Глава 78. МАРИЯ ПОЛУЧАЕТ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ, А РОМАНЕНКО СТАНОВИТСЯ РОНИНОМ
ЛИНИЯ МАРИЯ – ДРУГИЕ
Маша кидала в чемодан вещи, как кочегар бросает уголь в паровозную топку. Мысли не удавалось сфокусировать на том, что ей понадобится в Новосибирске; хотя она раз десять пыталась это сделать.
Слишком много всего за последнюю неделю!
…Финальный репортаж она сделала из котельной – той самой, в котором ублюдки удерживали Лену несколько дней. Кирилл принёс софиты, подсоединил их к генератору – помещение залил яркий свет, и от этого ободранность его, мрачная затхлость стали её более выпукло-жуткими. На бетоне остались тёмные пятна крови – Чердынцева и второго бандита; Мария, не щадя чувства телезрителей, показала их. А в заключение сказала в камеру.
– Пять дней… Пять с небольшим дней несчастная девушка была рядом с нами. Её похищали, истязали, насиловали. Нет, не у нас на глазах, но рядом. И это позор для Щанска, не для его полиции – а для нас с вами, простых жителей. Позор в том, что вы не увидели этого, не смогли вмешаться и вовремя ей помочь!
Дмитрий, зачехляя камеру, заметил: «Ой, боюсь не пропустит пафоса твоего Главред! Как бы перезаписывать не пришлось!»
– Ничего я не буду перезаписывать! – взвилась Мария тогда. – Хочет, пусть сам… записывает.
Маштаков не сказал ни слова – смонтированный сюжет ушёл в эфир с курьерской скоростью. Ещё в обеденный выпуск. Когда Дмитрий собрался везти диск в эфирную, расположенную на телебашне, Мария посоветовала ровным, нарочно лишённым каких-то модуляций, голосом.
– Дима, ты отвези и домой.
Он обернулся, глянул на неё – встревожено и жалко; женщина выдержала этот многозначительный взгляд, разгадала немой вопрос, ответила на него с той же твёрдостью:
– И домой. Мне надо побыть одной… подумать. А вечером я поеду в Новосибирск.
– Ты решила? – только и спросил он.
– Да, Дима. Я про всё… решила. Почти.
Он неловко кивнул, ушёл.
А Мария ещё час бродила по комнате их студии. От окна к стене, от стены к окну. Голые подошвы цеплялись за местами выпиравший, нарушивший свою геометрию паркет. И это даже доставляло удовольствие.
Кто она всё-таки? И кем будет, если примет сделанное ей предложение?!
Не выдержала, поднялась к новостникам, там оказалась Анапасенко, на счастье – единственная из тех, с кем она могла более-менее откровенно поговорить. Вытащила её в курилку на лестнице. Та, как обычно, восхитилась:
– Я смотрю, не бросаешь, да?
– Чего? Курить, что ли?
– Да нет… Этого.
И она показала глазами на босые ступни; Маша и сама глянула – ахнула; она так и не помыла их, приехав с записи. Пыль, ошмётки травы.
– А что мне бросать… – рассеянно проговорила женщина. – Когда тут такое… А, ладно. Вот слушай, что расскажу.
Она выложила ей разговор с Маштаковым. С некоторыми купюрами. Людка заахала: «А я тебе говорила! Во-во, значит, не зря он тогда Викусю спрашивал об этом!»; Мария выслушала это рассеянно, потом печально спросила:
– Ну, а ты скажи, что мне делать-то? Ей-Богу, что-то у меня такое внутри… трепещет, блин.
Апанасенко задумчиво манипулировала сигаретой в тонких пальцах. А потом высказалась.
– Дура ты, Машка, вот что я скажу. В обоих вариантах.
– Ого! Свежо. Ну, а если подробнее.
– Ха… если откажешься – будешь дура. Главред может тебя так поднять, что… Что ты шефиней ТВ станешь. Не исключено. Да у нас каждая вторая мечтает под него лечь! Хоссподя, ножки ему нравятся… Да хоть ушки! Дай и не горюй. Точно, пролетишь, так конкретно пролетишь с отказом.
– А если нет?
Апанасенко подумала.
– Тогда тоже дура. Потому, что народ озвереет. Пименову знаешь, из рекламного?
– Ну да…
– Решила твоим путём пойти. Босиком на улицу выйти. Для неё-то это шок вообще. Выпила для храбрости. Показалось мало, ещё накатила… В общем, дошла она до магазина, там поскандалила, в «нетрезвом» менты забрали.
– Я тут при чём?
