Глава 75. РАЗГОВОРЫ: СОНЦА С МАРГАРИТОЙ, А МИРИАМ — С ОПЕРОМ.
ТОЛЬКО ДЛЯ
СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ СОНЦЕ — ДРУГИЕ
Сонце, по природе своей кипучей, ртутной и легко поддающейся всяческому экстазу, пережила победный финал истории с Леной ярче других, едва ли не как свой собственный – едва ли не её это, израненную и истерзанную, но живую, нашли; но не важно! Вселенское счастье переполняло её, ей хотелось рассказывать об этих нескольких днях и ночах тревоги, о поисках и погонях всему миру, каждому встречному… Девушка ощущала себя почти что былинным богатырём, который легко пообрубал все головы ненавистному дракону: Тма-Тма победили, хоть и с помощью матери, с Василисой помирились, Лену нашли! Да, и ещё мать практически в подруги себе записала… Красота!
И как-то само собой разумелось, шло рука об руку, чувствовалось, что все эти громкие победы над собой и другими – они все благодаря босым ногам. Как разулась тогда замирающая от страха Сонце на Линии, как испачкала девственные пяточки свои, никогда ничего, кроме свежих носочков, не знавшие, так и пошло-поехало… И девушка ловила себя на мысли, что с «этим» она уже не расстанется. Пусть хоть весь мир ополчится против неё, а она не отступит. Ведь, в конце концов, это её поддерживает, это хорда стальная, это помогает ей жить.
И мотивация изменилась. Вспоминая те, первые мысли: вот я сейчас устрою этим своих ногам, бледным и некрасивым, вот сейчас я их потираню-ка, погоняю по самому-самому… и вообще себе, такой-сякой-уродине, тоже устрою! – вспоминая всё это, Сонце тихонько посмеивалась.
Она полюбила себя, полюбила и своё тело. То и другое произошло одновременно; если спала раньше Сонце в пижамках, любовно выбираемых с матерью на барахолке, то сейчас ложилась спать обнажённой. И утром, такая же нагая, она подходила к зеркалу, вставала перед ним и рассматривала себя. Оглаживала тугие розовые бутоны сосков, отмечала хороший, подтянутый, но не худой живот; изящные локти с рыжеватым пушком. Такой же обнаруживался на спелых, выпуклых икрах, и Сонце не решила ещё, что с ним делать… Раньше – брила. Но что-то расхотела заниматься этим; в конце концов, для кого? Ради каких-таких непонятных приличий?!
Рассматривала аккуратно подстриженную промежность с прячущимся там источником наслаждения… нет, никакие эротические фантазии девушку не мучили. Она совершенно ярко, уже без прежней стыдливости и страха, представляла себе, каким будет её первый секс, как эти складки под рыжими волосами раздвинет что-то чужое и твёрдое. Всё будет, как у других, как и у её отца с матерью: тут никаких особый открытий не предвидится… Но это будет не спьяну, не по глупости или неосторожности, не просто так, а с человеком, которого Сонце полюбит. А в том, что она полюбит, и наверняка скоро, она не сомневалась.
И ноги свои Сонце полюбила. С особым удовольствием она делала педикюр, окончательно, по совету Шакти, остановившись на перламутровом лаке. Делала сама, и ведь, с присущей ей аккуратностью, – получалось! Та же Шакти подсказала ей свою знакомую, парикмахершу на Рынке, в небольшом и недорогом заведении, но женщину с золотыми руками, и та за несколько часов сотворила с волосами Сонца чудо: они перестали висеть жалкими мокрыми прядями, они распушились, стали невесомыми и одновременно тяжёлыми на вид, как спелый пшеничный колос.
С этими волосами она поехала хвастаться — Ленке и Шакти. Дорогу в этот дом для себя она уже проложила, наново проложила, перемолов внутри свой конфуз, случившийся по вине её жадности, с конфетами, растаявшими в джинсах. Света позвонила ей в тот же вечер, сразу, правда, пришлось ждать, пока девушка, всё ещё переживавшая, телефон включит. И, как только Сонце начала оправдываться, что-то лепетать, ей заявили безапеляционно:
— Юленька, а ты в курсе, что ты дура полная?
— В курсе… — уныло согласилась Сонце. — Надо же было соображать, что они… Свет, ты скажи Лене, что я конфеты…
— Нет. Ты понимаешь, почему ты дура? — не успокаивалась Света, и для её-то обычной вежливости это было более, чем странно. — Или не понимаешь?!
— Нет…
— Ты c головой что там, совсем не дружишь? Да мы тут с ума сходим уже два часа! Мы готовы были уже всех на ноги поднимать… — завопила Светлана-Шакти, и крик её тоже Сонце слышала первый раз в жизни. — Да подь ты в баню с этими конфетами. Забыли все уже про это. Знаешь, если тебя так мучают воспоминания, сделай-ка ты себе новую причёску. Все дурацкие мысли как рукой снимет.
— Точно?
— Проверено!
Вот тогда-то и посоветовала ей женщина свою парикмахершу-умелицу, услугами которой она воспользовалась только сейчас, после того как Лену нашли, потому что раньше было как-то не до того…
Но, приехав в гости к Лене, сияя своими, теперь уже совершенно роскошными, Сонце не могла снова не вспомнить тот случай; девчонки сидели на кухне, по-простому, с ними была ещё невысокая голубоглазая девушка Даша, как оказалась, бывшая их домработница; Фромиллер-старший разок вышел, поздоровался приветливо да и скрылся в кабинете – много работы.
