Глава 68. ЛЕНА ГОТОВИТСЯ К СМЕРТИ, А “ПОЛСОТЫЙ” НАПАДАЕТ НА СЛЕД
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ПОИСК: ЦЕНТР
В субботу Шакти отпустили; вернее, просто услали прочь из библиотеки в приказном порядке, после обеда. Несмотря на её протесты. Мириам только спросила строго:
– Как там Александра Егоровна?
– Плохо… Заговариваться начала, вскрикивает.
– Невроз! Тяжёлый невроз…- заключила Мириам. – Эх, жаль, что Вита не специалист по клиническим состояниям! Вот видите, Светлана?! Вы там сейчас нужнее, у матери Лены. А не тут.
– Но там Даша, домработница… И врача вызвали из Новосибирска.
Юрист отрезала:
– А вы на Дашу не сваливайте! Вы для Александры Егоровны роднее и ближе. Это они с Леной вас приютили, не забывайте…
Скорее всего, специально, намеренно она так уколола-устыдила, ибо Света-Шакти после этого буквально бросилась бегом на Заповедную.
А Мириам осталась с Русланом.
Она нервно ходила по кабинету, как обычно, без туфель; её второй день уже морозило, наверное, от нервного напряжения, сырость отдавалась неприятной ломотой в теле, и сегодня она тоже надела колготки; капрон их сейчас шуршал по паркетному полу. Тревога ела изнутри, грызла, как настойчивая мышь. Мириам уже созванивалась с Колокольцевым: подвижек нет, перетрясли все притоны, теперь смотрят по бомжатникам, их вокруг Щанска немало. В заброшенные посёлки даже ездили. Пусто.
Особенно неприятен был субботний прокол. Сначала сообщение от «Фокуса», потом «Полсотый» нашёл следы Лены у деда-пасечника; прочёсывали тот лес к югу от Первомайского – ничего. Опять ушла Лена. Бредёт, наверняка не соображая куда, от боли и переживаний обезумела, а старый развратник ещё и напугал её – вряд ли она сейчас подойдёт к незнакомому человеку. Разве что к своим или полиции, поэтому вся надежда на них.
Руслан за столом анализировал рубрику «Странности» на поисковом портале. Проговорил:
– Мириам Даниловна! Пользователь пишет, что в посёлке Станционный взрослый сын, ненормальный, пытался топором мать зарубить… по улице за ней гонялся.
– Гонялся… – рассеяно-отстранённо повторила женщина, стоя у окна, перебирая тонкими пальцами тюль занавески.
– Вряд ли это по нашему делу. Сын, мать, топор. Ищи что-нибудь другое.
– Но, Мириам Даниловна… – упрямо продолжил парень. – Понимаете, у ненормальных, у них же особая психика. Нестабильная. Они могут что-то увидеть… какую-то деталь, эпизод. На сексуальной почве! Например, девушку полуголую. У них переклинивает. Они и самого эпизода не помнят, но наступает возбуждение, неконтролируемое, ярость – и вот… Может быть, всё-таки проверить этот случай?
Женщина переступила ногами на полу. Нет, в колготках решительно неудобно. Пятки чешутся!
– Руслан! Я не могу так легко рисковать нашими людьми! И посылать их на ненормального с топором, который чуть мать не убил… Позвони Колокольцеву, пусть возьмёт своих оперов и съездит.
– Но, Мириам Даниловна!
– Хватит! – закричала женщина звонко. – Я Габи! Хватит!
– Хорошо, Габи. Но это может быть поздно. Там рядом «Фокус». Они люди взрослые.
Мириам отбросила занавеску, высунулась в окно, вдохнула пропитанный дождём воздух, несколько капель упало на её горячий лоб. Как хочется сейчас просто вот догола, донага раздеться и побегать по этим лужам, серебристо блестящим, под струями…
Опомнилась, повернулась к Руслану:
– Посылай «Фокус»!
ПОИСК: «ФОКУС»
«Форд» катился или, скорее, полз по улице посёлка Станционный, оберегая брюхо и подвеску; улице пустой, вымершей. Даже собаки тут не брехали, то ли их вообще не было, то ли попрятались в будки. Дмитрий рассказывал:
– Тут раньше станция была, Щанск-Сортировочный. Потом РЖД станцию убрали, перенесли к Щанску. Ну, своих, большую часть, вывезли… Остались алкаши да прочие горемыки. Тут года три назад случай каннибализма был, помнишь?
– Помню. Нам тогда запретили об этом вообще хоть полслова сказать. Маштаков в отпуске был… А что было?
– Да два мужичка, соседи, решили на Новый год кабанчика заколоть. Ну, закололи. Мясо разделывают на кухне. Выпивают. Слово за слово, один другого «петухом» назвал – и понеслось. Утром один мужик проснулся и понял, кого он освежевал вместо кабанчика.
– Кошмар.
– Это ещё не кошмар. Подумал он, подумал… Наверно, о том, что мяса-то в два раза больше стало! И начал пельмешки лепить. Из мяса.
– Из человечьего?!
– Ага. Пополам. Ой, много налепил, соседку-алкашку привлёк. По дешёвке продавал. Так они два месяца этими пельмешками весь посёлок кормили, пока случайно не вскрылось.
– Любишь ты, Дима, жутики рассказывать!
– Так это жизнь наша российская. Узорчатая такая. Круче, чем любая резня бензопилой по-техасски. Как дебила будем искать с его мамашей?
Женщина встрепенулась.