– Живой упрёк! – хмыкнула собседница. – Всем нам. Не такая, как все, и всё тебе шоколадом. У меня вон, ноги сейчас опухать стали… Я своему говорю – можно туфли снять?! А он мне: ты что, шлюха, что ли? Я еле ковыляю. А он про тебя знает, рассказывала. Так вот: мужики тебя ненавидеть будут, потому что будут хотеть… а ты не дашь, а бабы – потому, что ты делаешь, то, что им нельзя. Вот и всё.
– И что теперь делать? Вешаться на цепочке от унитаза?
Апанасенко с лёгкой долей злорадства рассмеялась:
– А ты монетку кинь… Ладно, я пойду, эфир скоро.
Через полчаса Мария стояла в белоснежной приёмной Главреда, поражаясь, какими коричневыми выглядят ноги её на этом кафельном великолепии. Маштаков был на месте, только занят; вот кабинет покинул моложавый блондин, кажется, главный физкультурник Щанска, и Мария вошла в это помещение, «нижнее», нарочитее холодно-деловое, без всяких излишеств, сухо-официальное.
Настроение у ней было такое, что просто саблю в руки и рубать направо и налево.
Маштаков обрадовался:
– О, Мария! Очень кстати. Сюжет горячий вышел, ой горячий… Хлестанули вы по общественному мнению. Полицейский начальник наш, говорят, как чуял беду – второй день болеет.
– Афанасий Григорьевич, я по другому вопросу.
– Присаживайтесь.
Повинуясь какому-то внутреннему чертёнку, подбивающему на совершенно дикие поступки, Мария ловко запрыгнула… прямо на стол главреда, огромный, как аэродром. Свесила голые ноги. Маштаков чуть отстранился, подпёр щёку рукой, выжидающе смотрел на неё; а молодая женщина кокетливо пошевелила пальцами ступни, провела рукой по коленке, спросила:
– А монетка у вас есть?
– Какая?
– Любая. Побольше.
Маштаков усмехнулся. Открыл ящик стола и достал коробочку; в свете, проходящем сквозь жалюзи, сверкнула какая-то юбилейная монета Сбербанка. Наверное, золотая.
– Берите.
– Вообще-то… – проговорила Мария. – Я пришла сказать, что… надо бросить монетку! Орёл – согласная я, решка – нет. Идёт?
– Идёт…
Он усмехнулся.
И Мария подбросила. Золотой кружок сверкнул в воздухе, да упал на ковёр, а Маша, соскочив, тут же закрыла монетку правой ногой.
– Ну, так орёл или решка?
– А я не заметил, Машенька. Вы ногу уберите, посмотрим.
– А я не могу! – прищурилась она. – Не могу поднять ногУ… Знаете такое стихотворение детское?
Маштаков закряхтел. Секунды три испытующе смотрел ей прямо в глаза, потом произнёс.
– А я помогу вам…
Она не смотрела, как он отлепляет пальчики её от ковра. Она глаза прикрыла и задержала дыхание. Но и не сопротивлялась. У него оказались твёрдые, сильные, но в то время очень ласковые руки…
Бережно, двумя пальцами, не переворачивая, он поднимал монету. Заключил:
– Орел… однако!
Мария перевела дух. В самый последний момент, наступив на холодный металлический кружок, она подумала, что не простит себе этого глупого фокуса, не простит выпавшей решки…
– Только, Афанасий Григорьевич… мне надо дня на три в Новосибирск. По делам. По личным! Отпустите?
– Я вам даже командировку выпишу. Если не секрет, по каким?
Она медлила. Собиралась с духом. А потом слезла со стола, заканчивая всё это театральное представление; отодвинув стул, спокойно села напротив Главреда, за длинный язык “совещательного” стола, и стала рассказывать всю историю. С самого начала, с фотографии девушки на Гнилом озере, с попыток выяснить судьбу героини снимка и заканчивая её участием в неудачной операции по захвату маньяка. Маштаков слушал, не перебивая, и мрачнел на глазах.
Мария закончила. Отвалилась на спинку стула, локти на поручни, пальцами вцепилась. После паузы Главред тяжело произнёс:
– Признаться, это выходит… за рамки тех сюжетов, которые я для вас планировал. Вы понимаете, насколько это опасно?
– Я всё хорошо понимаю, Афанасий Григорьевич.
– Точно?!
– Точно. И вы меня поймите…
Она заговорила горячо. Она вскочила со стула и, обхватив себя руками, заходила по этому кабинету, как бродила по своей студии; только тут босые подошвы ласкал ковролин.
– Мне тридцать пять лет, понимаете? Чего я добилась? Рядовой ведущий новостной программы… Ну хорошо, вы мне две предложили. Но это опять наши местные дела, это наше болото лягушачье… Я хочу хоть что-то сделать серьёзное. Поднять большую тему. В конце концов, этого урода хочу найти! Я всё равно поеду, понимаете?! Я не могу без этого…
Она остановилась – Маштаков сидел, закрыв лицо руками. Как будто скрывал слёзы; на сильных, прямых пальцах горели ободок обручального кольца и серебряный перстень-печатка. Что с ним такое?