А они вокруг стола с чаем и выпечкой, маленьким тортиком из кулинарии «Елисеевского», смеются, голыми ногами под столом пихаются в шутку, как дети, Сонце безумно это нравилось, и она подумала, что Василиса бы прикосновение этих горячих, за начало лета ставших резиново-упругими голых пяток понравилось бы; но не об этом сейчас хотелось сказать, и она выдала с торжеством:
— А я, знаете… Ну, вот после того случая с конфетами, я…
— Юля! – Шакти угрожающе подняла руку с вилкой, тортик она именно вилкой ела. – Если ты хоть слово при мне про всё это скажешь, я тебя заколю на месте! Честное слово! Два удара – восемь дырок будет…
— Да погоди ты, Свет! Я что хотела сказать? Я просто подумала, какая же я глупая была.
— Я тебе это по телефону, вообще-то, сказала! – заметила женщина.
— Нет, я не про то. Я всего боялась. Боялась, что меня какие-нибудь знакомые босиком на Линии застукают и матери скажут. Боялась, что в колледже про это узнают… А потом, как, знаете, как яичко облупили, скорлупка вся слезла, и я прям очистилась. И ещё у меня подруга была одна… лесбиянка. – Сонце деликатно не стала называть имени: кому интересно, узнает сам. — И я боялась, что, ну, меня тоже…
— Знаешь, это не смертельно, — заметила Лена, разрезая торт на изумительно ровные дольки. – Вон, в «Бункере» имитировать лесби-общение даже модно. Это, типа, в тренде. Сколько раз я сама так прикалывалась! А с другой стороны, знаешь, это тоже опыт.
— Ну, Лен, каждому своё… Но Юльку понимаю: если бы в Педколледже растрепали, у неё была бы катастрофа. Если там за босые ноги буча поднялась.
— Вот, вот! – обрадовалась девушка. – Меня даже шантажировали этим! Ну, то, что расскажут.
— Кто?
— Да идиот один. Из Интернета. Он сначала «пяточку поцеловать» просил, а потом про это. Но это оказался не он…
— Так-так! – вдруг посерьёзневшим голосом прервала её Шакти, откладывая вилку с куском торта. – Ну-ка, поподробнее и связно. Все детали.
Сонце, не понимая, что так заинтересовало Шакти — и главное, судя по лихорадочному блеску её тёмно-карих глаз, испугало! – рассказала историю с началом приставаний Тма-Тма, выслеживанием девки из чайханы и возмездием ей. И, чем дольше рассказывала, тем мрачнее становились лица и Шакти, и Лены. Даша внимательно слушала, ей сказать было нечего, но, видно, и ей тревога передалась.
— Вот тебе и на… — медленно произнесла Шакти. – Лен, помнишь, о чём мы с тобой недавно говорили?
— Когда я тебе рассказала, как вычислила хату Валеры, где он вроде как жил? И этот погон под диваном нашла?
— Да, да! Погон был, кстати, какой? И квартира где?
Девушка наморщила лоб, начала пальцем давить на столе крошки торта.
— Погон вроде как старшего лейтенанта… Три маленьких звёздочки! Квартира на Мусы Джалиля. Рядом с Домом Печати.Я ещё удивилась, она же по суткам вроде сдавалась…
— Это потом. Смотри, как интересно выходит: есть такой любитель ножки целовать… прямо на улице.
— Он что, подходит и так вот просит? – ужаснулась Даша.
— Ага. Парнишка без комплексов.
— Ужас. Я бы морде дала!
— А зря! – Лена расхохоталась. – Может, я у вас тут самая развратная, но я бы, может, и дала… поцеловать.
— Лен, перестань. Это не хиханьки, это важно. Я этого парня знаю, и Ева его знает, он никакой не «Тма», он Ренат Швец. Да, у него был ноут, с которого он в Сети к девкам приставал. Увидит босоногую фотографию – и пишет вот примерно это. Вообще, он парень безобидный, это я ручаюсь – там просто натура такая, придавленная.
— Ну а что тогда в этой истории такого?
— А вот гляди. Ноут ему достал знакомый полицейский. И подарил. Это он сам Еве рассказал. То ли это была какая-то улика, то ли краденое было…
— Улика – вряд ли! – перебила Лена. – Улики хранятся под контролем. Либо конфискат у какого-нибудь коммерсанта попавшего, ну, нерастаможка, либо ворованное, но хозяина не установили.
— Допустим. Так вот, это был полицейский. А ты под диваном нашла – погон полицейского, сама сказала, они особой формы! – Шакти горящими глазами упёрлась в Лену, и та замерла даже, тоже забыла о чае и торте. – Далее, логическая цепочка: у тебя была мысль, что маньяк, который девушек убивал в Щанске – помнишь, нам Маша с телевидения говорила? Вот, что этот маньяк – Валера. Была?
— Ну, была…
— Дальше смотрите. Маша наша чуть с ним лицом к лицу не столкнулась. Но об операции маньяк узнал и свидетеля устранил, а сам скрылся.
— Убил, что ли?!
— Да. Шею ему свернул на военскладах. Значит, это явно был свой, из полиции. Девки, не доходит?
— Пока не совсем…
— Всё просто. Добрый дядя полицейский даёт мальчику Ренату, любителю пяточек, комп. Тот вовсю с девушками знакомится. Некоторые, как ты, Лена, готовы дать пяточки полизать…
— Ну ладно, что ты на меня накинулась.