– Нет, искать не будем… Вон туда сворачивай!
– Куда?
– К участковому. Степан сказал, он тут ещё есть. Даже удивительно.
Опорный пункт занимал половину лучшего дома, оставшегося от станции; вторую – магазин «Смешанные товары». Мария поднялась на дощатое крыльцо, постучала, лишь для условности, и рванула дверь.
Участковый оказался совсем молодым; лейтенант, стриженый, но волосы торчком, лицо бесхитростное, погончики новенькие. Тут удостоверение Марии сыграло свою роль: махнула им перед носом, представилась, потребовала информацию по факту попытки нанесения тяжких телесных или вообще – убийства. Участковый неохотно стал рассказывать:
– Да что там за факт… Это Смирновы. Филимон Смирнов и мать его, Таисья, кажется.
– Причины неизвестны?
– Какие там причины? Он больной на голову с детства! Да и вообще… – лейтенант пытался оправдываться, на глазах заминал дело, – он её даже не успел, того. Обух слетел, он её топорищем только и отходил. Она заявление не стала даже писать, конечно.
– То есть этот факт вы оставляете без внимания? А если бы под руку этого больного кто другой попался? Прохожий? Ребёнок?!
– Какие здесь прохожие… – поморщился лейтенант. – И какие дети. Дети дома сидят!
Мария подготовилась. Фырком волосы со лба сдула, зазвенела голосом репродукторным:
– Пункт 37.1. приказа Эм-Вэ-Дэ номер двести пять! Приложение номер один: участковый обязан «выявлять в пределах компетенции причины преступлений и административных правонарушений и условия, способствующие их совершению». В случае особой общественной опасности принимать меры к предотвращению преступлений и правонарушений… Вам это неизвестно, господин полицейский?
Парень оторопел, не ожидал такой реакции.
– Но… А вы чего…
– А согласно пункту 37.21 вы обязаны «выявлять лиц, потребляющих наркотические средства или психотропные вещества без назначения врача»… Вы уверены, что этот случай – не следствие приёма наркотиков? Или самодельных лекарств каких-то?! У вас что, здесь психиатр есть, который с этим больным работает, а? Вы давно там бывали, в этой семье?!
Она просто стёрла его в труху; труха с трудом приняла вновь человеческий облик, поспешно напялила фуражку, схватила со стола планшетку:
– Ну да… согласен… пойдёмте, конечно!
– Поедемте. Я вас отвезу.
– А… да…
Он шёл за ней, со страхом наблюдая, как босые ноги в чёрных плотных лосинах давят грязевые комки на улице. Конечно, попытался спросить:
– А вы… как это…
– Сапоги в вашей грязи потеряла! – отрезала Мария. – Засосала, понимаете ли… трясина. Садитесь!
Дом он указал сразу. Самый крайний. Он почти сползал в низину, от посёлка его отделяли брошенные дачи, пустые поля с остатками заборов. Воняло свиньями.
Сам дом обнесён суровым забором, почти чёрные старые доски, одна к одной, ни щёлочки. Чуть видна крыша, окошки. Участковый прокашлялся, для солидности, фуражку поправил, загрохотал кулаком в железную калитку:
– Гражданка Смирнова! Таисия! Откройте!
Над Станционным ползли низкие тучи, эшелонами переправляясь куда-то на восток; цепляли столбы телеграфные без проводов – всё давно уже срезано, разворовано, продано; остались только худые крыши, и мусорные кучи у каждого двора; лес – чахлый, неприглядный березняк, мокрый и поэтому особенно унылый, совсем осенний.
…Во дворе залился лаем кобель, цепь загремела, словно якорная, тяжеленная. После долгой тишины шаркающие шаги послышались, стук палки. Потом окошечко в калитке открылось, злые блёклые глаза глянули:
– Что надо? Я Таисия.
– Гражданка Смирнова! Откройте на предмет осмотра жилища!
– А ордер есть, гражданин начальник?!
Тёртая баба, похоже. Но и участковый, оттого что ему перечат при посторонних, да ещё из города, тоже осмелел, налился яростью:
– Во-первых, гражданка Смирнова, вы это не надо про ордера всякие… это «постановлением» называется! А во-вторых, я, как представитель полиции, обязан проверять дома граждан! На предмет того, как ваш сын – снова топор под подушкой не держит?! Это дело серьёзное! Или, вообще, на предмет самогоноварения…
– Нет у меня самогона, не варю… И не запрещено это!
– А я не говорю, что запрещено. Надо установить, не на почве ли пьянства ваш сын совершил нападение… По-хорошему открывайте! Мне что, группу из города вызывать?
– А это кто с вами?
– Понятые! Вот всё проверим, акт составим и будете спать спокойно!
Мария усмехнулась – молодец, сообразил. Женщина за калиткой заворчала, отперла её, бросила: «Собаку сейчас приберу!». Действительно, огромного чёрного пса цепью ограничила, на гвоздь её закинув; рвался, лаял до хрипа, но они прошли по дорожке растрескавшихся плиток. Перед крыльцом Смирнова зыркнула на Марию:
– Вот эта, ваша… понятая! Пусть ноги моет. С такими грязными в дом не пущу! Колодец вон.
Вода в колодце – будто из Северного Ледовитого. Или из зимней проруби. Вздрагивая, Мария обмывала ступни. Да уж, занятие не из самых приятных. Это не лёгкая щанская глина, это грязь Станционного – сажа, навоз, липкое, прикипающее к ступням. Пришлось растопыривать длинные пальцы, напрягая сухожилия, промывать каждый промежуток между ними. На цыпочках допрыгала до дверей, вошла.
