26 глава. ТАТЬЯНА, ШКОЛА И КНИГИ.
ВНИМАНИЕ!
ПУБЛИКАЦИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЧИТАТЕЛЕЙ.
ЛИНИЯ ТАТЬЯНА -ДРУГИЕ
…С Татьяной происходило что-то необычное, непонятное и пугающее. Как сказал бы опытный потребитель дурмана, её «ломало». На пустом месте ломало; хотя нет – началось это с её похода под дождём, продолжилось в интернате и окончательно вышибло после посещения Габи.
В то утро, воскресное, она проснулась одна. Нет, не то чтобы это её разочаровало или огорчило. Удивило немного. Может, и не было ничего? Ни разговора, ни массажа её собственных ступней удивительно ловкими руками, нажимающими какие-то потаённые клавиши; и не видела она среди ночи голых ступней своей новой знакомой – перед самым лицом, не чувствовала бы запах крема, исходящий от них.
На кухне её ждала благодарно оставленная чашка кофе в джезвее и записка, написанная чётким угловатым почерком:
«ТАНЯ, ВСЁ БЫЛО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Я РЕШИЛА УБЕЖАТЬ РАНЬШЕ.
КОФЕ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ БЕРИТЕ БОЛЕЕ ТОНКОГО ПОМОЛА, ВЫЙДЕТ ВКУСНЕЕ!».
Вот и всё.
Остаток дня женщина посвятила уборке. Всё перемыла, перестирала. Вышла во двор, выхлопала коврики. И только вернувшись, по привычке думая переобуться в тапочки, поняла: а на её ногах ничего не было! Так и ходила во двор, с хлопалкой, напоминавшей ракетку с олимпийскими кольцами. Вот даёт! Вечером снова грызла «Норму». Особенно умилил десяток совершенно пустых страниц, когда лирический герой, познакомившись с женщиной из очереди, отправился на квартиру и занялся, как это говорят, «любовью». Точнее, эти недолгие минуты автор передал маловразумительными «Мммм…» и «Хы… Хы! Хы!!!! Аааа! Мммм!!! Оооо…», а вот потом шли просто белые листы. Ну, понятно – умаявшиеся в сексе партнёры банально спали. Почему вот только спали они двенадцать страниц, а не шесть или девять, Таня так и не поняла. Видимо, Сорокин отмерял время по каким-то неведомым внутренним часам…
Второй казус произошёл с ней уже в понедельник, когда она собиралась на работу. Библиотека открывалась в двенадцать, поэтому было время и для макияжа, и для кофе – именно тонкого помола! Собрала портфельчик, вышла. Прошла через рынок, уже приближаясь к остановке; из прострации вывел голос с кавказским акцентом:
– Э-э, зачэм такой ходышь? Прастудисся!
Женщина даже сначала не поняла, потом опустила глаза вниз, куда насмешливо-удивлённо смотрел черноусый продавец фруктов и ахнула: она ж босиком пошла! Но голые ноги так изумительно себя чувствовали на асфальте, уже разогретом, ласковом, что она даже не подумала…
Конечно, со стороны это выглядело дико. Ну, как так: выйти из дома и не заметить отсутствие обуви на ногах. Ей же должны были сказать об этом тактильные ощущения. Гладкий пол квартиры и холодные ступени подъезда… Мелкие камешки разбитого асфальта, этот вездесущие крупинки его, усеивающие всё… Это как в трусах, прости-Господи выскочить на улицу. Не зря в сообщениях о жертвах пожара, как недавно поняла сама Таня, обязательно указывают: “…выскочили на улицу босиком”. в состоянии аффекта, дикого страха. Но, с другой стороны, она понимала, почему это произошло. С самого воскресного утра она думала о том, что ей предложила Мириам. Это было неслыханно, это было опасно, смертельно опасно – вплоть до увольнения; это было в какой-то мере противоестественно и более того, Татьяне отводилась одна из главных ролей… Ну, а кому ещё? Она так и эдак прикидывала, представляла себе то, что случится в среду; она боялась до смерти, и ловила себя на мысли, что от этого переживания чешутся пятки и между пальцев голых ног тоже чешется; даже с ужасом подумала, что подцепила грибок, рассматривала свои ступни, пальцы растопыривая. Нет, ничего. Только вдруг поняла, что они красивые. Особенно большой палец, похожий на амфору. Поняла и устыдилась: это же эстетизация ступней, или фетишизация? А потом подумала: а почему бы и нет? Лицом восхищаемся, руками, а этим?! Некстати пришло воспоминание: как-то зимой у неё страшно замёрзли ноги, когда она час ждала на остановке автобуса и подобравший её муж, на своих “жигулях”, привёз тёплые носки. Он снял с неё сапоги, промёрзшие нитяные носочки тоже снял и грел эти конечности её, холодные, как из мрамора, ступни руками и подышал даже… Ощущение горячего дыхания, близость рта у такого грязного, априори, части тела, как ноги – хотя за гигиеной она следила всегда! – испугало её, она тогда дико смутилась, она запротестовала: не надо, что ты делаешь, перестань! И он натянул на согретую плоть вязаные носки. кстати, связанные её свекровкой.
