Глава 79. КАТЬКА-РЫБА С АЛИСОЙ ЗАМЫШЛЯЮТ, А ТАТЬЯНА ПИШЕТ САМА СЕБЕ

Глава 79. КАТЬКА-РЫБА С АЛИСОЙ ЗАМЫШЛЯЮТ, А ТАТЬЯНА ПИШЕТ САМА СЕБЕ

ЛИНИЯ РЫБА – АЛИСА

Ворочалась Мария без сна на жёсткой купейной полке, трясясь в поезде до Новосибирска; Колокольцев, приехав с дачи – всё-таки засадив поле крупно нарезанными картофельными клубнями! – сбривал заросли щетины на лице и стригся, перебирая в памяти откровенный разговор со Снетковой, всё перевернувший, но давший ему новое направление поиска. Спала в номере люкс Аша, хорошо спала, спокойно, представляя завтрашнюю встречу с Марком: всё сказано, многое сделано, то самое первое, с чего можно было начать, а дальше – как сложится… Шакти в своей комнате настукивала на планшете документ, которым они прикроются, осенят общественной значимостью планируемую акцию: составлять такие бумаги умела плохо, путалась в казённых оборотах.

Сонце тоже не спала, точнее – пару раз вскакивала и на цыпочках кралась к двери материной комнаты. Отец в этот день остался у них. Началась новая эра… Не какие-то особенные звуки девушка хотела услышать, одна мысль была – лишь бы не поругались снова! И Энигма не могла заснуть, напилась валерьянки, а когда свалило её снадобье, приснился кошмар: её отправили «на разбор». Лежит она на какой-то металлической станине, ягодицы голые жжёт холод металла, а сверкающая фреза отпиливает её ступни, упорно не желающие загорать, и чёрный лак на ногтях стекает вниз, по ступням, каплями; а ей не больно почему-то, просто страшно, а страшно от мысли: ладно, ноги, а если и руки? Как она макияж будет делать?! И мысль эта моментально бросает в холодный пот, и просыпается девушка, лязгая зубами, в насквозь пропотевших простынях, и лезет под душ горячий, стараясь смыть с себя всё то, что рассказала Ленке – про Никитоса, про «Тёмного».

Ну да, ещё две героини щанских приключений не спали. Катька-Рыба, в наброшенном на плечи халате, злая, усталая, и голодная, сидела в продавленном кухонном кресле, курила, ощущая горькую кислятину табака во рту. А Алиса, наоборот, довольная, «надрыгавшаяся» с ней, да так стонавшая, что Катьке пришлось ей, дуре, рот зажимать – ступню свою засунуть в этот рот, иначе не получалось при их позе соития, чуть ли не в самую глотку! – Алиса в белье, пожмуриваясь, пила чай. За окнами темно уже, и пора бы на боковую, но остались они, чтобы после греховных удовольствий поговорить о делах.

Информацию, которую Лёшка скачал с компьютера Павла, она уже Алисе показала. Та не удивилась и проявила редкое для неё здравомыслие:

– Да, а я всегда знала, что нас там снимают. Армен хитрый, ему надо что-то в кармане иметь, если «Дубраву» захотят у него отжать!

– Угу. Знала она. Поэтому ты так там, на камеру, жопой вертишь?! И орёшь, как резаная?

– Ну, так клиенты ж любят, когда того, страстно… Но вообще мелочёвка, Катюха.

– Почему «мелочёвка»?

– Ну, кто там, на видео? Так, третьи лица. Этот, молодой, который у них машинами рулит всеми, он, знаешь как за титьки щиплет больно! Блин, он меня достал…

– Знаю.

– А из больших папиков там Горун только. Ой, прикольно, да, когда на него сразу две забрались, да?

– Ты по делу говори! – угрюмо оборвала Катька.

На видео и она там фигурировала пару раз. Не то чтобы это её беспокоило, но не надо бы… Стереть эти файлы не забыть.

– А чё по делу? – вздохнула Алиса, допивая жидкий чай. – Мы пикнуть не успеем, как об этом Армен узнает. Только покажи кому, и всё… Бригадир отвезёт за Гнилое и закопает. Навсегда.

– Вот, бля. Я думала, это реальная вещь…

Подруга потянулась, так что большие груди чуть не выскочили из лифчика, загадочно протянула:

– Мне тут одна подружайка другую флешку отдала…

– Какая?

– Да не знаешь ты её. Варька-Нос. Она наводчица, с круглихинскими ворами шарится.

– Ну?

– Они хату Глезера обчистили недавно. Ну, этот, по деньгам главный… Короче, много взяли, а Варька все шкатулки прошарила. Ну и, типа, мне по дружбе флакончик лака золотистого дала.

Катька-Рыба возмущенно фыркнула. Да так, что пепельница вспухла ядерным грибом – прямо на полуголую Алису.