— Да нет… — Шакти усмехнулась. – Ощущения вполне ничего. Но, понимаешь, он наверняка мог через этот ноут взломать аккаунт Рената и следить за всеми его знакомствами. И спокойно жертв выбирать! Очень удобно: он невидимка! Старший лейтенант, есть или был, может, до сих пор мент. Вот почему его поймать не могут. Он внутри их системы…
— Но Валера не мог быть…
— Верно! — Шакти говорила то быстро, то медленно; в глазах отражалась напряжение мыслей. — Валеру он использовал каким-то образом! Как и этого Рената Швеца. Он всё время подставляет вместо себя другие фигуры…
— Света! Погоди! А как же та девка? Она к этому причастна? — пискнула Сонце.
— Вряд ли. Просто я и говорю: если взломала она, то и он мог сделать это запросто. Это жуткий тип, он паук, он в центре паутины сидит и дёргает… за паутинки!
— Блин, жуткие вещи говорите… — Даша зябко повела плечами. – Это вы сами расследуете?
— Да нет. Мария и её друг из полиции. Мы так, помогаем. Лен, это всё надо обмозговать и изложить Марии. И ещё мне мысль в голову пришла: ты говорила, у Валеры какая-то машина приметная была?
— Да не то что бы приметная. «Японка», две двери. Просто она какая-то там навороченная, то-сё. Редкого выпуска.
— Ты поговори с отцом. У него в департаменте наверняка есть знатоки машин. Можно ведь вычислить!
— Ладно. Запомнила.
Шакти поглядела на Сонце:
— Ау! Ты чёго приуныла, малыш?
— Да, блин, вы про маньяков… А я рядом была, оказывается.
— Да ни с кем ты рядом не была. Может, тебя с Ренатом всё-таки познакомить? Пяточку поцелует…
— Тьфу на вас!
Они долго смеялись; потом Лена чуть приобняла девушку за плечи:
— Юлька-а-а! Это на самом деле круто. Но лучше с любимым. Слышишь, что тебе тётя старая говорит? Я уже всё прошла.
— Хорошо, Лен.
— Всё, замяли. Давайте о чём-нибудь приятном! Юль, тебе, получается, сегодня волосы красили? Или не красили, только стригли?
— Ну, она чуть подкрасила, говорит – твои выгорают быстро.
— А! Вот почему такой цвет…
— Почему?
— Меланин. Он влияет на пигментацию волос и зависит от колебаний лунного цикла. Вот ты темнее и получилась.
Дальше Шакти очень интересно рассказывала о Луне и её влиянии на людей; и об этом, немного странном, их предшествующем разговоре все забыли.
…В её гардеробе появилось больше платьев. Что-то она достала из гардероба, давно забытое с началом учёбы в колледже, а что-то отдала мать: удивительно, но за исключением крохотной перешивки, оказалось впору! И теперь Сонце шла – в магазин ли за хлебом, к тёте Нине ли, или к друзьям своим новым, с огромным удовольствием сверкая голыми загорелыми коленками, такими же круглыми голыми пятками и чуть запылённым перламутром лака на пальцах ступней.
И язык у неё развязался. Ту самую книжку, которую Татьяна использовала в библиотеке на «Дне Голых Пяток», девушка перечитала раза два, даже конспект, по ученической привычке, сделала. И первой, кто напоролся на это знание, была продавщица в книжном, в «Тысяче мелочей». Она попыталась «пожалеть» Сонце:
— Девушка! Вы вот уже полчаса босая на нашем холодном полу. Вы же придатки застудите!
— Придатки застуживаются от хождения с голым пупком зимой! – моментально отреагировала Сонце. – А стояние на холодном полу — даже не стояние, я хожу тут! – это вообще по Себастьяну Кнейпу, очень хорошее закаливание и профилактика простудных заболеваний.
На бедную женщину обрушился ураганных огонь всех полученных Сонцем знаний. Возражать продавщица просто не могла; робко моргнула и выдавила последнее:
— Ну, всё-таки… Босой, по городу. Мне бы стыдно было бы!
— А мне не стыдно. У меня красивые ноги, здоровые! – отрезала девушка. – А вот если кое-кто сейчас разуется, то я представляю, как ноги в кедах да носках пахнуть будут! Вот им стыднее должно быть…
И с совершенно непривычной для себя наглостью она кивнула в сторону двух девчонок, по виду школьниц, выбиравших в углу зала контурные карты. Джинсы, модные кеды, плотные, с толстыми шнурками, и носочки цветные. Ты услышали, ничего не поняли, но озадачились, карты рассыпали…
Продавщица вздохнула.
— Ой, девушка… Вы такая умная, что мне даже вам сказать нечего. Давайте, я вас рассчитаю. Мама-то ваша знает, как вы… ходите?
— Она со мной ходит так, между прочим! А вообще, я взрослый и самостоятельный человек.
Добив этим продавщицу, Сонце вышла из магазина. Пекло; дождями и не пахло на предстоящую неделю. В руках у девушки был сборник Ремарка – давно хотела почитать его, ей Раиса говорила ещё, и вот, желание это материализовалось только сейчас.
Созрела, да. Ведь там, как говорит Рая, о любви.
ЛИНИЯ СОНЦЕ — РАИСА
А подруга, между тем, сделала ей подарок. Нарисовала её ступни. Сонце сидела на кушетке, закинув босые ноги на стол, на лист белого ватмана, как сказала подруга – для фона, а Рая на другом ватмане рисовала. Модель грызла сладкую, крупную ранетку, и в перерывах, пока рот её оказывался не занят, болтала с Раей. А та тоже поговорить любила.
И, конечно, о предмете своего творчества.
— …изгиб у тебя очень красивый. Изгиб ступни, я имею в виду. Да, да, ты вот так сделай и не меняй позы… Прямо лента Мёбиуса.
— А, знаю. Красивая такая штука. Трудно рисовать?
