43 глава. ВОЗВЫШЕНИЕ АШИ: НОВАЯ ЖИЗНЬ.
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ АША – ЯЦУХНО – ДРУГИЕ.
– Ну, как ваша подпольная помывка окон? – спросила Аша в телефон, идя по Боровой улице, по остаткам тротуара, совершенно утонувшим в траве и земляных наслоениях. – Удалась?
– Не-а! – призналась невидимая Ася. – Перенесли. Наша учительница по английскому заболела… Ну ничего, мы с другой договорились!
– А она что, тоже сочувствует?
– Не, она просто нашу директрису дико ненавидит. Та ей часы срезала! Ну, вот и поможет…
Что-то тревожное послышалось девушке в этом сообщении, но она не стала искать тайный смысл. Её сейчас другое заботило.
– Ася, ты Тамаре не звонила? Или она тебе?
– Не-ет… А что?
– Да уже второй день до неё дозвониться не могу! Ладно, давай пока. Потом расскажешь.
– Аш, а можно к тебе сегодня? Помогать?
– Нет, Ася, я сейчас по одному адресу, и домой. Давай завтра.
– Хорошо.
И продолжила путь по Боровой, мимо магазина «Сотый», вросшего в землю массивными кирпичными стенами, мимо сотого же почтового отделения. Во дворе седьмого дома, одновременно относившегося и к Боровой, и к Инженерной, сидел на скамеечке дядя Сева; когда-то огромный мужичище, но источенный за свои семьдесят пять болезнями, да и не только.
– А! – прищурился дядя Сева. – Наська-Босячка! Дай десярик, Наська!
Дядя Сева пил, каждый день. Однако его суточная доза составляла ровно сто граммов самой дешёвой омской водки, имевшейся в «Сотом». Жил один; ходил с костылём – отказывала увечная правая нога. Но клиентом Аша он не являлся: дядя Сева, бывший кузнец Опытного, ветеран труда, получал повышенную пенсию, около тридцати тысяч, имел двоих детей. Однако младшая дочь давно жила в Питере и в Щанске не была с момента замужества; а сын приезжал раз в месяц на джипе – как раз, чтобы заплатить за коммуналку и забрать у старика остаток денег. Почти до копейки. Вот и клянчил дядя Сева «десярики», а насшибав полтинник, ковылял в «Сотый». Потом на скамейке он выпивал этот «мерзавчик», смакуя, мелкими глотками, и без закуски – да отрубался летом в сидячем положении, слегка похрапывая. Несмотря на то, что старик никогда не буянил, по кустам в пьяном виде не валялся, умудрялся сам себя обстирывать и мыться, весь двор считал его конченым алкоголиком. Сам же дядя Сева стеснялся объяснять, зачем ему нужны десятирублёвые монеты, врал – вот-де, в копилку собираю, а в «Сотом» не меняют, жидятся…
Девушка достала бабулин кошелёк – старый, тёртый, но ещё крепкий, который завела после начала своей новой работы, и отсчитала старику целых три новеньких, золотом горящих десятирублёвки четырнадцатого года. Дядя Сева умилился:
– Ох, Наська! Добрая ты… Опять босой гоняешь? Смори, пацаны будут бегать за тобой. Не прогадай.
– Дядь Сева, а почему из-за этого пацаны будут бегать?
– Так тыш-та… тыш телом и духом, значит, крепкая. Жена боевущая будешь. С такой к чёрту на рога!
Самому дяде Севе в этом плане не повезло: всё время выбирал слабеньких, нежненьких, нуждающихся в опеке и заботе. Первая была ему по пояс, сущая Дюймовочка; «целоваться неудобно было – нагинался всё время!» – сетовал старик. Она прожила с ним десять лет, родила сына, потом сбежала с приезжим снабженцем. Вторая попалась хорошая, душевная, «чахотошная»; он истратил на лекарства все сбережения, и в конце концов она померла – у него на руках, оставив ему ту самую дочку, ныне питерскую жительницу.
– Ой, скажете тоже! Пока что-то не бегают! – засмеялась девушка.
Старик посмотрел на её испачканные землей пятки, причмокнул, пальцем погрозил:
– А ты всё равно смори! Настоящий-то, он в уши дуть не будет, за руку возьмёт да утащит…
Попрощавшись с дядей Севой, девушка пошла к мусорным контейнерам. Попрыгав меж картофельных очисток и масляных бумаг, нашла удобное место, выложила куриные кости, оставшиеся с вечера: местным кошкам, а главное, печальному чёрному коту Филе, которого тоже весь двор гонял, веря в приметы.
И только потом, вытерев ноги о мягкую траву у подъезда, поднялась на пятый. Здесь жил её «объект» – Алёна Жукова.
…Когда-то Алёна была молодой и счастливой, играла на скрипке, занималась плаванием, ездила на соревнования. А в конце девяностых, в самый угар их, зачем-то по какому-то рецепту выпила «Бальзам Биттнера». И хотя тот же продукт порой употребляли местные алкаши как десерт к «поллитре», Алёну бальзам начал убивать. Сначала начала сохнуть рука, потом нарушилась речь; она попала в реанимацию. Лечилась очень долго, у разных врачей, и лечение окончательно разрушило здоровый организм.
Аше было до слёз жалко эту тридцатипятилетнюю женщину, выглядевшую, впрочем, гораздо младше; великолепные пушистые волосы, до копчика, ничуть не постаревшие. Длиннющие пушистые ресницы, свои, которым позавидовала бы каждая модница. Большие бархатные глаза, бездонные. Но правая рука висела плетью, от лекарств тело раздалось, превратилось в бесформенный куль – а так бы рослая была бы, аппетитная женщина! Чего не коснулась болезнь, так это рук, тонких, музыкальных, и аккуратных женственных ступней с пальцами-амфорами, как у самой Аши.
Кроме того, с началом «лечения» Алёна начала слепнуть и сейчас не видела практически ничего.
С ней надо было только гулять, покупать продукты; мать Алёны, старушка, еле передвигавшаяся на раздутых варикозом ногах, могла только что готовить да убирать. Но не спускаться с пятого на первый да обратно… А ещё Аша безумно жалела Алёну потому, что отец несчастной был капитаном, но не речником, как её собственный, а настоящим капитаном дальнего плавания и в своё время мастерил модели кораблей. В комнате Алёны до сих пор стоял бриг «Секрет», корабль капитана Грея – сделанный отцом, а паруса для него из алого шёлка сшила Алёна, тогда ещё здоровая. Отец погиб с судном в шторме тоже до её болезни, в девяносто пятом.