Дмитрий и участковый стояли в большой комнате. На тахте, свернувшись калачиком, лежал мужчина – огромный, грузный, с головой, клоками выбритой. Это он оставил на лице хозяйки багровый кровоподтёк на лбу, царапину через всю щёку и подбитый глаз.
Да, похоже, это были не единственные шрамы…
– Утихомирила я его… – говорила женщина. – Отваром напоила. Видите, спит? Он смирный вообще. А это обострение было.
– Весеннее? – подсказала Мария негромко.
– Да! У него всегда…
– Так сейчас же уже лето.
Женщина обернулась к ней, лицо с побоями пышет гневом:
– А ты откуда знаешь, когда обострения бывают! Пожила бы сама с таким, умная!
Мария не обращая внимания на её гнев. Прошлась по комнате. Ага, вот ещё одна – и двери нет, с петель снята.
– А тут кто у вас живёт?
– Никто! Никто у нас не живёт! Кладовая это.
Участковый с интересом двинулся за Машей; а та вошла в комнату. Хозяйка, переваливаясь в огромных тапках на носки, не могла за ними поспеть. В комнате – голо, только тумбочка, стул и.. панцирная кровать. Разобранная. Сам матрац и одна спинка.
– Маловато что-то вещей в кладовой! А почему спинка только одна?
– Вам какое дело? Унесла в огород.
– А кровать почему не унесли? Про запас храните?
Говоря это, женщина прохаживалась по комнатке, у окна. И босые ступни, обожжённые ледяной водой, чистые, особую чувствительность имели. Да, тут убрали, но следы остались. Кто-то все горшки с цветами отсюда недавно свалил – вот они, крошки земли и песка под подошвами; и дверь… Мария подняла ногу, с пятки сняла почти незаметную щепку. ДСП. Тут много таких.
– Дверь вам сын сломал? – ласково спросила она.
– Не ваше дело! Что хотим, то и ломаем! Посмотрели? Всё, уходите!
– Погодьте, гражданка Смирнова. Надо протокол… осмотра составит. Что у вас ничего не выявлено. Я сейчас присяду и составим.
А Мария, воспользовавшись этим, из комнатки выскользнула. И побежала по всему дому, жадно смотря по сторонам. Из под ног разбегались кошки. Одна, вторая…
Меньше, чем через десять минут, молодая женщина ворвалась в ту самую комнату, где чернела у стены разобранная кровать – свидетель. В руках Марии оказались синие штаны, мужские, безразмерные. В пятнах чего-то, какой-то краски или клея… Их она нашла в сенях, заткнутые за вёдра. На тряпки, видать, приготовила заботливая хозяйка: не пропадать же добру!
– Это чьи? – подступила она к Таисии.
Та ощерилась:
– Сына моего, чьи!
– да? А почему они тогда мёдом пропахли?! Насквозь? Понюхайте… Ну, давайте!
И она наотмашь хлестнула этими штанами женщину по лицу. Наотмашь, в ярости. Участковый бросил писать:
– Эй, эй, уважаемая! Вы тут у меня давайте, не того!
Даже Дмитрий, всё это время покорно молчавший, очки тёрший, тревожно крикнул:
– Маша!
Таисия отступала. А Мария, как Медуза Горгона ужасная, припирала её к стенке, наступала; даже волосы, кажется, змеями шевелились. Свистящим шёпотом произнесла:
– Я знаешь что сделаю?! Я тележурналист. Я сюжет сниму… Что твой сын детей тут насилует. Что он ест их по ночам, понимаешь, расчленяет и ест! И ещё скажу, что у него способности экстрасенса! Я это покажу, вам же житья не будет от журналистов, от любопытных… От родителей всех детей пропавших! Вы с ума здесь сойдёте вместе с ним, вместе сдохнете! Ну, говори! Ты на этой кровати девушку удерживала?
Она молчала. Плоское, оплывшее лицо кривилось мукой. Но рухнул последний бастион, рухнул. Из мутных глаз слёзы покатились. Беззвучные слёзы, видно, впервые за много лет, забывшие уже, как течь по щекам.
– Она ночь одну была у меня… С Филечкой… Филечка мой… Я ему её, чтоб не мучился… А то всё сама с ним, а тут девчонка.
– Куда она делась?!
– Убежала. Вот, со спинкой и убежала.
Участковый забыл про протокол, сидел с ручкой в руках, рот разинув.
…Мария постояла перед входом в свинарник, откуда несло невыносимой вонью. За спину, Диме, бросила:
– Не бойся, заходить туда не буду… Потом машину не отмоешь!
Лена убежала в сторону леса. Здесь грязь на дороге подсохла, дождь ещё не размочил её, да и сложно было быстро загладить две прерывающиеся колеи в ней, прорытые ножками спинки этой панцирной кровати. Другого объяснения эти колеи иметь не могли. Ленка не побежала по улице, нет она направилась к лесу, к этому густому тёмному березняку.
Где её снова там искать?
Села в машину. Доложила в Центр. «Форд» поехал обратно: участковый остался составлять протокол до конца и снимать объяснение. Статья сто двадцать седьмая, незаконное удержание человека. Что ей будет? Может, срок дадут. Учитывая сына-олигофрена, условный. И она останется здесь, в этом гнилом месте. И по-прежнему будет «обслуживать» этого дебила, ложась на стол и задирая своё мерзкое, засаленное платье…
И морщится от привычной боли, слушая его мычание. Так – до скончания века, до смерти. Без вариантов.