Раиса работала угольным карандашом. Часто замирала, смотрела то на рисунок, то на ступни Сонца; подходила, поправляла – и чудилось девушке в этом прикосновении что-то, но… но это уже не пугало.
— Трудно. Пластика очень сложная… Складочки хочу вот сделать чётче.
— Какие?
— На щиколотке у тебя складочки. Очень приятные.
— А пальцы у меня ровные?
— Шикарные пальцы! Прямо по линеечке. И большой такой… медвежонок плюшевый.
— То есть?
— Ну, круглый такой, добрый. Не шевели ты ими! Я говорю – сиди спокойно. Да, не то что у меня.
— Чем тебе твои ступни не нравятся?
— Костлявые. Пальцы вон, я могу вообще книзу загнуть, как… как бумагу.
Стоя на светлом линолеуме, она показала. Сонце, грызя очередную ранетку, заметила:
— А мне нравится! Так, знаешь… как механизм.
— Ну, я не думала.
— Слушай, Рай, а это нормально, что можно восхищаться ступнями?
— Нормально. Тело человека вообще – суперская тема в искусстве. Почему ты спрашиваешь?
— Да я подумала… Вот появится у меня парень, скажет: я хочу поцеловать. Дать?
Девушка сказала это, моментально вспомнив разговор в квартире Лены. Вот об этом-то они и говорили! И её проняло тогда; особенно, когда Лена коснулась её плеч. Она всего-то на сколько лет старше Сонца, а от неё уже исходит сила зрелой и опытной женщины, действительно, много пережившей. И от Шакти тоже, та же мощная волна. Девушке ужасно приятно было сидеть с ними на равных, на кухне; эх, хотелось бы посекретничать с каждой из них, но наедине…
— Хм. Если это твой парень, то почему нет? – глубокомысленно заметила Рая. – Это же не случайный человек… К тому же это приятно!
Маленькое яблоко выпало у Сонца из рук.
— А ты пробовала? С кем?
— Ни с кем! Сама с собой! – засмеялась подруга.
— Как так?!
— Ну ты же знаешь, я гимнастикой занималась. Гибкость есть. Я в детстве ещё пробовала.
— Правда?! Покажи!
Раиса отложила карандаш, с сомнением оглянулась на дверь – у них дома и мама, и братик двоюродный младший, но они в большой комнате. Выдохнула.
— Дай салфетку, вон…
Она уселась на кушетку, протёрла правую ступню салфеткой.
— Подвинься… Погоди, надо джинсы снять, я в них не согнусь.
Она стащила синие короткие джинсы, свою извечную одежду. Взялась за ногу. Выдохнула. И ловко подтащила ступню к самому лицу, ко рту; тело напряглось, под трусиками её вздулась гребнем лобковая мышца.
Да, её длинные суставчатые пальцы ступней с плоскими, прямоугольными ногтями, могли гнуться чуть ли не во всех направлениях. Раиса взяла в рот первые два и и начала обсасывать их, как мороженое. Сонце замерла. Что-то такое, щекочущее было в этой картине, что-то на грани… незнакомое. С одной стороны – шутка, акробатический трюк, но она поняла: Раисе это нравится.
Впрочем, та быстро смутилась. Бросила это занятие, другой салфеткой вытерла рот и с долей смущения заявила:
— Вот так! Между прочим, успокаивает… Ну, если стресс сильный. Я дура, наверное?
— Не-а! Круто… Эх, у меня так не получится.
Больше они к этой теме не возвращались – Раиса бросилась дорисовывать, из кухни квартиры сладко пахло ватрушками, рисунок можно было и не успеть закончить…Да, перед Сонцем открывался какой-то неведомый ей мир. И вступала она в него с совершенно ясным сознанием, незамутнённым, освободившимся от шаблонов – и с жадностью неофита.
СОНЦЕ — МАТЬ — ОТЕЦ
В эти дни, поплывшие приятной летней чередой после завершения истории с Леной, Сонце, наконец, добилась осуществления ещё одной мечты. Мать сделала греческий салат, запекла в духовке курицу с яблоками, купила бутылку золотистого венгерского токая: сегодня должен был придти отец! Да! То, чего Сонце так хотела.
Мать волновалась. И по поводу курицы, и по поводу себя самой. Надела новое, похрустывающее тканью, всё в каких-то узорах, платье. Потом около часа накрашивалась. Потом спохватилась, что не уделила внимание ногам; платье сняла, в одном белье устроилась на тахте, стала подравнивать ногти на ногах. Сонце, предложившая свой перламутр, вертелась рядом; она чувствовала эту материну нервность, смятение. Да та и скрывать особо не могла. С деланной шутливостью поинтересовалась:
— Юль… вот как ты считаешь, я сама… я ещё так себе ничё, да?
— И так, и себе, и очень даже! – рассмеялась девушка.
— У меня грудь плоская. Ушли годы…
— Мам, прекрати! Мне говорили, многие мужчины как раз такую любят. Плоскую… То есть не так, чтоб арбузами!
— Интересно. Где это ты такое узнавала?
— Не скажу!
— А ступни… они как?
— Тьфу, мама! Шикарные ступни у тебя, перестань. Вон какие загорелые! И мозоли все сошли, не то что раньше…
— Ну… да, ты права. Ой, ты бы видела, что в офисе творится!
— Что?
— Раза два в день: «А почему не босиком, Маргарита Григорьевна?» Бабы кривятся, а в обеденный перерыв то одна, то другая подойдёт – скажите, а как это? Приятно? А асфальт не колется? А кожа не грубеет? Интересует всех.
— Ты там босиком, что ли?
— Нет, приезжаю. В машине обуваюсь. А в обеденное время, когда посетителей нет — всё, туфли долой. Так приятно – не передать! Да и после обеда тоже… иногда.
