Глава 64. АД – НАЧИНАЕТСЯ! И ПОИСКИ – ТОЖЕ…
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ЛЕНА – ДВОЕ
Лена пришла в себя ещё в машине. В багажнике, довольно тесном – головы не поднять. Мокрая, с ноющей болью в голове…
И сразу стала размышлять: что теперь делать.
Девушка никогда не считала себя героической натурой, никогда не готовила себя к этой роли. Смотря разнообразные голливудские триллеры с аналогичными сценами, ни разу не поставила себя на место пленниц да заложниц. Не приходило в голову. Спроси её раньше, как она будет себя вести, если её похитят, она бы и сказала – отбиваться, плакать, кричать, умолять отпустить, убеждать, что за неё большие деньги заплатят, или угрожать; и то и другое при нраве её отца возможно. Лена, конечно, не знала, что Алексей Фромиллер, проведя среду в раздражённом беспокойстве, в четверг рухнет, словно дуб спиленный, в приёмной начальника ГОВД. Да, на него она надеялась, но ещё больше на себя.
В ней что-то сработало, как предохранительный автомат включился. Чувство самосохранения. Удивительным образом сразу же прочистило мозги от всех воспоминаний сегодняшнего вечера, от белых глаз Аннет, от её задыхающегося голоса и рассказа, от выпитого, в конце концов. Бывает ли так? Очевидно, что очень редко, но бывает; и с Леной произошла именно эта счастливая метаморфоза.
Итак, её похитили. Зачем? Два варианта: первый – получить выкуп, второй – отвезти подальше и изнасиловать. Ладно, первый не так страшен. Отец что-то придумает, её освободят, так или иначе, а обращаться будут с ней если не как с английской королевой, то более-менее бережно, чтобы «товар» не портить. Хотя неизвестно, какие они отморозки. Если второе – хуже… Но тут надо просто подготовиться к неизбежному.
И главное – поведение. Вот точно ни орать, ни отбиваться руками-ногами не надо. Надо сыграть заторможенность, легко объяснимую после удара, вялость, непонятливость, убитость горем, одним словом, полную раздавленность, чтобы, улучив момент, либо бежать, либо нанести наибольший урон своим похитителям.
Это, стало быть, первое. Второе: она попыталась определить, куда её везут. Вскоре стало ясно – далеко, за это время они бы уже пару раз пересекли Щанск из конца в конец. Едут не по трассе; дорога довольно ухабистая, как множество шоссе, связывающие город с отдалённым пригородом. Но не петляют, значит, это вряд ли на восток, в сторону Круглихино. Один раз сквозь биение дождя по багажнику отчётливо донёсся тепловозный гудок и послышалось близкое погромыхивание состава. Так, значит, это дорога на запад, и трасса не федеральная, а в сторону Чом. Понятно… Понятно, что всё плохо, но хотя бы какая-то ясность.
Сумочку у неё, конечно, отобрали; за портмоне, которое там, девушка мало переживала, всё равно наличных почти нет, она привыкла пользоваться картой. А вот телефон из заднего кармана джинсов, похоже, исчез, и это нехорошо. Можно было бы попытаться достать… Она попробовала повозиться: очень трудно. Какая-то железяка упиралась прямо под косточку голой лодыжки. Больно.
Если бы Лена знала, что это самая малая боль из того, что ей предстоит испытать.
…Багажник открылся, показывая серое, как бы затянутое сплошной циновкой небо и два лица. Одно девушка неясно видела уже ночью, именно этот тип ударил её, «вырубив»; круглое, бугристое, шишковатое какое-то, нос пластырем залеплен, за ухом сигарета. Второй – ушастый, глаза большие и дурные. Оба в одинаковых почти чёрных кожаных кепках.
– Вылазь, накаталась! – дурашливо крикнул ушастый.
Круглолицый буркнул: «Вынимай… Она задубела, наверное!»
Лене на самом деле было холодно, в мокрой одежде, в холодном пространстве багажника, но лучше, чтобы «задубела» и вроде как ничего не чувствует, не соображает. Вытащили из багажника, поставили на ноги. Ушастый начал глазами искать:
– Слышь, а где боты её?
– Ты чё, долбаня? Она без них ходила.
– В натуре?
– Мы ж следили. Не видел, что ли?!
– Да я не заметил…
– Вот алень! Ну, пошла вперёд, ногами.
Лена, мотая головой и что-то невнятно мыча, поплелась по тропинке – одна была тут, среди густой крапивы, -пошатываясь, демонстрируя полную беспомощность и помрачённость сознания. Но на самом деле зорко осматривала всё вокруг.
Небольшое техническое здание, в которое уходят огромные трубы, обмотанные давно прорванной, лохматящейся дырами изоляцией. С крыши коричневой змеёй стекала пожарная лестница. Вокруг – лес, грязная дорога, где стоит тёмно-синяя машина, на которой её привезли. Нет, тут так просто не рванёшь в сторону… Посмотрим, что дальше. Босые ноги пленницы разъезжались в сырой глине, идущие сзади парни посмеивались – им это казалось весьма забавным.
Внутри её провели коридором, потом поворот, потом какая-то комнатка, заржавленная стальная дверь – и втолкнули. Мрачное место. Трубы, круглые датчики, металлические шкафы; горький запах машинного масла и пыли. В углу лежал надувной матрац, стояли два пятилитровых «пластика» воды и старое ведро. Неподалёку – железный стол.
Девушку пихнули на матрац; тут уже надо попытаться поговорить с похитителями, забросить первую удочку… Что-нибудь самое простое, типа – куда вы меня привезли, зачем?!
Но она не успела даже рта открыть. Круглолицый извлёк из кармана спортивной кофты с капюшоном охапку каких-то белых штук, и Лена поняла, что это, в следующую минуту. Пластиковые наручники, скрипнув, стянули её ноги на щиколотках, врезавшись в кожу, она закричала слабо: «Не надо! Не делайте!» – но парни вдвоём скрутили её – и теперь пластиковыми «браслетами» оказались и её запястья скованы.
Такие наручники не сорвать зубами, не открыть…
– Вы знаете, кто я такая? – воскликнула Лена, пытаясь начать психологическое наступление.
Ответом ей была оплеуха – с разворота, наотмашь, аж голова загудела и в глазах вспыхнула на миг чёрная молния.
Круглолицый сел на корточки, в своих блестящих штиблетах, ушастого отослал: «Иди, машину, на хрен, отгони, куда ставили…» – а потом повернул залепленный нос к девушке:
– Так, коза! Рот не открывай. А то скотчем замотаю… Короче! Я пацан добрый, если всё по уму. Будешь сидеть тихо – будет всё путём. Кормить мы тебя будем, жрачка есть, ссать-срать вот в ведро. Справишься?
– Да… Что вы хотите от меня?
Парень оскалился, показывая неровные, вкривь-вкось, зубы.
– А это не мы хотим. Папик твой хочет, ты у него от рук отбилась, наверное… Он приедет скоро, поговорит сам с тобой. Всё, сиди тихо!
И ушёл.