– Ты чё, дура?! Мне вот мыться теперь, а у тебя горячей нет.

– Так оботрёшься! Тоже мне, нашла, чем похвалиться! Флакончик… Если бы сто баксов – другое дело. Или колечко.

Лихорадочно вытираясь салфетками, Алиса обиженно пояснила:

– Сама ты… Это не флакончик, между прочим. Я только потом догнала, когда хотела ногти красить! Это тайник. Он так, раскрывается, а там флешка.

– И чё там, на флешке?!

– Щас…

Девушка взяла со стола модный телефон: даже у Катьки нет такого, жаба давила купить, поискала там – а потом сунула подруге под нос.

– Вот, смотри!

Без звука шло видео. У Катьки глаза расширились.

– М-мать… Это же не в сауне!

– Да. Это у них в «Золотой Долине». Они это «чайные церемонии» называют… Видала? И Глезер тут, и сам этот. Который… ну, понимаешь!

– Ёп… а кто это… как это? – от волнения Рыба стала слова глотать, сигарету затушила где попало, о стол.

– Не знаю. Но там кто-то без их ведома снимал. Для себя… И девку одну я знаю. Вон, видишь, с татушкой на ягодицах, ну, вон… Да! Она туда съездила, а потом – бац! – и с крыши спрыгнула. На «Низушке».

– Сама?

– Чё тупая-то такая, Катюха? Помогли. Там, говорят, вообще… девки некоторые на один раз. Чтобы потом не болтал никто. Варька-Нос тоже куда-то пропала, между прочим.

Алиса убрала телефон, огляделась.

– Вибратор больше не дам! – огрызнулась Катька. – Ты мне его совсем зачуханила, коза… Кнопка западает уже! Говори, что придумала!

Подруга скривилась, недовольно.

– Жадина! Ладно… Вот это можно реально толкнуть.

– Кому?

– Московским. С которыми ты корешилась.

– Бля! Я теперь к ним не пойду!

– Ой, да нафиг! Они тебе ничё не сделают, они залётные. А бабок отвалят.

– Им-то зачем?

И снова Алиса, при всей её ограниченности, показала себя тонким стратегом.

– Они сюда чё-то мутить приехали. Выборы будут, слышала? Девки у нас некоторые в агитаторши записались. Тоже бабки! А хозяева у них с Москве. Вот они и заплатят. Ну, я могу и сама поискать в Интернете.

Под пыльным плафоном металась залетевшая с улицы ночная бабочка, била крылышками, гоняла трепещущую тень по кухне, по лицу Алисы. Катьке пришлось сменить гнев на милость.

– Ну, у тебя голова варит… Добро. Согласна! Только не запори всё. И не смотри ты на него так, не дам… самой нужен!

Алиса с недовольной гримасой встала. Пошла одеваться. Всовывая ноги в босоножки, предупредила:

– А тебе вообще затихариться пока нужно. На время. Пока я всё подготовлю.

– Подумаю…

Отправив Алису, Катька вернулась в кухню, к столу с грязными стаканами, крошками от печенья. Несколько минут зло смотрела на чёртову бабочку; дождалась пока та, обжёшись, не рухнет серым комочком на линолеум и с  яростью раздавила насекомое голой твёрдой пяткой.

В мокрое пятно.

Господи, когда ж ей, Рыбе, повезёт-то по-настоящему?!

ЛИНИЯ ТАТЬЯНЫ

«Всё больше и больше последнее время меня занимают мысли о моём настоящем предназначении. Предназначении в этом городе и даже в этом мире, так вот глобально. Как получилось так, что я, дожив почти до сорока лет, полностью поменяла своё представление о жизни, о людях и в буквальном смысле вышла на новую дорогу? Вышла тоже по-новому, босой. И, конечно же, то, что я сейчас пишу, может быть только новыми «Записками сумасшедшей», по-гоголевски. Может показаться, что я тоже отрываюсь от реальности, ведь я, по сути, тот же столоначальник, только в другой эпохе и немного других обстоятельствах…»

Буквы ложатся на белый лист прекрасной офисной бумаги ровненько, одна к одной. Она всегда гордилась свои каллиграфическим почерком, дедовским ещё. Это он сидел с ней с прописями. Матери было вечно некогда, с её многочисленными общественными нагрузками. Пишет, не подкладывая под лист специальный шаблон с чёрными строчками; а между тем расстояние между ними можно по линейке вымерять.

Ночь. Абсолютная, неразрывная тишина. Хотя нет – поскрипывает о гладкую бумагу хорошая гелевая ручка. Для письма она купила сразу пять таких в книжном. Конечно, лучше бы писать дедушкиной перьевой, но там старинная система заправки, с пипеткой. Испачкает руки, стол, кляксу посадит.