— А что этот твой начальник? Который высокий?
— Олег Янович? Он – нормально. Я как-то к нему босиком и зашла, по какому-то срочному делу. Поговорили. Он так, знаешь, задумчиво: а интересно вы выглядите, Маргарита Григорьевна… В офисном и босая. Я ему: что значит «интересно»?! Он так похмыкал, пальцами пощёлкал и… и не ответил, вот!
— Мам! Я же тебе говорила! Он запал на тебя! На твои ноги… и не только!
— Ой, брось, Юля.
— Точно-точно я говорю.
— Ладно… ой, сбегай, курицу посмотри. Как бы не пережарить.
Между тем человек, в паспорте которого было записано «Владлен Арнольдович Наумов», перед этой встречей волновался не меньше. Накануне в его каморку, в царство вентилей и труб, спустился сам Худрук, чего раньше никогда не случалось. Алексеев бормотал что-то рассеянно, по поводу уборки территории, листьев, крыши, где-то начавшей протекать – мешал одно с другим, и было ясно, что пришёл не поэтому и не за этим. На стульчик примостился. Смотрел на своего «истопника-дворника» загадочно. Потом сказал:
— Владлен Арнольдович… вы же саксофон починили. Кстати, вы там чудеЙСТвенно — именно так! – на дефиле играли. У меня прямо сердце в пятки ушло. Волшебно!
— Спасибо, Алексей Германович. Спасибо…
— Вы знаете что? Вы его себе оставьте. Я списал инструмент уже. Пусть это ваш будет. Не хотите сделать сольные концерты?
— Да вы что?
— Я серьёзно. Вечер джазовой музыки. Молодёжь точно придёт, я ручаюсь. Пора вытаскивать этот город к свету, из пошлости бытия. И дочь ваша придёт, думаю… как она, кстати?
— Нормально… — Наумов потупился; был в засаленном комбинезоне, ремонтировал только что задвижки. – Мы с ней редко… видимся.
— А зря! – напористо сказал Алексеев. – Вы понимаете, у нас в Щанске началось… я даже не знаю, как это сказать. Перезагрузка. Духовное возрождение, что ли. Я сегодня видел в Парке: женщина средних лет, с сыном – босиком гуляет! По дорожкам, по траве. Такая идиллия.
— А… вы про это?
— Владлен Наумович, а как же? Вот я вам скажу: когда я пригласил Светлану Сабирову – ну, модельер наш, вы знаете, то я думал, что это вот… Ну, босоногость-то её будет так, капризом, ноткой лёгкого шарма. А ведь это оказалось… — Алексеев чуть расширил глаза, придал голосу значительности и даже костяшками пальцев по столу старому постучал. — …И-де-о-ло-гия!
— Идеология босых ног?
— Берите выше! Здоровых ног. Понимаете? Здо-ро-вых! Вот у меня товарищ в Германии есть. Так он говорит: многие молодые немки начали ходить босиком. И не только летом. И не мода это: они сознательно стремятся к здоровью. Культ тела… Вы понимаете, мы это забыли!
Алексеев вскочил. Как обычно, в шейном платке под твёрдый воротник белоснежной сорочки, в благородном тёмно-синем пиджаке, забегал по котельной, сверкая лаковыми штиблетами.
— Ведь был он у нас! Парады физкультурников. Ну, в нацисткой Германии тоже он был – чёрт с ним, я всё понимаю, но, за минусом нацизма как такового, это позитивная идея! Крепкие, выносливые ноги, крепкие рабочие руки, здоровые гармоничные тела… Ну, это ведь надо нации! А мы – ожирели, расслабились, в брежневское-то время начало это! И всё! За Западом бежим, задрав штаны… Комфорта алчем, сытости да удобства! Ну вы же творческий человек, мыслящий, я это знаю, вы понимаете!
— Понимаю…
— И когда я смотрю на эти босые ноги… — вдохновенно сказал худрук – Сабировой, подруг её этих… Дочки вашей, я понимаю: новое поколение растёт. Честное. Я говорю – идеология, потому, что босиком – это честно. Открыто. Вот! Метафизика, так сказать. Нам сейчас нужна эта честность. Мы во лжи задыхаемся, в казёнщине, в политкорректности. Нам свежий воздух нужен! А это как глоток… Да, глоток.
Он побежал к столу, смутился, помялся, потом вынул из кармана плоскую фляжку:
— Давайте… по маленькой.
— Сергей Германович, но мы ж на работе…
— А гори оно синим пламенем! – рявкнул Алексеев. – Давайте… Вы не алкоголик. Я тоже. Коньячок хороший, казахстанский, мне его друзья привозят.
Выпили. Алексеев платок на шее расправил, ослабил его давящий перехват.
— Ваша дочка… кстати, её Юлей зовут?
— Да. Юлианна.
— Ну, вот… вы простите, что я о ней. Просто моя знакомая в Педколледже работает. Она рассказала, какой там скандал случился. Студентка босиком пришла. Понимаете? Сразу – всё, нарушение устоев, разрушение скреп… В дирекции сразу два лагеря – за и против. Другие девчонки к кураторам подходят: а нам можно? Вы понимаете, чудо такое: маленький человечек, молодой совсем, а пошёл против Системы, против даже своего мнения молодёжного! Это великолепно! Эх, была бы у меня такая дочь…
— А у вас есть? – осторожно спросил Наумов.
Глаза Алексеева затуманились. Он ещё раз отпил из фляжки. Спрятал.
— В Эмиратах погибли… — хрипло сказал он. – Десять лет назад. Они у меня обе… дайвингом занимались. Несчастный случай. Ну ладно, это не суть. Вы берегите её. И ещё… вам туда надо придти.