Лицо горело от удара ещё, в висках пульсировала боль, а Лена начала анализировать. Какой «папик»? Так называют богатых любовников старше себя, но таких у Лены не было. Никогда не было, слишком высоко она себя ценила. Никитос? Вряд ли… Не похоже это на Никитоса, а если это Воля постарался, то и не его это стиль. Лена знала нескольких его подручных из спортсменов: не Аполлоны, конечно; накачанные, со следами «подвигов» на лицах, но уж точно не такие пугала, как ушастый! А может… Валерий. Думать так было омерзительно, но Лена заставила себя. Это невероятно. Даже если он захотел отомстить за то, что она его фактически бросила… Но не может он нанять такую сволочь! Нельзя ж так ошибаться в людях.
Лена привалилась спиной к стенке, потом и легла, попыталась расслабиться, насколько это возможно. Одно хорошо: тут все-таки тепло, одежда начнёт высыхать. Котельная это, что ли, какая-то? Вон, везде трубы.
За маленькими окошками, несколькими, под самой крышей помещения, по толевой крыше звонко колотили капли дождя.
А через коридор от этого помещения, в маленькой захламлённой «бытовке», в которой на вешалке ещё торчали старые коричневые ватники и лежали резиновые, изляпанные грязью сапоги, ушастый недовольно спрашивал спутника:
– Чалый, чё за на хер?! Мы дело сделали, чё купец не едет? Сёдня ж среда?
– Среда! Он чё тебе, экстрасенс, что ли? Я ему только ночью позвонил… Приедет.
– А бабки он отдал?
– Половину. Остальное, когда девку предъявим.
– Так давай поделим…
Чалый показал крупный, в царапинах, кулак.
– Хана, закисни. Вот отдаст вторую половину – и поделим. Ещё надо договориться как.
– Поровну, как?
– А вот хрен тебе. Тачка чья? Бензин чей? Всё моё.
– Да лана те…
Чалый достал из спортивной сумки, с которой пришёл, бутылку водки и банку консервов, дешёвой тушенки.
– На. Не ужирайся только… Следи за ней.
– Чё следить, она связанная.
– Херазанная! – рявкнул Чалый. – И дурь свою сосать не смей тут даже! Просрёшь всё.
– Ну хоть маленько привези… – заскулил Хана. – Хоть чтоб до четверга потерпеть!
– Маленько – привезу. Всё, я погнал, мне на работе ещё помелькать надо, типа я там весь день… Вечером буду.
– А купец? В четверг, да, в четверг? – снова жадно спросил Хана, и острые уши его задвигались от напряжения.
– Отвали, достал! Не знаю. Он мне позвонит. И если чё, я с ним приеду. Сиди, сторожи. Кстати… где карта этой чурки, которую мы отмудохали на Лежена? Брал?!
– Ну, так я эта… Я пытался деньги снять.
– Придурок! Без ПИНа?! И чё?
– Да блокануло её. Ну, я свалил… – с неохотой признался Хана, не говоря всю правду.
– Это маму твою блокануло, когда тебя, урода, рожала! – зловеще выговорил Чалый. – Бля-а… Пока!
Он ушёл.
И была это среда, и, как известно, в жизни подруг да друзей Лены происходили разнообразные события, а она сидела тут, слушая звук дождя, и размышляла.
В такие часы принято итожить свою жизнь, перебирать мелкие камешки её событий, чтобы сложить то ли узор, которым потом можно восхититься, то ли лабиринт, в котором запутаешься. Лена не итожила. Изменила ли она что-то в своей судьбе за последний месяц? Разве что очень немного. Ну, может, не приняла бы приглашение этого блондина Паши. Хотя – увидеть Аннет было интересно. В ней действительно ощущалась какая-то родственная душа, изломанностью психики, этим ярким бунтом против родителей. Правда, у Лены ТАК не было: мать с отцом начали отдаляться постепенно, незаметно; она и не поняла миг этого перехода, к тому же не развратничал так Алесей Фромиллер, как папаша Аннет. Хотя голой спуститься к обеду… Да-а. На такое Лена была бы способна. Но ведь у неё было своё, хоть и по-другому.
Интересно, что хотела рассказать ей Энигма во время того звонка в гостиницу, на запланированной встрече? И вообще, ищут ли её?
Ищут, наверное.
А может, не надо было отталкивать Валеру? Но эта его постепенно вскрывавшаяся ложь, эта трусость во время той ночи, эта неуютная съёмная квартира и этот полицейский погон, найденный под диваном. Куда она его забросила? Хм, положила в шкатулку дома. На тумбочке. Зачем? Сама не знает. Ну, не Валеры же он… Да что за «папик», в конце концов?
Так, в усталом течении, переваливаясь, стукаясь краями, как брёвна на сплаве, текли её мысли. По реке времени, которого она не знала. Наверняка обрывают сейчас её телефон мать, отец, подруги. Да, подруги. Как странно… Слово это представлялось ей поначалу какой-то безликой субстанцией, таким магазинным ярлыком: «ПОДРУГИ, ЦЕНА…» и так далее. А сейчас – загорелая, безумно красивая Шакти, бронзовая статуэтка, с чёрными волосами, разбросанными ветром. Милана, в которой грубость замечательно сочеталась с женственностью; Лене нравилась её лихость, это её умение за словом в карман не лезть. Имей Милана деньги на регулярное посещение «Бункера» – Лена бы потянулась к ней, это не тихая Оля-Энигма. Сонце… смешной котёнок. Наивная такая, но светлая, есть в ней то, чего нет в Лене – нециничное отношение к миру, да и незнание многих вещей; лучше ведь и не знать. В каком-то возрасте.
А другие? На «Дне Голых Пяток» она открыла для себя мир удивительных женщин – Татьяны, Марии. Грациозным своим босоногим образом волнующих и настолько органичных в нём, что, кажется, увидь их осенью-зимой, обутых – и не узнаешь. Татьяна – вообще испанка, просто-таки Долорес Ибарурри, страстная; а Мария… Ха, тоже похожа на Лену, тоже оторва ещё та, но без пошлости, без мелочности. Живёт на полных скоростях, заносит её, но как заносит красиво; ну, у неё работа такая, творческая…
Эх, если бы этот ушастый говнюк включил отобранный у неё телефон! Может быть, кто-то отследил бы местонахождение его, как это показывают в детективах, и помощь бы пришла.
Она, точно, скоро придёт.
Но Лена жестоко ошибалась. Телефон забрал Чалый, как и бумажник Лены, оставив Хане только её часики. Michael Kors, простые на вид, с белым круглым циферблатом; марка Хане ни о чём не говорила – были б «Сейко», «Ролекс» или «Картье», да ещё бы золотые, тогда понятно… Повертел в руках и кинул на доску стола.
Зачем этот барыга вообще заказал её похитить? Что, не дала ему, что ли? Вот дура… Хана, если был бы женщиной, так ложился бы направо-налево, хоть под кого, хоть под медведя гризли, только бы бабок заработать. А тут получишь ты свою несчастную двадцатку за все головняки: Чалый, как он понял, договорился на полсотни кусков, но явно большую часть залапит себе – Хана у него на побегушках – и что? Тьфу.