А ей почему-то хочется вот так: без помарок, на чистом листе…

«Со стороны, конечно, покажется, что я сошла с ума. Сбрендила, как папа тогда говорил. Я тогда прочитала где-то про «бренди» и полжизни считала, что сбрендить – это напиться до чёртиков этого самого бренди. Ну, а сейчас, да, сошла. С  моей, почти фанатичной (с трудом сдерживаю себя!) босоногостью. В глазах окружающих я, конечно, конченая дура. С другой стороны, я смотрю на них и недоумеваю: чем я хуже? Последние дни, после ливней, стоит страшная жара, в помещении прохладнее, чем на улице. Даже окна не открываем, спасаемся притащенными из дома вентиляторами и кое-как починенным кондиционерам (спасибо мужикам-ремонтникам из Горстроя!!!). Народ массово переобулся в сланцы. Самые умные – просто в ремешковые сандалеты. Но разве в сланцах эти ступни меньше пачкаются? Я смотрю на чужие ноги, потом на свои и не обнаруживаю никакой разницы. Более того, я подозреваю, что, придя домой с рынка или из магазина, да просто с прогулки, они сбрасывают эти сланцы в прихожей. И потом топают этими грязными ногами на кухню, в спальню или детскую… Мне же приходится мыть. Так кто чище, господа присяжные?! «Несвоевременные мысли», как у Горького.

Ещё когда только начинала, перебарывала свой страх выйти на летнюю улицу босой, выдавливала из себя по капле этого «раба» общественных приличий (опять родной Пешков!), то пару раз слышала в спину – вот, смотри, какая проститутка! Это сейчас у меня толстая кожа наросла, невидимая, вокруг меня, коконом, а тогда больно было. Как укус бешеной собаки. Специально, после недавних событий, поговорила с О. М., уж ей-то ли не знать. Не передать. У них всё по-другому. У них выйти босиком при честном всём народе – это преступление хуже всего. Они и стыдятся своей «профессии», и втайне гордятся ей, как я поняла, в полном смысле кое-кто считает себя «жрицами любви», чуть ли не профессиональными гейшами. Хотя им до гейш, как до Луны пешком. У них это табу страшное. Вот вам перевёрнутый мир. Королевство кривых зеркал, иначе не скажешь!»

Комарино поёт гелевый линер Stabilo. Чёрная вязь покрывает бумаги. Ступни покоятся на паркетном полу, рядом, и фактура дерева согревает их, кажется – гладит. Ещё один лист аккуратно положен в стопку. Можно набивать на клавиатуре ноутбука, но это не то; радость от простого, древнего написания, а не настукивания – мало с чем сравнима.

«Начала составлять список мест, куда бы я никогда бы не отважилась пойти босиком. И почти два десятка пунктов написанных потом зачеркнула. Ну, например: магазин. В большинстве магазинов чище, чем у меня дома. Слоняются эти бесконечные фигуры с моющими машинами, каждую минуту наталкиваешься на них. На рынок нельзя, грязно. Но там не грязнее, чем на простой улице. Да и рынок, как я недавно заметила, утром окатывают водой из шлангов, это требование СЭС, так что именно утром, по дороге на работу, особенно приятно ступать голыми ногами по совершенно чистому, промытому асфальту. Банк? И что же, что банк? Для нас, бывших советских, это храм какой-то, это чуть ли не святилище. А ведь это просто учреждение, потребительское, как и магазин. Давно ли Иисус менял их храма выгнал? А они свои понастроили… Друзья, знакомые? Ну, так я помою ноги. О.М. сказала, что «в гости» берёт с собой носочки. Я говорю ей: зачем? Она: чтобы мои босые лапы их чувства не оскорбляли (подумать только!!! И такое бывает!!!). Странно. А голые пластиковые ноги манекенов? А голые ступни фигур этих в нашем городском парке, греческих различных богинь да «Девушек с веслом»? А голые ноги персонажей на картинах великих русских художников?! На пляже, в бане – не оскорбляет… А дома, видите ли, оскорбляет. Никак не могу в толк взять: почему эта часть тела, не относящаяся к гениталиям, может кого-то, в принципе, оскорблять? Откуда такое извращённое эстетическое сознание? Что цивилизация, мораль сделала с этими несчастными людьми? Впрочем, о Теле надо ещё мне писать и писать. Это тема неисчерпаемая, и во многом потому, что я, прожив довольно долгую жизнь, так своего тела и не узнала. И познаю его сейчас. Это одновременно и невероятно сладко и мучительно-больно».

Пишущая задумалась, рука с ручкой остановилась. Босые ступни прижались плотнее друг к дружке, коленки сжались. А другая рука потрогала то, что между – с удивлением: неужели да? Неужели хозяйка её так и сидит в рабочем своём кабинете, в два часа душной щанской ночи?

