ПОЗЫВНОЙ “СТЕКЛОДУВ”. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Фантомас и Смерть.

Автор: Дмитрий Коптяев. Публикуется на правах литературного черновика.

Все главы.

Воспоминания Константина – Зеленогорск, санаторий – Дядя Фёдор, Энигма и другие.

---

Сидя сейчас в подвале и разглаживая на прилавке газету с надписью «НЕ ПОДУМАЙТЕ НА НАС, ЭТО СДЕЛАЛ ФАНТОМАС!», Костя ощутил странное чувство. Время в этом подземелье словно бы загустело, как остывшее стекло его очередного произведения, и он сам там внутри – как насекомое в кусочке янтаря. Впаялся, оцепенел; и то, что н вспоминал, было наоборот, живо, ярко и текло перед ним лентой времени. А половина его жила там, именно жила, двигалась и чувствовала…

Он подошёл к холодильнику, достал бутылку «Абсолюта» и лимон. Пил он сейчас мало, разве что только с Ореховым. Но сейчас налил полстакана сразу, выпил и бросил на зубы лимонную дольку, обжёгшую язык лучше холодной водки. Он вспоминал и не мог остановиться…

---

Настал сентябрь, его закрутила школа. Всё это время он ждал Энигму, ждал её возвращения – она как будто выпалила, выжгла всё в его сердце, не оставив и капельки какой-то почвы для новых привязанностей. Ждал её на новогодние каникулы, но не приехала. Потом снова закончился учебный год, потянулось лето, с ремонтом не ладилось, Костя помогал отцу по строительству; первый раз серьезно заболела мать, проблемы с лёгкими и пришлось лечь в клинику. Наступил октябрь девяносто третьего и страну затрясло: в Москве танки стреляли по «Белому Дому», толпа штурмовала телецентр. Костя мало понимал, что происходит, но видел, как арктически все разделились – одни были «за» Ельцина, другие «против», раздел прошёл по семьям даже, его отец ругмя ругал  «еврея Эльцина», а мать защищала. А потом, когда он был в школе, матери позвонили на домашний и она потом пересказала ему: звонила Энигма. Хотела с тобой поговорить, но… а звонила она из аэропорта, она с семьёй срочно уезжает в Аргентину, почему-то очень и очень срочно.

Отец говорил, что во всём виноват Хохлов. К тому времени отец Энигмы оставил лабораторию, её должны были передать отцу, но пока тянули резину, оставив ВРИО; а Хохлов занялся бизнесом и вот, поди ж ты, в этом конфликте не на того поставил, не тех поддержал. Может сесть запросто, статью победители найдут. Поэтому и Аргентина, даже не Лондон, а подальше

…А затем снова пошли школьные будни, и мудрая природа взяла своё: Костя увлёкся своей одноклассницей Светой Федорович. Серьёзная, худая девчонка отлично играла в баскетбол, и что самое главное, вытребовала себе право на физкультуре заниматься босой, до скандала с директором. Лицо у неё было чуть попорчено веснушками – хотя, может быть, и наоборот, а ступни, как у Энигмы, сильные, красивые, переливающиеся ходом сухожилий в движений и не боязливые: грязь ли, холодная раздевалка. Она и через всю школу, к питьевому фонтанчику, по бетонным полам  так ходила, гулко, глухо стуча по тёмным бетонным полам голыми пятками – чуть мозолистыми, у неё сухая кожа была…

Затем Костя поступил в секцию дзюдо, и там новая краткосрочная любовь, тренерша Ира. Яркая брюнетка-хохлушка, как многие в Ботиево. Тоже с красивыми ногами, тяжёлой косой до копчика. Правда, ничего особенного у них не было, как-то повалялись на матах, потискались, потёрлись потными горячими телами, но она, видно, из соображений определённой этики, не дала. Зато Костя окреп физически, и причём скоро стал брать первые места на спартакиадах.

Так пролетело пять лет. Долгих, очень долгих лет, хотя, конечно, для него они летели незаметно. Образ Энигмы отцветал. Танк «Руди», связанный с ней тонкой ниточкой воспоминаний, приносил уже не сладкое, а горькое чувство потери, и пылился на полке в кладовке, в той самой комнате без окон. В одиннадцатом классе парень твёрдо решил идти в военное училище, начал готовиться, в местном военно-патриотическом кружке гранаты метал, на стрельбище ездил. Но, как на грех, несколько военных ВУЗов как раз закрылись, в других не было бюджетных мест, да и сочинение он написал плоховато, баллов не хватило. Ну, тогда просто в армию.

Эти мысли и бродили в голове у юноши, когда неожиданно позвонил дядя Фёдор. Костя один был, услащал просевший голос отцова брата в трубке:

– Что, забыли старого дурака?

– Что? Ой, дядь Фёдор, да какой же вы старый… то есть какой же… – он запнулся. – Шутите!

– Есть маленько.

– Кто вам сказал такое?

– Кто, кто… Твоя сказала. Сказала, что я круглым дураком буду, если на этих каникулах тебя не повидаю. Перед службой-то. Ты же в армию идёшь?

– Иду, конечно… – машинально отвечал Костя и вдруг осенило, вспыхнуло. – Моя сказала? Энигма, что ли?!

– А кто ж ещё? – старик похохатывал, дребезжаще.

– Где она, дядь Фёдор? У вас?! Она что, вернулась?! Не может быть, блин, чёрт!

