БОСИКОМПОВЕСТЬ. 23. СВЕТА-ШАКТИ И ЕВА, МАРИЯ И ДМИТРИЙ.

БОСИКОМПОВЕСТЬ. 23. СВЕТА-ШАКТИ И ЕВА, МАРИЯ И ДМИТРИЙ.

ВНИМАНИЕ!

ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.


ЛИНИЯ СВЕТА-ШАКТИ – ЕВА.

Да, капучино превзошёл все ожидания Светы-Шакти, хоть и царапнуло то, что ей не позволили заплатить за себя – а для самой женщины триста пятьдесят рублей за чашку были безумной тратой; да, общение с хозяйкой красной «Шкоды» даром не прошло, и всё-таки горькое послевкусие, не проходившее с субботы, в душе у женщины оставалось. Поэтому, когда она распрощалась с Леной и пришла в филармонию, пустынную в воскресный полдень, зашла в актовый, села на краешке сцены, поджав под себя ноги, –  самые печальные мысли снова её укутали, словно в оренбургский пуховый платок.

Она вспоминала, как закончилась та самая суббота, когда Алексеев сообщил шокирующие известия. И странный юноша Ренат облобызал её ножку. Такие два разных события – а ведь они случились  в один день…

Светлана поспела к площадке перед интернатом в момент окончания работ по помывке статуи. Пену с вождя уже смывали, лестницы убрали. Эта худая, в трико, не сразу обратила внимание на женщину, раздавая указания своим подопечным; а когда повернулась к ней, Шакти не нашла ничего лучшего, чем повернуться задом и показать всю глубину катастрофы. Она не ошиблась: это оказалось доходчивее всяких объяснений.

– А-а… На лошадках покатались! – насмешливо протянула худая, со сбитой набок копной волос. – Или, точнее, под лошадками. Ну, ходите до меня, сейчас стираться будем… Ангелина! Ну, какого ж хера ты ему задницу трёшь?! Не три задницу, слышишь, там всё равно никто не увидит!

Тут с грохотом упала лестница, опрокинулись и покатились вёдра, кто-то визгливо загоготал. Худая унеслась и вернулась через пять минут.- Ну, чё стоите? – обратилась она к Шакти. – Раздевайтесь, буем отстирывать…

– Прямо здесь? – оторопела женщины.

В этот момент к худой приблизились два создания из числа воспитанников: один напоминал плохо побритого ежа, второй – засохший стручок. Ёж поинтересовался:

– Мама-Ева, а почему у Ленина писюки нет?

– Кто сказал?! – взъярилась худая. – Что за…

– Мама-Ева, вы тока не ругайтеся. Вадик говорит, что у всех есть писюка. А у каменных нет. А он же каменный, да?

– Он бронзовый, мать вашу! – заорала “Мама-Ева”. – Бронзовый, из металла! И идите на хер, оба-два, с этими писюками! Ведро положь, Вадим, я тебя убью когда-нибудь!

Вадик уже трусил в сторону с ведром мыльной воды, норовя облить кого-то из орущих однодомцев. Худая женщина с чёрными, отчаянно блестевшими глазами снова обратила своё драгоценное внимание на Шакти.

– Да, насчёт «раздевайтесь» я погорячилась… – призналась она. – Пойдёмте ко мне, я вас там обихожу. По дороге она успела рассказать, что её зовут Ева, что она сестра-хозяйка и хер-знает-кто в этом дурдоме, и этот дурдом её уже задолбал, а особенно – заведующая, которая потребовала вымыть эту долбанную скульптуру, которая на хрен сто лет никому не нужна, а детей хрен заставишь нормально работать… Шакти это слушала и заметила про себя: только они дворе меряли асфальтовую площадку мокрыми босыми ногами. Все остальные участники действа были в тапках, насквозь мокрых, или в уродливых калошах, а несколько девчонок – и вовсе в резиновых сапогах.

Ева привела Шакти в помещение, полное ворчащих стиральных машин. Кивнула: «Снимайте». Женщина стащила джинсы, оставшись в белье и неуверенно переступая на кафеле своими длинными ногами. Мало того, что они и так были босы, теперь они блистали наготой до трусиков, и от этого Шакти стало как-то не по себе. Ева всё поняла.

– А, ясно. Нате!

И она наугад выбрала из кучи стираного и высохшего белья какой-то белый халат с расплывчатыми лиловыми штампами, бросила женщине.

– Оденьтеся… Я тоже в сухое переоденусь.

Забросив джинсы в машину, Ева совершенно спокойно стянула  с себя трико, которое можно было выжимать, как половую тряпку. Шакти невольно ахнула: нагая фигура Евы с определённой точки зрения оказалась безупречной. Выбритый, мускулисто очерченный лобок, поджарый живот, едва заметная грудь с лиловыми пупырышками сосков, высокая гордая шея… Совершенно ничего не стесняясь, Ева тоже закуталась в похожее одеяние, только то обернулось вокруг неё раза два, и призналась:

– Бля. Курить хочу, умираю!

Подошла к двери:

– Вадик! Ва-а-адик, сволочь!

– А, мам-Ева!

– На шухере постой, конфетку дам!

– Аха, мам-ева!

Обезопасив таким образом помещение от вторжения какого-то грозного проверяющего, женщина подошла к ряду молчащих стиральных машин под массивным раструбом вытяжки, взгромоздилась туда с ногами, достала сигареты и блаженно закурила. Дым ухватывало потоком воздуха, и он вился над её головой, послушно утекая в раструб.

Джинсы Шакти мотало и хлестало в одном из круглых окошек. Сама же пришелица то и дело нервно поглядывала туда, пристроившись рядом, тоже на стиральной машине – больше в этом помещении присесть было некуда.

– Боитесь, что не возьмёт? Да не. У нас порошки, как эта… химическое оружие. Кровь на раз отстирывают.

– Да я за другое боюсь… – призналась Шакти. – Я их сама себе шила, там бисерная аппликация.