В очередной раз упав в рефлексию, женщина заметалась на нечистом асфальте рынка. Понятно, почему она не отследила момент выхода босой на улицу. Тоже, можно сказать, в состоянии аффекта – с пожара выбежала, который бушевал у неё внутри. Но что делать-то? Возвращаться, обуваться?! Можно и так. Но она точно напорется на кого-то из соседей – это раз. Во-вторых, она уже вышла и идёт, это два. В общем, обе причины продолжать путь казались какими-то хлипкими и надуманными, но они перевесили все разумные доводы. Впридачу Таня вспомнила: понедельник, последний понедельник месяца – санитарный день! Всё, посетителей не будет. Ну… ну и чёрт с ним.
В конце концов, нерешительно потоптавшись на пятачке между остановкой и фруктовым лотком – по счастью, продавца отвлекли погрузкой-разгрузкой и он оставил её в покое! – Татьяна решила: идти. Она уже ходила с работы босиком. Почему бы не совершить теперь второй логичный поступок: отправиться босиком на работу. День – санитарный, посетителей не будет. В администрацию её не вызывают, если б вызвали, то точно предупредили бы уже звонком в девять-десять утра. А свои всё про неё знают.
В таком настроении женщина погрузилась на сравнительно новую «двойку»: горчичный цвет, ещё кое-где чехлы на сиденьях сохранились, с поручней свисают петли-ухватки из кожзама. Даже молоточки для «разбивания стекла» не растащены шпаной… На задней большой площадке она осталась одна, конечно же, час пик миновал. Единственное, чего Таня ждала со страхом, – это столкновения с кондукторшей.
В окна автобуса забрасывало волны горячего ветра с пылью. На небе – ни облачка, и чёрный дым от труб завода кажется оскорблением; впрочем, эта безжалостная голубизна быстро его съедает, растворяет без остатка. Татьяна ошиблась: хранителем билетов оказала не кондукторша, а кондуктор. Молодой парень, полурусский, судя по внешности. В меру небритый, в меру растрёпанный. Если переодеть его из спортивных шорт с полосой да футболки с капюшоном во что цивильное, за продавца хорошего магазина – сошёл бы. Потому что улыбка у него была хорошая, ясная.
Привалившись спиной к поручню. Отсчитывая сдачу и отрывая билет, он кивнул на босые ноги Татьяны, которые та как ни прятала за перегородку, не остались от него тайной.
– Секта? – хмыкнул он вполне беззлобно, скорее с интересом.
Женщина так же притворно обиделась:
– Почему секта? Жарко… вот я решила и пошла!
– На работу?
– Да, на работу!
Ноги самого парня скрывали чёрные кожаные кроссовки и чёрные же носки чуть ли не до колена. Да уж, можно представить, какая там терморегуляция!
– А почему сразу «секта», кстати? – Татьяна попыталась выяснить по горячим следам. – Человек не может вот так, просто захотеть?
– Может. Но это всякие эти распространяют… йоги и эти, как их, кришнаиты.
Тане стало смешно. Снисходительно рассмеялась, коротким смешком:
– Молодой человек, не порите чушь. Кришнаиты… Я вообще атеистка. Как вас зовут?
– Ильяс. Не, да я ничё. Вам клёво. А пацанам нельзя.
– Почему?! – изумилась Татьяна.
– Палево, короче. Узнают, будут разборки. А круглихинские вообще могут на нож поставить.
– Да за что?!
– За нарушение кодекса. Пацанского.
Последние слова он произнёс без тени улыбки, с такой давящей серьёзностью, что Татьяна вздрогнула. Это как понимать?! Это что за Кодекс такой, неписаный?