– Может, может… Прикатила тут на спортивной машине за мильон долларов, вся из себя такая модная. В общем, Костик, давай, прямочки как там учёба закончится, дуй ко мне. С мамкой договорился уже, будешь Новый Год у меня встречать. А отец повезёт её в одно место на югах, её подлечиться надо.

Он ещё что-то говорил, а Костя только стискивал в потеющей руке телефонную трубку и бормотал: «Ничего себе! Ну, дела!».

– Ничего да чего. Бывай, Костик!

Он не находил себе места. Энигма вернулась! Энигма, родная, настоящая, он её увидит! Дядя Фёдор ему успел сообщить, что Валентин Хохлов отсиделся три года в Аргентине, там поднялся, фирму открыл. Потом приехал вПитер и тут многих подмял, отсудил часть имущества лаборатории. Приватизировал. Занимается радиоэлектроникой, оборонные заказы выполняет. Почти олигарх. К Самому вхож, на деловых завтраках с ним бывает в Барвихе.

---

Он плохо помнил даже, как ехал на электричке в Териоки-Зеленгогорск. Пейзаж в окнах смазывался в серо-белую кашу. Энигма… Скоро – Энигма. И ничего больше не надо, ровным счётом ничего. Вот это настоящий подарок на Новый Год!

На вокзальной площади стал искать глазами такси, «частника», но тут его окликнули: «Ятога!». Повернул голову. Стояли поодаль от машин, настоящие расписные сани, лошадка гнедая с косматой гривой и такой же косматый мужик в тулупе. Как с картинки девятнадцатого века. Было ясно, морозно, голубые искры вспыхивали в кучах белого снега, от лошадки приятно пахло конюшней и этот живой, тёплый запах перебивал бензиновую гарь от стоянки.

– Сажайся… – проговорил косматый. – Замолаживает, однако…

– Что? Холодно, да?

– Молозно. Меня Лодионом кличут. Ты усё? Ну, тлогай!

Возница не выговаривал букву «Р». А Костя сначала подумал – диалект такой, местный.

Поехали. Сани шли хорошо, плавно, но не быстро, как качали Костю. Плыли мимо знакомые зеленогорские пейзажи: вот нарядная музей-усадьба, русское зодчество, вот церковь с так и не восстановленной колокольней, разрушенной после войны. Красавец-супермаркет с билбордами последних западных фильмов. Старенькая детская библиотека.

Возница сосредоточенно правил по обочине Пляжевой улицы, время от времени ласково погоняя гнедого. Машин мало, проскакивают мимо, обдавая парами. И внезапно боковым зрением юноша увидел старинный автомобиль снежно-белого цвета, с огромными фарами. И опущенным верхом! Водитель сидел там в белой же лыжной шапке, огромных автомобильных очках. Алая «аляска», чёрные перчатки-краги. Автомобиль пролетел, сторонясь и стараясь не испугать лошадь, и даже коротко, звонко гуднул. Знакомый возницы, что ли? Ну, может быть такое…

И вот через четверть часа, за поворотом шоссе, за свёртком к санаторию, у нагребённой тракторами кучи, он снова увидел красный спорткар. И водитель его стоял рядом, и без этой шапочки, и без очков, и без перчаток. Чёрные волосы рассыпались по серебристому меху куртки. Глаза смеются.

Энигма!

Костя завопил, чуть не выпрыгнул из саней прямо на ходу. Поскальзываясь в валенках, а он специально по привычке, валенки обул. И застыл, не веря тому, что видит.

Да, это была Энигма. Тогда ей было шестнадцать, сейчас – двадцать один. Аргентинское солнце сделало матовую кожу золотистой, как корочка на жареной картошке. Энигма вытянулась, фигура её, и без того, замечательная, кошачью гибкость и женственную округлость приобрела. А глаза, тёмно-карие, по-прежнему сверкают. В тонкой руке – бутылка шампанского и два хрустальных бокала.

– Ты…

– Я! – девушка задорно засмеялась, крикнула косматому. – Родион, постой чуточку. Мы тут за встречу выпьем. В санаторий я позвонила.

–  Как скажешь, хозяйка… Добло!

И сани деликатно отъехали. А Энигма открыла бутылку, с хлопком, пробка вверх, в ясное, вымороженное и высвеченное небо. Пенящаяся жидкость полилась в бокалы. Он обнимал её, целовал в щёки, в холодные губы, она смеялась: «Тише, тише, разольём!». Потом подала бокал:

– Ну, за встречу, Костя. Прости, перерыв долгим оказался.

Зубы холодное шампанское ломило, но сладко было необычайно. Сердце ходило в бешеном темпе, не успевая стучать, сбивалось. Юноша кивнул на автомобиль:

– А эта… это как, оставишь, что ли?

– Конечно. Ненадолго. Сейчас охраннику нашему позвоню, он приедет, заберёт.

– Охраннику?

– Да. Я же теперь дочка почти миллионера долларового. ВИП-персона.

Она достала голубенькую, суперсовременную «Нокию», набрала номер, что-то сказала не здороваясь – приказным тоном. Забрала у кости бокал.

– Давай, допьём. Шампанское выдохнется… Это «Дом Периньон Брют» шестьдесят восьмого года. На ходу неудобно будет.

Отпивая вино, Константин снова показал глазами на красное чудо.

– Старинная?

– Нет. Репликар фирма «Херитэйдж», американской, копия «Мерседес-Бенц 540 К» тридцатых. Двигатель почти шестилитровый, от «Шевроле Корветт».

– Да-а… Чудо, а не машина.

