без галстука. Выпили они уже по третьей рюмке, но веселья не прибавилось.
– И что, сразу в морду? – уныло поинтересовался Романенко.
– Ну да… Я ведь хотел что: маленько утихомирить. Мать вашу, весь «Бункер» его дочку знает, весь город… ну, кому положено, знает! То она с кем-то клубе подерётся, в рожу соком плеснёт, то там накуролесит под наркотой, то ещё что-то. Ну, и про этот случай, осторожненько. Мол, Алексей Николаич, был у нас инцидент, понимаешь, с голой в автобусе. Хулиганство чистой воды, ничего серьёзного, но – был. И машинка-то там такая знакомая!
– Нашёл, что ли?
– Нашёл! – заскрипел-засмеялся Пафнутьев. – Она в гараже сто лет стояла до этого. ГАЗ-24 «Волга», экспортный вариант, подарена Герою Соцтруда Аннинскому, Андрею Андреевичу от Опытного завода.
– А-а… это их академик, легендарный основатель, который сейчас в Москве?
– Ну да. Внуку оставил, подарил, только внук под мухой постоянно, какое тут вождение… Да и он о «Феррари» наверняка мечтает, на хрена ему «волжанка». А для той операции – использовал.
– Да-а… Ты хотел внушить, что Ленка сама – ещё тот фрукт?
– То-то и оно. А он озверел буквально. Как врежет мне… Я на стол рухнул. Он – из кабинета. Ну, на выходе у него сердце и хватануло.
– Дела-а…
– Давай выпьем ещё.
– Сан Саныч, мне на работу ещё.
– Какая, в жопу, работа? – огрызнулся полковник, разливая. – У вас там сейчас – осиное гнездо, в администрации. Улей, бля! Глава весь свой штаб, сам знаешь, на поиски отрядил. Даже Горуна. Ездит по школам, с фотографией, разговаривает…
Романенко знал: ну да, ещё со вчерашнего дня заметил, что все, кто поумнее, как-то молниеносно свалили в командировки. Пилову вообще никто не может найти, Глезер – в больнице с язвой. Вяло заметил:
– А по школам-то зачем?!
– Ха! А то ты не знаешь, что в «Бункер» и малолетние шастают. Приобщаются, так сказать, к красивой жизни… Ты вот мне вот что скажи: то, что я тебе про Пилову Анечку говорил, ты в голове повертел?
– Повертел…
Романенко выпил и хороший коньяк показался уксусной кислотой. Сил не было признаваться, но пришлось.
– Я с ней… точнее, это она со мной поговорила. Компромат у неё. Убийственный.
Пафнутьев не удивился. Только багровым налился.
– Ну, я так и знал… Не удивляюсь. Показывала фото?
– Да. Некоторые.
– Кого видел?
– Глезер. Горун. Начальник ХОЗУ. И даже Решетова.
– О, карга старая! А она-то куда?!
– Её тоже на молодых тянет… не знаю.
– Та-ак… – протянул полковник. – Как ты думаешь, кто слил? Армен?
Романенко покачал головой.
– Так и не понял. Ну, что-то Армен, там видно, что сауна.
– Хм. Вот идиоты. Да неужели никому в голову не пришло, что вас там всех пишут! На закрытых «корпоративах»?!
– Не знаю… Я-то там не был, ты знаешь! А что-то из фото… не представляю, кто. Кто мог из «Золотой Долины» слить?! Там же всё схвачено, намертво, там только свои-свои-свои.
– Ага. Свои х*и… – проворчал Пафнутьев. – Ну, ясно теперь. Готовься к бэмцу. Бабахнет – мама не горюй.
– Буря началась! Грабитель на дороге предостерег меня… – прочревовещал замглавы по кадрам, немигающее смотря на жёлтые кружки лимона.
Пафнутьев даже жевать перестал.
– Это ты про что?