Но Ильяс и так надолго задержался около неё. В конце салона его уже призывала какая-то бабка, размахивая пенсионным. Кондуктор пошёл туда. А Татьяна подумала: вообще-то этот парень знает, что говорит. «Двойка» ходила от микрорайона Энергетиков до телевышки в Круглихино, в той части этого огромного образования, которая была ещё как-то «окультурена»…
Татьяна выскочила на «ДК». Пошла к себе, мимо бассейна «Нептун» и Дворца спорта. Краем глаза отметила: стоят на крыльце и курят две молодых девки. Одна в спортивном костюме, вторая в белом халате; обе с бирками, значит, одна тренер, другая врач. Тренерша стояла в босоножках с расстёгнутыми ремешками, врач – в тёплых домашних тапочках со смешными помпонами. Обе находились на крыльце Дворца, то есть над идущей внизу Татьяной, и поэтому ей прилетело не в спину, а на голову:
– Гляди, ещё одна босячка появилась!
– Ага. Баба взрослая, а туда же…
– Говорят, сегодня лекция какая-то про это дело?
– Ну. Всех согнали, кроме дежурных. Там про этих, москвичей, которые эту моду привезли.
– Каких москвичей?
– Да хрен знает. Не, смотри, как идёт! И ни фига не стыдно.
– Да уж, не говори….
Казалось бы, этот словесный залп был не менее силён, чем массовая атака на неё тогда, в магазине «Стекляшка» в дождь; и должен был вызвать у неё смятение, страх, она должна была повернуться, огрызнуться как-то или наоборот, втянув голову в плечи, побежать вперёд…
И Татьяна с удивлением отметила, что ничего не произошло. Она ощутила чувство превосходства. Чувство собственной значимости, эстетичности – от тщательно вымытых, рассыпающихся по плечам локонов до последнего краешка босых ступней, уже слегка испачканных в дорожной пыли. Она представила нелепость спортивного костюма и босоножек (интересно, а в зале она босая или в кроссовках? Представила пареные, как репка, ступни врачихи; и вообще, всю убогость и ограниченность этих двух молодых баб, наверняка – обеих с высшим образованием, считающих, что они «устроились в жизни» и «нормально живут».
Чувство презрения к ним, к их обутой жизни, к их скотской покорности предрассудкам настолько захлестнуло Татьяну, что она перепугалась. Она не привыкла к такому по силе чувству; это противоречило всем канонам интеллигентности, всему Чехову, которого Татьяна обожала. Нельзя было презирать, нехорошо это было, и нельзя было возвышать себя – гордыня, грех… Но женщина поняла, это чувство стало сильнее её. И властно ломает все установки, которые сдерживали её прежде.
Она поняла, что совершила немыслимое и почти что недопустимое: от наслаждения ощущениями босых подошв, от идеи «Озорных Пяточек» она незаметно пришла к эстетизации этих самых голых пяток, к самолюбованию своими, такими же голыми, гибкими, красивыми и – Боже мой, страшно сказать…
Эротичными?!
С этими мыслями она пришла в библиотеку. Лидия Ивановна и Оксана Максимова были уже там, на месте. Задача предстояла обычная, понедельнично-санитарная. Все полки им книжные перетереть, проверить, чтобы издания стояли строго по буквам, все карточки проверить… Их деревянные крашеные полы помоет уборщица, конечно, приходящая раз в неделю, из Дворца Спорта, к которому по этой части их прикрепили, но вот всё остальное – сами.
Оксану эта перспектива явно не радовала.
Татьяна поздоровалась со всеми, весело скомандовала:
– Ну, что? По чайку и засучиваем рукава? Мы с Оксаной, как обычно, на верхние полки, Лидия Ивановна снизу.
…Татьяна уже несколько раз, совершенно машинально ловила себя на мысли, что слово «босиком» стало вторгаться в её жизнь не то чтобы чаще других, но почему-то в невероятном количестве ситуаций. Отчего она раньше этого не замечала? Это ведь было на поверхности, «этого» не заметить было невозможно. Вот, например, простая задача: протереть пол с книг на самых верхних этажах – проще некуда, верно? Её можно решить двумя способами. Первый – это встать на один из стульев, имевшихся в читальном зале или на старую табуретку, стоявшую в подсобке про всякий запас. Второй способ – встать на одну из двух дюралюминиевых стремянок.