— Куда?
— В семью! – твёрдо заявил худрук, вставая. – Считайте, это производственное задание. Вам отпуск подпишут, проведите время с семьёй! Это… это святое. И ваша дочка… Ей нужен мужчина… Я хочу сказать: отец ей нужен. Добрый и умный! Вот. Как-то так.
Он совсем растерялся, пробормотал что-то начёт новой метёлки, насчёт крыши и ушёл, оставив своего подчинённого в раздумьях…
А на следующий день Владлен Арнольдович Наумов появился в доме Маргариты и Сонца.
На нём был коричневый пиджак в мелкую деликатную клетку, чёрные отутюженные джинсы, сорочка – правда, старомодная, с длинными уголками воротничка; коричневый, с золотистой искрой, галстук. Широкий и коротковатый. Он смущался. Оглаживал подстриженную бороду. Похлопывал по спине Сонце, повисшую на нём с криком: «Привет, пап!»
И мать смущалась – девушка это заметила. Маргарита поначалу, по привычке, даже туфли на каблуках напялила; как же – в платье и без обуви? Погрохотала каблуками из кухни в комнату, принося на сервированный стол последнее, потом под укоризненное «мам, ну ты чего?!» спохватилась, разулась стыдливо, зашуршала босыми ногами по полу.
Она изо всех сил старалась показать, что ничего между ней и отцом не было – не было разлуки этой долгой, взаимных обид; будто позавчера уехал на дачу, и вот – вернулся. Пока ели, отец нахваливал курицу, салат, пока выпили по бокалу токайского, всё было хорошо. Но потом что-то ломаться начало, и это Сонце ощутила сжавшимся беспокойным сердечком.
— Ну и как там у вас… в коллективе? Филармоническом? – утерев губы, спросила мать.
Отец пожал плечами.
— Ну, как… обычно. Я же технический работник, Рита, ты знаешь. Я не выступаю.
— Пап, ну ты же на саксофоне играл на дефиле! Мне девчонки рассказали…
— Играл. Жалко, Юлька, тебя не было…
— Значит, уже попробовал вернуться к прежней жизни… — заметила мать, рассеянно поигрывая вилкой.
— Рита, да это было так… спонтанно. Я сакс починил, у себя там играл… А рядом у меня негласная курилка. Бабёнки из коллективов заходят, услышали и давай меня на сцену тащить.
— А, ну ясно. Конечно, разве бабёнкам откажешь? Они прямо к тебе ходят?
— Да нет, Рита! Я говорю – рядом курилка.
— Ну да. Они спустятся, а ты тут как тут. Удобно устроился.
Сонце чуяла: какие-то искры между ними начали скакать между её родителями. Аж потрескивало в воздухе.
— Рита, я об этом не думаю. На мне три ставки, я ещё и как электрик… некогда.
— Ой, да ладно. У тебя всегда время находилось. Помнишь ту скрипачку, которую я тебя с колен согнала?
— Мам… — робко попросила девушка. – Ну, чего ты…
— Рита, это когда было?!
— когда было, тогда и было. После тюменского концерта. Вы там в игру «узнай без глаз» играли!
— Ну, во-первых, и ты когда-то играла…
— Я-то играла! А ты тогда заигрался. Вконец.
Отец покраснел, засуетился. Принялся накладывать себе салат, потянулся к бокалу:
— Девушки, давайте выпьем лучше… Что мы за старое-то…
И… опрокинул его. Токай волной хлынул по скатерти, разбиваясь о приборы и тарелки, и вылился прямо на платье матери.
— Твою в Бога! – взорвалась она, вскакивая. – Чёрт! Ты как был косорукий, так и остался! Это платье новое… Идиот!
— Мама!
Она отбежала в угол комнаты, отжимала платье, салфеткой вытирала; отец с убитым лицом пытался такой же салфеткой промокнуть лужи на столе, перевернул салатницу; брызги масла бросились на сорочку.
И Сонце внезапно закричала. Пронзительно, как только могла.
— ПРЕ-КРА-ТИ-ТЕ! Прекратите сраться немедленно! А то я… я не знаю, что сделаю!
Если она и сошла с ума, то только на мгновение. Так чудесно обретённый ею светлый мир рушился на глазах. Вот только что: у неё есть мама и папа, вот он, семейный ужин — и вдруг эти, атомными бомбами взрывающиеся слова, эта жгучая обида застарелая, ярость в голосе матери, и слёзы там же…
Девушка схватила со стола ножик. Не самый острый; с этим у них в доме плоховато было, с наточенными ножами. Нож с зубчиками, для рыбы это, кажется. В общем, полоснула себе по икре.
Нет, не разрезала, только кожу содрала.
Но царапина окрасилась алым.
Они не сразу поняли, что случилось. Инерция. Мать, у которой из глаз бежали тонкие струйки, косметику размазывая, всё ещё выговаривала: «…и эта твоя проститутка ещё, аккордеонистка, я помню – чего она в твоём номере делала?! На каком, мать её, аккордеоне играла, а?!», а отец, сбросив пиджак, дрожащими руками наводил порядок на столе. Сонце сидела и, сама окаменев от случившегося, смотрела, как кровь бежит ниточкой по ноге, как капает на голую ступню. Указательный и большой пальцы – тот самый «мишка» — окрасились алым, графикой обвели контуры ногтя.
— Ты… что?! С ума сошла!
Увидели, поняли. Бросились, толкаясь.
— Перекись неси! Перекись, в кухне стоит… И бинт!
— Давай салфетку, Юль, приложим! Больно?