– Маш… ты бы это близко к сердцу не принимала… – осторожно заметил Дмитрий. – Тут ещё я тебе страшилок наговорил. Ну, бывает такое. На дне жизни.
– В том-то и дело… – закурив, ответила она, – что на дне. А мы-то этого дна не видим. Не допиваем до него, Дима, понимаешь? Никто. И я со моими репортажами – тем более.
– Не трави себе душу. Ты так долго не выдержишь.
Чувствуя, как едкий дым рвёт лёгкие, и всё равно – затягиваясь, с болью да горечью, Маша выдавила:
– Главное, чтобы Лена всё это выдержала!
Вернулись в город. Мириам направила все экипажи в район Станционного, в ближайшие квадраты. Кирилл, сидевший дома по причине того, что неудачно спрыгнул с лошади и потянул связки на ноге, помог: связался со Щанским турклубом, Мария попросила у Маштакова автобус студии – и через пару часов человек тридцать, а то и полсотни начали прочёсывать леса.
Разговаривая с Главредом, женщина испытала лёгкий стыд. Сказала виновато:
– Вы простите, что я сейчас… ну, что я ещё вам не сказала…
– Ничего… – сказала трубка мягко и уверенно. – Вы в отпуске, Мария. Занимайтесь этим. Это, наверное, самое лучше, что вы можете сделать, как журналист. И человек.
– Спасибо, Афанасий Егорович!
– Пожалуйста. Удачи вам!
Искали – до темноты. Дальше продолжать было бессмысленно; дождь усилился, сумерки погрузили лес в непроглядный мрак. Поздно эта информация пришла, ох, поздно!
ПОИСК: “ПОЛСОТЫЙ”
И Милана с Ильёй да Евой тоже катались по лесным дорогам. Все смертельно устали. Не только от тряски в «УАЗике», не только от еды в сухомятку, но и от изматывающего напряжения: казалось бы – всего день энергичных поисков прошёл, а Милане казалось – все десять. Усталость наваливалась каменной плитой. Качались на спортивных сиденьях, уже не казавшихся удобными, а буквально электрическими стульями; вяло переговаривались.
Ева сообщила:
– Тут мне Зита звонила. Из колонии, помнишь?
– Как не помнить… – проворчала Милана. – Боюсь, она всё нам там поломает. С их «понятиями». Она же прикажет – все сразу и сольются…
– А вот и нет! – тихонько засмеялась Ева. – Она мне рассказала, что, когда на воле была, босиком ходила, гадала.
– Здрасьте! Фигня. Ни одну цыганку босой не видела. Всегда в каких-то туфлях уродских. У них не принято.
– Ха! То-то и дело, что не принято. А она ходила, под юбками не видно было. На неё там ругались, а она всё равно…
– Зачем?
– Ну, такая вот она. Хулиганка.
– Что тебе ещё Зита рассказала?
– Спрашивает, когда мы приедем. Все готовятся. И даже разрешили… – Ева хихикнула снова, на этот раз живее, – педикюр сделать. Котикова – уже…
– Ох ты боже мой. Конец колонии, точно.
А ещё она про Илью спрашивала.
– Чё?
Это одновременно вырвалось и у Миланы, и у самого парня, который даже от рассматривания дороги впереди оторвался.
Ева поняла, что сказала это – явно зря.
– Ну-ка, колись! – Милана даже на сидении извернулась, назад к Еве. – Что там про Илью? Чё за фигня?!
– Милан, хорош.
– А ты вообще молчи у меня! Не, я не поняла, какой ей Илья?! Пусть себе там ищет… развлечений!
– Милана!
– Чё «Милана»?! Вот, я смотрю, ты с ней лясы-то точил. Сюси-пуси. До*изделись! – разъярилась девушка. – Понятно всё с вами.
– Ничё мы не точили! Чё ты волну погнала?!
– Ребята, вы что тут начали семейную сцену?! – всполошилась Ева.
– И ты тоже молчи! Мне надо было первой это сказать, а не сейчас вываливать!
Скандал разгорался, как костёр из хорошо просушенных дров; но его погасили. Внезапно их водитель ударил по тормозам. Машина остановилась, светя фарами в сплошную стену мокрой листвы.
– Смотрите… – показал Илья. – Там спинка кровати, кажется.
Информация про то, что Лена покинула очередное место в Станционном, по экипажам прошла. Но подробностей было много, и эту, про спинку, они упустили. Милана, всё ещё сжигаемая ревностью, клокотавшая, как чайник, даже по рулю ладонью шлёпнула:
– Да мало ли какого хлама по лесам тут валяется! Поехали давай!
– Да не ори ты… Там вон, видишь, блестит? Наручник там.
Услышав это, Милана осеклась. А в следующую секунду из машины выскочила.
Обе они, и Милана, и Ева, были босы, потому, что первая свои коричневые ботинки так хорошо забросила в кузов, за сиденья, что найти их среди всех прочих вещей, автомобильных прилад и инструментов, к тому же перемешавшихся от тряски, не удавалось; нашла только один да и плюнула. Дождь холодный, конечно, но в машине тепло, и ноги отогревать можно, пусть так и будут, голые, грязные. Смена температур даже нравилась ей. А Ева попыталась походить в «берцах», с чужой ноги, которые достала у знакомых, и быстро от этой идеи отказалось: тяжело, мозоли они начали натирать на суставах пальцев её и повыше пятки.