Он выпил почти полбутылки, сожрал тушёнку, мрачно перегрызая зубами хрящи. Осоловел. Поспал на лавке, подстелив ватники с вешалки. Потом вспомнил: надо девку кормить. На часах – шесть. Вскипятил чайник, старый, с трещинами, заварил коробку «Доширака», отнёс девке. Ела неуклюже, руки-то связаны. Сидела на табуретке, обнаруженной в этом помещении; роняла витые пружинки лапши на голые ступни… Попыталась что-то говорить, разжалобить его, наверное; он закричал, бешено вращая глазами: «Молчи, сука! Жри! А то рот заклею!» Заткнулась.
Какая-то мысль кругами ходила в его невеликой голове, связанная с этой девкой, с этой лапшой, упавшей на ступни связанные, которую она даже стряхнуть не могла. Какая? От выпивки и еды мозги затуманились, стали ленивы. Перебирал свои чётки, пытаясь как-то выстроить мысли. Не выстроил. Так и прокемарил в безделье до самой беспроглядной темноты, пока не вернулся Чалый.
Напарник сообщил, зевая:
– В городе кипеш уже. Девку ищут нашу, по ходу… Менты с бумажками.
– И чё делать? А купец?!
– На жопе сидеть ровно! – рыкнул Чалый. – Он в Татарске уже! Завтра к вечеру приедет. Наверное.
Сердце у Ханы сжалось. С одной стороны, хорошо, деньги поскорее получат, с другой: он же задуманного не успеет сделать! Дерьмово-то всё. Ладно, завтра будет день, может, Хана отпросится… всё устроит. Он затянулся порцией, которую привёз Чалый, и всё стало спокойно, ровно, вполне себе замечательно. Даже то, что Чалый удобно устроился на лавке, собрав под себя все ватники, а ему пришлось спать на грязном полу, довольствуясь только чьей-то мятой зимней шапкой, не особо огорчало.
Ночь девушка почти не спала. Помещение с трубами наполнилось шорохами. Ей казалось – крысы. Ни одной, правда, так и не увидела, но вскакивала несколько раз в ужасе от шевеления матраса, вытягивалась в струнку, спиной по стене ёрзала. С ужасом думала, что крысы будут за ноги кусать – они же голые у неё. Но обошлось.
Кормить утром пришёл тот, который был покрупнее – хоть тоже не добряк, но спокойный, не было у него какого-то такого выверта, как у ушастого. Лена решила попробовать поговорить с ним; она знала – это хороший психологический приём, разжалобить этим преступников невозможно, но вот внимание немного усыпить, отвлечь иногда получается. Потому, когда он рывком, за плечи, поднял её с матраца, девушка протянула руки, стянутые пластиком, и тихонько, молящим голосом проскулила:
– Больно!
Он без единого слова осмотрел её руки – и правда, опухли, отекли. Думал некоторое время, играя желваками; потом вынул из кармана перочинный нож и рассёк путы – на руках, да ногах. Показывая лезвие, маяча им перед носом, предупредил:
– Стой, как стоишь… У нас внутри всё равно все двери запираются, поняла?
Он подтащил к её матрасу металлический стол, табуретку. На столе этом уже стояли вскипевший чайник, заваренная лапша и четвертинка хлеба.
Пока она ела, он, сунув руки в карманы спортивных брюк, ходил по помещению. Сверкающими остроносыми штиблетами камешки подпинывал, мелкие, валявшиеся на цементном полу, бросал внимательные взгляды на угол, где пол провален, кирпичей груды вывороченных… О чём его спросить, для затравки? Что они с ней делать будут? Не пройдёт, он и так объяснил, она его только разозлит этим. Спросить про «папика»? Не скажет, точно; или – когда этот «папик» приедет?
Так и не придумала. Пока давилась лапшой, с противными специями, начала ступнями на полу притопывать, выгибать их; парень шлепки пяток услышал, подлетел, замахнулся даже:
– Чё делаешь, коза? Чё за сигнал такой?! Кому?
Лена сжалась, пригнулась, прежним жалостливым тоном объяснила:
– Не сигнал… Ноги от ваших верёвок затекли. Я разминаю.
Она почти доела. И поняла, что надо делать.
– Можно, я у стола похожу? Разомну ещё ноги?
– Походи…
Она начала прохаживаться. Дурацкая мысль мелькнула: а может быть, соблазнить его попытаться? Может, этот тип одноклеточный, этот гопник тоже «по ногам угорает»? И манерно стала ставить ступни, с расчётом…
Он снова подскочил. Схватил за волосы, она закричала. Но не ударил, а загнул на стол, лицом ткнул в недоеденную лапшу, в остывшую мякоть. И холодное лезвие ножа легло на её тело, на то самое место, где кончается полоска меж ягодиц, обычно обнажаемая при такой позе, под край джинсов. Склонился в уху:
– А если я тебя сейчас трахну тут, коза, а? Разложу и трахну, чё скажешь?
Да и раскладывать не будет. Просто разрежет джинсы с бельём. Прямо перед её лицом – его, круглое, злое, глаза страшные… И дикая боль в волосах, собранных в его кулак.
Выдохнула:
– Ничё…
Он почему-то отпустил. Разжал руку, медленно. Девушка утирала мокрое лицо: от специй оно горело, лапшинки повисли на ресницах… Пихнул в грудь:
– Давай обратно! И рот заткни!
Что это было? Им приказали её не трогать? Для кого-то берегут… И когда бандит вновь с треском затягивал её пластиковые кандалы на запястья и лодыжках, она с кристальной ясностью поняла, кто может быть заказчиком её похищения…
Так вот когда начался этот путь! Тогда, в «Бункере». Когда она подошла к чужому столику.
Четверг тянулся долго, невероятно долго и мучительно. Звуки дождя перемежались урчащей в каких-то здешних трубах водой, и ещё какие-то звуки в эту мрачную комнату пробивались. Проникали сквозь высокие окошки. Что-то вроде музыки, марша. Потом смолкло и стало разноситься из репродукторов или колонок; бу-бу… подарок городу… бу-бу!… котельная обеспечит… бу-бу-бу… чаяния города услышаны…
Потом снова музыка.
Откуда это доносилось? Неизвестно. Но где-то люди, где-то те, кто может её спасти.
Чалый прождал барыгу весь четверг; днём играли с Ханой в нарды. Тот ныл про деньги, своим бесконечным «Ну, чё, когда…» доводил до бешенства; Чалый, остервеняясь, швырял кубики на доску и в конце концов так швыранул, что кубик один улетел на пол да и исчез в щели пола. Всё, наигрались в нарды.
Угрюмо собрался. Хана только рот раскрыл; наверняка хотел спросить: “За купцом?” – но Чалый предупредил:
– Только спроси, сука! Ухерачу прямо тут!
Напарник замолк. Настроение у Чалого и правда было отвратительным. И неизвестно от чего – то ли от задержки проклятого барыги, от затягивания дела, казавшегося таким простым; то ли от картинки голых красивых ног этой девки, ступней с лаком, шаркающих по полу, такой звук ритмичный, как… То ли от сознания того, что рядом тёплое, живое, хорошее тело, которое можно использовать по назначению, а поди ж ты – не велено! Да ещё и предчувствия мрачные мучали Чалого, точка непонятная внутри, выедающая душу.