— Ты что стоишь… А, ну тебя, сама! Останавливай кровь ей! Промой!
— Чем промыть?
— Газировкой, дубина!
Они плескали на её ноги газировку, та шипела – в луже на полу топтались голые ступни матери и промокшие носки отца. Маргарита убежала на кухню за пластырем, отец встал для удобства на колени, не жалея брюк, в лужу, окрашенную розовым. Не токаем.
Прибежала мать, тоже встала на колени, успокаивала, залепляла порез.
— Юль! Больно?
— Отстаньте вы… — сквозь слёзы выговорила девушка. – И чтобы больше никогда при мне… Слышите?! НИКОГДА!!! Никогда так… не разговаривать… Я люблю вас, обоих. А вы, как…
Она яснее сформулировать не могла. Только одно на ум пришло – смотрела на подошвы матери, стоящей на коленях.
— Мам… у тебя складочки такие… смешные на ногах! Да хватит уже… подумаешь, царапина.
Эта наступившая тишина была молитвенной. Отец отошёл к окну, открыл, нервно достал сигареты – и, не спрося разрешения, закурил. Мать поднялась, плюхнулась на стул, сложила руки с бумажным полотенцем на коленях. Руки с хорошим маникюром, в перстнях – но с заметными морщинами коричневатой кожи и венами.
Внезапно отец проговорил:
— А у вас есть… выход на крышу?
— У меня ключ… — откликнулась мать машинально. – Я же старшая.
— Я любил на крыши выходить… простор… Пойдём?
— Мам! – завопила девушка, вскакивая. – А давай там фотосессию устроим?! А?! Пап! Ты на телефон умеешь снимать?
— Зачем же на телефон… — Маргарита по-прежнему бормотала, ещё не в силах выйти из нервной вспышки. – Я же тебе «мыльницу» на день рождения дарила…
— Вот! Там батарейки только поменять… Пойдёмте! Мам, переодевайся. Я очки свои пока тёмные поищу!
Наверное, если и было искуплением, жертвой – то через боль и символическую кровь Сонца. Но она об этом не думала, и не больно уже ей было. Сразу ставшие неловкими, мать с отцом толклись в передней. Она достала ему старые джинсы и толстовку; он, помявшись, снял носки, обнажив худые, такие же «музыкальные», как и руки, ступни. И этот Сонце оценила – тоже жертва.
Мать надела джинсовую юбку с бахромой и блузку невесомую, белую; Сонце – чёрную юбочку, короткую, и такую же лёгкую кофточку. Поднимались на последний этаж молча, как заговорщики и слышно было даже дыхание их, немного возбуждённое. Мать встала на железную лестницу, открывая замок на люке; отец хотел сам, она отрезала: «Он только меня слушается, старый!»; Сонце придерживала мать за икры ног, ощущая горячую гладкость кожи её, и это – нравилось. Поднялись. Девушка распорядилась:
— Давай, подошвами об крышу… надо потереть!
— Зачем?
— А зачем нам чистые пяточки?! Мы с тобой… Мы с тобой – кошки на крыше!
— Ха. Интересное сравнение.
Потёрли. Конечно, тут было пыльно; чёрный толь, коробки вентиляционных шахт, провода. Отец возился с фотоаппаратом.
Но мало-помалу чёрный дым этой ссоры, вспыхнувшей за обедом, таял. Рассеивался. И мать воодушевилась. На лице появилась улыбка; глаза, скрытые тёмными очками – пришлось им обеим надеть из-за нестерпимого солнечного света! – смеялись. Села на край бетонной тумбы. Поправила юбку. Показала:
— Садись ко мне на колени… Вот так… ноги закидывай.
Она ласково обняла дочь за плечи, осторожно; проговорила в ухо:
— Господи, Юлька… Какая ты у меня красивая!
— И ты, мам!
— Нет, серьёзно… Уже девушка. Просмотрела я как-то тебя, когда это случилось.
— Я сама не знаю… Мам, а мне ноги брить надо?
— Да нет, наверное… — мать провела рукой по её икре, с чуть заметным золотистым пушком. – Это пусть наши куклы офисные бреют. У тебя всё в норме.
— Здорово…
— Только пообещай мне одну вещь, доча…
— Какую?
— То, что ты так больше не будешь делать… — Маргарита слегка коснулась свежего пластыря на икре.
— Не буду… но и ты не будь! В смысле – не ругайся с папой больше.
— Хорошо… не буду.
— Девчонки, готовы?
— Да!
— Так… позируем.
И они позировали. Вдвоём и по отдельности. Советовали друг дружке: стань вот так, стань вот эдак. Ветерок, тут разгулявшийся, трепал волосы, трепал из юбки. Мать вытянула вперёд ногу, показывая коричневую подошву, засмеялась: «Опа! Свернём грязными пятками, да?» И это ей нравилось, этот выход за рамки. И Сонце тоже забыла обо всём, а потом они стояли, обнявшись, ноги переплетя, чувствуя единение тел, душ, чувствуя незнакомую раньше дружбу, полную открытость.
А отец с удовольствием фотографировал их. И в полный рост, и две пары загорелых ступней, кокетливо выгнутых, с поднятой пяточкой…
А потом они долго стояли у края крыши. С одной стороны переливался закатным огнём в окнах ТРЦ «Магна», с другой – прогибался крышами бараком микрорайон «Щанка», зеленел гребень Заповедника.
Сонце поняла только в этот момент, как же ей хорошо и как не было хорошо все эти годы. До этого.