Шампанское на морозе пилось удивительно легко, даром, что холодное. Бутылку Энигма положила на сиденье, а дорогие бокалы со смехом, швырнула в снег: «На счастье… Чтобы никто из них больше не выпил!».

Пошла к саням.

На неё кожаные штанишки, утеплённые и сапожки, почти ковбойские. Сели в сани, Родион чмокал, потягивал вожжи, и внезапно девушка хитро улыбнулась:

– Что, удивляешь, почему обутая, да?

– Да нет, не удивляюсь. Зима же! Понятно…

Энигма пихнула его сильным плечом.

– А давай, как в детстве? Как ты рассказывал?

– По снегу?

– Ага.

И не дожидаясь его согласия, она расстёгивала «молнию» на сапогах. Стягивала с ног символические белые носочки.

Ступни её остались прежними, со всеми своими анатомическими деталями, милым выпуклостями и идеальными ногтями. Девушка с гиканьем соскочила в снег: «Родион, давай за нами! Устанем, сядем!».

Ну, и Костя – тоже. Он же валенки по старой привычке на босу ногу носил, они верблюжьи, хорошие, тепло держат в самые сильные холода. Оставил в санях, прыгнул за Энигмой.

И побежали. По кромке дороги, разбрасывая снежную кашу, крича, смеясь, буйствуя. Босые ступни, искупанные в обжигающем холоде, его не чувствовали, точнее – он как щекотка был, а потом и вовсе, горячий. А голые ноги девушки молотили по снегу, взрывая его. На щиколотке – татуировка, какой-то крест… Чувство былого восторга, чувство озорства и хулиганства наполняло: они с Энигмой, по снегу босиком, вместе!

Метров через пятьсот, или побольше, с километр, немного утомились; сани катились рядом. Энигма запрыгнула в сани, и Костя засуетился:

– Погоди, давай ты в мои валенки… Так согреешь ноги быстрей. И высохнут.

– А ты?

– А тут вон, смотри, дерюжка есть.

Так, она в его валенках, словно бы касаясь своими – его ног, а он закутав ступни овечьим пологом, доехали до санатория. Там девушка обулась, сказав:

– Эх! Дядю твоего от главврачества отстранили Новые времена! Сейчас он консультантом числится. А новый врач – какая-то тётка вредная.

– Не разрешает босоножить?

– Ты что! Для неё это как красная тряпка для быка. Сектантство! Так что мы с тобой, от греха подальше…

Дядя Фёдор ходил уже, опираясь на тяжёлую палку с бронзовым набалдашником. Постарел. Веки набрякли, стариковские мешки под глазами. Голова – как бильярдный шар. Борода только осталась прежней и теперь – совсем-совсем белой, ни единого пегого волоска.

– Ах вы мои, дитята! – чуть не прослезился он. – Как ты вырос-то, Коська… Помню я, как вы тут всех на уши поставили. Ой, золотое время было.

– Не жалеете?

– Да нет. Отбился я тогда, правда, бумаги исписал – тонну! А горн-то, Энигмочка, я же тогда у себя спрятал. До сих пор у меня в кабинете стоит.

– Здорово.

Сначала они у него в домике чаю напились с малиновым вареньем и булочками, выпечки Егоровны. Оказалось, всё ещё работает, хотя пару раз хотели уволить, специалиста по приготовлению пиццы взять. Не вышло. Но пиццу отдыхающие заказывают и так…

– Значит, вот что… – сказал дядя Фёдор. – Сегодня у нас покамест день свободный… Завтра фестиваль снежных фигур, то-сё. Карнавал отрепетируем. Ну, а уж послезавтра, стало быть, и карнавал.

– А сам Новый Год? – хором спросили юноша с девушкой.

Старик устало махнул рукой. Посмотрел горестно на давно не беленый потолок, на трещины облупившейся краски в лепных углах.

– Да какое там… Дети, что тут, тридцать первого к своим елкам новорусским, с сантами разными, разъедутся. А кто останется прости Господи бухать будут. Они за тем и приехали…

– «Новый средний класс», да? – понимающе кивнула Энигма.

– Ага. Рынок Зеленогорский пировать будет. Уже арендовали на двое суток всё. Ну, поели? – старик спохватился. – Пойдёмте, кой чего покажу.

В гараже, совмещённом с домом, стояла старая «Волга» дяди Фёдора, кремовая, со следами ржавчины на корпусе. И диковинное сооружение: не то сани, не то двухместная коляска с велосипедными педалями. Задние колёса обматывали широкие ребристые ленты-гусеницы.

– Санкопед! – заявил старик гордо. – Меня, когда с главврачей-то турнули, я завхозом стал. Ну вот, из разного хлама и соорудил.

– Ездит?

– А то! Как птичка, порхает! Видишь, вон, и тормоз есть. И фары. От мотоцикла «Днепр».

Фёдор Иванович подрагивающей рукой стёр пыль с кожаного сиденья.

– Вот, запылилися… А кому кататься-то?

– А дети?

– О, они эта… на снегоходах импортных. Что им эта драндулетина.

Фары санкопеда печально поблёскивали.

---

Но на них глаз, что называется, положили. И недобрый. Высокая женщина в дублёнке и чёрных сапогах, чуть ли не армейского образца, сначала с ненавистью разглядывала пригнанный охранником Энигмы «Мерседес», потом побродила по двору, а когда заметила дядю Фёдора и Энигму с Костей, выкатывающих за калитку «санкопед», бросилась к ним – коршуном.

– Та-ак! Опять вы это уродство вытащили. Кто разрешил?!

– Так то ж моё… – проворчал. – я и разрешил!