– Подойдите сюда… – глухо проговорил он из-за этих закрывающих лицо рук.
Она приблизилась; Маштаков отнял руки от лица – нет, никаких слёз, но оно было бледным.
– Вы знаете, Мария, почему лётчики… почему многие стремятся освоить фигуры высшего пилотажа? Я вам скажу. Это испытание не только себя. Это испытание машины. Кто-то должен это делать… – пробормотал он тягуче. – Так. Езжайте. Заявление напишите на командировку, заодно заедете на их ТВ, мы материалы на региональный конкурс передадим. И вот ещё… Я вам дам телефон. Это мой старый-старый приятель. Он поможет. Обязательно ему позвоните.
Его «Паркер» размашисто писал цифры на обороте визитки. Женщина взяла её, а он протягивал ей ещё ту самую монетку. Тысяча рублей, античная богиня Фауна.
– Берите… – устало сказал Маштаков. – На счастье. Будет вам талисманом.
Мария кивнула; улыбнулась, виновато и направилась к дверям.
А там вот вдруг обернулась – опять чертёнок влез! – обернулась да подмигнула ему, сидящему за столом, провожающему взглядом; да ногу кокетливо согнула, пыльной пяточкой к нему…
Да. Орёл. И будь что будет.
Вот сейчас она и кидала вещи. Она вышла на три дороги сразу и чувствовала себя не то что на перепутье, а сразу всеми тремя богатырями. Хотя богатырского мало… Она вышла на путь взаимоотношений с Маштаковым – куда он приведёт? Сразу к нему в постель, потом в постель – и приведёт ли? Она ещё шла по дороге отношений с Дмитрием. Тут всё зыбко… Она хочет этого и одновременно боится. А чего боится? Неясно самой. И, наконец, её поиски. Там всё вообще непонятно.
Но в том, что на всех этих дорогах заботливо разложены мины и уготованы ловушки и что везде она обретёт в первую очередь врагов, она не сомневалась…
Она закончила с выбором кофточек, когда в дверь постучали – и так постучали, что дрожь пробежала по полу. Кто это так колотит? Кто это с ума сошёл?!
Стоило отворить дверь – от оторопи даже не посмотрела в глазок! – как в её квартиру ворвался тайфун.
Матвеева была в оранжевом платье, ярком, как пожар в джунглях. Несмотря на жару, в колготках; однако туфли на грубой тяжёлой платформе держала в руках, и Маша догадалась – шла она к ней без них. Ткань колгот порвалась, открывая широкие, плоскостопые ступни: желтоватые, с краснеющими шишками.
В одной руке эти туфли, в другой – початая бутылка «Джек Даниельс».
Матвеева буквально впечатала Марию в стену твёрдым плечом, прорвалась на кухню, бросила туфли на скатерть.
– Ну, привет, звезда! Принимай гостей! – пьяным голосом выговорила она.
Косметика на её лице потекла от жары и размазалась; и без того неряшливо наложенная, она сейчас превращала лицо Матвеевой в клоунскую маску с хорошо заметными морщинами.
– Зоя Илларионовна! – Мария совершенно опешила от этого налёта. – Вы… Вы, вообще, зачем ко мне? Вы как узнали мой адрес?
– В отделе кадров! – гаркнула та с глумливым хохотом; оперлась массивным задом о стол, выставила вперёд ноги в продранных колготках. – Видала, звезда?! Я, как ты. От самой редакция. Ба-сич-ком! Ну что, кофеём напоишь?
– Зоя Илларионовна… вам лучше уйти. Честное слово.
– А я уйду! – женщина скривила лицо в гримасе-ухмылке, отпила из горла янтарную жидкость. – Уйду я, уйду… Это я так. По-соседки. Ты же дурочка у нас… ничё ты не понимаешь.
– Чего я не понимаю?!
– Ха-а! Ой-ой-ой! Ножками своими звездит! Думает, на самый верх этим ножками босенькими забраться… А у меня, знаешь, какие были?! Как я гарцевала, знаешь?!
– Так. Прекратите нести чушь!
– Чушь?! – голос Матвеевой на какие-то секунды утратил пьяные интонации, чуть отвердел. – Это тебе чушь, девочка… Попомни моя слова: он тебя выдавит… как пасту зубную, и бросит. Поняла? Расходный материал… Я это прошла. А я-то тоже наверху была. Ну?! И на чё ты надеешься?!
Мария готова была вышвырнуть эту пьяную бабу, но отчётливо понимала, что сил не хватит – да и почтенный возраст Матвеевой останавливал. И главное – как она узнала?! Хотя… сбывается пророчество Апанасенко: слухи покатились, и вот он, первый результат.