– Если крепко шили, ничего не случится – философски заметила Ева, катая сигарету в узких губах. – А на наших внимания не обращайте! Дети природы. Что думают, то и говорят…

– Да я привычная. Я в Прокопьевске в детдоме сезон отработала.

– Во как. В наказание, что ль?

– Нет. Волонтёром. Благотворительность.

– А! Это легче. А то у меня тут недавно библиотекарша была ваша, щанская, так чуть трусы не обмочила от наших воспитанников.

– Библиотекарша? В очках такая?

– Хе… в очках. Татьяна – какая-то там.

– Это Татьяна Марзун. Очень добрая женщина.

– Знаете, выходит. – Заключила Ева. – И ладно, фиг с вами. А вы-то чего пожаловали? На лошадках кататься?

– Нет. А тут есть лошадки?

– Да типа конного клуба. Барыга один содержит на дачах. Бабы постоянно в говно падают, просто удивительно. Так что я тоже привыкла.

– Нет… я не кататься. Андрей… Андрей такой, лысый, он турсекцию у вас…

Тело Евы начал бить и кашель, и смех одновременно. Халат разошёлся, и её неоформившиеся груди и чёрная небритая промежность стали очень видны в вырезе, но её, похоже, это не беспокоило. Чудовищно длинные, суставчатые пальцы ступней буквой «Г» согнулись на крае стиралки.

– А, вот к кому вы пришли… Понятно.

– Что «понятно»?

– А вы тоже из этих? – хихикнула Ева.

– Каких?!

– Ну, которым он ножки массирует, слова всякие шепчет…

Шакти ощутила некоторое раздражение.

– Да нет! Просто я босиком люблю… Он сказал, что по выходным босопоходы делает.

– Во-первых, не по выходным, а  только по воскресеньям… – Ева стряхнула пепел куда-то за стиралку. – Во-вторых, завтрашний уже накрылся.

– Почему?

– Так он токо девок водит. «Ребёнков». Любитель этого дела. А наши девки где-то все пятки пообжигали.

Шакти изумилась:

– Пятки? Где?

– Да хер бы их знал, где! Молчат, как рыба об лёд. На неделе приходят, хромают. У каждой второй волдырищи на ногах… Капец, пришлось через медпункт всех. А где-чего, не говорят. Только у некоторых – полны карманы конфет из сельмага в Синюшино.

– Он что, их…

– Да вряд ли… – спокойно заметила Ева, задумчиво разглядывая свой дымящийся окурок. – Не его профиль. Кто-то им забашлял. Только зачем и кто – сие неизвестно.

Шакти поняла: все её сегодняшние спешки и суеты были напрасны. Но оставалось одно дело, мимо которого она пройти не могла.

– Ева… – сдавленно проговорила она. – А вы не могли бы… халатик снять и встать? И повернуться пару раз.

Женщина воззрилась на неё. Сколько ей было? Примерно столько же, сколько и Шакти, и выглядела не хуже: кожа свежая, морщин нет. Разве что голос хриплый, прокуренный, да манеры не британской леди.

– Слышь, подруга, я, если чё, не по этим делам. Я традиционалка. Или натуралка, как там…

– Я понимаю! Ну, пожалуйста! – вырвалось у Светланы.

Ева поперхнулась. Поспешно загасила окурок. Сдёрнула халатик и пару раз крутнулась на кафеле, в центре помещения, совершенно голой. Босые её ноги взвизгнули по мокрому кафелю.

– Пойдёт?

– Да. Спасибо.

Запахиваясь в своё безразмерное одеяние, Ева поинтересовалась:

– И чо это было такое, если не в лом сказать?

– Ева… – Светлана не могла сдержать волнения. – У вас… у вас идеальная фигура! Вы же модель.

– ЧЁ?! Ма-дель?

От этого слова Еву пробил такой кашель, что она согнулась в три погибели; еле вернулась на свой насест. Свесив длинные голые ноги вниз, ещё кашляла. Шакти видела, что сказанное не только ошеломило сестру-хозяйку, но, и, кажется, обидело; не подумала бы она ещё, что над ней издеваются!

Женщина бросилась вперёд, к своей собеседнице, как на помощь выпавшему за борт.

– Ева! Я серьёзно! Совершенно! Послушайте меня, ну, только минуточку послушайте…

Прокашлявшись, Ева пробурчала: «Ни груди, ни жопы и ноги, как у курицы… Ладно. Валяйте!». Снова закурила.

– Что для манекенщицы, модели главное? – быстро заговорила Шакти, от напряжения даже нервно притопывая, пришлёпывая по кафелю босыми ногами. – Рост. Он у вас есть! Второе: идеальная модель – это вешалка, плечики. На неё вешаешь всё, что угодно, и оно «носится», показывается… Понимаете? Лучшие модели мира – безгрудые, «два прыщика», что называется.

Ева слушала с интересом. И магнетизировала взглядом голые ступни Шакти, выбивающие уже некую чечётку.

– Двигаться, ходить – это ерунда, это за пять-шесть занятий вкладывается. Волосы у вас роскошные, свежие. Лицо харАктерное, рельефное, с макияжем оно вообще засверкает… Ноги у вас длинные, ступни… – Шакти невольно улыбнулась, – шикарные ступни у вас, Ева!

– Да? Кожа да кости…

Она вытянула ногу вперёд, и Шакти, благо уже стоявшая рядом, поймала эту тонкую, действительно цыплячью лодыжку.

– Божественно! – выдохнула она. – Вы посмотрите на свои идеально ровные пальцы. Ваша ступня – как… не знаю, как лютня!

– Чего? Как чё?

– Как лютня, музыкальный инструмент такой… – Шакти путалась, не уверенная в точности собственной метафоры. – Ну или скрипка, чёрт, со струнами. Тонкая. Хрупкая. Графичная. И в то же время сильная.

Ева произвела хулиганское шевеление пальцами, не сразу, лениво освободила ногу из рук Шакти, проворчала, ещё потрескивая остаточным сомнением в голосе:

– Вон, у вас какие загорелые! У меня поганка бледная… В солярий ходите?