Ну их.
Ломились они сейчас к кроватной спинке по грязи, по комкам травы и корневищам, по кустам колючим. Ева орала: «Блин, а-а-а! Все ноги, блин, исколола!» Милана не орала – зубы стискивала. Илья тоже вышел, но куда там угнаться за двумя отчаянными девушками!
Они притащили эту спинку. Да. На прутьях – один наручник, цепь отпилена, Илья определил: не перекушена, напильником работали.
Сообщая в Центр, Милана даже захлёбывалась. Руслан выслушал её, грустно ответил – хорошо, но сейчас уже ничего не сделаешь. С самого утра отправят туда все экипажи, снова, может, и туристов удастся привезти по второму разу…
Но гон захватил их, они больше ни о чём не думали. Лена где-то тут, в тёмном мокром лесу; может быть, сейчас ищет их, бродит… Обе готовы были пойти по бурелому с фонариками, но Илья запротестовал решительно и властно. Ни за что! Ибо бессмысленно.
Поэтому спать решили в машине. Не очень, конечно, удобно, но что делать. Зато они будут с рассветом на месте, начнут поиски. В «Уазике» нашёлся один спальник, одно большое одеяло, грязноватое, пахнущее бензином, но теплое. Возник только один щекотливый момент.
– Ну чё, я посередине? – спросил парень, устраиваясь и стаскивая свои ботинки, в корке грязи.
Милана моментально поняла суть проблемы.
– Я тебе дам – посередине! – гаркнула она. – Я посередине. А Ева с краешку. С МОЕГО краешку!
Ева тоже всё хорошо поняла. Сопротивляться этой чёрной пантере не хотелось – опасно. Заправляя в джинсы тонкий свитерок, хмыкнула провокационно, нарочно заводя его:
– Уговорили. Илюха, ты не бойся. Мы с Миланкой целоваться не будем. Ну, пообжимаемся только чуточку, ага?
Илье, похоже, всё это немного уже осточертело. Особенно ревность подруги. Да и устал он, весь день за рулём. Поэтому ворчливо ответил:
– Да вы хоть целуйтесь, хоть… Ну вас на фиг, баб. Поспать, главное, дайте.
Так и заснули, в прогретой машине; но, зная, что стальная коробка остывает быстро, слиплись телами, сцепились; обнялись, конечно, – Милана держалась за Илью, Ева прильнула к её спине. Всё целомудренно, разве что голые ступни девки сплели, грели друг об дружку таким образом. И ничего более.
ЛИНИЯ ЛЕНА – БОМЖИ
Ночь субботы переваливала в воскресенье. Уже третий раз был потерян след Лены, уже готовили к отправке в Тюмень труп Степана Чердынцева, для похорон, отдали сестре тело Чалого, а Ханина забирать некому было – кремируют, скорее всего. Уже проверяли дом деда Анисима неразговорчивые люди из отдела по борьбе с экономическими преступлениями и другие, тоже в погонах: не всё ладно было у него с продажей мёда, с ветеринарным паспортом на пасеку, да и с налогами. Это была месть Марии, представившей, каково было Ленке отбиваться от этого старого похабника.
А в Станционном работал следователь. Это уже постарался участковый, добавляя себе раскрываемость: посадят Смирнову или нет, а ему точно работа зачтётся. И ни слова о босоногой бабе с корочкой, которую так счастливо принесло на его голову… Сам раскрыл!
А Лена снова пила кофе. В дождях наступило очень короткое, судя по небу, затишье. Выглянуло солнце. Собственно, оно только поднималось на горизонте, раннее утро. Горел костёр у землянки бомжей, пахло дымом, он лез в глаза, ел их, куда бы девушка ни пересаживалась, но и чёрт с ним. Тут опасности она не чуяла. И даже чесотка, так волновавшая её в первые минуты, перестала пугать – напялила на себя подозрительный пуховик из «гардероба» Шапки. Успокоилась тем, что-де лежит он с зимы, проморозился уже, да и почти ненадёванный.
До какого-то конца она дошла, право.
Поправляя дрова, подкидывая в костёр, ласково обнимавший теплом босые ступни девушки, бомжиха говорила:
– Ярик на заводе работал, ему там руку цем-то придавило… Он к мастеру: вот, травма. Мастер-то говорит, «скорую» вызовем сейцяс… А ты пока выпей, полегчает. Ну, и дал стакан. Ярик выпил. А тута, знацит, комиссия – ага, пьяный, травма в нетрезвом виде, стало быть, посол вон. Так и уволили Ярика.
– А где он, Шапка?
– В посёлок побезал. Видать, горит нутро. Там «палёнку» мозно добыть, коли знать у кого… Денег, поди, занацил всё-таки от меня!
– Вы с ним давно… живёте?
– Ну, года два. Катаемся тут. Я старая, ему не месаю. А вдвоём легце. Он молодух приводит, так я в лесу ноцюю. Он землянку эту выкопал сам.
Она кашляла, всё сильнее шепелявила, искажая все шипящие, призналась:
– Один доктор тут есь. Тозе алкас. Сказал – рак у меня. Недолго уз…
– Шапка! Ну, дети-то есть у тебя? Почему не к ним?
– Один помер малым – масына сбила… Второй в колонии, от туберкулёза, – просто объяснила старуха.