Сидит. Именно так.

«Я долго не могла внутренне смириться с советом В-т, меня трясло, как в лихорадке. Было чувство, что я должна это сделать, просто обязана для моего психологического исцеления, но как неимоверно трудно было решиться. Я сначала попробовала просто в одном белье. Спустилась на первый этаж, где за конторкой приёма посиживает наша Л. И., и остановилась. Не смела сделать дальше ни шагу! А темнота, как назло, не была абсолютной, мне бы, может, и легче было. Глаза привыкли к ней быстро, тут ещё лунный свет в окна начал заглядывать. Я обнажила только грудь, и уже было страшно. И пошагала. А пол у нас внизу каменный, или как он ещё называется? Такие шлифованные полы домов культуры, с медными перегородками. Холодный! Наверное, через голые ступни это передалось. Тоже понять не могу, как это работает. Вроде горячее должно возбуждать, а тут – холод. Такое чувство пошло вверх, что я даже идти не могла нормально сначала. И через десять-пятнадцать шагов сдёрнула с себя остальное. Стоя, совершено нагая, у тёмных стеллажей, в пустой ночной библиотеке. Сейчас вспомнилось: у Рэя Брэдбери в одном из рассказов марсианская принцесса гуляет босиком по заледеневшим (или заснеженным?) лестницам своего замка. Вот когда я «Леди Годивой» себя ощутила! Это такой, как выражается О. М., drive, что чувства зашкаливают. Я, кажется, расплакалась. А потом ходила и ходила, было наслаждение наготой, звуком от касания босыми ступнями пола, от этих миллиардов шорохов, скрипов. Мне кажется, я даже ветер по верхушкам деревьев на улице начала чувствовать! И что самое дикое, у меня всё тело горело. Я не выдержала. Накануне вечером сама полы все помыла, с мылом, единственная уступка с моей стороны стыдливости была. И вот я легла на этот пол – грудью, животом, всем остальным. Как на плиту могильную. И страшно сказать, ощутила то, о чём В-т говорила. Сама по себе. Давно такого не было…»

Татьяна опять перестала писать и уставилась на плотно закрытую дверь. Нет, она одна, совершенно точно одна, библиотека на сигнализации. В эту коричневую дверь никто не войдёт. А если бы вошёл? А ей бы хотелось?! Встать из-за стола, голой, поприветствовать, как будто всё обычно: проходите, присаживайтесь… Она тяжело вздохнула и снова начала строчить.

«Помню фильм шахназаровский до сих пор, «город Зеро». С каким переворотом мозгов мы смотрели его в восемьдесят восьмом! Особенно эпизод с голой секретаршей в приёмной. Зачем он её туда вставил, отчего? Что этим сказать хотел? У фильма сюжет густой, кафкианский совершенно. Как деревенская сметана. И это, с секретаршей, только один аккорд в симфонии. Но всё равно это поражало воображение. А скольким чаяниям он тогда крошечным этим эпизодиком угодил! Сколько людей потом эротические мечты такого рода воображали? Последнее время много советуюсь с В-т. Мне порой кажется, что её просто не существует. Что это какая-то голограмма, присланная в наш Щанск высшими силами. У неё на всё есть простой, ясный, чёткий ответ. Это она мне сказала, что вуайеризм и эксгибиционизм никакие не извращения (прибавила, что это так только в том случае, когда состояния становятся клинически-навязчивыми). Сказала: это мощный ресурс выработки серотонина и эндорфина, не надо этого боятся. Вы скажете: неужели тебе хочется прогуляться по улице голой? Я скажу: да! Может, не так примитивно и не так прямолинейно, но Маргаритой на балу Воланда побыть хочется. Булгаков знал, о чём писал. И в пустой библиотеке я, голая, насытиться этим ощущением, этой фантазией не могла. В-т права: все как ожило, достаточно было лёгкой картинки для совершенно фантастического оргазма. Может быть, я пишу это тут зря, но всё равно никто не прочитает».

А, я не закончила тему о том, куда я не пойду босой. Возможно, на официальное мероприятие, на награждение, может, я просто не доросла до этого. В-т рассказывала, что несколько студенток её ВУЗа получали аттестат босиком. Может, это молодёжная шутка, может, поспорили с кем-то. Но В-т говорит, что это было феерично, а ректор одну даже похвалил и за плечи, обняв, вывел на авансцену. Может, я не пойду так в дом престарелых или к инвалидам, особенно к тем, кто безногий или парализованный. По отношению к ним это просто некрасиво, нечестно. Понятно, что в цех Опытного завода я так тоже не зайду. И правила безопасности, и обыкновенный здравый смысл. Но в остальных-то местах – почему нет? И ведь главное в том, что никто не даёт внятного ответа на этот вопрос. Лепечут что-то о приличиях, некоторые даже Библию вспоминают (вот она, родная советская «образованщина», прав Солженицын был!). Л. И., уж на что вам нам сочувствует, а и то высказала: «Я из богатого роду, не ходила бОсая сроду». Поговорка у них в селе такая была. Пишу это и плакать хочется, как нас мещанство за горло держит. Как же нам предки, желавшие равенства и справедливости, мечтавшие о коммунизме, передали эту омерзительную, животную жажду богатства как такового? Скажите мне, зачем тогда были фаланстеры и коммуны, зачем была революция и братоубийственная Гражданская война, зачем расстрелы в подвале «эксплуататоров» и «буржуев», если мы не то что опять пришли к тому же мещанству и буржуйству, но если это у нас в корнях сидело, в самой народной культуре? Я не историк и не философ, я не понимаю.