…Мать Алёны вышла из кухни – тяжело:
– Настенька пришла… Алён, Алён! Настенька у нас!
– Здравствуйте, Инна Ефимовна! – поздоровалась Аша. – Вот, по списку… всего на семьсот восемьдесят три рубля… На неделю вам точно хватит.
– Хорошо, хорошо. Проходи к Алёне, одеться поможешь.
– Да у меня ноги грязные… Сейчас помою.
– Брось ты. Нужны ей твои ноги! Иди, а я денежку приготовлю пока.
У этих людей, как уже успела понять Аша, было совершенно иное отношение к её образу жизни. Хлебнувшие горя с избытком, живущие либо в беспросветной нищете, либо в постоянном похмелье, либо просто в кандалах одиночества, они принимали её грязные подошвы, ногти, наскоро обработанные «домашней пилочкой», и вообще всё – совершенно спокойно. Здесь не было место гламуру, охам да ахам, причитаниям про «грязь» и «приличия».
Алёна, впрочем, уже натянула на себя платье, теперь расправляла. Неоднократно перешитое, по мере увеличения её веса, оно собиралось складками. Аша стала поправлять.
– Ножки голенькие опять… – тонким детским голосом сказала Алёна, услышав её тихие шаги. – Не холодно так ходить?
– Нет. На улице теплынь!
Действительно, влажное тепло достигло в эти дни своего апогея, граждане исходили потом, везде слышалось: «Ну, как в бане прямо!»; инвалид провела руками по бокам, задумчиво сказала.
– Интересно, как это… без обуви!
В голове Аши мелькнула сумасшедшая мысль.
– А давай… сама попробуешь? Босиком – со мной.
Алёна задумалась.
– А камни? И стёкла? Говорят, весь двор наш усыпан.
– Какая ерунда… Я же хожу! И потом, я тебя вести буду. Не бойся.
– А мама? – выдала девушка последний аргумент.
Аша хихикнула.
– А мы на площадке оставим тапочки твои, да?
– Да…
Аше очень нравился этот район. Несмотря на близость Круглихинских дач, он не выглядел ободранно-заброшенным, как КСМ или «Низушка». Бор тут подходил к самым домам; по веткам сновали белки, запрыгивая порой в форточки и учиняя в кузнях форменный разгром. Тут витал дух ещё советского, сытого и благоустроенного Щанска: сохранились скамейки на чугунных ножках, крашенные в три цвета, с целыми поперечными досками, разве что чуть-чуть изрезанными чьим-то неумелым ножиком. В клумбах, огороженных вкопанными кирпичами, росли цветы; стояли «мухоморы» из старых мисок и тазиков, крашенных красным в белый горох. В песочницах не водилось бутылок и собачьего кала; покой двора зорко стерегли пенсионерки в одинаковых мышиных пальто, сурово прогоняя собачников в лес; на стояках стояли круглые качели, родом из детства Аши…
И дорожки тут были земляные, приятные. Земля размякла. Девушка получала неимоверное удовольствие, прижимая голую ступню к тёплой сыроватой поверхности, как по растопленному маслу шла; и всегда можно было перейти на шелковистую траву.
Вероятно, те же чувства испытывали и её спутница. Пока спускались, осторожно – девушка чуть приволакивала правую ноги, молчали. А вот ступив на такую дорожу, Алёна сказала:
– Тепло… И цвет – красный.
– Какой? – поразилась Аша.
– Такой… вишнёвый цвет. Мягкий.
Аша поняла: в незрячих глазах встаёт не реальность, а созданные воображением цветовые пятна. Ведь Алёна не всегда была слепой. А сейчас могла познавать мир только через запах, звук и цвет. Посмотрела на её крупные ступни, сочные, совершенно здоровые на вид и впечатывавшиеся в чёрную землю дорожки. Вишнёвый, стало быть… Интересно.
– Тебе нравится, Алён?
– Очень. А у меня ноги красивые?
В устах кого другого этот вопрос прозвучал бы наигранно, кокетливо; но ведь Алёна наверняка до болезни вообще не обращала внимания на эту часть тела. Тем более – пловчиха. Аша сама помнила, что, когда ходила ещё в бассейн, ей бы в голову не пришло разглядывать свои, а тем более чужие ступни. Все одинаковые, мокрые, в каплях воды. И всё там как-то естественно, понятно, не думаешь.
– Очень красивые! – честно призналась Аша. – Очень… ну, блин, как сказать! Как у модели.
Прозвучало немного бестактно, но Алёна не заметила этого; Аша, придерживая девушку под тёплый локоть, перевела спутницу на траву.
– А тут какой цвет?
Девушка подумала немного:
– Синий. Нет, сине-зелёный, тёмный. Как волны на море.
– У-у, как необычно…
– Подожди. А это что?
Аша уже хотела сказать – чёрт, какашка попалась, не заметила я… но присмотрелась. Широкая, гладкокожая ступня Алёны наступила на сморчок с ячеистой шляпкой; эти грибы лезли уже повсюду во дворах, разбуженные летним теплом. Все говорили, что они ядовитые, но на базарах ими торговали…
– Сморчок! – вскричала Аша. – Простой гриб…
Девушка без малейшей брезгливости возила босой ногой по сморчку, пока не превратила его кашицу. Заметила с улыбкой:
– А этот – очень синий. Тёмно-синий!
– Ну, просто живопись с тобой… Пойдём дальше.
И вот, когда они зашли под аркаду сплетённых деревьев, когда Алёна попробовала ногами опавшую хвою сосен – та показалась ей янтарно-коричневой, и даже мелкий гравий на уголке спортивной площадки, отозвавшийся в её голове оранжево-жёлтым, Аша увидела впереди автомобиль.
Очень длинный, чёрный, с трёхлучевой звездой, тускло мерцающей на радиаторе в серости этого дня. И человека, стоявшего спиной. Он не поворачивался, однако эту спину Аша могла бы узнать среди сотен других.
– Виктор Викторович…
Яцухно обернулся. Знакомое лицо со впалыми щеками, узкое, перечерченное линией дымчатых очков. Костюм другой, серебристый, галстук – как длинная селёдка в магазинной витрине, в голубовато-белой пене льда.
– Здравствуйте, Анастасия Павловна. Я за вами. Ваша анкета одобрена, можно подписывать договор и приступать к работе.
– Что?
– Я сказал: сейчас мы поедем, подпишем договор и начнём готовиться.
– Слушайте, вы! Алён, подожди секунду, стой…
Аша резко шагнула к Яцухно, угодив голыми ногами прямо в лужу; рыже-бурые капли скакнули на края отутюженных брюк, но Яцухно и бровью не повёл.