– Ты кто такая… – с усилием произнесла Лиса-Алиса и потрясла своими не очень расчёсанными, в ядовито-рыжий крашеными волосами. – Ты кто такая, чтобы звездить… ноги твои голые, поганые, ты ими себе что, имя делаешь? Я вот, между прочим, лауреат… Я республиканские премии две получила… У меня медаль от Госкино. Семьдесят восьмого года, да! А ты… обычная потаскуха. Как и я, правда. Ничё. Пытайся. Придёт и твой черёд.
– Матвеева! – уже не сдерживаясь, закричала Мария. – А ну, подите вон! Я полицию вызову!
– Вызывай… – согласилась Лиса-Алиса. – Уездит он тебя, вот и всё. Да мне наплевать. Просто помни: не ты первая, не ты последняя… Куда у тебя мусор кинуть? А, сюда?
И она с хохотом свалила пыльные туфли в мойку. Потом отхлебнула из бутылки, тяжело оттолкнулась от скрипнувшего стола. Проходя мимо отпрянувшей в проём комнаты Марии, захохотала:
– Гуляй-разгуляй! Я тоже такая дура была… Молодая. Были и мы рысаками. Наплачешься…
И рыжая ведьма исчезла за дверью, и было бы здорово, если бы оказалась мороком, наваждением – но нет; от услышанного зубы Марии стучали.
Матвеева добилась своего: её чёрные пророчества запали в душу и разбередили. Отравили. По-другому теперь виделось всё: и разговор с Главредом в «верхнем» кабинете, и сегодняшняя встреча. И своё глупое кокетство.
Может быть, она ошиблась?
…В холодильнике женщина нашла полбутылки водки, оставшейся неизвестно от какого события. Настрогала дольки лимона. Выпила в два приёма стакан, хоть и не опьянела. Выкурила полпачки сигарет. Потом избавилась от туфель непрошеной гостьи: первым желанием было выкинуть их на помойку, немедля, но потом всё-таки завернула в газету, убрала подальше: вдруг тётка протрезвеет, придёт извиняться… Протёрла стол начисто, пылесосом собрала несколько длинных волос Матвеевой: крашеных, но седых у корней.
Но – не помогало. Стены её квартиры душили, они наваливались на неё свинцовым саркофагом, В комнату, которую Дмитрий оклеил обоями и даже к мебели, стоящей прежде на кирпичах, ножки приделал, Мария просто боялась заходить.
Это не только в неевклидовой геометрии параллельные прямые пересекаются. В жизни тоже. И в какой точке пересекутся линии Димы и Маштакова, она даже не могла себе представить…
Так и не справившись со своим состоянием, она решила вынести мусор. Огромный мешок с обрезками обоев, обрывками газет, высохших ёмкостей с клеем – всё то, что тогда осталось после ремонта и что не вынесли, потому что Мария с оператором рванули на сбор в библиотеку.
По ступенькам тащила за собой, надрываясь.
По асфальту до мусорных контейнеров у бизнес-центра «Питер!» – со скрипом. Какой-то молодой мужик стрельнул на неё глазами и даже шаг сделал вперёд – помочь? – но тут изменился в лице; понятно, увидел босые ноги её – что подумал, неизвестно, но от намерения отказался и нарочито расслабленной походкой последовал дальше.
Женщиной овладела злость. Щанск… да, болото! И ничего тут не изменить.
На обратном пути она заметила двух детей. Мальчик и девочка, примерно одного возраста – лет семи, оба белобрысые, стояли у края того самого здания, заброшенной прачечной, в древесных аркадах которого они курили с Димой; стояли с убитым видом, девчонка даже всхлипывала, и Мария не выдержала, подошла.
– Ребята, у вас всё в порядке?
– Мя-а-я-чик укатился… – пожаловалась девочка. – Новый!
– Так достаньте…
– Там кра-а-апива!
Посмотрела на платьице, на беленькие ножки в сандалиях, с маленькими пяточками, и на джинсы мальчишки.
– А ты чего не достанешь, герой?
Он испуганно спрятал голые руки за спину. Насупился.
– А руки знаете, как жгёт?!
– Как жгёт? – эхом повторила Маша. – Да, дружок… я знаю, КАК жгёт.
Она пролезла туда. Стискивая зубы – потому, что крапивный напалм казался нестерпимым! – и даже губу закусив, она искала чёртов мячик. Нашла. Красно-белый, действительно новенький. Господи, ноги её до колен, до края джинсов, горят испепеляющим огнём…
Мария выбралась. Кривясь от боли, подала девочке мяч.
– На.
– Тёть, а у вас волдыри… – робко сказал мальчик; брат девчонки, наверное.