О чём было ещё спрашивать? Лена посмотрела на руку. Наручник с неё сняли ещё ночью. Хоть Шапка и слеповата, а нашла какую-то проволоку, погнула, поковыряла в замке – и открыла. Да, не зря сынок в колонию попал. Узнавать подробности не хотелось.
Послышался шум машины – где-то недалеко. Девушка ожила, с беспокойным, правда, чувством; но всё равно – а может, это всё-таки помощь? Ну ведь точно должны её найти. Отец всех поставил вверх тормашками, это точно.
Но мотор стих, и был слышен только треск ветвей. Шли сюда. Вот из-за кустов, блестевших каплями, показался Ярик в грязной оранжевой осенней куртке и ещё двое. А вот они на бомжей не похожи. Чёрные добротные джинсы, ботинки крепкие. И кожанки. Руки в карманах. А лица – хмурые, челюсти сцеплены, глаза – с прищуром.
– Вот она… – Ярик показал чёрным ногтем на девушку. – Вчера пришла.
Один, со шрамом на лбу, продольным – как глубокая задумчивая морщина, угукнул, потом на Лену посмотрел:
– Ты откуда сама?
Лена понимала, что эти двое – не такие, конечно, позорные уроды, как те, что похитили её, но тоже не из Института культуры. И почему-то решила ничего не говорить им про себя. Ну а что? Выглядит она сейчас точно не как дочь Алексея Фромиллера.
– От родаков сбежала… из дома.
Это максимум, что она из себя выдавила. Они стояли над ней с двух сторон. Не убежать, да и сил нет… Второй, лицом почище, посветлее, хрюкнул – вроде рассмеялся.
– Из какого дома?
И ударил её мыском ботинка по косточке голой ноги – расчётливо, точно. Девушка выронила кружку, кофе зашипел в костре; с криком боли свалилась с пенька, на котором сидела. Неужели – опять?
Ярик потухшими глазами наблюдал за всем этим, лениво чесался. Пробубнил:
– Бабки-то дайте… за неё. Обещали.
– Дадим, не ссы. Мясо, тащи её в тачку! – распорядился шрамолицый.
Шапка тоже смотрела на происходящее, ничего не говорила – по страху, по прибитости, только глазки поблёскивали на печёном сморщенном лице. Но поднялась, тонко закричала:
– Куда з вы её? Я её знаю, знаю! Это НАСА, алкаска, Лиской зовут…
– Лиской? А чё не киской?
Парень со шрамом ухмыльнулся, достал из кармана кулак с чем-то металлическим на пальцах, как бы утолщением. Легко стукнул Шапку в висок, она и упала, мешком, легко; руки раскинула рядом с костром.
Ярик стоял, одеревенев. Один бандит тащил Лену за руки прочь; она пыталась кричать, но горло, уже измученное этими криками, иссушённое отчаянием недавним, издавало только хрип. Человек со шрамом остановился у молодого бомжа:
– Рот открой, чучело…
Ярик открыл. Шрамистый сунул туда какую-то некрупную купюру: на пару бутылок хватит. Ударом в живот повалил бомжа на листву да и пошёл, оставив ползать, кашляя.
Душа девушка словно отделилась от тела и парила над ним, бесплотная, равнодушная. Вот ступни босые волочатся по листьям, по веткам, к большому пальцу, окровавевшему, листик прилип, ранней желтизны или вообще – прошлогодний. Вот болтается на ней этот пуховик, а вот лицо её, обращённое к небу, мукой нечеловеческой скованное, застывшее лицо.
Пуховик это с неё у машины содрали: воняет.
«Ниссан-патруль», чёрный, блестящий. Бросили на заднее сиденье, как вещь. Замки щёлкнули, блокируясь. Тронулись. Оказывается, почти рядом, метрах в двухстах, грунтовка хорошая проходила, щебнем просыпанная.
Повезли.
Лена насилу выпрямилась на сидении. Левая нога, по которой ударил ботинком бандит, едва ощущалась. Странным, совершенно спокойным – как у приговоренного к казни и смирившегося с неизбежностью, голосом спросила:
– Что вы со мной делать будете?
Оба заржали. Может, оценили юмор ситуации, а может, её наивность. Мясо обернулся к ней через плечо:
– А сама как прикидываешь?
– Не знаю.
– Тебя как зовут хоть? Чё, в натуре «Лиска»?
– Лена.
– А-а… Лена-Леночка. Короче, это бригадир решит, что делать. А пока поработаешь у нас.
– Где?
– Да на хате. Пацаны там отдыхают, у нас база в Снегирях. Оттягиваются после дел наших, боевых. Сама понимаешь, отдых без девки – как водка без пива.
– Я бомжиха. Венеричка. Наркоманю… – голосом робота проговорила Лена.
Теперь Мясо заржал громче, в голос, себя по коленкам хлопая:
– Юрок! Ты слышь, чо она базарит? Наркоманка… Куда колешься? В глаз, что ли? Или в ухо?
Потом резко оборвал смех, переглянулся с Юриком, шрамоносцем, грубо сказал:
– Ты тут нам херню не пори. Хоть и грязная, как свинья, я ж вижу… нормальная девка, городская, ни хрена ты не бомжиха. И не венеричка… Ну, это, кста, мы проверим. Для такой работы обязательно проверяют. Есть тут у нас один спец… на полставки.
– Меня будут искать! – последнее, что пришло в голову девушке.
– Ну, будут искать, а мы прятать будем, правда, Юрок?