– А это кто? Опять ваши гости?!

– Да. Племяш вот и…

– Её я знаю! – хлестнула гневным окриком женщина, очки её сверкали стократ отражённым солнцем. – Носится тут. Голоногая, спектакль устраивает… я вас предупреждаю: к моменту приезда арендующих посторонних на территории санатория быть не-дол-жно! Слышите?!

– Да слышу я, слышу…

– А если они вот на этом вашем безобразии травму получат, отвечать будете вы, господин Ятога! Персонально!

Взмахнула полами дубленки, сбила набок норковую шапку – воинственно, ушла. Энигма подсказала Косте:

– Вот это и есть новый главврач. Аделаида Вольфовна Цахно…

– Она раньше городской баней у нас заведовала. Сауной… – с тоской добавил дядя Фёдор. – А потом в здравоохранение подалась. Склочная баба.

– Да уж… Ладно. Поедем.

Благодаря очень точно, грамотно рассчитанному механизму передачи тяги, санкопед, действительно, «порхал» по снегу: широкие гусеницы жадно хватали что снег, что утоптанный наст, лыжи скользили, как смазанные маслом. Эффект был примерно такой, как от парного катания на водном велосипеде, когда две пары ног, крутящих педали, разгоняют посудину до невероятной скорости.

На ней и промчались по главной аллее, выскочили к пляжу. Костя показал:

– Помнишь? Тут мы картошку воровали…

– Конечно!

На месте той скромненькой дачи высился коттедж-исполин о тёх этажах. С пустыми окнами и обвисшей парусиной: «ПРОДАЮ ТЕЛЕФОН…». Энигма сказала:

– Да, как много, где. Строил-строил хозяин, а потом убили.

– Почему убили?

– Потому, что кому-то дорогу перешёл. У отца уже пятерых бывших друзей – кого расстреляли из автоматов, кого взорвали в машине. Время такое.

– Печально это всё. Слушай, расскажи, как там ты была – в Аргентине?

– А, ну конечно.

Иногда останавливались, бросали педали, отдыхали. Девушка рассказывала, как там, неподалеку от Буэнос-Айреса, работала на кукурузной ферме. Сначала вместе с местными работниками – на уборке. Потом бригадиром поставили. Потом в долю хозяйскую взяли.

– …убирают и молятся. Как ряд-другой оканчивают, на колени и молитва. В кукурузу заходят только по двое, а то и по трое. Амулетики у всех, обереги.

– А кого боятся? Животных диких, что ли?

– Нет. Кордямонен, если по-немецки, или Поппельдоро, если по-местному. Это «кукурузный демон». Дух мужского пола, с головой свиньи. Когда кукурузу убирают, он заходит дальше вглубь поля и становится всё больше и больше опаснее. Только, когда последние початки срезаны, он умирает. Но всё равно его боятся, делают «кукурузную куклу» и в деревню приносят, сжигают.

– Интересно. А что он делает?

– С ума сводит. Зрения, слуха может лишить, или немоту наслать. У беременных – выкидыши происходят.

– А ты его видела?

– Нет. Есть ещё Роггенмухме, или «хорен-корен». «Ржаная тётя». У неё пальцы огненные, во рту угли, а груди наполнены кипящей смолой… Они длинные, она перекидывает их через спину, когда бежит. Белая такая… – серьёзно проговорила Энигма.

– А она что делает?

– Крадёт человеческих детей, которые собирают оставшиеся початки. И ещё сжигает поля. А, и по ночам ходит и бьёт тех, кто из окон выглядывает. Что, испугался?

Энигма засмеялась. Опять толкнула его – игриво.

– Но мне местные сказали, что я сама их напугаю, демонов.

– Почему?

– Ну, ты же меня знаешь, я там босиком работала. Местные ругались: вроде как не положено, а потом привели какую-то старуху слепую, колдунью местную. Заставили меня ей голыми ногами на лицо встать. Она потом и говорит: у этой девушки в ногах Серпы господни, она срезает ими духов… А в голове, якобы, Пятка Лунной Женщины, которую ещё называют богиней Времени, Шмукане. Вот не страшно ей… Ха! Меня потом на поле специально выпускали первое – чтобы я там потоптала пятками своими всё, и они спокойно убирать.

Энигма ещё рассказывала, как училась кататься верхом, без седла, как объезжала диких жеребцов наравне с ковбоями. Ковбои называли её Калканхар-Куэнте, что переводится, как «горячая пятка», потому что большая часть была выходцами из соседней Бразилии. Потом – о знакомстве в дочерью настоящего колумбийского наркобарона, её же возраста, Клементиной. Катались по ночам по Буэнос-Айресу в огромном лимузине. Текилу пили, развлекались. Клементина стреляла из кольта по стеклянным билбордам у дороги, расшибая их…

– Весело вы жили.

– Костя, там особое всё… Там и бандиты, и полицейские, и священники в одной каше варятся. Днём стреляют друг в друга или молятся вместе, а ночью пьют в кабаках. Всё в порядке вещей. Кстати, в кафедральном соборе Буэнос-Айреса я даже в обморок упала.

– А из-за чего? Из-за жары?

– Да нет, там как раз прохладно. Но я же – опять! – босиком пошла. Кстати, там у входа и икона Владимирской Божьей Матери стоит, такая вот веротерпимость. А перед алтарём там такая мозаика в форме восьмиконечной звезды. Я туда встала и чувствую: ступни как к полу приросли. Сдвинуться не могу! Потом – бах и отключилась. Минуты на три Ну, меня вынесли, охают, ахают. Потом пришёл какой-то падре старенький, темечко пощупал, и говорит: бог перстом коснулся… Кстати, у меня там до сих такое пятнышко. Сейчас покажу.