Мария глянула вниз. Обожжённые крапивой, ноги до колен алели красным.
– Волдыри пройдут, парень… – тихо ответила она. – А вот трусость – нет!
И пошла к себе.
Через час такси уносило её на станцию. В куртке, плотных лосинах и кожаных кроссовках: непривычно. Но сейчас иначе было невозможно. Хотя то, что она сделала, всё-таки выжгло из неё страх. И она готова была идти по выбранным трём дорогам.
Женщина уже катила чемодан на колёсиках по перрону, уже достала билеты, заранее заказанные, и тут заметила бегущую фигуру. Дмитрий.
– Маша!
– Да… привет.
– Маша, ну что ты не сказала? Я бы проводил.
– Да не надо, Дима. Я справилась.
– Когда вернёшься?
– Скоро… – без радости ответила Маша. – Тебе зачем?
– Просто…
– Ну вот и жди. Поработаешь пока… с Аглаей!
– Маша! Я не понимаю…
– Женщина! – вмешалась проводница. – У нас стоянка тут три минуты. Давайте быстрее!
– Иду уже, иже…
Он так и остался стоять на перроне; она только обернулась на него и кивнула; лязг поднятой подножки, двери, и поплыл вагон, и когда она нашла своё купе – холодно-пустое, то не выдержала, приникала к окну.
Он старался догнать её вагон, найти окно – может, выглянет? – шёл, потом бежал…
Но поезд набирал ход, и фигура Дмитрия исчезла.
ЛИНИЯ РОМАНЕНКО – ГЛАВА – ПИЛОВА
Глава вызвал Романенко в обеденный перерыв, что случалось редко: трапезу Исмагилов редко на что-то менял, обедал в специальной личной столовой, оборудованной в «комнате отдыха» его апартаментов. Но сейчас оказался за столом, очками сверкал, перед ним – раскрытые папки с бумагами и из еды – только стакан чая в позолоченном подстаканнике. И тарелочка с горкой солёных сухариков.
Лев Гордеевич разноса не ждал: вроде всё путём; основные конкуренты, Пафнутьев и Глезер, повержены, вот-вот вся власть перепадёт ему в руки. И, в принципе, не ошибся – Исмагилов не наградил его ни одним обидным словом, просто от порога ударил, как копытом в лоб:
– Что Фромиллер?
– Отошёл, в больнице пока! – бодрым голосом отрапортовал Романенко. – Но слаб ещё, слаб. Лечащий врач там… Ну, я провёл беседу. Домой рвётся, но задержим.
– Задержим… Смотрите там у меня. Последние идут. А он если квакнет – нам геморрой… – проворчал глава, но по тону чувствовалось – не лютует.
Романенко уже успокоился. И напрасно.
– А где Пилова твоя? – рыкнул Исмагилов, как проснувшийся в берлоге медведь.
Лев Гордеевич прирос к месту.
– Так вот… я же докладную записку…
– В жопу её затолкай, записку твою! Где она?!
– На больничном…
– Вынуть. В чувство привести. И пусть работает! – приказал Исмагилов. – Нашла время тоже. Вон!
Он ткнул пальцем в бумаги; теперь Романенко догадался, что это. В таких папочках, разноцветных, Исмагилову сортировали данные с мест – из городских отдалённых районов. Точнее, из приписанных к Щанску Криводаничей, Круглихино, Первомайского…
– Мышей не ловят. Опросы показали – у меня сорок процентов! Херня.
– Вас понял, Фарид Исмагилович. Достану. А что поручить?
– Готовь группу… проверочную. Пусть проедет по всех этому дерьму и всем головы пооткручивает. Чтоб работать начали… Загрузит их агитматериалам, по полной. Понял?
– Так точно, Фарид Исмагилович.
Глава взялся за стакан и со страшным швырканием отпил.
– Иди…
И вот тут началось самое сложное. Иди-то иди, но куда? Где её искать?! Оплаченный администрацией номер «Витязя» пустовал; на ресепшене сообщили, что ни господин Ситафин, ни госпожа Пилова уже неделю как не появляются. А в номере оставили такой разгром, что пришлось оформить дополнительный счёт за ущерб… Романенко это проглотил. К безопаснику обращаться не хотелось, использует он это против Льва Гордеича, найдёт как. Пафнутьев дома отсиживается, иуда. Да и к нему тоже идти опасно: всех продаст, купит и снова продаст. Ну не бандитов же по её следу посылать! Да и нет у него, по большому счёту, хороших знакомых бандитов. Дела нынче интеллигентно делаются, в кабинетах…
Укатила из Щанска со своим хахалем? Сбежала? Ой, вряд ли… Не верил Лев Гордеевич в это. На руках у неё козыри сильные, куш может сорвать большой – нет, не может быть. И тут счастливая идея пришла. Ляшенко позвонил – тот, рассудив, что больной Фромиллер уже не опасен, вновь вышел на работу.