– Я… я отказываюсь от вашего этого эскортинга! Я уже работаю.
– Я знаю, – спокойно ответил Яцухно. – Я навёл справки. Вы – социальный работник.
– Да! Это тоже грязная, тоже тяжёлая работа! Но я тут… я тут пользу людям приношу! А не болтаюсь неизвестно с кем и неизвестно где!
Однако её запальчивость тоже не смутила худого человека. Он склонил продолговатое лицо.
– А может, стоит попробовать, Анастасия Павловна? У вас будет гибкий график. Кому помогать, вы сами будете выбирать. В конце концов, это будет ваш личный благотворительный проект.
Аша сокрушённо молчала. Её несло в разные стороны. Работа… эти несчастные люди. Деньги, которые она может получить. Старая жизнь, новая жизнь.
– Кроме того, вашу бабушку скоро выпишут из спецотделения, у них лимиты на содержание. И ей придётся помогать – лекарства, что-то ещё. Каким бы хорошим дом престарелых ни был, но это дом престарелых.
– Хорошо… – Аша потерянно глядела вниз, ожесточённо вдавливая пальцы ног в грязь, и чёрная жижа заливала её широкие ногти. – Вот стойте здесь! Я человека домой отведу!
Алёна всё слышала. Но спросила только об одном, полуутвердительно:
– Значит, ты больше не придёшь, да?
– Приду! – отчаянно закричала девушка. – Алёна, к тебе приду! Продукты, может, и другие покупать будут, а вот гулять буду – я! Понимаешь?
– Да.
– Я тебе обещаю, Алёна, честно!
Алёна кивнула – успокоено.
В машине Аша ощутила, впервые за многие последние дни, стыд за грязные свои лапы. Внутри салон «мерседеса» сиял кремовой кожей; и спрятать эти ступни, землей перемазанные, некуда – между дверей двадцатисантиметровая вставка, передние сиденья чудным образом повёрнуты в обратную сторону – на неё. Можно только вытянуть и любоваться… Чёрт! Обрушившаяся на неё роскошь давила, сковывала намертво. Яцухно сел за руль, включил кондиционер, наглухо закрыл окна. Из колонок полилась негромкая классическая музыка. Девушка нахохлилась, сзади, надулась, досадуя на себя, на свою нерешительность… Нет, надо было отказаться! Но уже поздно.
А Виктор Викторович тоже ни слова не проронил. Вот автомат, тоже мне!
Терзаясь такими размышлениями, Аша даже не проследила, куда её привезли. А это была не «Высота», это был «Питер» – такой же высокий, но со срезанной стеклянной стеной. И вошли они почему-то не с главного входа, за дверями которого маячили мордатые охранники, а с бокового; в подошвы впились ячейки стального пандуса. Дверь бесшумно открылась. Длинный светлый коридор. Яцухно шёл впереди, по-прежнему показывая безупречно-прямую спину. Завёл её в небольшое помещение: уютное, с живыми цветами в высоких вазах, кофе-машиной на стойке и мягкими диванами. Показал на стопку чистых полотенец.
– Раздевайтесь, – сухим голосом распорядился он. – За дверью – душевая. Шампуни и гели тоже там, фен на полке.
Аша задрожала.
– Я… Я не буду раздеваться!
– А мыться вы собираетесь в одежде? – осведомился Яцухно.
– Нет, но… Я вам говорю! – от страха девушка перешла на визг. – Я не буду ни с кем трахаться, так и знайте! Я вам не проститутка какая-нибудь!
Мужчина поморщился. Посмотрел буквально сквозь Ашу.
– Мы с вами уже обсудили, что ваш контракт не предполагает интимных отношений. И никакого принуждения ни к какому сексу. Одежду вам принесут, положат сюда. Её подобрали стилисты…
Больше не сказав ни слова, он вышел. Ещё с пару минут оглушённая всем этим Аша стояла у полотенец, тиская их вафельные края. Ну да, глупо, конечно… Ну ладно! Если кто к ней начнёт приставать, она будет отбиваться всем, что под руку попадётся!
Душевая била в глаза таким количеством купальных принадлежностей, что названия на флаконах расплывались. Мочалки, самые разные. Штучки для того, чтобы пятки оттереть. Рукавички махровые… в процессе мытья Аша немного успокоилась. Горячая вода из сверкающих кранов, шампуни, которых она вылила на себя целых три, с разным запахом, расслабили. Поставила ногу на специальную пластиковую приступочку и стала тереть края пяток: что ж, она порой и раньше так делала, только куском пемзы. Будь что будет. Хм, красивые ступни… По-прежнему ничего не видела в них замечательного.
Из двери в душевую долго выглядывала, прижимая полотенцу к телу: точно Яцухно ушёл? Точно тут нет никого?! Но спрятаться в этой комнате негде. Осмелев, Аша сбросила полотенце. Совершенно нагая, подошла к громадному зеркалу. И жадно вглядывалась в себя, в своё тело. В высокую выпуклую грудь с розовыми кружками; в плотный, мускулистый живот с аккуратным пупком; в аккуратно, но без фанатизма выбритый лобок и тугие ягодицы – повернувшись. Наконец, в отошорканные пятки, казавшиеся чужими.
Уже потом высушила волосы прекрасным феном, начала разбираться с одеждой, приготовленной в целлофановом пакете на диване. Прежней нигде не было. Выкинули, скорее всего…
Набор её удивил. Точнее, не сразу: вроде бы ничего необычного тут не было – бельё, джинсы короткие, «капри», серые с голубыми вставками; шёлковая лёгкая блузка, длинные рукава которой, с кокетливым манжетом, скрывали запястья, и такой же жилет, двухцветный. Но, когда она начала это примеривать, мельком глянула на бирки…
По магазинам она сама ходила, разумеется, редко. Но от удовольствия просмотреть с Тамарой модные каталоги, которые порой сбрасывали в почтовые ящики, не отказывалась. И вот теперь читала: CHANTAL THOMASS. Бельё. Отлично. Как сейчас, помнила цену: пятнадцать тысяч за один лифчик! А тут с трусиками. Джинсы – Armani. Чуть поменьше, чем лифчик… Цену жилетки Fabiana Filippi она не помнила, но, кажется, та стоила месячной зарплаты Тамары.
Ничего себе её одели!
Ну а об обуви и носочках тут речи, понятно, и не шло, их попросту не было.