ЛИНИЯ КОЛОКОЛЬЦЕВ — МИРИАМ
А Степан Колокольцев, капитан полиции, главный оперуполномоченный «убойного отдела», спокойно копал землю. Худенькая дача его, построенная чёрт знает из чего, из обрезков, торчала на окраине дачного кооператива под Криводаничами – на самой границе, на ничейном участке, за который спорили две организации; Колокольцев сначала платил одной, потом другой, потом плюнул и последние три года не платил вообще. Пусть через суд разбираются.
Тогда, когда он послал Пафнутьева, он приехал домой. Выпил. Утром позвал Канаева, вручил ему написанное каракулями заявление об отпуске – не сомневался, что шеф подпишет! – и уехал на дачу с позвякивающим в рюкзаке целым ящиком водки. А что? Сажать картоху – это вам не богословский диспут вести. Есть выпивка, есть холодная вода из колонки, есть огурцы с помидорами и редис, купленные на базаре в Криводаничах, и хлеб местный, душистый. Чего ещё надо? Выпил – покопал, покопал, снова выпил…
А про себя насвистывал песенку, привязавшуюся уже вот два дня как:
— Цыплёнок пареный, цыплёнок жареный… Цыплёнок тоже хочет жить!
Копал в старых кирзачах на босу ногу, оставшихся с армейской службы. Вонзал штык лопаты в твёрдую землю, переворачивал ком – видел извивающихся червей; копал яростно, хлёстко, не чувствуя усталости… Да. Видел он нажимающую на край лопаты босую ступню Машу, как мираж, как мираж, но мираж сладкий таял, и оставалось – цыплёнок жареный, цыплёнок пареный… Пошли они все. В ЖОПУ. И Пафнутьев, и Маша, и все эти гонки по вертикали, и всё эти заботы да тревоги…
Он – один, и хрен с ним. И никто ему не нужен.
Копал он уже второй день, за первый не осилил бескрайний свой огород; в голове было хорошо, чисто да звонко, как бывает после выпивки на природе, на свежем воздухе, мелодия «цыплёнка» металась, стукаясь о черепную коробку, Колокольцев посмеивался.
А может, плюнуть на всё и подкатиться к Марии? Она же баба вкусная, она же просто сказка… Ну, будет гулять, ну и хрен с ней. Всё равно – своя. Степан уже готов был и босые ноги ей простить, и даже флирт на стороне. Оскотинел он в одиночестве своём. Тепла хотелось, родного.
День раскалился. Солнце стояло высоко в зените. По голому торсу скатывались струйки пота. По шоссе вдалеке проехали два чёрных жукообразных джипа. Ха. Богатые в коттеджи поехали. Да и чёрт с ними. Цыплёнок пареный, цыплёнок жареный… Его поймали, арестовали, просили паспорт показать! А паспорта – нету, гони монету, монеты нету – снимай штаны! Эх!!!
Лопата рубит землю вместе с червями. Ровные вскопанные грядки остаются позади. Опять проехали два джипа – теперь в другую сторону. Да пёс с ними.
…Он это поздно понял: машины ищут дорогу. А вот хрен вам; нет дороги к его участку, даже грунтовки. Он сам идёт минут десять по полю. Так уж его дачка примостилась. Утёр пот, глянул вперёд, в марево. Ага, кто-то приближается. Этот кто-то вынужден был преодолевать взрыхлённую им, перевёрнутую вверх дном землю. По вскопанным грядкам, спотыкаясь…
Шла женщина. Невысокая, смугло-тонкая лицом, с короткой стрижкой белых волос. В юбке и белой блузке. А туфли и жакет в руке. Ноги в чулках чёрных до щиколоток, и чулки эти полопались, изгрызенные подсохшими комьями. Цыплёнок жареный! Да насрать. Пусть идёт.
Колокольцев оперся на лопату, выскреб из кармана джинсов, из пачки, помятую сигаретину, закурил.
Эта серебряноволосая остановилась метрах в трёх. Переминаясь грязными ногами на грядках. Где-то он уже её видел!
— Здравствуйте, Степан Григорьевич. Ну, я до вас всё-таки дошла… Меня зовут Мириам, я юрисконсульт администрации.
— Ага. Типа драстьте… — перекатывая во рту окурок, ответил Колокольцев. – А вам не слабо было ко мне пешком-то топать?
Мириам улыбнулась. Тоже прищурившись – и без очков! – глянула на солнечный диск.
— Не слабо, Степан Григорьевич. Разговор к вам есть.
Бац! – лезвие разрубило ком земли.
— А я… В ОТПУСКЕ! Вот так!
Мириам даже не удивилась.
— Это я знаю, Степан Григорьевич. А вот вы кое-чего не знаете.
— И чего же?
Вместе с жакетом она держала под мышкой толстую чёрную папку, кожаную. Уронила туфли на землю, папку открыла и выхватила из неё листок.
— Показания врача-гинеколога санатория «Золотая Долина». В течение последних двух лет он освидетельствовал на предмет венерических заболеваний около шестидесяти молодых девушек, в возрасте от четырнадцати до двадцати пяти. По заказу неких лиц. Я сопоставила с базой… Вы знаете, больше тридцати из них числятся в списке «пропавших без вести». Ушли и не вернулись. Не интересно, Степан Григорьевич?
Колокольцев молчал. Эх, цыплёнок… Перерубленный лопатой червь извивался двумя половинками. Живучие же они, сволочи… Людям бы так! Швырнул лопату на грядки.
— Водку будете?
— Водку – нет, — усмехнулась женщина. – А вот воды холодненькой бы выпила. Ну что, в дом проведёте?
Две чёрных машины, расплываясь в жарких потоках воздуха, маячили где-то на краю огромного поля.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме «первого черновика», с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические «ляпы», досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв — он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них — вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