Где может обитать мадам Пилова? Хе, не в гостиницах. Там всё контролируется – оттуда бы сообщили. Да и не будет она своими деньгами на гостиницы сорить частные, что в «Питере», что в «Высоте» цены аховые, номеров мало. Значит, что остаётся? Лофт… Приказал Ляшенко тихонечко все лофты проверить. Не так много их в городе – только в шести-семи новых домах.
И через три часа результат у него лежал на столе.
Нет, Анна Александровна, никуда вы от меня не спрячетесь. И хотя помещение арендовала официально жена Горуна, на которую, кстати, и пиловский внедорожник записан, доложили – москвичка, блондинка. Точь-в-точь с фото.
На всякий случай Романенко заказал такси. От «ПАБа» до роддома. Не приспичило, нет, рожать он не собирался, а вот в шикарном лофте на 24-м этаже, с панорамными окнами, на Заповедной, 2 и обитала беглянка.
От роддома метров сто – дошёл пешком.
Он понимал, конечно, что Пилова увидит его в экранчике видеосторожа да может и не впустить. Поэтому лицо улыбающееся обратил к чёрной головке камеры, сказал ласково:
– Анна Александровна, деловой разговор есть. Будьте уж добреньки…
Металлическая дверь, пшикнув, сняла запоры.
И, как ни готовился Лев Гордеевич к этой встрече, он оказался обескуражен с самых первых минут. Дверь открыла ему не та напомаженная, до сверкания ухоженная Анна Александровна, а нечто страшное. Чудовище.
Светлые волосы, давно не мытые, свалялись. На худых плечах висит прозрачная майка в пятнах; совсем не скрывающая худую вислую грудь с малиновыми кружками. На лице – ни малейших следов косметики, волосы растрёпаны; какие-то синяки – на плечах голых, на икрах… На худых жилистых ступнях – ногти со слезшим лаком.
– Заходи! – без церемоний пригласила Пилова и, повернувшись, вихляющейся, расслабленной походкой ушла в глубь лофта.
Полутемно; большая часть жалюзи закрыта. Помещение забросано смятыми сигаретными пачками, пустыми бутылками, надорванными коробками с недоеденной пиццей, скомканными салфетками, упаковками из-под сока. Босые ноги обитательницы ступали по подозрительного вида пятнам, по рассыпанному сигаретному пеплу и даже по раздавленной – откуда она тут?! – яичной скорлупе с засохшим бельмом желтка… Валяются вещи, какое-то бельё, на большой тахте всмятку простыни, подушки, и посреди этого безобразия – большое пятно: то ли кровь, то ли вино, то ли рвота.
Что с ней произошло, с этой мегерой утончённой?
Романенко, в штиблетах, и шёл тут осторожно, а сесть на что – не придумал. Так и остался стоять, прислонившись к сравнительно чистому краю большого стола в центре – одновременно и плиты, тоже заставленного грязными стаканами, мятыми тетрапаками и посудой.
А Пилова грохнулась – именно так! – в большое кожаное кресло, голые ноги закинула на перевёрнутый, прожженный сигаретами пуф; Романенко обмер – маечка её едва низ живота закрывала, короче мини-юбки… Закурила, посмотрела на замглавы тусклыми бесцветными глазами, сейчас казавшимися оловянными пуговицами.
– Надо – что от меня?
– Анна Александровна… – начал Романенко осторожно, как по весеннему льду пошёл. – Ситуация сложная… вы, так сказать, самоустранились. Так нельзя. Вы – в команде. Глава наш с ног сбился, вас ищет. Вы же уволены пока, простите.
Пилова кашляюще, издевательски захихикала. Потом спросила:
– Слышь, командир, тебе вот ЭТО показать?
И задрала маечку.
Нет, конечно, Романенко видел такое, но… Но это как-то ударило по воображению, и он чуть равновесие не потерял.
– Анна Александровна… Давайте без грубостей. И глупостей!
Опять – гортанный смех. Пепел стряхнула вбок, на пол.
– Что? Чешется? Ну, так я почешу вам фото, которые показывала. Сразу послать три буквы или погодить?
– Анна… что с вами происходит?
– Болею я. Устала от всего. Как собака…. Оставьте меня в покое!
Романенко тяжело вздохнул. Видимо, придётся пускать в ход тяжёлую артиллерию.
Он достал из папки несколько фотографий, подошёл и разложил их, за неимением другого места, на вытянутых ногах Пиловой. Стараясь не смотреть на её ступни, хищно пошевеливающиеся пальцы – будто ими она могла схватить его за горло.