Ей не пришла в голову мысль о видеокамерах; но, как только она оделась, ещё покрутившись перед зеркалом, тут же вошёл Яцухно в сопровождении низенькой полной женщины. Та катила перед собой тележку, в которой, как поняла Аша, было всё для макияжа, маникюра и педикюра…
– Валерия Яновна – мастер широко профиля, – представил женщину Яцухно. – Она сделает всё, что необходимо. Присаживайтесь удобнее. Кофе хотите?
– Ну… да, наверное…
– Американо, эспрессо, капучино, латте?
У Аши голова пошла кругом.
– Да мне простой… покрепче.
Яцухно молча занимался кофе-машиной. Валерия Яновна устроила ноги девушки на подставке, уселась на раскладной стульчик. Лицо румяное, доброе, но у глаз – целая россыпь морщинок.
– Ну, давай лапками твоими займёмся… Сначала почистим хорошенько.
Мужчина поставил перед ней на краешек стеклянного стола, чтоб могла дотянуться, чашку с кофе, так же безмолвно вышел. Галстук его блистал в свете ламп коридора холодно, как острый клинок. Аша попробовала поговорить с Валерией Яновной:
– Скажите, а к чему это вот всё? Ну, педикюр и маникюр…
– А тебе что, не хочется?
– Да нет, хочется… Но зачем, я кем буду работать? Что это – эскортинг? Я так и не поняла…
– Виктор Викторович тебе всё должен был объяснить, – женщина сказала это ласково, но в голове звякнул металл. – Расслабь ножки, девочка моя… Ты можешь на подушки откинуться и глаза закрыть.
Аша так и сделала. Ох, слишком много новых ощущений! Чересчур. Надо взять паузу. Она выпила полчашки кофе, забылась на какое-то время, потом поболтала с Валерией Яновной о лаке, о всяческих секретах профессии. Та работала быстро, но качественно. На всё ушло полтора часа. Потом подвела к зеркалу и быстро наложила скромный, неяркий макияж, но такой, что Аша даже не заметила… Но когда пригляделась, едва себя узнала.
Женщина словно бы прошлась по её лицу «Фотошопом» – убрала все огрехи и сделала яркими достоинства. Аша, завороженная, всё ещё стояла перед зеркалом – а мастер исчезла.
И снова – Яцухно.
– Пройдёмте в другую комнату, Анастасия Павловна.
Она шла за ним по коридору, по холодным плиткам. Они казались зимним льдом, обжигали пятки. Поворот, ещё один… Ввели её в комнату с белыми стенами, как в операционную, с несколькими мощными софитами, с легко узнаваемым фотографическим зонтиком. Там ждал мужчина средних лет с окладистой бородой и устрашающих размеров фотоаппаратом.
А посредине стояло что-то вроде лежанки.
– Забирайтесь сюда и…
– Я не буду раздеваться! – снова завопила Аша, сжимаясь в предчувствии чего-то нехорошего.
Яцухно посмотрел на неё снисходительно, бородатый усмехнулся.
– Анастасия Павловна, мы с вами уже много раз говорили. Раздеваться не надо.
От ощущения струны, лопнувшей где-то внутри, девушка чуть не разревелась. Вскарабкалась на лежанку. Большая, тёплая рука фотографа легла на её босую ступню – Аша вздрогнула; мужчина сказал:
– Меня зовут Фёдор. Расслабьтесь… только, когда примете позу, не шевелитесь.
И началось. Он снимал только её ступни. Во всяких положениях. Выгнутые и так и эдак. Сложенные, повёрнутые, вздетые на пальцы, сдвинутые вместе. Яцухно стоял у стены, исследуя свой телефон; так ведь и простоял, робот, неподвижно, час, пока длилась съёмка…
Фотограф откланялся, ушёл. Аша устало села на лежанке, поджав ноги. У неё уже кружилась голова.
– Может, всё… на сегодня? – робко попросила она. – А я завтра приду, во сколько скажете…
– Теперь самое главное, Анастасия Павловна. Пройдёмте.
Из одной комнаты в другую – напротив. Типичный офис для переговоров. Экран на стене, стулья, длинный стол. Девушка уселась с одного конца, Яцухно с другого. На этом столе уже лежали отпечатанные листы, и один комплект мужчина подвинул к Аше.
– Прочитайте, пожалуйста. Внимательно.
– Я… я могу не подписывать? – уцепилась Аша за последнюю соломинку.
– Разумеется, можете.
– И вы меня отпустимте?!
– Вас просто доставят домой.
– Ох…
Начала читать. Но от накатившей усталости строчки прыгали; девушка не выдержала, откинулась на спинку кресла, сказала обречённо:
– Читайте мне сами… голова болит, ничего не понимаю!
– Хорошо.
Снимет он эти проклятые очки или нет? Аше было не по себе…
– Преамбула стандартная, – проговорил Яцухно тягуче. – Я, Корябина Анастасия Павловна, паспорт такой-то… именуемая в дальнейшем «Работник», и ТОО «Тезаурус», в лице Яцухно Виктора Викторовича, именуемого в дальнейшем «Работодатель»…
Аша слушала. Вот он дошёл до обязанностей.
– Анастасия, я всё-таки не буду вам зачитывать вслух всё. Мы это проговаривали. В ваши обязанности входит сопровождение клиента…
– А кто клиент?!
– Не перебивайте. Как и в вашей соцзащите – у вас будет список. Точнее, клиент пока один, и вы его потом узнаете. Итак, сопровождение клиента с момента начала рабочего времени по конец рабочего времени, указанный в табеле… босиком, без обуви и иных заменяющих её предметов туалета, на всём маршруте следования клиента, во время его переездов, перелётов, пользования автомобильным, воздушным или морским транспортом…
Бу-бу-бу… Да что ж это такое? Она ещё тогда, когда анкету заполняла, не могла поверить. Кто будет платить сумасшедшие деньги, чтобы таскать за собой босую девку? Это сейчас её ступни отмыты и благоухают теми самыми шампунями, а придётся и по улице, и по палубе, и по офисам. На что они будут похожи? Какой в этом кайф?!
Но весь этот «бред», как уже убедилась Аша, неумолимо становился реальностью. Это и пугало, и сводило с ума – одновременно.
– …особо отмечаю пункт 3.3.: «Интимный, т. е. половой контакт с клиентом исключён на всём протяжении табельного времени работы». Также обращаю ваше внимание на пункт 3.7.: «В случае какого-либо принуждения к контакту, указанному в п.п. 3.3., со стороны Работодателя либо Клиента, Работник имеет право обратиться в правоохранительные органы с обвинением в принуждении к действиям сексуального характера согласно ст. 133-й УК РФ, а также в суд с иском о возмещении морального ущерба». И наконец: «В случаях, указанных в п.п. 3.7., со стороны Клиента» Работник обязан незамедлительно сообщить Работодателю…» Вам ничего не угрожает.