Как бы это всё хреново не закончилось!
Чалый уехал, буркнув:
– Девку не забудь покормить!
Оставшись один, Хана опять погрузился в дремотное состояние. Водки не было: вчера Чалый допил. А доз мало, так он профукает то немногое, что есть.
Снова так дотянул почти до сумерек, спохватился. Вскипятил воду. Нести заваренный «доширак» неудобно; там решётку промежуточную ещё закрывать в коридоре. Как в тюрьме. Это Чалый придумал – чтобы не убежала пленница, дополнительная преграда. Так и пошёл с чайником да белой коробкой.
Конечно, никаких вольностей: поднимать, сажать он её не стал. Руки развязывать тоже – не маленькая, управится. Её проблемы. Вон, ноги вытянула, на колени пластик поставила, вилка есть, в руках держится. Склоняйся, жри!
В какой-то момент он подхватил чайник, собираясь уходить. И уронил каплю из носика, услышал тихое «ой».
И сложилось всё! Вот что нужно делать!
Он снова присел на корточки перед ней. Вот они, ступни голенькие, вот пальцы – в разводах грязи, в цементе, но такая кожа нежная.
– Хочешь, так? – дрожащим от возбуждения голосом, пришёптывающим, спросил Хана.
И плеснул ей из чайника на пальцы ног. Он уже остыл, это был не совсем кипяток, но он обжёг ступни Лены; обжёг остро, как ножом полоснуло. Она закричала, уронила лапшу и засучила ногами по матрасу, растопыривая обожженные пальцы. Хана сидел и чувствовал: там, где надо, уже мокро.
Вот оно… Эти судороги, эти от боли перекорёженные конечности тела – вот что.
И он снова наклонил чайник над её беззащитными ступнями.
Лену спасло только одно: Хане позвонили – Чалый. Пришлось бросить всё, Чалый не любил, когда его невнимательно слушали. Ушёл в бытовку с чайником.
Напарник давал инструкции – ни под каким предлогом из здания не выходить. Двери никому не открывать, если он постучит – то особым стуком. Не орать, девке орать не позволять; тут палево, поиски начались. Хана дакал униженно, а сам терзался: блин, как жалко! Он бы помучил её сейчас, пожёг бы кипятком – потом, если что, скажет: сама обварилась! – и вот такая засада. Она ж орать будет, а если рот заткнуть, то без криков какой ему кайф?
Расстроенный, стал дожидаться Чалого.
Эта вторая ночь, с четверга на пятницу, далась Лене тяжелее. Болели кисти рук, ступни, пальцы ног с несколькими волдырями от ожога; болело всё тело. Она и эту ночь не спала, и не потому, что опять шуршало в глубине котельной, нет. Пришло, с этим ушастым выродком, понимание, в какие страшные руки она попала.
Он – садист. Это она поняла по выражению его лица, по торжеству, которое засверкало в глазах, когда она корчилась. Он при первой же возможности будет изощрённо пытать её; а такие люди могут изобрести всё, что угодно! И у неё очень мало шансов дождаться «папика», которого она уже знала, без телесных повреждений. Ничего серьёзного он ей не сделает, конечно, не изувечит до неузнаваемости, но вот с ногами может поиграть. Эта часть тела заказчику её похищения вряд ли интересна. И тут садист придумает, что делать…
В тяжёлое забытьё она провалилась только под утро.
В четверг вечером Чалый привёз ещё пузырь водки, беляшей, огурцов. Перекусили; Хана особо и не пил, больше закусывал, позволял Чалому больше хватить. Того и сморило достаточно быстро. Хану выгнал спать в машину, типа как сторожить периметр, а сам устроился в тепле, на лавках да ватниках.
И вот тут его осенило второй раз за это время. Точно. А ведь он может не только позабавиться, он левым делом сам может срубить на этом бабла. Чёрт… Надо только в город смотаться, пока Чалый спит. Пёхом сейчас доскочить до дороги, тачку поймать, дачников… А из города – такси до Чом, и всё. Как обычно от возбуждения, у Ханы всё зачесалось, он яростно скрёб немытую башку, подмышки, даже пах… Чёрт! Надо сделать А там была – ни была.
И ведь обернулся – за два с половиной часа!
Утром, рано, Чалый проснулся. Чаю согрел. Курнул, в телефоне пошарился. Буркнул:
– Чего-то Круглый кипешит… меня вызывает. Я поеду, жди после обеда, короче.
И, как только синяя «мазда», переваливаясь на колдобинах, отъехала от здания, ворвался в помещение:
– Вста-а-ать, кар-рова!
Девка поднялась. Хана, не жалея скотча и изредка угрожающе замахиваясь, примотал её, как мумию, к стальной стройке у стены. За руки и за ноги. И рот залепил остатком, пусть попробует повякать. Не говоря ни слова, ушёл.
Решил сгонять в Чомы, взять немного дури. Когда в Щанск ездил, не получилось, да и на ментов едва не нарвался. А такие вещи он всегда делал на взводе, на кайфе. Заодно в магазин зашёл, ещё пузырь взял; не помешает. На столбе висела листовка с изображением знакомой физиономии, симпатичной такой. Хана хмыкнул. Ну давайте, ищите…
Она повисла почти в неудобной позе, примотанная к железу; немеряно долго, невероятно медленно текло время. Наконец, её сторож вернулся. Те же белые кроссовки, растрескавшиеся на ногах, та же майка и кепка. Те же чётки на ремне. Но с поклажей. Что-то прибормотывая, стал это всё расставлять на цементном полу. Штатив один, с лампой, штатив другой… Прикрепил на него видеокамеру, маленькую и старую.
– Щас, девка, будем видео снимать! – радостно объявил он. – Садо-мазо, в курсах? Я по этому делу спец. Уже делал одному кенту. Ему понравилось, гы! А тебе – не знаю…
Он отвязал её, снял с этой импровизированной “дыбы”. Брыкалась. Скотч сдирал с кожи невидимые волоски, сам верхний слой, жесточайшая депиляция, и как Лена ни привыкла к такой, а больно было. И самое обидное: после скотча в кожу опять впились жёсткие пластиковые наручники, этот мерзавец затянул из крепления что было сил!
И это тоже – пока что малая боль!
Оставив коричневую полоску на её рту, посадил пленницу на матрац, оскалился:
– Я щас тебе буду маленько херово делать, ага? Но ты потерпи. До смерти не замучаю. Так, чисто чтоб кровищу сфотать красиво…
Для этого он приготовил осколок разбитой водочной бутылки – донце со стеклянными зубами. Камеру настроил, наладил. Расплылся в сладострастной улыбке. Блин, он и сам хотел так попробовать, но в прошлый раз снимал только; тогда всё дрожало от криков жертвы – а как хотелось эту дёргающуюся, истекающую кровью плоть самому ощутить! Но надо было приготовить материал. Там-то, в той прошлой истории, жертва почти голенькая была, в платьишке лёгком, как снималась, а тут не то. Сначала Хана попробовал закатать до колена джинсы на ногах девушки; не вышло. И покрой – “бананами”, и ноги хорошие, сытые, а не какие-нибудь спички.