В-т легко связывает босые ноги и секс. Вначале я до хрипоты готова была с ней спорить на этот счёт. Отстаивать такое светлое, не знаю, ивановского розлива босоножество, лишённое всех обертонов сексуальности. А сейчас вижу – не получается. Всюду остаётся какая-то недоговорённость и недосказанность, словно люди бояться честно сказать об этом, маскируют. По себе узнала. По О. М. тоже. Девочка в последнее время необыкновенно ко мне открылась. Рассказывает порой такие вещи, от которых у меня на голове волосы дыбом становятся. Я, взрослая женщина, побывавшая замужем, с каким-никаким сексуальным опытом, даже не слышала о таком. Остановить бы, а не решаюсь. Ей выговориться надо. Оказывается, они настолько устали от своей «работы», от этого тупого скотского сношения, что собственные половые органы и традиционные способы им лично не нужны. Не устраивают. И у них есть игра «карамелька». Обсасывают друг дружке ножки и мастурбируют. Господи, ужасные вещи я пишу, но успокоена тем, что для бумаги. Ни для кого!»

Татьяна  отложила ручку. Подошла к окну. Форточку раскрыла, впустила прохладный воздух. Прижавшись лбом к стеклу, смотрела в темноту, на громаду Дворца Спорта., освещённую парой фонарей. Это хорошо, что она стала писать. И это тоже – заслуга Виты. Она ей сказала: «Ты же интеллектуалка! Не можешь сказать – пиши. Строй внутренний диалог. А потом сожжешь всё в печке, и всё. Но проговоренное останется у тебя внутри!».

Вернулась за стол.

«Ступни необычайно чувствительны. Вот сейчас прошлась – каждую шляпку гвоздей нашего паркета ощущаю. Паркет наш рассохшийся, как ни странно, не скрипит – когда босые ноги по нему ступают! На улице ощущаю – каждую асфальтовую трещинку. На земле каждый бугорок или травинку. Ни с чем не сравнимое наслаждение. И здесь мне ужасно сложно говорить. Не хочется лгать. Но что будет, если моих ступней коснутся чьи-то губы? При таком-то состоянии. Я взорвусь, наверное.

Это и многое другое включило. Такое ощущение, что я забралась на чердак нашего родительского дома в Омске и открыла дедушкин сундук. Точнее, нет, я полезла в запасник его сельской библиотеке и увидела лубочные картинки, кажется, начала века. Петрушка, другие персонажи. Оказывается, он собирал это любовно. А я, воспитанная на «Чебурашке», Винни-Пухе и Болеке с Лёликом, ничего слаще этой советской морковки не видела. Ну да, воспоминания. Мои босые ноги шлюзы пооткрывали, как это всё ударило. И вперемежку, самые разные обрывки памяти. Вот я в Называевском бегаю босиком по библиотеке. Там тоже паркет был, старый, местами рассохшийся. Так же щекотал подошвы. А я сандалии у деда за столом сниму, жарко же, и бегаю. Но я ребёнок была. Помню, как бабуля помои, после мытья пола, на улицу, в специальное место выливать выходила. Голыми ногами по морозу! Скрип-скрип. А ступни у неё загорелые были всегда, коричневые, и зайдёт, а на этих ступнях снег тает, на половичок вода стекает. Откуда эти крупицы? Вырвало, вымыло из памяти, как чьи-то кости из подмытого рекой обрыва.

А своих я всегда стеснялась. И казалось бы, при таком воспитании, при матери, которая дома всегда босая была, даже тапочки не любила, откуда у меня это? Я ведь в техникуме, в женской раздевалке, жутко стеснялась своих ступней. Господи, что там друг дружке невзначай не покажут. И грудь, и попы, и всё остальное. А я вот ноги – стеснялась. Отворачивалась, в самый угол забивалась. Отчего да почему? И спросить ведь не у кого сейчас. Определить ту точку, с которой началось моё внутренне закрепощение, невозможно. Хотя, наверное, где-то это на временном отрезке знакомства с Сергеем. Танцы, он молодой, форма с иголочки. Лейтенант. Это в девяносто шестом году было, и я помню, что танцы, в ПКиО. А танцплощадка там в низине устроена, её вода заливает. Я в туфли набрала её. Идём до дома. Хлюпает в туфлях, ступни мои в жидкой грязи плавают. И так хочется снять их, но он меня обводит через лужи, бережёт, в начищенных ботинках уставных, а потом вообще метров пятьдесят на руках нёс. И как тут разуваться? Вот тогда слово это, «неудобно», и стало императивом. Неудобно, и всё тут.