Аша глубоко вздохнула. Ну что же: хотели бы сейчас изнасиловать, изнасиловали бы без всех этих фокусов, без педикюра-маникюра и дорогих шмоток. Вон, Тамара, правда с чужих слов, рассказывала, как девчонок, пришедших «работать» в веб-камеру, без лишних слов раздевают прямо в офисе, суют в руки вибратор: давай, покажи, на что способна! Всё просто и без затей…
В Щанске никто бы не стал такой огород городить.
Она потянулась к металлической авторучке на столе. Но руку остановила; Яцухно постукивал костяным пальцем по тексту договора:
– На пункт 10.3. обратили внимание, Анастасия Павловна?
– Нет.
– Цитирую: «Работник принимает на себя обязательство в течение всего срока действия контракта не носить обуви, согласно преамбульной части настоящего контракта, за исключением случаев, специально оговоренных в Приложении № 1 к настоящему Контракту…»
– То есть?!
– То есть вы должны вести абсолютно босоногую жизнь, – заключил Яцухно. – Пока мы с вами работаем.
Девушка вытаращила глаза:
– Блин! А зимой как?
– В приложении указаны все температурные режимы, по месяцам, при которых вы можете носить любую обувь. Там же приведён перечень мест, где вы можете появляться в обуви, и список медицинских показаний, также разрешающих вам это в отдельных случаях.
Она не успела ни спросить, ни возразить; мужчина добавил:
– Также контрактом вам категорически запрещается давать интервью, устно или письменно указывать то, что вы не любите ходить босой или что это вам неприятно…
– Да я… да люблю! А вы что – следить будете за мной?
– Следить нет, но эпизодически проверки со стороны работодателя будут. Кроме того, Анастасия Павловна, за вами и без нас многие глаза следить будут… Как за любым регулярно босоножащим.
– Но… А-а-а!
Девушка отшвырнула от себя стул. Вскочила. Заметалась по этому залу, причитая.
– Да что ж это такое… Да куда ж я вляпалась-то! Что, мне теперь и шагу ступить нельзя будет… без контракта! Да вы с ума сошли все, вы вместе с вашим клиентом!
Но этот её бурный выплеск эмоций опять ничуть не тронул каменного Яцухно. Дымчатые очки переливались янтарными пятнами. Он спокойно сидел. Стальные рукава костюма лежали на глади стола.
Неожиданно Аша бросилась к столу, уперла в него сжатые до боли кулаки:
– Бабушка! С бабушкой как?! Вы обещали…
Мужчина молча вытащил из-под стопки листов ещё несколько, положил перед ней.
– Ваша бабушка… Видите, её фамилия, имя и отчество, паспортные данные? Она помещается в специальный реабилитационный центр «ОМ» в Новосибирске. Договор пожизненный. Поддержание жизни, уход, максимально возможное лечение. Вы подписываете договор, я подписываю этот.
Девушка взяла в руки металлический стерженёк. Он показался ей тринадцатикилограммовой старинной пищалью. Похоже, в этом зале летала муха; по столу металась её тень – Аша подняла голову и поняла, что слегка жужжат лампы дневного света, а пляшут тёмные пятна в глаза у неё самой.
Яцухно вдруг снял очки. Снял, засунул в нагрудный карман. Настя увидала его глаза: совершенно другие. Серые, немного тускловатые и безмерно, невыносимо усталые. Будто глазам этим были сотни лет, нет – тысячи, и они лишь по Божьему упущению прилепились к этому телу. Девушка поняла – точно такие же глаза она уже видела.
На православном календаре в убогой квартире немого старика, с дочкой и ребёнком с болячкой.
Это окончательно сломило Ашу. Сумму она даже не читала – помнила с первой встречи, и ей в голову не пришло её увеличивать, ибо уже предложенное на голову перекрывало все её мечты.
Она подписала всё. Размашистая подпись Яцухно там уже стояла.
Мужчина порылся в карманах, выложил на стол магнитную карту с логотипом, прилепленным номером на бумажке, и плоский iPhone 6S Plus, о котором Аша только слышала от Лёшки. Своё, наверное… Чьё же ещё.
– Вот это ваш новый телефон, СИМ-карта переставлена – сказал Яцухно небрежно. – И магнитная карта-ключ от номера. В вашей квартире с завтрашнего дня начнут делать евроремонт, так что проживать будете временно в «Питере». На шестом этаже тут мини-отель. Одноместный номер-люкс арендован нашей фирмой…
– Но я… а мои вещи дома?
– Какие вам ваши вещи ещё нужны? – усталые глаза уцепились за Ашу. – Личное упакуют. Всё остальное: одежда, обувь, мебель, бытовые приборы – на выброс. Итак, дня два-три отдохнёте. Клиент задержался в Москве… Машину мы вам пока не можем предоставить, но в телефоне – номер такси, всё оплачено. Да, кстати, напитки и еда в отеле – тоже… Можете сделать шопинг, купить ещё что-то из вещей. Вот ваша кредитная карточка. Лимит также неограничен.
На стол лег прямоугольник с хорошо знакомой Аше эмблемой Сбербанка: на такую мать порой кидала небольшие суммы… Кидала, пока у неё там, “на северах”, было всё хорошо.
– Но… если я…
– Мы вас хорошо изучили, Анастасия Павловна. И я прекрасно знаю, что лишних сумасбродных трат вы себе не позволите. Отдыхайте.
Он поднялся.
– Экземпляр договора свой заберите, он у вас остаётся. Можно пройти в отель по внутренней лестнице…
– Спасибо… – почти без сил пробормотала Аша. – Я через улицу!
Она вышла на этот ребристый пандус, спустилась. Уже шёл дождь: вязкая пелена туч над Щанском прорвалась, и оттуда сыпал мелкий, тёплый, моросящий дождичек. Настя-Аша зашла в самую глубокую лужу, размешивая ногами воду, и стояла, подняв лицо кверху, ощущая, как промокает одежда, волосы… Прежний Щанск прощался с ней, плакал; куда-то далеко всё провалилось – и полы, и запах мокрой тряпки, и развалившиеся тапки, и раскисшее лицо мамы Миши, и кнопки, впивающиеся в плоть её ступней. Старая жизнь стекала с неё, струями.