Энигма сняла шапочку, голову наклонила к нему. Аромат её волос, её тела коснулся юноши, заставил задрожать, онеметь. Энигма волосы на макушке развела, показывая участки белой кожи у корней и красноватое пятнышко. Как родинка.

– Его точно раньше не было, потому, что я там по приезду лихорадкой болотной переболела, меня тогда обрили, я видела – голова чистая совсем.

– Богом поцелованная ты…

– Ха! Хорошо, если так! Ну, поедем дальше.

По снежной глади залива у берега санкопед носился, как авиалайнер или аэросани. В лица бил упругий ветер. Костя вспомнил Финский залив, такие же порывы и горячий ступни девушки на своём животе, под курткой и кофтой…

 

– Ну, потом отец там хорошо прокрутился, создал фирму, экспортную, потом продал и мы в Европу подались. Сначала Испания, потом Франция. Я на курсы исследователей морского дна записалась, в Марселе. Сам Фабьен Кусто, внук Жака-Ива, с нами работал.

– На дно погружалась?

– Да. И с аквалангом и на батискафе. Там жутко интересно. И тишина… вообще, могильная. А ещё звуки моря слышала.

– Прибой, что ли?

– Да нет, какой прибой? Там, на глубине, такие загадочные звук возникают. Как писк или плач ребёнка… Ни один прибор не регистрирует, не записывает. А люди слышат. И то некоторые… Я слышала. Кусто потом меня замордовал исследованиями – датчики, томографы. В общем, я опять какая-то не такая, как все!

– Это точно.

– В Марселе сидели в кафе, русская мафия с местным перестрелку устроила. Трах-бах, стекла витринные разлетаются. Я прыгаю по ним, укрытия ищу. Конечно, опять голопятая и хоть бы царапина одна… потом нашла укрытие за стойкой бармена, туда засадили очередь. А я цела. Комиссар полицейский дырочки считал, пули выковыривал и спрашивал, точно ли на русской девчонке не было бронежилета.

Солнце падало к горизонту, распространяя тающие золотые пятна, поигрывая закатным бликом. Снег сверкал. Вернулись в санаторий к ужину. Здесь их ждал не очень приятный сюрприз. Дядя Фёдор, кряхтя и скребя лысину, сообщил: у него в домике осталась одна комната, где он с сестрой обитает. Главврач все помещения для персонала переоборудовала в люксы, сотрудников – истопника, двух дворников-таджиков, плотника и кастеляншу к нему в домик переселила. Есть только официальные «гостевые комнаты» в главном корпусе, но…

– Ты ж эта, родной… Не того. Не совершеннолетний! – Фёдор Иваныч глаза прятал. – А на красавицу нашу Аделаида зуб имеет. Из-за её художеств голопятых.

– Ну, да, – подсказала девушка. – Она сказала, что босиком только проститутки и порнозвёзды ходят. Потрясающий бред.

– И что теперь? – уныло поинтересовался Костя, уже всё понимая.

– Дан приказ – ему на Запад, ей в другую сторону! – вздохнул старик. – Ты у нас на первом, а ей на другом конце, на втором. Ну, вы, голуби, уж не обессудьте…

Он, пожилой человек, со своей женой-покойницей обручённый еще в четырнадцать, и всю жизнь с нею прожившей, Костю хорошо понимал!

В санатории теперь повсюду торчали охранники обслуживающего ЧОПа, которым управлял брат главврачихи. От ворот до столовой. Молодые, наглые, все как один мордатые, с профессионально-каменно-брезгливыми лицами, ходили, чёрными дубинками поигрывали, золотыми шевронами на чёрной форме сверкали. Пост их размещался раз на лестнице главного корпуса, в переходе: о том, чтобы незамеченными пройти друг к другу, нечего было и мечтать!

А пока они сели с дядей Фёдором и его сестрой ужинать. Егоровна наготовила котлет, таких, как Костя обожал: наполовину говядина, наполовину свинина и хлеб добавлен. Столовские. Картошки тоже нажарила. Старик хотел было достать заветную бутылочку, но Энигма опередила:

– Дядя Фёдор, у меня там пару бутылочек вина чилийского… Давайте его. Красное, к мясу. Вино я люблю.

Из багажника «Мерседеса» достали вино. Разлили. Очень вкусное, дурманящее. Само пьётся, можно сказать… Потом сидели долго, девушка рассказывала что-то  западной жизни, дядя Фёдор, успевший побывать только в покорённой Германии и сестра его, выезжавшая раз в жизни только в социалистическую Болгарию, охали да ахали. Около полуночи пошли спать. Костя с Энигмой постояли на балкончике второго этажа – как раз перед расходящимся в две стороны коридором. Мороз спадал, исчез и ветер. Снежинки начали падать с неба, танцевали в лучах фонарного света, в елях. Искрились. Энигма ловила их на ладошку.

– Ты тоже… немного другая стала! – признался юноша. – Похоже, у тебя в жизни много чего было.

– Много. И пьянки с гулянками, аргентинские, с Клементиной, и дискотеки до утра на пляже… кстати, и косячок мне как-то набили знатной такой боливийской дурью, там марихуана просто вулканическая. Ну, дёрнула.

– И… как? Это же опасно!