Теперь я понимаю, как я поддалась общему течению, как окунулась в общепринятое, приняв это, по молодости да глупости, за Ветхий Завет. Я даже не сопротивлялась ведь. Это только сейчас понимаю. Особенно, когда в Щанск переехали. На что уж наш степной Омск пыльный, на семи ветрах, а тут – заводское всё, чумазое, грязное. Квартиру нам дали поначалу в «Энергетике», там бараки более-менее новые стояли. И я впервые увидела ступни соседки, она кем-то на Опытном работала. Ужас. Роговой слой мозолей, перепревшие ногти, сейчас такое и не увидишь. И ведь не сделала себе поправку на ум: они там целую смену, а то и со сверхурочными, в резиновых сапогах. Или в «кирзе». Просто отвращение верх взяло, и всё. Эх, Серёжа, Серёжа, жаль, что не смог ты мне тогда стать советчиком, хотя мужем был хорошим, что греха таить. Заботливым. Всё порываюсь тебе письмо написать, но останавливает что-то. Слишком нас развело по жизни, тут никакой «чёртов мост» никакими «офицерскими шарфами» не свяжешь…»

Бросив писать, Татьяна с полчаса сидела в оцепенении. Вылитое на бумагу опустошало, но и легче становилось. Погладила сама себя руками, нет, не для возбуждающего состояния – наоборот, успокаивая. Часы показывали три ночи. Скоро будет светать. Сегодняшней нагой прогулки между стеллажей хватит. Пора заканчивать.

«Супружеский секс стал для меня, и работой, и обязанностью. Свекровка, конечно, постаралась. До сих пор помню её тяжеловесные крестьянские шуточки на эту тему. И, наверное на антецеденте, не хотела я этого. Внутреннее противилась. Хотя искусы были. На свадьбе Феди, друга его, однокашника по лётному, какая-то молодуха босиком с ним отплясывала, наверное по обычной причине неудобной обуви. Так я же ему первая скандал и устроила. А в Щанске отвадила от дома знакомую, тоже библиотекаршу, которая имела привычку у нас дома от тапочек отказываться и сидеть, покачивая ступней, нога на ногу. Показалось мне, что он заинтересованно смотрел, и всё, у меня замок. Реакция. Получается, я сама во всём виновата?

Что ж, тогда на том крест мой и моё наказание. Я трусиха до сих пор, каждая новая вершинка с огромным трудом даётся. Искус этот сидит во мне, на что он направит ещё, сама не знаю. Хочется босой в нашу администрацию придти, к Р-вой. Походить так по коридорам с серым полом, встретить какого-нибудь чинушу, голой пяткой по полу шаркнуть: ах, извините, я тут такая. Скажете, смешно? Смешно. Но это, наверное, мне самой нужно. Как искупление глупости прежней, своей запертости. И хотя я уже многое себе позволила, какое-то ощущение, что главное впереди.

Народ говорит о «революции босоногой», мы сами шутим на эту тему. И я порой думаю: а может, оно и так? Чего нам сейчас хотеть? Больших денег? Машин, чтобы две в гараже стояло? Коттеджа? Так это можно и без революции. Ври, подличай, обманывай, подстилайся. Или двадцать четыре часа в сутки сплошным бизнесом занимайся. А революция, она неизбежно со слома шаблонов начинает. Как приснопамятный профессор Преображенский о разрухе говорил, что она в головах, так и любая «революция» там же. Люди начинают по-другому думать и по-другому чувствовать. И действовать по-другому. И, мне думается, я, по сути, позвала на баррикады. Но я же никогда героиней не была. А тут меня, можно сказать, жизнь вытолкнула. Вперёд и с красным флагом. И повернуть-то назад я не могу. Я веду этих людей за собой, но куда – пока сама не знаю.

Наивно, конечно, нет, нельзя, чтобы все босиком ходили. Это только у О. Генри, в «Королях и капусте». Смешной фильм был по этому рассказу – там даже президент босой речь читает! Хотя в рассказе этого нет… Может, потому, что для нас, нашего кружка, как-то слилось это «босиком» и «честность». Хочется честности в отношениях, хочется простоты, ясности. И какой-то радости хочется, а не забитости и придавленности.