Только потом пошла в бизнес-центр. Стеклянные двери раздвинулись, как и охранники, – почтительно. Девушка шла, пятная мраморный пол следами босых мокрых ног; ресепшен, какие-то посетители, их лица, что-то ещё – всё сливалось в одну пятнистую мозаику. До последнего она надеялась: сейчас её остановят, свирепо гаркнут: «Девушка, вы куда?! Вы куда в таком виде?!».
Но никто не окрикнул. Совершенно. Она поднялась в номер, указанный на бумажке, кое-как разделась и увалилась в неразобранную кровать, даже не включая света; и так светилось мертвенным сиянием окно.
Она спала, что называется, «без задних ног».
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!
Искренне ваш, автор Игорь Резун.
А история с Аленой в самом деле имеет место быть?.. Это вопрос, скорее, риторический, не требующий ответа – ведь я знаю, о какой Алене идет речь – тут, скорее, такая нотка сочувствующей досады. Поскольку, как я уже говорил, лично мне интересны в повести не только и не столько босые ноги, сколько всякие разнообразные детали, будь то художественные описания пейзажей, витиеватый слог в особых моментах, или же детали материальные – описывающие окружающий мир и его историю. Многочисленные очерки портретов, характеров, фасадов и интерьеров, а также их краткие биографии – экскурс в прошлое, как они дошли до жизни такой и чем теперь пахнут.
Эта история с Биттнером – одна из таких деталей. И поскольку в данной повести я нисколько не сомневаюсь в реалистичной подноготной подобных деталей, то позволю себе снова риторический вопрос – это вот эта самая байда в зеленой бутылке, которую агрессивно рекламировали изо всех щелей в годах 2000-2005..? Помню его ”безобидные” рекламы, как его там радостно глотают всей семьей, плакаты на аптеках, и даже у нас в холодильнике стоял в какой-то период. Единственное, чего не помню – и, наверное, не понимаю до сих пор – это от чего ж там это зелье помогало-то. Как показывает практика – ни от чего, видимо. Или от здоровой жизни. Как и все лекарства этой планеты. И, зараза, чертовски это печальная, трагичная и животрепещущая история, если все действительно так и произошло.
Так получилось, что я – ну, не с детства – а вот где-то с началом переходного возраста начал активно выдумывать себе болячки. Долго тут рассусоливать и погружаться в бездну собственной психологии я в этот раз не хочу – скажу лишь, что теперь, с высоты прожитых лет и некоторого логического опыта, эта запущенная (во всех смыслах) опухоль паранойи тоже взялась не на пустом месте, но явилась вполне закономерным следствием очень даже весомых факторов. Короче, с тех пор и по сей день я панически боюсь всего подряд и буквально в каждом вздохе, чихе и скрипе пытаюсь высмотреть или выслушать какую-то смертельно-опасную, неизлечимую и, конечно же, незнакомую никакой современной медицине болезнь. Окружающие – в том числе родные и близкие – традиционно относятся к этому со смехом или равнодушием, но печальная и серьезная правда такова, что это по-настоящему мешает жить, работать, спать и есть даже при всем собственном трезвомыслии и желании. Это уже как эпилептический припадок – состояние, с которым я ничего не могу поделать, от моих мыслей по этому поводу уже ничего не зависит, это накатывает волной – и все, труба. Скорее всего, тут уже без психологического вмешательства не уляжется – но отсюда плавно, и в то же время, противореча самой себе, выплывает другая проблема.
Я точно так же панически, сколько и убежденно, настроен против медицины и врачей. Ну или во всяком случае отношусь к ней скептично, с фатальной безнадежностью – я на полном серьезе верю, вернее, не верю, что, если не на всей планете или хотя бы в стране, то уж во всяком случае в моих пределах доступного, нет ни медицины, ни врачей. Такой, которая была бы способна реально помочь – а не добить или усугубить. И у этого страха тоже есть вполне себе последовательные основания. Тут моя логика мне же самому и копает яму – у моих страхов, и у тех, и у других, основания, по логике, кажутся вполне аргументированными. Что тут думать, когда у тебя какие-то странные симптомы в различных частях тела по разному поводу, которые явно что-то значат и как минимум беспокоят, но походы по врачам либо не показывают ничего, либо заведут совершенно не туда, куда надо, либо утомят так, что уже будешь готов плюнуть и помереть тихо и спокойно? И было бы можно, наверное, в самом деле смириться и убедить самого себя в том, что это все действительно надуманная ерунда, поверить тем, кто смеется: ”Это ты сам себя накручиваешь!” Но потом твоя подружка внезапно умирает в шестнадцать лет по дороге домой с каникул от сердечного приступа, испытывая до этого схожие симптомы с сердцем. Другая знакомая жалуется на постоянные мигрени, угрожающе припоминая, что у нее в роду на два колена вглубь умирали от рака мозга. Популярный блоггер в тридцать лет ходит по врачам с паталогиями и глотает антибиотики. И он же рассказывает новости о том, как внезапно умирает очередной тридцатилетний работник офиса непонятно от чего. Сам после армии три года не можешь вылечить постоянный мокрый кашель, а однажды утром схаркнешь кровью – когда тебе двадцать пятый год. При этом у тебя уже пятый год не прекращается круглосуточный нервный тик на одной конечности, и к ней уже на постоянной основе добавляется похожий на лице. То у тебя внезапно начинает болеть шея, так что не повернуть – и гадай, продуло тебя, пересидел-натрудил или еще чего. А иной раз так себя доведешь, что начинается паническая атака – подскочит давление, подкосят ноги, а сердце разгонится так, что кажется – если сейчас не угомонишься, оно лопнет. Вызываешь скорую – но пока она приедет, дуешь феназепам, приобретенный нелегально, потому что это продается только по рецепту, но в подобных случаях спасает только это, и больше ничего, а принимать решение приходится быстро. Ибо в подобном состоянии, когда, как наркоман, уже не отдаешь себе адекватного отчета в происходящем и готов орать и царапать стены, как-то не до мыслей о том, что это ты себя накручиваешь, и надо перетерпеть. Через полчаса таблетка оказывает свое седативное воздействие – но эти полчаса еще пережить нужно, отвлекая себя, чем только можно – не дай бог хоть на мгновение остановиться, со стороны, наверное, выглядит реально как абстиненция – а там и скорая приезжает. Со скучающим таким дежурным, который мерно так у тебя спрашивает, как дела, чиво нада, померит пульс – который уже как у слона, поздно снимать показания – выслушает твои жалобы, заметит, что феназепам – это очень мощное средство, и пропишет валерьяночку в таблеточках. И жить сразу стало веселее – когда понимаешь, что вот уже все, крайность достигнута – тебе двадцать семь и ты уже докатился до вызова скорой, но даже там тебе говорят, что ты все придумал, и лечат тебя валерьянкой, поэтому ты понимаешь, что всё, тупик, бежать некуда. Теперь уже точно не поможет никто – даже если в буквальном смысле будешь подыхать. Дай бог обнаружат труп хоть – и на том спасибо. И на этом окончательно кончаются все эти походы по врачам – в то время, как окружающие обсуждают своих бабушек и подружек, которые затягивают с походом к терапевту, из-за чего потом у кого-нибудь открывается киста, туберкулез или рак в запущенной стадии. А потом в мире очередная истерика с очередным птичьим гриппом. Теперь уже весь мир боится умереть неизвестно от чего – вот ирония. Только менее одиноким себя от этого не чувствуешь. Потому что очередная массовая истерия закончится, как и все массовое, а твоя персональная – останется. И трубить о ней по всем новостям не будут.