Шакти расплылась в улыбке.

– БОСАЯ ХОЖУ! С самых первых тёплых дней!

Ева не поверила.

– Прямо так и босая?

– Да?

Последовала череда привычных вопросов, ответы на которые Шакти выучила уже наизусть: «А как на работу, так пускают?», «А как в автобусе, ноги не отдавливают?», «А если стекло… а если ржавый гвоздь…» и так далее. Радовало то, что Ева оказалась совершенно не брезглива: в стандартном наборе отсутствовал жгучий интерес к тому, как это можно ходить своими драгоценными пятками по плевкам, окуркам, СПИДУ-сифилису на городском асфальте.

Ну да, детдом…

– Я вас очень приглашаю! – заключила Шакти. – У меня как раз показ этнической коллекции – скоро. А девчонок только две. Мне три нужно для полной линейки…

– И все такие же, как я? – ухмыльнулась сестра-хозяйка.

– Да! А у одной даже татуировка на ступне!

– О! Это тема… Давно мечтаю о тату.

– Придёте?

– Хм… Надо, блин, у заведующей отмазаться на три-четыре дня… Это вообще жопа.

Большего получить в этот день от Создателя Шакти просто не могла. Она только спросила, усмехаясь:

– А вы сами любите… босиком?

– Да мне и тапки реально как гири на ногах! – призналась Ева. – Я с детства такая, поперечная… Я пока тут росла, была у всех занозой в заднице. И тапки эти постоянно то рвала, то теряла. Но нам без них нельзя. Ги-ги-енна! Антисанитария иначе! И вся хурда-мурда. Заведующая у нас – подружайка главврачихи. Ну, давайте вашу беду смотреть…

«Беда», покрутившись в стиральной машине с самой зверской, очевидно, порцией дешёвого порошка, исчезла бесследно. Ева зашвырнула джинсы в сушильный аппарат, похожий на маленькую доменную печь, включила; предупредила:

– Неглаженные будут… Но не совсем мятые, там растяжки есть.

– Да ладно. А бисер не того, не…

– Нет. Нормально всё будет, не кипешите! Вы прямо сами из Прокопьевска, да? У нас воспиталка была одна, так она, прикиньте, на шахте где-то у вас отработала. Бабенция такая здоровая, в одиночку мне шкафы передвигала.

– Ну, есть у нас такие на шахтах… Машинами разными управляют, шахтной техникой. Бульдозеристки даже есть.

Как-то незаметно разговор перешёл на прошлое Светы-Шакти, на её кузбасское детство, учёбу в техникуме лёгкой  промышленности. Удивительно, но тут они понимали друг друга с полуслова. Бытие шахтёрского городка, субкультура его окраин и щанские реалии совпадали почти на сто процентов: даже сленговые словечки – и те оказались одинаковы. Шакти ощутила родственную душу… Только вот она вырвалась оттуда, забыла эту дорожку, похожую на грязную жижу поселковой улицы, засыпанной шлаком: именно так «асфальтировали» там окраины; вышла в другой, более упорядоченный мир. А её новая знакомая в нём продолжала жить.

Ева слушала и перебила:

– Не замужем?

– Нет, что ты…

Они уже перешли на «ты» – незаметно.

– Ну, парень есть?

– Нет.

– А чего так? Ты же вон, фигуристая…

– Да некогда мне! – отмахнулась Шакти, опять вернувшаяся на машины. – То есть не некогда, а так, думать об этом не хочется. Пока.

Она не стала Еве рассказывать про свои «залипания» и тем более про сегодняшнего странного персонажа, благодаря которому и очутилась тут, в зале со стиральными машинами. Ева, с лёгкой завистью наблюдая, как Шакти задумчиво щупает руками пальцы своих ступней, словно проверят – все ли на месте, призналась:

– Вот и мне… некогда. Да и кто на меня посмотрит, зачуханную такую?

– Ой, не надо, Ева!

– Есть один чудик, конечно, приходящий, но от него толку, как от…

В этот момент за дверями раздался стук, потом глухой удар, потом стук падения тела и сразу же утробный рёв.

– Подралась наша охрана! – резюмировала Ева. – Так, ваши шмотки высохли, одевайтесь…

На прощание Ева записала телефон Шакти. Запросто – шариковой ручкой на худом, с синими жилками, запястье.


Сейчас, в воскресенье, Шакти поднялась в актовый, бросила на крайние кресла свою мохнатую сумку да и присела на самом краешке уже готового, разве что не обитого тканью, «языка». Села, поджав колени к острому подбородку, пятками уперевшись в давящий край доски, и ступни опустились вниз, как сломанные крылья. К гладкому бетону пола, в серой галактике которого белели десятки крупных и мелких белых крошек. Впрочем, такой бетон был ещё и красноватого оттенка, тогда он больше напоминал дешёвую салями, а из чего делают такое покрытие полов, Света-Шакти не знала. Но знала другое: так выглядят полы во всех ДК и филармониях бывшего СССР. От Калининграда до Владивостока. И веет от них везде – холодом да безнадёгой.

К двум должны были подтянуться девчонки. Первой появилась Милана. Судя по тишине, с какой она проследовала по коридору – а тут отдавался сейчас каждый шорох! – точнее, по глухим, тряпочным звукам шагов можно было понять, что идет она босой. А то, с какой тщательностью стала вытирать босые ноги о половик на входе, подтвердило, что разулась она ещё на улице. Жила она, как знала Шакти, где-то в большом девятиэтажном доме на проспекте Первостроителей, идти ей приходилось через микрорайон КСМ, в котором, как говорили, «земля засеяна шприцами», и поэтому свои высоченные каблуки она снимала только на Большой Ивановской, у «Тысячи мелочей».

– Можешь не вытирать так, – загадочно проговорила Шакти.

Милана положила свою сумочку рядом с её, застыла в недоумении:

– Почему это?

– Потерпи до Кристины, скажу.