– Да никак… – Энигма облокотилась о перила, задумчиво погладила их. – Кайфа никакого, никаких эмоций, это во-первых. Во-вторых, мне не понравилось: горько, противно во рту. В-третьих, совершенно не захотелось повторить. И до сих пор не хочется.

Она помолчала.

– А вот вино люблю. Да, эта тема зашла. Аргентинское, чилийское… но курить – не моё. Ну, ладно, спокойной ночи?

– Спокойной… – со вздохом обронил он.

Ему казалось, она мысли его читает. Но… открыто о том, чего он хочет, он тоже сказать девушке не мог.

---

Следующий день начался с Фестиваля снежных фигур. Как раз – ночью температура поднялась; навалило мокрого снега, потеплело так, что сороки одурело носились в деревьях, орали. Ребятню позвали лепить снежных баб, катать снеговиков. И Костя с Энигмой тоже. Девушка не выдержала:

– А, пропади всё… – воскликнула она. – Жарко, Костя. Не могу.

И избавилась от сапожек с носочками, оставив их на скамейке. Теперь он рассмотрел татуировку. Кельтский крест, похожий на ключик. И тут, словно учуявшая – главврачиха.

– Вы опять?! – завопила она сразу, без перехода. – Опять за свою босоту поганую? Вы что тут делаете, вообще, сейчас процедуры.

– А мы… в снежки играем! – весело ответила девушка, мигом скатала круглый шарик и подкинула на руке.

– Прекратить! Немедленно прекратить! Всем в корпус!

Энигма повернулась в ребятам. Большая часть из них главврачиху в глаза не знали: ну, тётка и тётка, мало ли таких. И девушка залепила снежком в лоб самому рослому, Димке Валуеву. Самому наглому и дурноглазому.

– а ну? Кто против меня?

Дети завизжали, а Энигма ускользнула в сторону и град снежных снарядов обрушился на главврачиху. Она, истошно вопя, бежала с места происшествия.

За обедом, когда ели борщ на говяжьей косточке, сваренный Егоровной, а точнее – потом пили чай с пирогом, главврачиха пришла ругаться. Оказывается, снежком с неё сбили дорогие итальянские очки, купленные по её словам, в питерском модном бутике…

Слушая её гневные обличения, Энигма сначала чай прихлёбывала, потом, закинув ногу на ногу и пошевелила красивыми пальцами – уж дома у дяди Фёдора ей стесняться было некого! – медленно, сказала:

– Вы уж кончайте врать, стыдно слушать. Это дерьмо китайское вы купили на Зеленогорском вокзале за три копейки. Там такое на лотках – таким, как вы и впаривают. Нате, возьмите в качестве утешения. И вопрос на этом исчерпан, так?

Она достала из карманчика блузки три-четыре стодолларовых купюры, явно приготовленных, бросила на клеёнку. Главврачиха забрала деньги с видом вождя галлов Бренна, захватившего Рим. На прощанье пообещала Фёдору Ивановичу:

– Я костьми лягу, на вас с этой сворой… Вымету из санатория. Поганой метлой! Вот тогда наплачетесь.

Устрашенные родственники Кости пригорюнились: сестра Фёдора всегда была затюканной бабой, а сам за последние годы браваду и удаль заметно растерял. Вздохнул:

– Ой, Людмила… Крутенька ты стала. Прям огонь!

– Жизнь закалила, Фёдор Иванович! Иначе сейчас не проживёшь. Иначе сожрут и выплюнут… Ничего. В Барселоне на меня два бандита стволы наводили, хотели выкуп получить – так я же ушла!

…Когда шли по мокрому, вязнущему в ногах снегу до главного корпуса с его актовым залом, Костя спросил осторожно:

– Энигма… А как ты в Испании – ушла?

– Представила себя невидимой… – девушка задумалась. – Ну, не знаю. Они меня похитили ради выкупа, думали с отца сорвать. А я очень хотела без этого.

– Не понимаю… Представила – и стала невидимой?

– Ну… как бы моё астральное тело поднялось и я сама на себя смотрю сверху. А там я – как фигура из стекла, пустая оболочка. Прозрачная. И на мне только одежда видна.

– И что же надо было сделать, чтобы стать невидимой?

Энигма расхохоталась.

– Раздеться. Просто раздеться перед двумя здоровыми кабанами, которые очень хотели бы меня трахнуть. Донага. И когда разделась, пошла мимо них. А они – ноль внимания. И тогда я поняла, что невидима. Так и вышла на улицу…

– Голая?

– Ну, может и голая. Это для них я невидима была… усилием сознания. На улице сорвала с балкона какую-то простыню, там белье вообще на улице сушат, запросто, завернулась, до виллы, которую снимали, дошла.

Костя моментально представил себе эту сцену, и… и у него в горле пересохло. А что, если?

– Не думай об этом… – тихо попросила девушка. – Я потом лежала пластом неделю. Болела. Думаешь. Это всё так просто?! За это платить приходится. Очень жёстко я сейчас… не готова.

Она отвернулась и долго смотрела в небо. Костя шершавым языком спросил ещё про татуировку – кельтский крест, девушка вяло пробормотала:

– Шаман один набил… Оберег. На удачу.

Репетиция карнавала прошла в общем-то, штатно. Им никто не мешал. Были: Фёдор Иванович в роли Фантомаса, плотник Касьян Петрович в роли Деда мороза, девочка Тома лет двенадцати, худая и большеглазая – как помощница за всех, и мальчик Альберт, лет семи, пухлый увалень. Ну и Энигма-Снегурка, и Костя – Северный олень. Энигма сразу стащила с ног положенные Снегурочке унтики, расшитые елочной мишурой: «Да это тоже две грелки. Вы откуда такую обувь берёте?!». Несмотря на то, что актовый зал корпуса едва нагревали две хилых ремонтируемых батареи, ходила босой; девочка Тома упёрлась:

– Я с такой снегуркой играть не буду! Снегурок без сапог не бывает!