Пришлось сбегать в бытовку за ножницами; простые, канцелярские, они валялись там на столе, он видел. С ножницами пошло быстрее: одну штанину он разрезал просто вдоль, обнажив тело. Ну и нормально, со второй потом. Девушка ёрзала, мычала что-то.
Взялся за за её тёплую голую ногу. За щиколотку, освобождённую от ткани. Ты смотри-ка, босая топала, а мозолей нет, и пальцы такие аккуратные, сильные…
– Ну, ты ори, если хочешь! – разрешил он. – Типа для драйва. О, надо ж оголить всё…
Клёво, что она в штанах, барыга этот не сразу поймёт, что он с ней делал… Облизнулся. Почувствовал, как дрожит тело девушки, по этой щиколотке ощутил. Вот на это он просто кончал всегда, на пароксизмы страха и боли у других.
Вонзил жало осколка в икру. Неглубоко; Чалый говорил – товар портить нельзя. Ну а чё? Барыге скажут: дёргалась, вроде как пыталась освободиться. Тут стекла полно кругом: порезалась.
Боль пронзила тело Лены. Терпеть было невозможно. Она постаралась увернуться, она напрягла все силы, и как кит ударяет хвостом по воде, опрокидывая лодку китобоев, так и она ударила связанными ногами; матрас ходуном заходил, Хана в неудобной позе, в одной руке стекло, другой держит щиколотку Лены, пошатнулся, камеру задел…
– Ты, сука, смирно сиди! – заорал он в бешенстве.
Снова попробовал порезать. По девичьей бело-розовой коже уже бежала алая яркая струя, уже видно было разрез, голубокую царапину, розовое мясо в ней, но она ведь сопротивлялась, жертва. А так как он её отвязал от стойки, чуть ли не спрыгнула с матраса, и опять Хана едва не грохнулся, липкая от пота рука выпустила щиколотку – да и камера теперь едва не грохнулась, едва успел схватить.
Стало ясно, что так-то ни чёрта не получится. Да если и изрежет он её всю на лохмотья, что толку? На видео будет сплошное дёрганье, вон, эти ноги из кадра постоянно улетают… Такое видео не продашь за хорошие деньги. Всё псу под хвост. Пленница мычала что-то, напрягая шею.
– Чё, сказать что-то хочешь? Ну, давай… Тока не ори громко, ударю!
Лена никогда не представляла себе, что процедура срывания скотча со рта, показываемая во множестве фильмов, окажется столь болезненной. Её словно сунули лицом в горящие угли костра; снова в глазах потемнело, и первые секунды она не могла и сказать ничего – губ как не было. Потом только выдавила ими, кровоточащими:
– Давай… я сама… себе…
– Сама? – ухнул смехом Хана. – Ты чё, типа «мазо», да, в натуре?
Лене мозг подсказал только одно спасительное:
– Я шрамировалась… по наркоте…
Это ей Милана на «Дне Голых Пяток» рассказала. Как бывает. Да и сама она слышала об этом, но вскользь; а сейчас пришло – вовремя.
Хана засомневался. И проверить бы ему услышанное, но – гон у него внутри уже был, пошло дело! Надо сейчас съёмку закончить.
– Развяжи ты меня, дебил… – сквозь слёзы выговорила девушка – Хоть руки! Как я буду-то?
Ну, дело говорит. Ладно, ноги развязывать не будем, не убежит. Взял ножницы, щёлкнул ими между её запястий – полоска наручника свалилась. Хана даже проявил сочувствие:
– Слышь, тебе косяк дать? Поделюсь… ну, чтоб было ништяково?
– Не надо…
Лена, глотая слёзы, тёрла руки, с багровыми полосками; из раны на икре сочилось алым.
Хана снял камеру со штатива. Устроился на корточках, как привык.
– Давай! И давай реально…
Затаив дыхание, девушка взялась за осколок. Никогда она раньше не уродовала себя. Она в самом страшном кошмаре не могла представить, что будет собственноручно полосовать кожу своих голых ног. И было больно… Боже, как больно! Она старалась не резать глубоко, но раздирала – медленно, и тонкие струйки текли уже не одна, а много. Хана оценил. Он тяжело задышал. Встал на колени. Язык высунул, как собака. В экранчик камеры смотрел.
– Давай! Жги! – захрипел он – Под пятку коли… До кости давай! Клиентами понравится. В пятку, сука, коли давай, режь её!
Всё это Лена делала левой рукой, хотя чертовски неудобно было, но организм ей – разрешил; ловкость откуда-то взялась. Хана не обратил на это внимания, как и на то, что положенные им сбоку ножницы лежали открыто…
В какой-то момент, поняв, что он окончательно поглощён съёмкой крови, которую она ещё и начала размазывать пальцами с золотистым лаком по ступням, содрогаясь, – в этот момент она откинулась на спину и нанесла удар.
И это было посильнее, чем китовым хвостом.
Весь ужас свой, всю пережитую боль самоистязания она вложила в него; босые ступни девушки, скованные пластиковой стяжкой, ударили Хане по шее, пришлось под кадык. Камеру выронил, откатилась она далеко; захрипел, обвалился на бок.
Но вскочил почти тут же, снова на коленки, с озверевшим лицом вцепился прямо в горло её, хрупкое, нежное:
– Су… ка! При… душу!
В правой руке у неё ножницы уже были. Небольшие, офисные, сантиметров десять длины лезвия. Извернувшись, дурея от стиснутого горла, теряя сознание, она ткнула один раз – и попала.
Хана истошно заорал. В бедре его вспыхнул огонь, да что там – граната взорвалась, и пальцы раздал и повалился окончательно, вопя, как помешанный. Дрыгал раненой ногой, от этого боль только усиливалась. Попади девушка пятью сантиметрами выше – перебила бы бедренную артерию, и участь Ханы была бы решена. Но сейчас ножницы с продолговатыми ручками торчали из его ляжки, вызывая мучительную боль.
Выдернула. Кровь – фонтаном.
Этими ножницами перерезала путы на ногах.
Хана вопил: «Поймаю! Куда, сука! Убью…»
Она вылетела в двери. Что, куда? В неправильных триллерах героини всегда бегут в нужную сторону. По наитию. Но это не нужно ни режиссёру, ни зрителям. В правильных – бегут не туда. Как побежала и девушка.
Площадка. Запертые двери, деревянные, с металлом. Только лестница наверх. Полезла…
И очутилась на крыше.
С первого ужаса даже оглядеться не успела – вдали посёлок какой-то, какая-то труба… Сейчас этот выскочит внизу, да и сообщник его.
Но! Тут же где-то пожарная лестница.
И перед шагом туда она сделала последнее, что могла, что внезапно сверкнуло в голове: она пометила эту лестницу. Единственным, что у неё было. Правда, это пришлось тоже срезать с себя – хорошо, хоть ножницы в горячке не выбросила, по-прежнему сжимала в руках.