Глухой гром твёрдых подошв Кристины они услышали обе – по лестнице, его издавали кеды на высоком каблуке, именуемые  сейчас “конверсами”; но потом звук пропал. Ага, тут она уже выскочила из них, прошла по коридору. Шакти знала, что обе девушки делали это по своей инициативе, и исключительно чтобы доставить приятное ей; а может, и где-то хотели подражать. Но требовать от них «жить босиком» ей в голову не могло придти, да и не нужно было это.

– Привет всем! – поздоровалась Кристина, снимая неизменные тёмные очки, швыряя туфли под кресло; сегодня она была в пёстреньком платьице, с серым широким поясом, придававшем её образу лёгкость и сентиментальность. – Ну всё, Людмила не придёт, мы с ней окончательно посрались…

– Совсем? – уточнила Милана.

– Ага. Она сказала, что вы обе две дуры грязнопятые, что подхватим тут чесотку и вообще… А про тебя, Милан, она такое начала нести. Ой, не буду.

– Про чесотку – зачОтно… – отметила Милана.

У Шакти даже не было сил рассмеяться.

– Ну что, будем сегодня заниматься? – почти одновременно спросили обе её модели.

Светлана собрала всю волю в кулак. Как там, в Прокопьевске, когда её как-то по старшим классам прижала к забору недалеко от дома компания шпаны. Да и кое-какие слова из того лихого времени припомнила, и интонации неожиданно сами пришли.

– Короче, девки… – сказала она неожиданно тяжёлым, густым тоном прокопьевских трущоб. – Не будем. Есть такая тема, короче…

Её рассказ слушали молча, словно полки объявление о капитуляции. Начинать неизбежно надо было бы с этого; и, когда она сделала передышку, Милана плюхнулась в одно из кресел, вытянула вперёд розовую гладь ступней и уронила фирменным низким тоном:

– Зашибок. Приплыли.

А Кристина, всё это время стоявшая, нервно переступавшая, перегоняющая бледность с одной худой щеки на другую, выдала столь неожиданной сложносочинённый многоступенчатый мат, что Шакти не смогла и замечание сделать.

– Вот говноеды… – закончила Кристина. – И сюда добрались!

– Что это значит? Куда «сюда»?

– Отчим с Новосибирска приехал… – хмуро пояснила девушка. – Объявился родачок, первый раз за три годика! Типа посмотреть, как я тут устроилась. То всегда мать приезжала, а тут он… Увидел меня, как из душа вышла, и говорит: татуировку надо убрать. Типа партаки только воры и шлюхи носят.

– Он откуда знает?

– В ментовке, в Новосибе работает.

– А если послать? – деловито поинтересовалась Милана.

– Он мне деньги даёт.

– У-у… блин.

– И на сведение хочет дать. Я-то тоже раньше и хотела… а теперь не хочу!

– Не врубилась: а босиком по подиуму тут при чём?

– Да при том! Задрали. Лезут со своими правилами, куда не просят! Суки, всё им надо по правилам, всё по струнке, босиком не ходи, татуировок не делай, пирсинг убери…

Видимо, Кристина часто сталкивалась с такого рода препятствиями, поэтому из неё сейчас выстреливало с шипением, как из освежителя. Шакти в диалог девушек не вмешивалась, только смотрела на худую ступню Кристины и только сейчас поняла, что не очень аккуратная и не совсем художественно безупречная татуировка скрывает на самом деле шрам…

Или она уже это ей говорила?

Милана остановила подругу.

– Чё делать-то будем… Света?!

Шакти подняла глаза на девчонок, казавшихся восковыми фигурами в безлюдном музейном зале. Сегодня утром ей звонила Татьяна и рассказала, ЧТО они будут делать. Восторга это у Шакти не вызвало, скепсис её глодал идею так и эдак; но и почему-то именно сейчас, после этого спича Кристины, она поняла, что делать надо именно таким образом. Так, и никак иначе.

– Что? Вот что будем делать…

Ну, что ж – максимум испугаются. Тогда Шакти пойдёт одна. А будет дефиле или не будет, или будет совсем в другом месте, и, возможно, даже не в Щанске, это уже сейчас, перед лицом надвигающихся событий, не важно.

Однако эти спокойные, даже философски-расслабленные мысли были опрокинуты голосом Миланы. Деловитым:

– Я одну девчонку из Колледжа приведу.

– Какую?

– Да там есть одна. Она тут такое устроила… Ну, в смысле босой по колледжу начала вдруг гонять.

– Почему?

– Не знаю. Но я поняла, она угорает по этому делу. Там её реально чуть не опустили за это по полной программе. Так что у неё… короче, она в теме!

Кристина соображала. И острым, похожим на приплюснутую кисть, большим пальцем правой ступни, рисовала какие-то галактики на карте бетонной вселенной пола.

– Я подумаю… Я могу своих из ресторана уговорить.

Кристина подрабатывала официанткой в ресторане «Клён» у автовокзала; а иногда, по уговору, обслуживала и закусочную на автовокзале, как и её товарки. Шакти повеселела.

– Ха! Отлично! А я тоже одну девушку привлеку. Сегодня познакомилась. Ну. Она, правда, не нашего круга… На своей машине гоняет.

– Мажорка, что ли? – фыркнула Кристина. – Ага. Знаем мы таких. Ты чё, Света, она если впряжётся, то только за бабки!

– Ой, ну как раз «бабки» её, похоже, мало интересуют…

– А зовут как?

– Лена.

– Да нет… – Милана занервничала. – У этой тусы у всех погоняла. Прозвища типа.

– А! Слушай, её в «пабе» один парень вроде Звёздочкой назвал. Я случайно услышала.

Девушки загадочно переглянулись. Кристина вдруг улыбнулась – да так коварно, с таким сарказмом, что Шакти замерла:

– Так это… Она же в машине как-то…

Милана едва заметно пихнула ногой подругу. Будь бы на ноге этой туфли, дело окончилось бы членовредительством. И поспешно перебила:

– Это дочка этого… который первый замглавы. Фромиллера дочь, прикидываете?