Да, и раньше страшно мёрзли ноги. Я даже помню, когда я их застудила. Это девяносто восьмой, мы в очереди с мамой стояли за сигаретами. Отец уже болел, но не курить не мог, а тут по талонам. Вот я тогда, в ботиночках, застудила. Спасло от обморожения только то, что тётка из очереди пожалела, отдала матери два целлофановых пакета, она мне их поверх носков натянула. Господи, что это была за жизнь. Дефицит. Ничего нету. Да и раньше. Мать с сотрудницами посылали в совхоз. Библиотекарша, да, а они там и землю копали, и капусту мёрзлую собирали в грузовики. Как это так? Кто это придумал, какая власть?! Эти руки должны были формуляры заполнять, а они опухали, месяц не сходило. Селили когда в пустых сельских школах, а когда палатки дырявые давали и армейские спальники. Уже потом я узнала, что они там по две-три голыми залезали туда, одежду на сушку и лежали, своими телами друг дружку грели. И ведь не сталинские времена, не ГУЛАГ, не война, а кто бы подумал!

А сейчас в глазах у людей только богатство. Новые, как их называют, гаджеты. Машины. Дома. Бытовые приборы. Достаток, волшебное слово. Бог ты мой, несчастная страна Россия, да когда ты нажрёшься этим достатком, этой сытостью, этими машинами до тошноты?! Нет, я до этого не доживу».

Ручка закончилась. Татьяна выбросила её в ведро для бумаг, потом отложила лист, на котором ещё белело внизу незаполненное поле, любовно подравняла небольшую стопку; и взяла новый.

«Мы все, в нашей босоногой компании, очень разные. Каждый пришёл к этому по-своему, из своих побуждений. Воистину неисповедимы пути Господни, и мне это сейчас очевидно. Но для каждого эта новая жизнь стала символом каких-то перемен. И я вижу, что каждый протестует этим против того, что можно назвать «засасывание бытом», тем самым комфортом и достатком. Есть у нас, например, Е. Ф., девчушка из очень богатой семьи, её отец у нас в первой десятке высших чиновников. Нет, она не ходит в рубище, как марктвеновский Принц, да и судьба закинула её в такую клоаку недавно, какую мне и представить страшно, может быть, отчасти справедливо закинула, чтобы показать разницу. Она начала босоножить из интереса, из модного каприза, от пресыщения гламурной жизнью. А сейчас она стала другой. Она говорит мне: почему у нас холодильник забит продуктами, которые мы не успеваем съедать и выкидываем? Зачем каждый день есть икру, красную или чёрную, хотя можно обойтись и колбасой, и бутербродом с сыром, и вообще, более сбалансированной пищей? Она купила себе самый простой, подержанный телефон. По её словам, её просто трясёт, когда подруги, цокая пальчиком по экрану, перечисляют: вот это я на Бали! А тут я во Флоренции! А это я в Таиланде! Она удивляется тому, что до сих пор не поездила по собственной стране, и мечтает поехать в археологическую экспедицию, чтобы днём до седьмого пота работать на раскопе, а вечером сидеть с натруженными руками да пыльными ногами у костра… Да, это романтика.  Но есть в ней доля протеста, яростного и совсем нехарактерного для нашего времени!

Другая девушка, С-це. Как я поняла, у неё желание ходить босой возникло на почве каких-то подростковых переживаний, обычных для девчонок в этом возрасте. Что-то связанное с внешностью. Я ведь и сама себе в техникуме казалась уродиной страшной, дылдой нелепой. А к чему пришло? С-цу один раз наступили на горло, всего один раз позволили грубо подавить её свободу, и началось мощное движение вперёд. Это тоже протест. И, хотя она совсем не их богатых, но сражается-то она, по сути, с тем же, против вещизма и за простую честную жизнь. И таких примеров у нас уже с десяток, а будет и больше. Та же О. М. в босых ногах нашла противовес своей прежней, подчинённой разврату жизни, для неё это тоже новая ступень, она гордится этим. Она рассказывает мне, что сегодня ходила босиком туда, сегодня сюда. Она специально пачкает ноги в глине и в пыли, чтобы именно с такими куда-то прийти, туда, куда она раньше ходила в, мягко говоря, очень неприличной роли. А это вы куда отнесёте, товарищи психологи? И это протест.