А внизу Хана, ревя раненым слоном, на одной ноге скакал к решётке, открывал её. Ничо, сука, с крыши не убежит, только прыгать… Ничо! Убьёт, точно, и пошёл в задницу Чалый с его с барыгой. Но потом пришлось доковылять до бытовки, тут запнулся о стол, упал, опрокинул его…
Когда отпер входную дверь и, воя, обошёл здание, стискивая в руке толстый металлический прут, пленницы нигде видно не было. Да и на крыше – тоже.
Долго стоял, смотрел – спряталась, может? Потеряет осторожность, вылезет…
Нет. Убежала она, мерзавка.
ПОИСК: «ПОЛСОТЫЙ» – ЦЕНТР
Раннее утро проливалось над Щанском, как варенец из прорванного тетрапака: розовато-серое марево, унылая кислятина, удавливающая сыротень. Перед ночным клубом «Бункер» мокло крышами штук пять машин; начало шестого, сейчас поползут из клуба разморенные, разомлевшие гуляки, будут нетвёрдыми голосами называть адреса, пьяными пальцами отсчитывать купюры, нередко ошибаясь в пользу таксиста затуманенными своими мозгами; говорили, что один так пачку стодолларовых банкнот в такси оборонил, обогатив человека на десять кусков «зелени» сразу, но это уже было из серии фантастической удачи, выигрыша в «Спортлото»…
Влажность понижала градус, даже воробьи попрятались по кустам, греясь, и Илья запрыгнул в «УАЗ-469» с оханьем, замшевую куртку за себе закутал, выдохнул:
– Холодина, капец… как ты только сидишь так?
Милана возлежала на кресле с откинутой спинкой – сиденья тут стояли марки Rekaro, спортивные; голые ступни скрестила на торпедо, любуясь их приятной нежной оливковостью да тёмным лаком плоских ногтей. Обувь она с собой захватила – суровые туристские ботинки коричневого цвета, но валялись они сейчас сзади…
– Тепло же… – лениво сказала девушка. – Печка работает. Ну что, узнал чего?
– С третьего захода… – он форточку треугольную открыл, достал сигареты, закурил. – Уже уйти хотел. Никто ничего не видел. А потом Охотник подъехал… Да вон, мужик такой крупный, на «Крузёре». Ага. Он в ночь со вторника на среду тут стоял крайний.
– И что?
– Говорит, часов в десять или около того две бабы вышли… Одна – наша, а вторая блондинка.
– Он Лену опознал или блондинку?
– Вторую, эту…
Фотографиями Елены и Анны Александровны Пиловой их щедро снабдили на телефоны Шакти и Мириам.
– И дальше-то что, Илюха?
– Ну, чё ты меня дёргаешь? Короче, он ещё думает: ага, типа девки босиком по дождю пошли гулять, такси им не нужно. Пошли, кстати, по проспекту вниз, как раз к администрации… И тут такая синяя «Мазда», «626-я», от дворов ушла. И за ними. Ещё подумал – левый «бомбила», не зря не у клуба стоял, чтобы не палиться… Мужики ещё говорят, что двое парней, левых, тут шарились, фотку Лены показывали, просили звонкнуть, если выйдет. Но их никто не запомнил.
– А номер запомнил твой Охотник?
– У-424, а остальные буквы грязью залепило…
Милана встрепенулась, приняла нормальное положение, ноги упёрла в пол; от напряжения даже пальцы длинные растопырила, схватилась за рацию:
– Центр, ответь «Полсотому», приём!
– «Полсотый», Центр слушает, приём!
– В ночь со со вторника на среду за Лен… за объектами следила машина «Мазда-626» тёмно-синего цвета. Номер У-424, остальные неизвестно… – и Милана, передав информацию, поправилась – …предположительно следила. Приём!
– Центр принял. Продолжайте патрулирование по квадрату!
Позывной «Полсотый» выбрал Илюха; в армии ему довелось послужить в сапёрном полку, номер которого то ли начинался, то ли заканчивался этой цифрой. Так и решили. А патрулировать им досталось Синюшину Горы и дачные участки у Нижней подстанции да на Зелёной Горке – как раз по силам колесам их «зверя». Илья завёл мотор:
– Ева твоя… где сядет?
– Там, на горе. Она в интернате уже… И не «моя» она!
Парень скривился; Милана тут же ожесточилась:
– Чё ты психуешь? Не нравится, что она тогда про лесби сказала?
– Да, блин, стрёмно это… баба с бабой! – угрюмо заметил Илья.
Девушка помедлила, потом расхохоталась. Её загорелые плечи, чёрную майку обтягивала сейчас камуфляжная куртка.
– Ой, Илюша-а! Я тебе про себя ещё не всё рассказывала… Давай замнём.
– Давай.
И он улыбнулся тоже, отчего Милана сообразила: его злость наигранная, показушная, это он так себя продолжает ставить… И приторно-ласковым голосом кинула:
– А бутербродиков не хочешь, Илюх?
– Давай. Если не жадная сегодня…
Она потянулась назад за термосом и свёртком, обнажая полоску гибкого золотистого тела, тонкой талии, которую он так обожал. Вообще, с того вечера в библиотеке многое у них стало проще; они больше не сшибались углами, которых у каждого было предостаточно. А если и сшибались, то это заканчивалось вот таким дурачеством, полушуткой…
Чтобы как следует проверить машину, Илья сегодня встал в половине четвёртого утра. И сейчас «Полсотый» экипаж катил в выделенный ему район.
ПОИСК: ЦЕНТР.
В «Центре» приняли сообщение Миланы по рации. Собственно, «Центр» представлял собой стол в кабинете Татьяны, заставленный несколькими ноутбуками и одним огромным монитором. На «боевом дежурстве» оставили Светлану-Шакти, как самую малоподвижную, хотя она тоже рвалась сесть к кому-то. Но Мириам строго запретила. С Шакти иногда дежурил и Руслан.
Молодая женщина была в восторге от этого умного, немногословного, потрясающе аккуратного и деловитого парня. Она в него почти влюбилась. Нарочно пошаркивая голыми подошвами по паркету – рубцы зажили, но теперь чесались! – Шакти спрашивала:
– Руслан… а у вас есть девушка?
– Нет, Светлана.
– А чего так? Почему?
– Времени не хватает, Светлана… Я Мириам Даниловне много помогаю.
– Ну, может, на девушку-то удастся минутку выкроить?
– Девушке нужна не «минутка», а внимание и забота… – серьёзно отвечал Руслан, как на экзамене.
– А любовь не нужна? Как же любовь, Руслан?
– А любовь… это тоже на девяносто процентов внимание и забота!
– Не-не-не, Руслан. Ну, вот сейчас у вас нет времени…. А когда будет?
– Не знаю, Светлана. Потом.
– Руслан, когда «потом»?! С таким «потом» вы уже в старичка превратитесь, и поздно будет… Девушки молодых любят!