– Ну и что? – примирительно возразила Шакти. – Поэтому не человек, что ли. Прекрасная девчонка. Кстати: она босиком сегодня со мной ходила! То есть ездила!

Модели её опять переглянулись с выражением крайнего недоумения – как если бы им сказали, что Фромиллер-старший появился в администрации в семейных трусах. Но ничего не сказали.

Светлана ещё раз повторила «диспозицию», уточнив кое-какие детали. После этого Милана, которая уже давно сидела, задумчиво положив голову на локоть, спросила:

– Ну, а репетировать-то будем сегодня, нет?

У Шакти не было настроения – положа руку на сердце. Она сообразила, что сейчас, до решающей минуты не сможет ни есть толком, ни спать. Конечно, не факт, что у этой Татьяны из библиотеки всё получится; и не факт тем более, что её победа автоматически обернётся их победой, как это она объясняла своим девчонкам. Но что-то всё равно будет! Какой-то камешек с горки покатится, а за ним и остальные…

Женщина помотала головой.

– Нет! Во-первых, я уже никакая… Перенервничала вчера. Во-вторых, со следующей недели вас будет трое… не-не, не гадайте, новую модель вы не знаете. Новая девушка. Но параметры то, что надо. В общем, по домам и копим силы. На рывок.


Шакти пошла привычным маршрутом – через Центральный парк. Однако в этот раз решила обойти его справа; альтернативой было проходить по левому краю, через магазин «Отдых». В этом магазине, а точнее, вокруг него по воскресеньям и отдыхали – с разной степенью упитости – щанские алкаши. Несомненно, Шакти легко могла бы дать отпор любому, но становится объектом воплей «Девушкаааа-а-хде вы туфельки потеряли?» не хотелось, да и алкашей она навидалась в родных местах, лицезреть лишний раз это совсем не хотелось.

У бизнес-центра «Питер», выстроенного в пику «Высоте» тоже с башней, правда шестиэтажной, её нагнала Кристина. Светлое платьице и рыжие волосы яркими пятнами мелькали в картине дня, солнцезащитные очки сверкали.

Девушка бежала, размахивая своей чёрной сумочкой и кедами, связанными за шнурки; босиком бежала, худые ступни мелькали татуировкой… Неужели она рассталась со страхом этим – вопросов, не менее идиотских, чем постоянные вопросы: «А чо это у вас за тату? Что она означает?!». Как будто Кристина – уголовник со стажем и каждая надпись, чёрточка, каждый купол традиционного храма должен обязательно что-то говорить о хозяине татушки.

Её отчим был прав: в Щанске росписи на теле действительно носили только сидевшие и близкие к ним, либо маргинальные девицы. Если кто и делал себе украшение на теле, то напоказ его точно не выставлял.

– Погодите, Света! Погодите…

Остановилась, запыхавшись. Отряхнула пятку-молоточек.

– Я с вами… Вы же в общежитие?

– Да.

– А я к себе. По пути нам!

– Ты тоже в общаге живёшь?

– Не… Я в бараках на Андриена Лажена. Напротив военскладов.

– Ужасные дома… Когда ж их снесут, наконец?

Кристина махнула рукой: мол, это схоластический вопрос. И пошла рядом; но рядом по узкой тропинке, между забором парка и другим, бизнес-центра, идти пришлось только гуськом. Шакти наблюдала перед собой мелькание тончайших щиколоток девушки, уверенно пошедшей впереди, и думала о том, как такое хрупкое создание может жить в этом аду. Подобные бараки существовали и в родном Прокопьевске, так что этот быт в «деревянном зодчестве», где кое-где и туалеты до сих пор располагались во дворе, Шакти себе хорошо представляла…

– Уеду я отсюда! – с внезапной ненавистью призналась Кристина. – Уеду. Вот накоплю денег… немного. Заочное своё закончу, торгово-экономическое, и свалю из этой… из этой вонючки!

– Чем тут плохо? – спросила Шакти, хотя ответ предполагала: в своё время она так же рвалась из родных мест.

– Да это вы себе не представляете! Тут же… тут же гадюшник. Все друг друга знают, все под одним одеялом спят. Чуть развернёшься – потолок, всё. У меня отец коммерсантом был, он кафе на автостанции-то и открыл, потом перекупили неруси. Всё, его задавили как не знаю кого, он в Омск свалил. Потом мать развелась с ним, в Новосиб уехала. Одна я тут болтаюсь.

– Квартира?

– Ну да… От бабки. Приватизировали через жопу, с документами бардак, я продать не могу. Щас вот решаю с документами вопрос, уже год эта бодяга тянется.

– Понятно…

Девушка обернулась, словно чтобы удостовериться, идёт ли за ней Шакти.

– Света… а может, это ваши конкуренту нам такую подляну устроили?

– Какие конкуренты?

– Ну, которые в городе босых девушек снимают на видео. За деньги!

– А что, и такое есть? – поразилась Шакти.

Кристина рассмеялась, сконфуженно, вероятно, пожалев о своих словах.

– Свет, ну, как это… с Луны свалились. А, ну да, вы же не в курсе местных дел. Да, снимают. Они там босиком ходят, и видео с ними делают.

– Зачем?!

– Ну, продают, наверное. За другие деньги. Пара такая, с Москвы, деловые.

– А ты к ним не ходила… заработать?

Впервые у Шакти проснулось любопытство.

– Ходила… – Кристина тяжело вздохнула и на ходу приподняла ногу. – Вот из-за этого не взяли.

– Почему? Ступни-то у тебя красивые, без дефектов.

– С татушками не нужны им почему-то. Не знаю…

– Ладно! Не переживай… – успокоила Шакти. – Это какой-то бизнес дурацкий. Явно однодневный. Снимут и уедут.

– Угу. Так и говорю: они нам это устроили, чтобы так не ходили… ну, типа для вас, без денег.

– Кристина! – возмутилась женщина. – При чём тут деньги?! Я для искусства это делаю! И, вообще, никакой связи… Глупости говоришь!