И вот, возвращаясь к идее революции. А что мы делаем? А мы себя сначала перевернули, потом чужие умы начали переворачивать. Медленно, но идея проникает в массы. Несколько дней назад обнаружила утром в своём почтовом ящике почти новые босоножки (он у меня не закрывается). Кто-то втиснул. Удивилась такой нелепой шутке, выставила их на подоконник на лестничной площадке. Через день снова, те же. Решила уже подкараулить и положила так, чтобы было видно из глазка. И что я вижу? Их вечером забирает миловидная, очень «приличная» девушка с пятого этажа, студентка. Я поймала её утром во дворе и разговорила. Оказывается, насмотревшись на меня, она тоже решила хотя бы на лето отказаться от обуви. Но родители встали стеной: не позволим! И вот она почти каждый день, выходя из квартиры обутой, кладёт туфли в мой (!!!) почтовый ящик (думая, видно, что я его не проверяю), а вечером, возвращаясь домой, она их забирает. И работает она босиком, мороженое в супермаркете продаёт, и туда-обратно босая, и в диком удовольствии от всего этого. Говорит: ах, если бы в сентябре я могла попробовать в Технический колледж так придти! Вряд ли это просто следование «моде». Мода так долго не удержалась бы в её головке. А ступни у неё милые, изящные и уже чуть испорченные постоянно носимой обувью. Это и без ортопеда видно…»

За окном сначала резко, громко обломалась ветка, а потом будто кто-то начал шуровать по кустам исполинской метлой. Этот звук заставил Татьяну дёрнуться, и на миг выбил даже из спокойной умиротворённости; как Ева, вкусившая запретное яблоко, она тут же поняла, что сидит голой в кабинете горбиблиотеки и пишет весьма сомнительные вещи. Однако вслед за шумом ночную тишину разодрал отчаянный кошачий рёв, ожесточённое мяуканье, и успокоившая женщина подумала – понятно, кошачья свадьбы!

Наверное, это знак. Пора заканчивать.

Но она всё-таки дописала, довела до логического конца мысль:

«Нас называют ненормальными, идиотами, извращенцами. Кто-то, набравшихся «умных слов» в Интернете, говорит о «пропаганде фут-фетиша». Ерунда. Наши девушки своими красивыми голыми ногами если что и пропагандируют, то только своё здоровье и свою красоту. А остальное уже на совести наблюдающих. Но я вот тоже смотрю, думаю, анализирую. И всё чаще мне вспоминается другая глубокая традиция, вполне сопрягаемая с русской духовностью. Нет, Лев Толстой не ходил босой, это досужая легенда, анекдот. Но он начал проповедь «опрощения», отказа от физических и потребительских излишеств. О, какое мощное значение она имеет и для нас сейчас, для нашего мира, зажравшегося, заигравшегося с тем, что называют «гаджетами» (слово-то какое, от корня «гад», «гадость»!). Нам бы услышать это. И ходьба босиком – это не толстовство в чистом виде, но это как раз пропаганда такого «опрощения», отказа от ЛИШНЕГО, довольствования необходимым. И это, вероятно, и вызывает такое оголтелое бешенство против нас в обществе. Я иногда думаю: может быть, Господь Бог и выбрал нас, меня, других, всех, кто снял этим летом обувь, для такой проповеди? И это придаёт мне силы, что бы ни случилось!».

Она поставила точку.

Немного подождала, пока уляжется внутреннее волнение, которое вылилось в заключительном абзаце. Затем встала, подошла к дивану и с явным сожалением оделась полностью. Исписанные листочки сложила в старомодную папку с тесёмками – нашла такую библиотечных залежах.

Она покинула библиотеку, позвонив на пункт вневедомственной охраны, придумав какую-то сказку о необходимости забрать документы; сошло, там обычно не копались в причинах таких звонков. Пошла домой.

Таня уже не первый раз ходила босиком ночью, почти не пользуясь фонариком. И сама поражалась, как быстро глаза её стали различать знакомую дорожку и без фонарей, ноги – точно вставать в безопасное место. И никаких мыслей ни про собачьи экскременты, ни про стекло не было, да и случаев таких – тоже. Обычно она шла по асфальту мимо двух многоквартирных домов на «Низушке», ночных огней «Магны», потом по тоже асфальтовой, хоть и изрядно разбитому проулку, обходила Техколледж, а уж от перекрёстка Лежена и весенней оставался только тёмный квадрат Рынка, который она знала, как собственную квартиру.

Но сегодня, как уже делала, она скользнула между девятиэтажек; тут тянулась промзона, однако несколько плит забора упали ещё в незапамятные времена, и никто их не поднимал. Перебралась по ним, остановилась у давно примеченной ямы с битым кирпичом на дне. Посветила фонариком. Примостилась на шатающийся стул, тоже притащенный ею недавно от мусорных баков…

Здесь, подсвечивая фонариком, она пробежала глазами написанное, по диагонали, мельком, запоминая наиболее удачные мысли и метафоры. Потом достала зажигалку и медленно, методично, листок за листком, сожгла всё написанное за день.

До пепла, развеянного над ямой.

В конце концов, она писала это исключительно для себя.

 

Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF, а также фото из Сети Интернет. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.

Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл. Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете помочь написанию повести!

 

Игорь Резун, автор, член СЖ РФ.