– Заткнись, Мясо. И так до хрена сказал. А ты… – злые, тёмные глаза под шрамом глянули на Лену в зеркальце, к сиденью придавили, – тихо сиди. И не дёргайся. У Мяса ствол, мы тебя, если чё, прямо в лесу закопаем. И пусть ищут сто лет.
А Мясо, ухмыляясь, продемонстрировал пистолет.
Опять всё сначала. Куда они едут? Чувство географии Лена давно потеряла, она не могла даже понять, с востока ли, с запада Щанска они находятся; по какую сторону от железной дороги и трассы. Отупение пришло, апатия. Полная безнадёжность и полный упадок воли.
Грунтовка сменилась куском неплохого асфальта. Меж берёз пошли сосны, прямые, красивые; потом в красном частоколе домики замелькали. Потом ограда потянулась. Какие-то корпуса. У калитки, скрытой кустами, у коробка остановки, облезло-голубой, Юрок остановил машину. Приказал напарнику:
– Приведи доктора. Скажи, быстро пусть осмотрит, целка или нет, нет ли сифака, на самом деле…
Девушка отрешённо сидела сзади. Чем началось – тем и заканчивается её дорога. И уже ничего не поделать, ровным счётом.
Мясо вышел, засовывая пистолет за ремень джинсов сзади. Скрылся в калитке. Минут через пять оттуда же появился в сопровождении розоволицего, бородатого доктора с халате и шапочке. Халат белый, а шапочка голубая, фирменная, с эмблемой. Врач, со страхом поглядывая на бандитов, дверь открыл:
– Девушка, я… гинеколог, не бойтесь. Так сказать, примите позу… Я вас осмотрю.
Будь, что будет. Лена повернулась, спиной откинулась назад, ноги в стороны развела.
Он возился недолго. Пальцы тёплые, осторожные, только дрожат. Потом стукнула дверь Она слышала в опущенное стекло:
– Венерических заболеваний нет, она здорова… Ну, половой жизнь жила, да. Секундочку. А вы где её нашли?
– Слышь, те это надо?! Далеко нашли. Не бойся, жива будет. Поработает только…
– Нет, минуточку… Минуточку, дайте-ка я на неё ещё раз гляну.
И лицо доктора придвинулось к окну, заглянуло спереди. Лена безучастно смотрела на его носик маленький, очки, щёчки пухлые. И вдруг оно исказилось.
– Да это же… Да вы идиоты оба!
– Ты чё, лепила!
С неожиданной смелостью он шарахнулся от них, в калитку; оттуда прокричал:
– Отпустите её немедленно, болваны! В Интернете посмотрите, кто она!!!
И только кусты трещали.
– Садись, Мясо. Поедем.
– Я не понял, это чё было?!
– Садись, говорю!
Урча, автомобиль отъехал. Сразу свернул куда-то вбок на очень плохую лесную дорогу. Начал прыгать на кочках; надёжно удалившись от той калитки, от корпусов и домиков, Юрок тормознул на опушке. Вышли оба, дверями зло хлопнули, водительская не закрылась, давая Лене возможность слышать их разговор.
Оба уткнулись в мобильные телефоны. Первым выматерился Мясо:
– Бля… она же дочка перца этого! Смотри, вон она на сайте…
– Вижу. Её все менты ищут и папаша её.
– Во… вознаграждение объявили. Не, ты погляди…
– Чё, бабок хочешь по-лёгкому подобрать?
– А чё? Реально. Привезём, тепленькую… Вот и бабки.
Какая-то возня, удар – глухой, потом низкий голос Юрка забасил:
– Баран! Ты чё в машине язык распустил?! Сука, ты чё трепался, а?
– Бля-а… больно! А чё такого?
– Ты на хрена ей про базу в Снегирях растрепал? Про «пацанов», «дела»?! Ты в курсе, что бригадир сказал – чтоб об этой базе ни одна душа не знала! Там товар хранят, баран ты тупой!
– Ну да… не врубился…
– Вот мы её привезём, а она ментам сразу. И чё будет?!
Лена прикрыла глаза. Она могла бы догадаться… Вот теперь, действительно, конец. Проституткой ей поработать не придётся, могила светит впереди совершенно явно.
Сознание отказало: они вроде и говорили ещё разборчиво, но в голове смешивалось это сплошным бубнежом. Вроде как решили, что один позвонит, скажет, что нашли, попробует деньги получить сразу – а потом подаст знак условный; и когда за Леной в условленное место приедут, то там будет уже только её тело.
Бандиты вернулись. Напряжённо-радостные, даже весёлые. Мясо, кривя рот, пообещал:
– Ленок, бодрячком! Щас тебя к родакам отвезём. Домой доставим, не сомневайся! А ты чё сразу-то не сказала, коза? Чё, испугалась нас?
Лена лишь кивнула, а Юрок опять рявкнул на бандита, он замолчал.
И поехали. Кружным каким-то путём. Явно огибая город, окончания улиц его, все районы. Один раз в пролеске мелькнули заводские трубы. Опытный или ТЭЦ.
Та безусловная ясность, этот совершенно недвусмысленный исход, который сверкнул в голове молнией в какой-то момент разговора бандитов, мозг Лены словно жидким азотом залили. Он стал твёрдым, но необычайно чистым. Холодным. И, как трескается ткань, стеклом осыпаясь в таком азоте, так и мозг треснул. Одной единственной мыслью.