– Ну, может быть. А у нас был такой, который тоже за деньги босоногих снимал. Девчонок молодых. Но он фотки делал… Давно это было.

– А ты откуда знаешь?

– Да подруга одна…

Они шли уже по Танковой, унылой, по одну сторону которой неряшливый забор РЭУ переходил в ещё более неряшливый, только без колючей проволоки, забор подстанции. В трубы под Танковой вливалась Щанка и кипела на выходе, ощутимо воняя сероводородом. Кристина сморщила нос, пояснила:

– Тут РЭУшники канализацию свою сливают. Ну, или химию какую… Воняет капец. А зимой идёшь – тут пар столбом стоит, ни фига не видно. Тут, мужик, говорят, упал по пьяни и сварился.

– Кошмар какой-то у вас тут.

– Да как-то так…

Шакти хотела поспрашивать ещё подробностей про того странного фотографа: уж не тот ли это любитель пяточек, который встретился ей на Синюшиной горе?! Эта мысль крутилась в голове, но собраться да задать вопрос женщина не могла. Кристина теперь получила возможность идти рядом, с видимым удовольствием опуская босые подошвы на вытоптанную, покрытую каёмкой серой пыли обочину, работала бесплатным гидом; по обе стороны Танковой тянулись редкие в наши дни сточные канавы, такие же, как у них в Кемерово и Прокопьевске на окраинных улицах. Татуировка на ступне покрылась пылью, серость затушевала её, сделав большим, не очень аккуратным пятном; только сухожилия там напрягались при каждом шаге, вздыбливая нежную кожу. Но, похоже, Крис тина чувствовала себя совершенно беззаботно: чёрной сумочкой мотала, платье трепалось на худых коленках…

– Бульвар Молодёжи! А за ним улица этого Лажена дурацкого… – сообщила Кристина. – А раньше, когда я родилась, она называлась Романтиков. Вот.

Шакти ахнула:

– Зачем же такое красивое название поменяли…

– Не знаю. А Лежен, Адриен, – французский поэт-коммунист.

– Какого хрена, интересно, в Щанске французскими поэтами улицы называть…

– В Новосибирске он в годы войны жил. Вроде как там и умер, и могила его была. Но вообще зря, конечно. А это что страшное здание?

Кристина зло расхохоталась.

– А это центральная поликлиника! Когда-то и роддом был. Меня мама тут рожала! И, когда рожали, там к ним ихний начальник медицинский должен был приехать…

– Не «ихний», а «их», Кристина…

– Ой… ну да. Короче, кто-то позвонил: всё, едет! Так их всех подняли, кто ходить мог, тряпки со скребками в зубы и давай они говно со стен оттирать…

– Так прямо и говно?

– Ну, всякую сырость, плесень, сопли чьи-то да с кровищей… Трут, аж шум стоит. А медсёстры, кобылы здоровые, ходят и покрикивают: вот, мойте, это вместо лекарств вам будет… Будет хрен на блюде! Потому что этот ихний… их главный, то есть, эти лекарства типа распределял.

– Ну, и что – привёз?

– Да привёз. Мать меня родила. А стены, прикинь, так отодрали, что вместе с краской. Потом, когда роддом там прикрыли, эти палаты под склады вообще отдали.

Они перешли по пешеходному переходу, по белым полосам, просто слепящим глаза на новеньком чёрном асфальте. Когда ещё не достигли тротуара, Кристина деликатно тронула Шакти за руку и показала глазами вниз. Их ступни, золотисто-оливковые Светланы и незагоревшие, но запылённые и обрётшие фактуру, тонко вырезанные ступни Кристины стояли вместе на чёрном фоне, будто аппликация.

– Ну, вон ваша общага! – наигранно-бодро заявила девушка. – А я к себе. А вы эта… вы не передумаете насчёт того, что сегодня сказали?

– Нет. Ни в коем случае.

– Ну, тогда круто. Пока!

– Счастливо.

Шакти посмотрела ей вслед, потом – вдаль Бульвара Молодёжи, который тут обрывался округлым огрызком серединного газона. Трава на этом газоне торчала буйная, лопушистая, веками не стриженная; ровными рядами высаженные кусты разрослись причудливо и беспорядочно. Тополя ещё несли на себе белые юбочки, но ветки их были обрублены, а из обрубков торчали пучки молодых побегов, отчего тополя казались диковинными южноамериканскими кактусами. Где-то в глубине Щанска завыл локомотив, требуя освободить проезд, и от этого хрипло-надрывного сигнала стало совсем нехорошо.


ЛИНИЯ МАРИЯ – ДМИТРИЙ

Во дворе девятиэтажки, в которой в своё время молодой корреспондент щанского ТВ Мария Алексеевна Меньшикова получила однокомнатную квартиру на самом девятом этаже, во времена основания города и эпоху неизбывного трудового энтузиазма стояло рубленное из лиственницы здание, разделённое на четыре секции. В первой – прачечная, во второй – столовая, в третьей – баня, и в четвёртой – детсад. Как это всё вместе уживалось и работало, ведомо лишь первостроителям Щанска. Но здание исправно служило, пока брёвна, и особенно – на совесть вбитые сваи не растащили два трактора К-700, а на этом месте построили отвратительный П-образный кирпичный барак под плоской крышей. Там к семидесятым остались только баня, прачечная да химчистка. Потом съехала баня, которую убили ванные и прочие радости советского быта, потом в бизнес-центре «Питер» открылись и итальянская химчистка, и немецкая прачечная.

Здание стояло пустым, с выбитыми и заколоченными – уже досками – окнами, а в его дворик стали свозить разнообразный мусор. Строительный, бытовой, вроде разломанных шкафов с диванами. Конечно же, временно. Но потом всякого рода хозяйствующим субъектам это так понравилось, что за несколько лет дворик загадили так, что горы мусора высились над уровнем крыши. Дело довершили жители, под шумок скидывая туда всякую дрянь…

Землю под этими лабиринтом Минотавра выкупил бизнес-центр. Но, столкнувшись с необходимостью сноса здания, а точнее – уничтожения гигантской несанкционированной свалки, пока от освоения территории воздержался. Вот и торчала эта зловещая куча под окнами Марии, отравляя радость от обретения собственной жилплощади, весной и осенью. В остальное время её худо-бедно, да укутывал снег, а летом скрывала хотя бы буйная зелень вокруг.