И вот смотришь на эту свою безнадежную историю – и в то же время понимаешь, что еще счастливо отделался. Потому что я все ищу спасения у людей в белых халатах – и забываю, что есть еще вот эти вот истории по другую сторону баррикад. В которых люди обращаются за помощью, а им чинят то, что не сломано, и в итоге в лучшем случае калечат. Таких историй вокруг тоже – греби лопатой. И история Алены – одна из них. Точно такая же – все началось не пойми с чего, а закончилось тем, что человек вроде еще не умер, но жизнь уже не будет такой, какой не просто могла – а должна была быть. Потому что должно было быть как минимум так, как было, нормально. В идеале человек должен был вылечить что-то, что его беспокоило, но ему прописали этот проклятый Битнер. В итоге получился худший сценарий – в попытках лечить одно внезапно появилась срочная потребность лечить другое, причем то, что не болело изначально. Человека в буквальном смысле убили – убили того человека, который должен был получиться, если бы всего этого не произошло. Кто-то же за это несет ответственность – ну или должен, в какой-то сферической справедливости.
Но что же – всем наплевать, как всегда? Человек теперь наедине со своей судьбой и ошибкой, которую он совершил, не имея даже шанса ее не совершать? Отказаться от прописанного – но а как же тогда ”не запускать”? ”А хрен ли че попало глотаешь” или ”просто надо нормальных врачей искать” – ага, мои любимые аргументы за соточку от всезнающих людей. ”Просто, надо, было” – боже мой, как же все просто у людей, у которых нет проблем, или которым просто повезло ее разрешить более удачным образом. Так можно любому искалеченному или погибшему на войне предъявить. Одного пуля обошла, другого настигла – ”просто надо” было что, ниже нагибаться, быстрее бежать? Твою мать, одно дело, когда человек сует пальцы в розетку, облизывает ободок унитаза или лезет дикого медведя почесать. Другое дело, когда перед политиком встает вопрос – убить два миллиона человек сейчас или два миллиарда потом. Но последнее – это еще благородная дилемма. Чаще встает вопрос – заработать двадцать миллионов долларов, убив при этом двадцать миллионов человек. Но люди и с таким выбором справляются – причем сознательно. А когда ты покупаешь в магазине сникерс, а потом оказывается, что в нем содержалось пол-грамма грамма ртути – у на а че ж ты, сам дурак, конечно же, ”надо было нормальный сникерс выбирать!” Может быть, конечно, потом и можно еще добиться справедливости. Но мы все прекрасно знаем, что для этого надо делать и кем быть – что это сродни целой революции, поднимаемой единолично. Не каждому еще дано или повезет в итоге. Но даже при успешном исходе это – всего лишь мизерная компенсация. Тут любая компенсация будет ничтожной – новую жизнь не купишь, доживай ту, что есть. А та, что есть, уже сломана – но перед тем, как ее ломать, перед человеком, как в компьютерной игре, не возникало окошечко с выбором ”да”, ”нет” или ”отмена”. Человек одновременно и сам виноват – и в то же время он совсем не виноват, и при этом, по-хорошему, по меньшей мере, виноват не только он – и в то же время не виноват никто. Потому что это было чье-то разгильдяйство, чья-то неосмотрительность, чья-то безответственность, чья-то неосторожность – но по закону, даже неумышленная оплошность должна нести за собой ответственность. Но ее нет.
А потом, бл*ть, все внезапно обсуждают – взрослые, мать твою, люди с высшими образованиями обсуждают! – как нам грозятся, что если выйдешь из дома во время карантина, и после этого кто-то чихнет – то твои действия приравниваются к терроризму, и тебя казнят если не на месте по принципу Линча, то после предварительного десятилетнего заключения арбитражного суда. Вот же ж сука.
Думаю, что после Татьяны – ну или кроме Татьяны, наряду с ней – Настя для меня второй персонаж, предлагающий мне наиболее глубокомысленную информацию. Такую, плотную пищу для ума, с многогранным вкусом. Ибо что я могу сказать о жалких похождениях Катьки-Рыбы? Или о томных тяготах светской жизни Лены? У Сонца, если я ее линию правильно рассматриваю, все вращается вокруг борьбы с собственными тараканами – казалось бы, уж кому я должен в первую очередь симпатизировать, как не ей – но, видимо, поскольку ее проблема уже, для моего личного с ней попадания в ногу, так сказать, тоже остается меньше пространства. Наши тонкости должны были совпасть – но они не совпадают, поэтому ее линия меня меньше трогает. Ну и, честно говоря, после удачного разрешения конфликта с матерью уже и вовсе чисто эмоционально не интересует. Лицемерно, наверное – но мне самому интересно исследовать, кто мне из героинь больше нравится и почему. Хотя не уверен, что где-нибудь в каком-нибудь эпизоде с Сонцем у меня не было или не будет повода потрындеть на очередную порцию ста тысяч слов. Внезапно же выскочившая в середине повествования Ася так и вовсе меня откровенно раздражает своей безнадежной позитивностью, исключительной полезностью и полным отсутствием проблем. ”Имбовый” персонаж, как назвали бы ее в задротских кругах. ”Мэри Сью”, если быть все-таки ближе к литературе. Тут я пас.