– Это некая Варя Носова… – негромко пояснил он. – Наркоманка, воровка. Участвовала в ограблении квартиры Якова Глезера. Два дня назад нашли в Первомайском со вспоротым животом. Её жестоко пытали – видите… некоторые конечности отрублены, соски отрезаны. А двоих её подельников нашли буквально вчера. Ну, там просто: убили, головы отпилили и попытались сжечь. Правда, по ряду признаков, татуировкам – установили.
Пилова смахнула фото на пол. Отшвырнула сигарету, встала. Обошла стол и, устремив на Романенко тяжёлый взгляд из-под взлохмаченных волос, прошипела:
– Я-то тут где?
– Понимаете, Анна Александровна. Те, кто пытал Носову, охотились не за ценностями. Понятно, что эти грабители уже большую часть профукали. У Глезера были взломаны тайники… и я имею основания предполагать, что там мог быть какой-то компромат. Так вот, искали компромат.
Она снова пыталась закурить, разыскивая в бардаке на столе сигареты; уронила пакет, оттуда полилось что-то прокисшее, остро пахнущее плесенью, ей под ноги, но она не обращала внимания.
– Откуда фото?
– От начальника полиции…
Он соврал. Фото принес ему безопасник, в тот же день, когда нашли Носову. Таких фото не было у ГОВД, это он уже выяснил через своих людей. А этот делавар со сросшимися бровями зачем-то пропадал в Первомайском целых два дня накануне. И, сообщая Романенко о происшествии, неприятно так на него смотрел. Магнетизировал.
Как предупреждал.
– Воля ваша, конечно… – скорбно заключил Романенко. – И ваш материал, да, достойный… Но смотрите: я же вас нашёл. А если найдут те, кто нашёл Носову?
Пилова нашла, наконец, сигареты. И зажигалку в этот невообразимом хаосе. Прикурила; и Романенко заметил – пальцы эти, тонкие, шила просто, пляшут. Прикурила только с третьего раза.
– Повторяю… – тем же больным голосом прохрипела женщина. – Что вам от меня надо?
Замглавы кратко объяснил. И она, похоже, всё хорошо поняла. Что ж, его миссия выполнена…
– Завтра в девять жду вас у себя, Анна Александровна. Машину подготовим, материал, помощников дадим.
Он не стал рассыпаться в любезностях: просто кивок головы – и к двери. Там лишь обернулся; Пилова, стоя на прежнем месте, чесала под маечкой, показывая худые, втянутые ягодицы. Романенко вздрогнул снова и выскочил из лофта ошпаренным.
Разговор с Пиловой его смутил донельзя. И, хотя он этот раунд выиграл, и у Главы выиграл, что-то такое сосало под ложечкой, не давало развернуться чувству торжества. «Уже выходя из дома, самурай должен считать себя мёртвым…» Ох, близко к этому Лев Гордеевич! Ох, затупилась его катана – может подвести в самый нужный момент…
Походил вокруг дома, успокаиваясь. Домой в таком состоянии ехать не мог; опять пришлось позвонить жене, добрым голосом справиться о здоровье детишек, что-то сказать приторно-ласковое и сообщить, что задержится.
Конечно, задержится, как без этого. Вызвал вторую машину и поехал к Черепахе.
Как назло, по вызову приехала не комфортабельная средняя «японка», а тесная, скрипучая российская «лада»; стиснувшись на заднем сидении, слушая балагура-водителя, молодого, и односложно ему поддакивая, Романенко думал о своём.
Ему, как работнику администрации, как никому другому, были очевидны все проколы Главы, та зловещая карстовая пустота, которая за последние годы образовалась под, казалось бы, незыблемым фундаментом власти. Исмагилов давит на административный ресурс, как привык и как умеет; но этот канат уже истончился – порваться может в любую минуту! Недавний потоп, заставший городские службы врасплох, озлобил людей. Цифру погибших в домах, буквально под воду ушедших в Щанке, цифру жуткую – около пятнадцати человек – кое-как замазали; понятно, что это мусор, алкашня, схваченная водой в пьяном сне, чёрт с ними, но это всё равно – много. Жилья – нет. Пострадавших, и из «Щанки», и из «Энергетика», где разбушевавшаяся речка подтопила массу частных домишек, смыла огороды, расселили в Первой и Второй школах, а пресловутый «резервный квартирный фонд администрации» существует только на бумаге: всё давно роздано, перепродано, раздарено своим хитрыми комбинациями Глезера. Ну выделили им спальники, одеяла газовые печки туристские, но это пока лето – а что будет осенью?! Комбинация с новым жилым районом Опытного вообще на ниточке, какой там канат – один скандал, одна утечка, и всё полетит… Предприниматели недовольны, от хозяина «Бункера» до московских барыг, державших «Высоту»: Глава такими поборами их обложил, что совсем сказать стыдно… Горун положил на всё с прибором; даже директора ропщут, треть педагогов поувольнялась к чертям – кто детей в сентябре учить будет? Город задыхается в наркоманских сетях, Круглихино вообще давно чуть ли не бандитская территория, а Пафнутьев дров наломал и будет ломать ещё, медведь неуклюжий…
А тут ещё эти босоногие. Новый митинг готовят? Провели всё, что хотели, но ведь они не успокоятся; дошли уже до Льва Гордеевича слухи из колледжа: хотят, мол, организовать движение за чистоту улиц и памятников, привлечь, дескать, внимание к проблеме… В такой ситуации одно слово выздоравливающего Фромиллера, и бабахнет, станет он новым народным героем, особенно после истории с машинами-подметалками; и всё, кончился Глава.