Самое печальное заключалось в том, что и свалка эта казалась немым укором самой Маше. Квартиру она получила из фонда города, а тот, в свою очередь, из жилфонда Опытного завода. И до этого тут жили какие-то работяги, которые особо бытовыми удобствами не заморачивались: немногочисленная кухонная посуда, например, висела на дюбель-гвоздях, намертво вколоченных в бетонную стену, а вместо ванной был устроено железное корыто для стирки с припаянным сливом в трубу.

Женщина, конечно, с помощью ремонтников и дюбеля вырвала, и корыто ликвидировала. Стенку меж ванной и кухней она снесла, выгадав два с половиной «лишних» метра жилплощади,  поставила душевую кабину. Первым делом обустроила кухню, купив неплохую, бельгийскую, мини-холодильник, диванчик… а вот, когда дело дошло до комнаты, то, во-первых, начали заканчиваться все отложенные на ремонт деньги плюс взятые по кредиту; начались проблемы с зарплатой, и впридачу Маша бросила человека, руки которого должны были стать главными локомотивом квартирной перестройки. Бросила, вообще-то, за дело, уличив в измене де-факто и де-юре, но это утешало мало. Ремонт встал колом. Со стен смотрели газеты, наклеенные, так и не дождавшиеся обоев и пожелтевшие. Обои тоже желтели, сохли, грудами валясь в кладовке. Стояли ведра с клеем, медленно засыхавшим, и прочие банки, с краской, засохшей уже до состояния коксующегося угля. Стояла новая стремянка, так ни разу и не использованная, лежали на боку мешки с извёсткой и цементом.

И такая вот разруха продолжалась уже где-то третий год…

Маша там – не жила. Жила она на великолепно отделанной кухне с кофе-машиной. Работала за ноутбуком, спала на диванчике, выпархивала из душа голой, а гардероб умещался в во встроенном шкафу в прихожей. Редчайших гостей молодая женщина приглашала сразу на кухню, предупредительно врезав в дверь комнаты замок и заперев его: дескать, у меня там не прибрано…

Субботу она провалялась в постели, как и половину воскресенья. Отсыпалась за долгие часы в монтажной, так как сюжеты приходилось монтировать по большей части в ночь, днём съёмки и монтажная занята более престижными программами. А минута телесюжета – семь минут монтажа, это знают все, работающие в сфере тележурналистики; вот и просиживали через день до двух ночи, а то и до четырёх утра.

И только в воскресенье стала анализировать и сопоставлять то, что ей не так давно сообщил Колокольцев, плюс то, что она узнала в общежитии. Заварила кофе, свернулась на диванчике калачиком, раскрыла ноутбук… Конечно, сразу подумала о том, что требуется помощь Колокольцева. И, ничтоже сумняшеся, набрала номер.

Опер ответил не сразу, но после настойчивых двух звонков сдался. Трубку взял и ответил голосом, не вполне трезвым:

– Да-а?

– Степан! Это Маша. Ты где ты сейчас?

– А мы тут заседаем… в узком кругу… – опер громко икнул.

Послышался стук чего-то, что-то упало, покатилось, шипенье было слышно. Мария знала: «узким кругом» называлось общество толстенькой Риты из отдела выдачи разрешений на оружие… Но дело есть дело.

– Гнатюку в Новосибирск звонил?

– Звонил. Нет его.

– Когда будет? В понедельник?

– Я в том смысле, что его совсем нет… – Колокольцев снова икнул, громко, аж мембрана завибрировала.

– Как нет «совсем»?

– Помер он. В дороге. В поезде… Он и так датый уезжал, его мой шеф напоил, а в поезде догнаться решил. И где-то у Барабинска –бац! – кровоизлияние в мозг. Холодного вынули.

Женщина ощутила, что земля уходит из-под ног.

– Да как… – закричала в телефон. – Да, блин! Позвони ты тогда… завтра. Кому его дело передали? Узнай!

– Уже… – уныло сообщил опер. – Уже узнал. Там меня послали к… В общем, запрос надо делать официальный, через начальника ГОВД. Ты эта… ты извини, я тут…

Снова что-то стукнуло: видать, оперу отвесили оплеуху за лишние разговоры в постели, рука у сотрудницы лицензионно-разрешительного могла быть тяжёлой. И связь прекратилась.

Мария заметалась по кухне, забыв про кофе. Ниточка оборвалась, глупо оборвалась, с концами. Это ясно, что никакого запроса Колокольцев писать не будет – по «глухарю»-то! И начальнику его это даром не надо. И вообще…

Женщина набрала номер Дмитрия. В отличие от Колокольцева, тот хоть и тоже находился в «узком кругу» – со своими престарелыми родителями, но в пределах досягаемости: они жили во второй девятиэтажке от Утиного. По выходным Дима покорно исполнял сыновний долг: занимался мелким ремонтом, играл с отцом в шахматы, потом ел материны пирожки… Дима отозвался сразу. И согласился забежать.

– Только я спущусь! – поспешила предупредить женщина. – У меня… не прибрано.

Ей послышался издевательский смешок.

– Да, конечно… Я позвоню.

Спустя десять минут Маша встретила во дворе оператора – в камуфляжных штанах, запачканных извёсткой, и грязноватой футболке. Удивительно, но он был не на машине, пришёл пешком, в резиновых тапках, а ступни его, большие и грубые, которые Маша увидела в первый раз, казались подозрительно пыльными.

– Ты чего? – она кивнула на ноги.

– Да я матери потолок белю и ванную заделываю герметиком… – смутился он, хотя женщина имела в виду не совсем, собственно, его костюм.