– А у меня Фантомас украл! Ноженьки мои мёрзну-у-у-ут! – притворно завопила девушка. – Давайте искать!

Один саспенс для сценария был найден. Веселья добавил Касьян Ефимыч. Кудлатый, как старый дворовый пёс, седой, он сидел в дедморозовском тулупе, сдирал бороду и колпак, жаловался на жару, но с валенками почему-то расстаться наотрез отказывался. Выяснилось всё потом, ближе в полуночи, когда Касьян допил спрятанную в валенках бутылку, и стал называть Энигму – Муркой, вместо установленного приветствия выдал такую матерную частушку, что тома просто выпучила глаза и чуть ли не в слезах убежала. В довершение ко всему тихоня, толстячок Альберт, старательно сопя, ходил за сценой и развязывал все веревочные крепления, в результате чего задник рухнул, повалил елку, с люстры попадали плохо прикреплённые надувные шары. Дядя Фёдор, задумчиво глядя вверх, сказал:

– Вот, язви его душу… И ведь стремянки такой нет, чтоб туда, на верхотуру, влезть да исправить.

– А где брали, когда вешали?

– Да у МСЧ-ников брал, ездили за ней.

Кое-как сценарий прогнали пару раз, вспотевший Костя в одной майке с рожками, сползающими с головы, таскал по полу картонные сани; Альберту надавали по шее и выгнали, но это мало помогло: напившийся Касьян Ефимыч вышел в высокое окно вместо двери, упал в сугроб – сам не разбился, но выточенный им же посох сломал.

После этого наскоро оставалось поесть налепленных Егоровной пельменей и разойтись по комнатам. Оба, и Костя, и Энима, вымотались донельзя.

Вот ещё одна ночь без Энигмы. Пустая ночь. Даже Луна не стала Костю поддерживать – ушла с неба, завернулась в саван белесой дымки. За дощатой стеной брякали стаканами два охранника, обмывавшие чей-то юбилей: ну, а он чо? А, понятно. А ему чо? И так далее.

---

Следующий день Костя встретил с ощущением лёгкого жжения в глотке. Ну, мало ли что. Надо было срочно восстанавливать ущерб, нанесённый празднику. Маявшийся с похмелья Касьян Ефимыч заколачивал внесенное им окно, два хмурых сантехника, матерясь на весь корпус, чинили батареи. Главврачиха сюда не совалась: боялась Энигму. Тамара потащила ту на улицу: можно босичком по снегу?! Ну, хоть пару минут постоять… как вы умеете…

Потом Костя и Энигма лепили новый посох Деда Мороза конфетти и цветные ленты, делали из найденного в подвале алебастра череп – он должен был играть одну из главных ролей в мистическом преставлении; какой, Костя уже не помнил – кажется, с помощью его надо было «вызвать» Фантомаса, разгадать вытащенные из него шифрованные записки. Череп, его картонная основа, которую они обмазывали, содержался между прекрасными голыми ступнями Энигмы и Костя норовил коснуться не только его, но и её холодноватой гладкой кожи.

Он часто оглядывался назад. Там – стальная дверка, едущая непонятно куда. Подземный ход?

– Да, наверняка в старую котельную… – отмахнулась девушка. – Но вообще, подземные ходы… Многие, ведут в Тёмный мир.

– То есть?

– Ну, пространство, в котором обитают мёртвые… и так, временно мёртвые. Не попавшие ни в ад, ни в рай. Выходят и пугают нас в виде привидений.

– А привидение может убить?

– Ну, не само… то есть как бы, не руками. Оно же бестелесное. Но вызвать энергию, которая, например, человека об стенку расплющит, может. Или создать физическую оболочку.

– Какую?

– Практически твёрдую. Как пузырь такой. В Аргентине у многих шаманов в волосах были шипы или иглы.

– Зачем?

– Чтобы эту оболочку, если что, ими проткнуть. Ты смотрел… – она назвала какой-то японский ужастик. – Там соль сыпят в доме, чтобы увидеть, что ходит дух.

Он наступает этой оболочкой и горка соли – фах! Разлетается.

– Господи, Энигма, у тебя все сказки какие-то ведьминские… И фильмы.

– А я такая!

Наступил момент праздника. Костя чувствовал себя всё хуже и хуже: голова начала трещать, горло саднило. Бутерброды в обед туда не лезли Но виду не подавал. Ну, началось. Дети пришли наряженные в костюмы: кто из дома привёз, кто сотворил из подручных средств, шуршащей бумаги, блёсток и картона. Картонные латы, марлевые крылья, деревянные мечи… Приехал на трёхколёсном велосипеде Касьян Ефимыч, сказал басом: «Драсти детки дорогие, вот приехал из пурги я!» и рухнул с велосипеда, уронив мешок. Его подняли. Дворник подумал, выдал: «Я подарки вам привёз, значит, я-то Дед Мороз!» и взмахнул посохом так, что свалил первую шеренгу детей, рванувших к нему за подарком. Кому шишка на лбу, кому по уху… они заорали. Энигма, спасая положение, скинула унтики, зашвырнула их за кулисы, заплясала: «Валенки украли, ноженьки болят, попроси-ка, дедушка, их найти ребят!». В это время толстый Альберт утащил мешок и старательно очищал его от самых вкусных конфет; невкусные бросал на пол и топтал ногами – чтоб никому не досталось. Пока искали валенки Снегурочки, появившийся Фантомас украл электрогитару. Плотник очнулся, загремел на весь зал: «Не подумайте на нас, это сделал Фантомас!» – опять начал размахивать посохом, насилу угомонили…