Она ловила себя на мысли, что с этим человеком в безукоризненном синем костюме она становится восемнадцатилетней дурочкой, флиртует напропалую, хохочет заливисто, как в детстве… Что с ней такое случилось? Куда вся серьёзность её подевалась?!
Тут и пришло сообщение Миланы.
Светлана по рации ответила, Руслан записывал. Пробормотал:
– Синяя «Мазда-626»… Начало номера есть. Ну, не так уж и много в Щанске машин. Сейчас буду пробивать по базе.
– Руслан! У меня такое ощущение, что вы раньше в Эф-Эс-Бэ работали!
– У меня родственники на Северном Кавказе там работали… – суховато объяснил он. – Светлана, выведите, пожалуйста, мне на экран расположение всех наших экипажей…
ПОИСК: «ФОКУС» – ЦЕНТР
Тяжёлые, стальные, очень тёмно-зелёные – в кадре почти чёрные! – двери подъезда распахнулись, выпуская Марию; даже не её саму, а лицо её – гневное, взволнованное, красивое. Поднеся микрофон с эмблемой ЩТВ к губам, женщина проговорила:
– Из этого подъезда дома номер шесть по улице Заповедной в среду на этой неделе вышла молодая девушка Елена Фромиллер. Вышла и пропала. И мы надеемся изо всех сил, что она в конце концов найдётся! Если вам известны какие-либо подробности о ней, просим звонить в редакцию по телефонам «горячей линии»…
Поплыли цифры; крупно, загадочно смотрел на телезрителей фотопортрет Елены, сделанный, правда, не Валерой – буквально месяцем раньше, для архива выпускников Педколледжа. Мария оторвала глаза от экрана:
– Класс, Дима! Запускай! Ты вообще бог, отлично получилось…
– Это тебе спасибо. Я – что? Снял, что снялось… Сейчас я брак в начале со звуком поправлю.
– Давай, на эфир Кир отнесёт, а нам на квадрат надо…
Он начал колдовать со звуком, тут позвонили; прижал трубку к уху, удивился, передавая женщине:
– Маш, это Глазов… тебя!
Надтреснутый голос оператора, как всегда, сквозил лёгким хмельком, и поинтересовался для начала:
– Ну что, «тайная вечеря» удалась?! Посидели вчера, помараковали?
– Глаз! – охнула Маша. – Я тебе сама вчера звонила, рассказывала… Не помнишь?
– Не-а. Я того, под мухой был маленько.
– Глаз, ты когда-нибудь трезвым, вообще, будешь?
– Не дождётесь. На том свете разве что. Так тебе рассказать про сегодня или как?
– Рассказывай!
Женщина стояла с телефоном в руках и голой пяткой отбивала чечётку по полу – от нетерпения. Дмитрий не протестовал, хотя обычно это его раздражало.
– В четверг, стало быть, господин Исмагилов должен был открыть новую котельную для жителей посёлка Чомы… – сказочно, неторопливо начал оператор. – Но что-то у них там пошло через задницу и открытие отложили на сегодня…
– Ну, знаю я это уже, что дальше?
– А то, что, понимаешь, всем накрыли фуршет, а нам хераньки. Мы ж прислуга. Ну, мы с Витей Токаревым и пошли в магаз. Типа по «дошираку» на закуску, пузырь-то у нас был, а кипяток…
– Глаз! Не томи! И в чём дело-то?
– А то, что два дня назад весь «доширак» в этом магазине какой-то хмырь приезжий скупил. Ну, не весь, а в коробках, по шестнадцать рублей. Такого там ещё не было… Ты меня просила обо всяких странностях сообщать? Вот и держи.
– Блин! Глаз!!! Это же… Я тебя люблю.
– Любить не надо, а пузырь выкатишь! – проскрипел голос да и смолк.
Мария приплясывала на месте, пихала Дмитрия в плечо, одним словом, вела себя как маленькая. Оператор нажал функцию сохранения смонтированной видеозаписи в высоком качестве, снял очки, проворчал:
– Ты в Центр сообщи про это…
…Марии, Диме и Кириллу назначили в патрулирование один из самых глухих районов – по Северному шоссе, за громадой ТЭЦ. Но сейчас Центр, приняв их сообщение, послал их в Чомы – проверить информацию. В библиотеке Руслан рассматривал большую карту Щанска, висевшую на стене; как он сказал – «километровку». Шакти от отца-военного знала, что такие карты так просто в магазинах не продаются.
– А где у нас экипаж «Малина»?
Женщина посмотрела на монитор.
– «Малина» по трассе катается, сейчас как раз за Первомайским…
– Пусть следуют туда же… – заметил Руслан. – Там асфальтовая дорога до Чом есть, из Первомайского, с переездом.
ПОИСК: «МАЛИНА»
«Малиной», как нетрудно догадаться, обозвали свою красную «Шкоду» Ольга-Энигма и Катя-Мэй. Сейчас они ехали по шоссе, в крайнем левом ряду, с установленной скоростью восемьдесят километров в час – чинно и благородно. Указания Центра они уже получили. Мэй подсказала, сверяясь с навигатором в телефоне:
– Через двести метров будет налево свёрток… Не забудь поворотник включить.
– Я знаю! – вспыхнула девушка.
Она и включила. Левый поворот. Машина, только вышедшая на обгон их, испугалась, вильнула в сторону, чуть не врезалась в разделительный бордюр; проплыла мимо, и высовывающийся оттуда мужик орал: «Где права купила, коза гребаная?! Ездить научись!»
– Вот так вот! – обиженно заключила девушка. – Первым делом – обхамить… Козлы эти мужики!
И свернула направо, на этот раз поворотник не включив вообще.
Перед шлагбаумом пришлось остановиться. Энигма двигатель заглушила, поставила машину на ручник, посмотрела за окно.
– Да-а, когда эта грязища кончится? Солнышка хочу…
– И я! – поддакнула Мэй. – Вообще, как вот по такому босой ходить, не представляю…
Обе, конечно, учитывая сложность и непредсказуемость задания, были обуты – Энигма в стильных кедах, Мэй в туфельках попроще, что-то вроде кожаных «чешек».
Мимо грохотал состав. Мелькали разноцветные цистерны, контейнеры… Энигма глядела на на это, потом сказала, подавшись к рулю:
– А я знаешь как боялась первый раз босиком… пипе-е-ец!
– В смысле разуться? На фотосессию?
Девушка фыркнула, отбросила со лбу чёлку.
– Да нет… На фотосессию я бы и голой встала. Это же… ну, это же фотосессия, а не фигня какая-то! Не, когда с Афанасием в этих бараках снимались, там всё нормально. Я даже не думала.
– А потом?
– Он, змей, говорит: Оленька, а вы попробуйте босиком из дома. А то, мол, я постоянно ваши туфли ношу, не очень удобно, или вы с пакетом. Ну, я и вышла. Еду такая в лифте, а в голове, реально, паника. Как я – и босиком! И из дома! И при всех.
Мэй засмеялась тихо; Энигма покосилась обиженно:
– Вот ты ржёшь сейчас. А мне не до смеха было.
– Испачкаться боялась?