А вот такие эпизоды, как у Тамары в прошлой главе, у Татьяны в каждом ее очередном исследовании неведомого ранее мира, у Насти – с ее как раз-таки самым что ни на есть миром настоящим, суровым, беспощадным в своей действительности, и непонятным в своем самом дичайшем разнообразии, которое так играет на контрасте с наблюдаемой унылой, серой, плебейской рутиной, что башку срывает и ей, и мне, как читателю. Я уже устал повторять, как мне нравится в прописывании персонажей именно то, что их похождения уникальны для каждой согласно их характеру и положению. И про Настю уже упоминал, что и в самом деле – Бедная Настя! – ей, у которой в жизни тоже не было иного выбора, кроме как опустится на социальное дно, жить впроголодь, сохраняя при этом достоинство (что еще раз подчеркивает отсутствие у нее выбора – не по дурости она пришла к жизни такой, не из-за юношеского разгильдяйства – а потому что жизнь такая, суровая, бескопромиссная, непредсказуемая и неумолимая), ей, которой приходится ежедневно и круглосуточно наблюдать всю безрадостность мира нищих и убогих, простых и недалеких, грязных и мерзких, одиноких и покинутых, больных и несчастных, глубых и грубых – ей в то же время и выпадают самые, по-моему, крышесносные срывы шаблонов, самые экзотические приключения и люди. Которые, опять-таки, находят ее сами – в то время, как она просто пытается выжить, плывя по течению, не имея ориентиров, не ведая, куда ее прибьет. И потому ее вынужденные остановки на самых диковинных островах мирового океана, ломающие привычное мировоззрение простой девушки, которой некогда особо рефлексировать и мудрствовать, смотрятся так ярко, что отдают маразмом уже другого сорта. Не плебейского – но прямо-противоположно, маразмом диких и неизведанных племен. И то, что это еще и контраст между миром безжалостно-бедных и до безобразия богатых – только придает изюминки именно линии Насти. Я за эти особенности ее похождений обожаю ее не меньше, чем Льва Гордеича. Тут все банально в особенностях, в атмосфере, которую тебе дарят похождения персонажей в каждом конкретном эпизоде. И вот эти наблюдения Насти – не философские, погружающиеся в разглагольствования, но созерцательные, просто описывающие быт самых разных людей – это одна из самых подкупающих меня особенностей повести. То, на что я в итоге повелся, изначально сохраняя скептичное отношение к проекту, красной линией которого должны были, казалось бы, стать босые женские ноги и ”ничего, кроме грязных пяток”.
Я со всей ответственностью человека, который в это влип, в очередной раз подтверждаю, что тут очень даже много есть на что посмотреть и о чем подумать, кроме грязных пяток. В конце концов, “грязные пятки” можно пропустить – можно даже пропустить каких-то отдельных персонажей или их похождения (что я, конечно же, не приветствую, и не делаю, но это так, грубое обобщение – правильнее было бы сказать, наверное, ”не обязательно погружаться эмоционально вообще во все”) – и все равно что-то заставит обратить на себя внимание. А то, что лично мне есть на что обратить внимание – уже весомый показатель по меньшей мере для меня. Вон, сколько уже понаписал за все время, что пишется повесть – можно свою собственную повесть из всего этого собрать)
Однако, я тут в общих словах, как всегда, разошелся, а по факту-то – я вот тоже, как и Кирилл, видимо, и даже сама Настя, все ждал и до сих пор жду подвоха в этой очень подозрительной и очень внезапной истории с этим таинственным Яцухно – тут я бы даже впервые усомнился в реальной основе эпизода, потому что мне самому все это кажется настолько невероятным, неожиданным и загадочным, что быть семи пядей во лбу, чтобы ждать подвоха, и не нужно. Обстановка просто фонит, радиация зашкаливает, счетчик трещит, на делении не хватает места, стрелка вырывается за пределы циферблата. Все так откровенно подозрительно, угрожающе, и в то же время юридически закреплено, убедительно… вспоминая тему о выборе, которого у тебя на самом деле нет, с чего я начал свой очередной опус…
Если бы немного не проспойлерил уже себе этот момент – автор в комментариях заверил, что это все по-настоящему, и Настю ничего ужасного не ждет – я бы был совершенно уверен, что это все ничем хорошим не кончится. С одной стороны, это даже вполне вероятно – жизнь она такая, любит дать тебе под дых, еще и подойдя сзади, когда ты менее всего этого ждешь. И потому, как раз тогда, когда ты, в полном вооружении, ожидаешь атаки со всех сторон, иной раз может случиться и так, что никакой опасности нет и вовсе – жизнь все еще любит устраивать сюрпризы. А отсутствие сюрпризов – тоже сам по себе весьма нешаблонный сюрприз, просто об этом мы зачастую забываем и не думаем.
Но если все это действительно так, как оно есть – если этот золушкин бал не обернется в тыкву до полуночи, ох и распизжюсь же я на эту тему потом. После полуночи.
PS. Отдельно отмечу юридическую часть диалога – в серьезном писательском деле нужно иметь не только гору вдохновения, мыслей и слов, но и непосредственную, материальную базу. Поэтому прописать некие непосредственные факты – технологическую часть, фактическую, или, как здесь, не просто создать видимость диалога между юристом и простой девушкой, которую юрист должен убедить в достоверности своих утверждений, а реально убедить реального читателя в этой самой юридической достоверности, словно этот читатель и есть та самая простая девушка, буквально пришедшая босая с улицы (господи, какое непаханное для каламбуров) – это все тоже, выражаясь древним научным языком, non penis canina. У меня лично подобного опыта нет и никогда не будет – я умею только в монструозные размышления. При этом сам порой пробегаю мимо каких-то чисто-технических особенностей текста или картины, как и любой обыватель, не отмечая скрупулезность подхода, и не исследуя актуальность предоставленной информации – что, конечно же, огромное упущение. Поэтому этот краткий экскурс по статьям – зачет отдельный. Я бы лично вообще прям полный текст предоставленного Насте договора прочитал)
Снова спасибо и отвечу, а то немного пропустил комментарий за всеми нашими страхами и коронавирусами))) Во-первых – Алёна – реальная девушка, инвалид, Алёна Журавская, из галерей. Правда, слава Богу! – не слепая. её история похожа, но там просто взяли лечить хрен знает от чего и залечили чуть не до смерти. А “Биттнером” отравился мой коллега-журналист и через три года превратился в развалину в инвалидном кресле: это был конец девяностых. Ну, я так сказать, взбалтываю и даже смешиваю истории эти, потому, что все они, как ты правильно заметил, ЖИЗНЕННЫ…
Да, насте, несмотря на её простоватость, хочу придать философскую глубину. Придам и Лене, как бы ты её не гнобил))) Но Настя – да. И этот её взлёт из грязи на вершину может изменить её… а может, и не изменить. Посмотрим.
А детали договора – ооо, да, я собой горжусь! не фига не юрист, но ТАКОЕ могу сам составить.