При мысли об этой шайке-лейке из библиотеки Льву Гордеевичу совсем сделалось плохо. С одной стороны, он уже знал, что библиотечные затеяли какой-то проект в ИТК, тамошний начальник Вострокнутов через ГУФСИН пробил финансирование этого, и хорошие знакомые уже сказали Романенко, что нехорошо будет палки в колёса этому большому делу ставить; а с другой – спец по безопасности давил. Хорошо давил! У него всё было уже готово.
И что тут делать Льву Гордеевичу, было абсолютно неясно…
Выйдя в Круглихинском предместье, замглавы с удовольствием вдохнул уличный воздух: тут меньше ощущалась гарь от заводских труб, здесь гуще пахло землей и зеленью. Стараясь не попадаться на глаза приметливым бабулькам, то там, тот тут рассевшимся по своим насестам-скамейкам, последовал к знакомому подъезду.
Ему хотелось Черепаху. Хотелось, как обычно, прямо в прихожей, так, чтоб кривые волосатые ножки – Черепаха не брила их! – окольцевали его бёдра, чтобы остренькие пяточки вдавились в его ягодицы а он пробил, буквально насквозь, это извивающееся в оргазме тело…
Однако сегодня всё случилось по-другому!
Она встретила его за дверями, но не опустилась на колени; она почему-то выскользнула из-под рук его и побежала, топоча, в комнату, что-то мыча. Ничего не понимающий Романенко стащил штиблеты, да вошёл, да остолбенел.
Он услышал голос – звонко-ироничный, негромкий, но по ушам ударивший:
– С треском лопнул кувшин: / Ночью вода в нем замерзла. / Я пробудился вдруг… – я полагаю, это лучший вариант. Всё-таки Басё лучше всего Вера Маркова переводила, это априори… вы вряд ли переплюнете.
Перед экраном компьютера склонились две головы. Тёмная, стриженая, его Черепахи, и – проклятье! – рыжая. А потом голова эта поднялась и вежливо поприветствовала:
– Вечер добрый, Лев Романович! А мы тут с Цизана хокку переводим…
Замглавы едва смог выдавить: «Ага…» Серафима Эмильевна грациозно встала; окатила Романенко двумя потоками света, карего и голубого, и, мелькая белыми ступнями-перьями на тёмном ковре, приблизилась. Взяла за руку.
– Не будем мешать вашей Каме, правда? – проворковала женщина. – Давайте в кухоньку, потолкуем…
Он пошёл за ней – быком на убой. И только когда она хрустнувшую дверь со стеклом закрыла, сломанным голосом спросил:
– Как? Как узнали?!
– Проще простого. Цизана Каме – Маленькая Черепаха. В базе адресов Щанска три Черепановых, две Черепковых, одна Черепахина женского рода. И ещё Черепашинская. Из них только две подходящего возраста, и только одна, действительно, маленькая… Так что я не затруднилась.
Романенко безмолвствовал. Один разящий удар – сквозь все его доспехи и защиты. Один! Тот проклятый лист с рисунком – почему он его не успел убрать… Вряд ли его Черепаха что-то рассказала гостье об отношениях с ним, но да ведь Серафима не дура, к тому же психолог, она по мельчайшим деталям догадывается. А догадка – начало знания, разрушительного знания для Романенко. И самое страшное: видать, Серафима уже набилась в подруги, и ей достаточно устроить простенькую женскую провокацию, чтобы навсегда отнять Черепаху у Хокори Созецу…
Вот это и казалось самым страшным.
Серафима подступила. Тонкие руки оперлись о кухонный стол, за которым на жёстком табурете бессильно сидел Романенко. Склонила голову. Терзая его разноцветными глазами-иглами, проговорила:
– Вы не волнуйтесь так. Я понимаю – для души… Любви все возрасты покорны! Но вы мне одно скажите…
И выдохнула – прямо в лицо:
– КОГДА?
Придётся, похоже, ему выбирать путь ронина!
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!
Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.