Девушка с заднего сиденья рванулась вперёд и вцепилась руками в шею бандита. В кадык. Пальцы с обломанными ногтями, давно уже без лака, приобрели чудовищную цепкость – да и края их, обломки эти острыми были. Как мелкие зубы… Бросив руль, Юрок хрипел, пытаясь сорвать эти пальцы с горла, а коротконогий Мясо неуклюже бил её по голове, стараясь отпихнуть, но не удавалось ударить как следует, скользил в кресле своём, машину мотало.
Долго это продолжаться не могло. «Ниссан» занесло, левое колесо налетело на пень, правое в лужу провалилось, и внедорожник с грохотом да звоном, как сорвавшаяся с потолка люстра, перевернулся; мягко упал на правый бок, а затем и вовсе лёг на крышу, вертя колёсами.
Двигатель заглох.
Тишина, ватой уши закладывающая. Шелест капель.
Лена, оглушённая, ударившаяся ещё несколько раз о стойки крыши, но живая, ползла назад. От удара открылась задняя дверь; повезло ей или нет, неизвестно, но выбраться так было легче.
– Стоять… падла… стоять… – хрипел Мясо.
Юрок повис вниз головой, ему, брошенному на руль, шею сломало, случилось то, чего не смогла совершить Лена; а Мясу зажало ноги где-то там, между рычагов и сдвинувшимся сиденьем; по виску кровь текла, а он рвал из-за спины пистолет. Ревел: «Падла-а-а!»
И когда Лена бежала от машины, вслед ей ударили выстрелы. Один, два. Третий ожёг руку, выше локтя, но, слитая ужасом в единый шар, в комок, сама в пулю обратившись, она неслась от этого места.
Стремительно.
Выстрелы в лесу разнеслись в сыром воздухе далеко, глуховато, но отчётливо. И их услышали у «УАЗика», где допивали чай, вскипячённый Ильёй на газовой горелке. Сразу поняли всю серьёзность: Ева этим чаем поперхнулась, облилась, кружку впопыхах бросила, потом с матами выпрыгивала за ней из тронувшейся машины.
Притихшие, негромко переговариваясь – что это, где это, не с Леной ли? – поехали по дороге, медленно.
И минут через двадцать увидели.
Джип вверх колёсами, в большой луже.
Они бы обе кинулись к этой перевернувшейся машине, но внезапно Илья, до того собранно-спокойный, заорал таким диким, таким бешеным голосом, какого Милана ещё от него не слышала: «Сидеть! Сидеть в машине» И от того крика присмирели обе, не возражали, позволив парню выйти одному, подбежать…
Там спрашивать было уже некого. Водителя не смог бы вернуть в мир живых ни один хирург, а Мясо докрутился, додёргался: колыхнул машину, сиденья, зажавшие ему ногу, ещё больше сдвинулись, кость хрустнула, сломанная сразу в двух местах, и Мясо провалился в болевой шок.
ПОИСК: “ПОЛСОТЫЙ”
Девушки наблюдали, как Илья, в своём камуфляжном, осмотрев машину, прыгает, рыщет по лесу – наклоняется, ворошит листья; быстро, от одного дерева к другому, прыжками трёхметровыми. Вот, запыхавшийся, потный, вернулся за руль.
– Это бандюки. Круглихинская бригада, Спелого. Они от самих круглихинских отдельно, отмороженные все… Там водитель, Юрок кликуха, я его знаю!
– Ты откуда знаешь?! – воскликнула Милана.
– Дай закурить! Ну, знаю и знаю, тебе чё…
Ева подала Илье сигарету из своей пачки, посоветовала:
– Давайте поедем отсюда… А то либо эти бандюки сейчас приедут, либо менты. В Центр надо сообщить…
– Да щас, поедем.
Милана ахнула:
– А чё кровь у тебя на руках?! Твоя?
– Нет. Они везли кого-то. Он сбежал. Они шмаляли, ранили. На земле вот кровь…
Все они переглянулись; каждый с каждым, и никто ничего не сказал, хотя в каждой голове тревожной лампочкой замигало: а если это опять Лена? И не кто-то «он» ранен, а их Лена?!
Выбрасывая колёсами грязь, «УАЗ» гнал от опасного места. Ева передала в Центр, сказала, что продолжат поиски в прежнем квадрате. Руслан встревожился, спросил, всё ли с ними в порядке, потом это же уточнила Мириам. Категорически запретила идти по следу раненой и вообще оставаться рядом с местом аварии; сказала, что туда сейчас поедет опергруппа.
Но, как оказалось, эту историю они начали читать с конца. Через час поисков – оставив машину, они пробирались пешком по лесу, для чего Еве пришлось обуться, а Милане напялить вместо потерянного ботинка два шерстяных носка! – через этот томительный час недалеко от того места, где они впервые обнаружили кроватную спинку, но чуть поглубже в лес, они наткнулись на бомжатник. Может быть, кто-то из туристов тут и проходил, но немудрено было пропустить: плёнка его уже не укрывала, и казалось это жилище просто большой травяной кочкой. Если бы не дымился перед входом костёр, не лежало что-то, похожее на мешок с мусором, и не сидел бы у костра одинокий человек.
Они подошли, он даже не пошевелился; только глянул на пришедших тускло да безрадостно. Старая женщина бездвижно лежала рядом, на маленькой её голове – серая лыжная шапочка; висок темён от крови, и запеклась она давно на лице…
А в руках этот молодой бомж, явно совершенно раздавленный горем своим, смертью соседки по этому убогому жилью, вертел блестящий наручник с отпиленной цепочкой…
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