Она молча утащила коллегу в одну из тёмных лиственных аркад в деревьях, окружающих бывший хозблок. Тут добрые люди поставили две скамьи устрашающего вида, как будто рубленных каменным топором неандертальца. На них и сели. Мария вытащила сигареты. И, закурив, злым голосом сообщила все последние новости – начиная с визита в общагу.


Сама она, естественно, выглядела не лучше. Выскочила в старых джинсах, стираных, но покрытых разноцветными пятнами краски, ещё с самого начала ремонтной эпопеи, в старой кофточке и, конечно, даже не задумалась об обуви.

Дмитрий закряхтел.

– Ну, дела… Ну всё, финита. Дальше никак.

– Да ты понимаешь, что это ОН! – вскричала Мария. – Он это, Валиноземцев этот, Валера, мать его… Он! Его хватать надо.

– Кхе. Хватать мы с тобой не уполномочены. А сыщику твоему это до лампочки, об заклад бьюсь.

Маша выкурила сигарету свою в три затяжки и швырнула за спину, в кусты. Дмитрий укоризненно заметил:

– Машунь, ты бы окурки так не кидала… Подсыхает всё, пожар устроим.

– Да и гори всё… Чёрт!

– Машунь… Слушай, я тут историю классную нарыл.

– Да подь ты со своими историями!

– Не, погоди. В филармонии билетёрша работает одна, ветхая бабуля такая. Но в здравом уме, при памяти.

– И что?!

– Она в пятидесятых в Новосибирске жила. На улице с чудным названием «Двадцать пять лет Октября». Так вот, там пленные немцы дома строили. И вот, понимаешь, влюбилась она в одного… Простой сапёр. Ей двадцать пять было, сейчас около восьмидесяти. А всё помнит. Иоганн-Мария Шлаген фон Анствиц! – со вкусом произнёс оператор.

– И что дальше-то?

– А дальше, в шестидесятом, Аденауэр его вместе с другими разыскал и на родину вернул. А она поклялась ему верность хранить и так вот незамужней и осталась.

– Да что ты несёшь, Дим! Какие пленные немцы в шестидесятом?!

– Ой, не надо. Я всю Сеть перерыл. Последний немец из Новосиба аж в шестьдесят четвёртом уехал. А этот вообще числился как расстрелянный за невыполнение какого-то там приказа… Ну, вот и не искали.

– Дальше! – потребовала Маша, жадно вдыхая табачный дым.

– Так он её помнит. Месяца два назад письмо прислал, нашёл ведь как-то… Я к чему, Машунь? Давай сюжет сделаем. Немца сюда пригласим. В студии они встретятся. Слёзы-сопли, «Жди меня» и так далее. Классно ведь, а?

– Да иди ты со своим… анст-вит-цем! – рявкнула женщина. – Не хочу я этой патокой заниматься!

– А чем заниматься хочешь? – Дима снял и начал устало протирать очки.

– Я в Новосибирск поеду! Буду там долбиться во все двери!

– Одна?

– Да! Одна, если хочешь. Я эту историю раскопаю!

– Ну, ты просто вообще…

Женщина бросила окурок на землю, на этот раз не в кусты, и привычно раздавила его ногой. Правда, забыла, что на ней не «лабутены», и тотчас голую пятку зло ужалил огонь.

Маша взвыла, задрала ногу, стала смотреть.

– Ну вот… – растерялся оператор. – Ты эта… Ты послюни сейчас. И дома – с мыльцем.

– Иди в жопу со своим мыльцем! – едва не плача от боли, выдавила Мария. – И со своим немцем! Я тебе сказала – я не хочу.

– Ни-че-го-я-не-ха-чу… – нараспев протянул оператор. – …и принцесса с треском захлопнула крышку клавесина. Ну, Машунь, не знаю, что и сказать….

– А ты и не говори ничего… Бли-и-ин! Как больно-то. Как я на работу завтра пойду?

Дима встрепенулся.

– Кстати… на работу завтра не надо.

– Это почему?

– Переезжаем.

– Куда?!

– С шестого на второй. Всем гамузом.

Восьмой этаж высотки Дома Печати занимал Главред, секретариат и рекламные менеджеры. Шестой и седьмой – их телевидение. На пятом квартировала газета «Заводчанин», в нынешние времена превратившаяся в сплошной рекламный листок. Третий и четвёртый этажи были отданы Полиграфкомбинату, на втором сидело городское статуправление, а первый раздали коммерсантам под киоски да магазины.

– А статистиков куда? – охнула Маша, кривясь – и от новости, и от боли. Теперь в курилку надо будет ходить со второго на площадку между шестым и седьмым.

– Их в Дом госучреждений перевели. А на нашем будет новая печатная машина Полиграфкомбината стоять. Целый цех новый. Из Германии привезли, высокая печать.

– Вот, блин… Они там туалетную бумагу на этой машине печатать, что ли, будут?

– Не скажи… – Дима засмеялся, прищурился. – Предвыборную макулатуру господина Исмагилова. В лучшем виде! Как тут без высокой печати, Маш?!

– Козлы… – кратко резюмировала женщина, поднялась.

 

Дмитрий встал тоже со скамейки, уже шатавшейся под его литым, тренированным и большим телом.

– Ну, так и не ходи… Мы аппаратуру пока перетаскаем, пока наладим. Съёмок до среды не будет, сказали.

– Ладно. Свяжемся… Пока! – сердито буркнула Маша и поковыляла к дому, не отваживаясь ступать на пятку.

 

Дома она ещё раз осмотрела народившийся волдырь. Сначала думала заклеить бактерицидным пластырем, но внезапно в голову ей пришла совсем другая идея. Она почему-то на три оборота замка заперла входную дверь; зачем-то ещё раз воровато оглянулась, разделась и залезла под душ.

А там, наскоро ополоснувшись, она присела и сделана ровно то, что делала, если верить рассказам Димы, прославленная Шэрон Стоун.

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл, Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!

Искренне ваш, автор Игорь Резун.