Её, гитару, тоже кинулись икать, потом нашли Фантомаса, выволокли его на сцену. Кое-как посаженный на стул, Касьян Ефимыч открыл глаза, прогудел: «Я открою вам секрет… Фантамаса на хрен, нет!», после чего стало ясно, что он окончательно напился. Фантомасу пришлось снять маску и все увидели добрые глаза и естественную бороду Фёдора Ивановича. Дети завизжали: «Фантомушка пришёл! Верни гитару, Фантомушка!». “Фантомушка” спорить не стал и дальше уже праздник продолжил специально приглашённая музыкально-аниматорская группа Зеленогорского ДК, «А ну-ка раз!».

---

Костя едва держался на ногах. Едва с Энигмой дошёл от главного корпуса до домика дяди Фёдора. «Мерседес» с поднятым верхом стоял, как усталый слон, сгорбившись под белыми хлопьями. Костю шатало. Когда он выронил в вилки второй пельмень под стол, забеспокоились и сестра дяди Фёдора закричала:

– Чой-то с пацаном сделали?! Укатали совсем! Горячий, як печка!

Тут и Фёдор забеспокоился.

– Ой, беда, Константин! Беда… Аделаида узнает и что? Выпрет вас обоих. В больницу.

– Почему?

– ОРЗ или ОРВИ. Угроза арендованному мероприятию. Отомстит за маскарад, он ей как кость в горле. Прибыли с него ж никакой.

Решили, что Костю положат у дяди Фёдора в комнате, на раскладушку. Сестра старика ушла к Егоровне – ночевать. Энигма, критически осмотрев юношу, скомандовала:

– Раздевайте его. Совсем. И кладите на покрывало… на пол, Фёдор Иванович. Спирт есть?

– Есть…

– Растирать будем.

Растёрли. А затем девушка поставила табуретку и начала ногами  массировать ему спину. Тока за точкой. Мягко хрустели позвонки. Но Костя блаженствовал. Маятная боль в голове, озноб уходили и по телу разливалось мягкая шёлковая расслабленность. От её пяточек, от её умелых пальчиков… Кажется, он просто заснул.

---

Проснулся – на раскладушке. На диване – смятая постель дядьки; на полу рядом – пустой спальный мешок Энигмы. За окнами – яркий свет утра, тишина. И пустота.

Он, чувствуя себя несравненно лучше, даже бодрость какую-то, кое-как оделся, напялил на себя всю одежду с батареи. Сунул ноги в валенки. Вышел. Во дворе услышал какой-то тихий вой – кажется, дядькиной сестры: «Не знаю я ничо! Я пришла утром, а ево нету ужо!».

Что творится?

Во дворе нет красной машины, только следы от колёс её. Солнце пламенеет в небе, морозцем дышит. Побрёл к главному корпусу, чей гордый белый фасад плавал в утренней дымке.

Стоит полицейская машина. Потом ещё она, «УАЗик». Стоит «скорая» с открытыми дверцами, курит у неё санитар в ватнике на фланелевый халат. Потом две штатских машины, одна с надписью: «ПРОКУРАТУРА» и оцепление. Костю поймал за ухо полицейский:

– Пацан, ты куда? Туда нельзя!

– Да я тут… иву.

– Живёшь? А ты ко?

– Ятога. Константин.

Полицейский изменился в лице. Удерживая его, позвал кого-то. Пришли люди, отвели его в помещение бывшей регистратуры, там уже опухшая, заплаканная сестра дяди Фёдора и неулыбчивые люди в гражданском. С папочками.

Пахло бедой и смертью.

Краснолицые торговки с рынка, в золоте и норковых шубах, уже приехавшие на праздник, крикливо ругались с кем-то из санаторного начальства: как так, отменяется? Вы что делаете? Деньги назад давайте!

Оказалось, в шесть утра труп дяди Фёдора, висящий под потолком зала, на шнуре от колонки, обнаружила уборщица. Разломанная, рухнувшая стремянка валялась у поваленной ёлки, с разбросанными конфетами и разбитыми шарами. По всему выходило, что около двух ночи заслуженный врач РФ, ветеран Фёдор Иванович Ятога пришёл в главный корпус, забрался через окно, отодрав фанеру, прибитую плотником…

И повесился.

Там, куда по определению, не могла достать ни одна из имевшихся в санатории  лестниц.

Но это уже никого не интересовало.

---

Оглушённого горем Костю ласково расспрашивал следователь, потом какая-то баба из полиции: где он был ночью, с кем? Где девушка по имени Людмила и по фамилии Хохлова? Что они делали? Они ли лепили череп, найденный в аккурат под мёртвым, висящим телом? Зачем?! Внятного ответа Костя дать не мог – он сам не помнил тонкости сценария. Помучав его, отпустили, отдав Егоровне.

И вот, поднявшись в ту комнатку, где он метался ночь в забытьи, он глянул на внутренний дворик.

На примороженном к утру снегу, прямо под окном, чьими-то голыми пятками – и он догадывался, чьими! – было вытоптано:

НЕ ИЩИ!

И кельтский крест.

Так во второй раз в его жизни появилась Энигма и так она – пропала.

---

(продолжение следует)