– Нет. Что-то другое… Объяснить не могу. Ну, как будто что-то такое делаю, вообще, немыслимое… По потолку хожу. Или летаю. И все будут в шоке, вроде того…
– Зелёный, поехали.
Машина тронулась, но двигалась какими-то рывками. Сзади возмущённо сигналили. Энигма крутила головой, ничего не понимая. Мэй ехидно посоветовала:
– Ты с ручника снимись, Оль…
– Да отстань ты!
– Я тебе серьёзно говорю…
– Ой, блин!!!
Дело пошло веселее. «Шкода» миновала несколько домов, за несвежими заборами. Ехали медленно, разглядывая строения. Энигма сама себя спросила:
– И вот что, вламываться к хозяевам, спрашивать: вы таких-то и таких-то не видели?! Они, может, померли давно все…
– Кто? – испугалась Мэй. – Ленка, что ли?!
– Да нет. Хозяева!
Наконец, нашли очередной поворот направо, на деревенскую улицу. Свернули туда. Но по одну сторону тянулась нескончаемая стена живой изгороди, по другую – сначала заброшенный дом с провалившейся крышей, потом сгоревший…
– Поехали дальше! – решила Энигма.
Она притопила педаль газа. Мотор объёмом 1,6 литра взвыл, бросил автомобиль вперёд; запрыгали на ямах-перевалах.
Мэй, у которой косметика из рук выскочила, рассыпалась по салону, только успела сказать: «Эй, полегче!».
И тут «Шкода» шаркнула днищем, да хорошо шаркнула, с лязгом, от чего-то избавилась и затрубила, как слон в джунглях. Грохотом под днищем.
– Вот, чёрт!
Остановились. Энигма открыла дверцу. Машина сидела брюхом на очередной глинистом горбе, а вокруг… А вокруг расстилалось то, для чего их обувь никак не была предназначена. Энигма саркастически глянула на подругу и начала кеды расшнуровывать.
– Ты чё? – охнула Мэй. – Ты в это полезешь?
– А ты не полезешь?
– Ну, блин! Ну, может, как-нибудь…
– «Запачкаться испугалась!» – передразнила Мэй девушка. – И ты тоже такая же, как я, трусиха была?
– Да нет… ну, просто…
– Ну и сиди тут.
Мэй осталась сидеть, и через минуты три девушка вернулась с предметом, напоминающим то ли гранатомёт, то ли упавшую ступень космической ракеты. Тащила его за самый узкий край, босыми ногами расхлёбывала грязь у автомобиля.
– Вот! Глушитель оторвали.
– Ну и чёрт с ним…
Энигма закинула деталь в багажник, села, завела мотор. Звук был такой, будто по лесу двигалась колонна тяжёлой бронетехники.
– Нет. Так нельзя. Так мы всех… распугаем. И ни фига не выведаем. А?
Мэй тяжко вздохнула. Она уже обнажила свои смуглые, широкие ступни с большими, в форме амфоры, пальцами.
– Ну, пойдём…
Оставив машину на дороге, они потопали дальше. Энигма, у которой на груди, поверх красного костюма, болталась рация, сообщила в Центр о поломке и о том, что они следуют дальше пешком. Центр обещал прислать подмогу. Берёзы с жалостью смотрели на них, тихонько шевеля листиками.
– Босиком – это прикольно! – рассудительно проговорила Мэй. – Но не все понимают. Мой вот, например, не поймёт.
– А ты ему условие поставь…
– Ну как я поставлю, Оль? Ты ж сама знаешь… Вот тебя на арабе женят, сама поймёшь!
– Он не араб, – грустно заметила Энигма. – Он еврей. И, оказывается, из Катара.
– Какого катера?
– Балда. Катар – государство такое. А в Эмиратах у него только бизнес.
– Да какая разница. Человек-то хороший? Богатый?
– Слушай, я тебе не прошмондовка какая-то, чтобы к первому попавшемуся богатому в постель прыгать! – вспылила Энигма. – Это что за нафиг?
– Да не кричи ты. Я так сказала.
Энигма вдруг хохотнула:
– Видел бы тебя сейчас твой. Босолапая, грязноногая, по лесу.
– Да ты чё, он прибил бы! – серьёзно ответила Мэй.
Они двигались дальше, обходя самые большие лужи-океаны, и внезапно Мэй призналась:
– А ты знаешь… Мне когда-то сон снился. Про грязь.
– Какой?
– А как будто бы я такая дама, типа богатая, старинная… Ну, как из «Маркизы и ангелов»! Иду босиком по такой дороге, а потом…
– Что?
– Потом ложусь в грязь голой грудью… в декольте… и вообще мажусь ею, глиной этой, голая такая… или полуголая. Вся.
– Угу. Досмотришься ты снов таких!
– Да не, не, не снится больше…
Домов вокруг больше не наблюдалась. Только лес. И тут среди леса возникло здание с тянущимися к нему удавами труб теплоснабжения. Они выползали из берёз и уходили и в кирпичный короб, и под него. Чёрными ржавыми звёздами темнели вентили. Перед зданием – большой плакат: «КОТЕЛЬНАЯ № 2 Р.П. ЧОМЫ. ЗАКРЫТО НА РЕКОНСТРУКЦИЮ. ПРОХОД ВОСПРЕЩЁН!»
Но они проследовали дальше, и Мэй взвизгнула:
– Оль! Тут всё битым стеклом засыпано.
– А ты под ноги смотри…
И сама она, обмирая, конечно, от переживания за судьбу холёных своих ступней – которые, правда, кто бы такими назвал под плёнкой высыхающей грязи, начала прыгать с кочки на кочку. За ней кое-как пробиралась Мэй. Нет, она не раскаялась от того, что напросилась на участие в этом мероприятии, и вообще ощущала странное чувство: танцевать босой на танцполе – одно, а вот так идти вслед голым ногам подруги, видеть крапинки грязи на её белых икрах и сознавать, что ты такая же… Какая новая ступень женского дружбы, недоступная при отношениях в «Бункере».
Прошли все три входа в здание. Безуспешно подёргали двери, закрытые на замки или наглухо – изнутри. Прислушались. Тишина.
– Нет тут никого… – разочарованно сказала Энигма. – Потопали обратно.
– Давай с той стороны обойдём! – взмолилась Мэй. – Там вон дорожка бетонная.
И мимо поваленных деревянных коробов, на которые когда-то был намотан кабель, мимо сваленных в кучу бетонных блоков начали обходить здание. Энигма машинально подняла голову… и остановилась.
– Ты что?!
– Гляди! Что это?
Они обе смотрели вверх. На последней, самой высокой перекладине лестницы ветерок трепал чёрную тряпку. Как пиратский флаг. Но при ближайшем рассмотрении это оказалось очень знакомым обеим девушкам предметом туалета…
– Трусы женские… – растерянно проговорила Энигма. – Распоротые. Ни фига… А чего они там? И ведь привязаны, смотри.
Она уже поднесла к губам рацию, готовясь вызвать Центр, но тут выше здания, на дороге, послышался рык автомобильного мотора и хлюпание. Кто-то сюда ехал.
Они кинулись в самое ближайшее укрытие, какое только могли представить.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