– Да так. Свои мысли…
– Дурные у тебя мысли! Сейчас надо думать, как с Пиловой решать. На нас с тобой у неё ничего нет, сам понимаешь. Вопрос: её останавливать или нет? Ввяжемся, поспешим, она эту хрень раньше времени взорвёт. Тогда всем прилетит, по кругу… А будем ждать-выжидать, то это сработает потом, она Главу вашего повалит, а тот, кто придёт, нас и на помойку выбросит.
Знал Лев Гордеевич, отчего нервничает Пафнутьев. К нему наверняка тоже приходил, ЭТОТ, главный по безопасности исмагиловского штаба. Нехороший человек. Вурдалак какой-то; смотрел из-под бровей сросшихся, наверняка компроматом интересовался – что, где, может Пафнутьев слышал? И Пиловой наверняка интересовался, а где Пилова – там и Лев Гордеевич боком… Хочет полковник между двух стульев сесть, да с его-то комплекцией это опасное дело.
К нему, впрочем, он приходил тоже. Намекнул: с частью фигурантов разобрались. Приезжую модельершу из общежития выкинули, да и проучили – как, Романенко уточнять не стал. Остальные – мелочь, активисты, теперь надо покончить с главной. Библиотекаршей.
– Мой человек в библиотеку записался. Закладки сделает в среду. В четверг можно брать. Так что собирайте комиссию… готовьте к работе!
Но в самом начале недели грянуло: позвонила испуганная Решетникова. Эта Марзун каким-то бесом связалась с ИТК-9 в Первомайском, и ведь поехала туда. И договорилась на какое-то там шоу. И «закрыть» её теперь – значит, поломать музыку Вострокнутову, начальнику колонии, а он себе на уме, у него большие друзья в Омске. Да и с Опытным он дружит, его зэ-ка что-то там делают для Завода. Одним словом, дело замерло – надо спрашивать указаний. Чёртов «безопасник». Не мог раньше собраться.
– Что ж делать? – спросил замглавы, ощущая ледяную пустоту – как в душе, так и в голове.
– Что, что… подходы к ней надо искать.
– Я… не могу… – беспомощно пролепетал Лев Гордеевич. – Я её… боюсь!
– Ёп-тить, детский сад. Боится он её. Ты кто, вообще?
«Хуемай» – горестно подумал про себя Романенко. Хуемай с деревянной катаной. И никакой ни Хикори Созецу. Не победить ему армию императора…
– Ладно! – решил за него Пафнутьев. – Я своего человечка подпущу к ней. Поговорит. Может, и выйдет разговор… И ещё. Внучка-то академического прижать надо.
– Анненского?
– Да. Это ж он девочек в санаторий поставляет. Элитных рекрутирует…
– Так если мы его…
– То ничего! Надо канальчик просто ему перекрыть. А ваша кодла пока без оргий поживёт! – жёстко заключил Пафнутьев. – Ты хочешь, чтобы сюда из Новосиба «полиция нравов» нагрянула?! Ты смотри, у них есть такое подразделение…
– Правда, что ли? Говорили, что только хотят создать.
– Уже есть, по сути… Ей ГУНК рулит, Главное управление по контролю за оборотом наркотиков. Это пока. Там же в каждом втором случае наркота фигурирует. Ну, и отделы по борьбе с организованной преступностью, это же сутенёрство, сводничество. Вот я и говорю – вместе нагрянут – головы полетят.
– Ой, Сан Саныч, не стращай…
– Да я не стращаю. Я предупреждаю. Если что – я не при делах. Я не вашей команде.
– Что-то плохо мне сегодня… – пожаловался Романенко, наливая себе ещё коньяка.
Полковник издевательски усмехнулся.
– Ага. Всем плохо. Ну, вот, вишь, заболел. Давай сейчас домой – и болеть. Чего у тебя? Сердце, почки, печёнка? Воспаление седалищного нерва?!
– Голова болит.
– Вот! – Пафнутьев торжествующе поднял рюмку. – Это правильно, что болит… Вишь, погода какая? Опять штормовое предупреждение прошло. Так что давай, поболей пока, уж с больничным у тебя проблем не будет… А там посмотрим.
Знал Пафнутьев, что говорит. Тоже видно, в душе – ниндзя.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