Татьяна-то справилась с этим легко. И голые подошвы ребристые ступени стремянки не испугали, наоборот, щекочущее было чувство, массирующее: женщина с удовольствием переступала ногами на ступеньках. А вот Оксана закапризничала. На стремянку в туфлях на каблуке с металлическими колпачками она попыталась взгромоздиться, неудачно: металл скользил по дюралю, каблук то и дело проваливался в щель между двумя планками ступеньки. Принесли табуретку, да чуть не навернулась с неё – табуретка оказалась трёхногой, предательски качающейся. Притащила стул из зала, и тут уж запротестовала Лидия Ивановна!
– Снимай, девка, каблуки свои! Снимай, давай! Ты нам тут стулья все перепорешь своими иголками… Оксан, я тебе серьёзно говорю!
– А что делать тогда?
– Вон… бОсой, как как Татьяна Евгеньевна!
Оксана возмущённо фыркнула:
– Ой, не надо, знаете! Я не нанималась пятки свои показывать… и вообще, мы в библиотеке, я не обязана. А Татьяна Евгеньевна – она заведующая, мало ли что она делает!
– Ну так кто ж тебе мешает?
– Она – это она. А я – это я! И не надо её примером мне в нос тыкать… Знаете, мы тут всё шутим-шутим, а мне это уже надоело!
– Чего шутим-то?
– Про всякие «Дни Пяток» и прочее. Как-то уже не смешно, знаете ли…
– Не смешно… – согласилась Лидия Ивановна. – Только кому пятки твои нужны, смотреть на них? Вот коли бы у тебя рога были или копыта, я б на то посмотрела. Копыт на человеке ещё не видела…
Неизвестно, чем бы закончились препирательства пожилой библиотекарши и молодой, неожиданно показавшей свой норов и поднявшей внезапный бунт, но тут Татьяне позвонили. Видимо, очень долго звонили по мобильному, но он лежал наверху, в кабинете, и наконец задребезжал древний аппарат за столом выдачи.
Таня спрыгнула со стремянки, звонко шлёпнув об пол ногами, подошла, взяла трубку.
– Марзун слушает…
– Татьяна Евгеньевна, это Ирина Анатольевна, из департамента…
Женщина её знала. Милая, интеллигентная женщина, невысокая и сухонькая, вечно кутавшаяся в пуховые платки, мерзлячка; очень корректная, добрая и жалостливая.
– Татьяна Евгеньевна, в усадьбе Круглихинского совхоза бывшего школу закрывают. Оптимизация.
– Ой, как плохо… Я поняла. Чем могу помочь, Ирина Анатольевна?
В трубке закашляли; видно, даже несмотря на жару, эта женщина умудрилась простудиться.
– Там директор школы просит библиотеку забрать… Говорит, хорошая библиотека, пропадёт.
– Как пропадёт?
– Да её наша шефиня… – нехотя проговорила собеседница, – …распорядилась на макулатуру. Все пятьсот или сколько-то там книг. Без разбора.
Таня ахнула.
– Как так можно?! Слушайте, пусть по домам раздадут!
– Нельзя. Не положено…
– Да что же это происходит-то!
– Татьяна Евгеньевна, я вас умоляю: съездите туда, посмотрите. Хотя б для очистки совести. Их директор очень просил, прямо очень… Сейчас вам машину пришлю.
Татьяна пообещала. И только положив трубку, вспомнила, что на ней сегодня нет обуви, что это странно – ехать так в незнакомую школу. Но, снявши голову, плакать по волосам или, образно говоря, туфлям, было поздно.
А вот Оксана Максимова, услышав краем уха про поездку, чуть не подпрыгнула:
– Ой, Татьян-Евгеньна, а можно с вами? В это Круглихино?
– А тебе зачем?
– Я помогу… Правда!
Лидия Ивановна укоряюще смотрела на девушку: она понимала, почему той вдруг овладел такой энтузиазм. Это избавляло её от необходимости протирать пыль на верхних полках. Таня встретилась взглядом с глазами женщины, кивнула: пусть так.
– Лидия Ивановна, тогда вы сами тут… Только без фанатизма, пожалуйста! И на стремянку не вздумайте лазить!
Водитель был всё тот же, что и возил Таню в интернат: пожилой, ворчливый, матершинник и, судя по всему, отчаянный спорщик. Ехать в Круглихинскую усадьбу по трассе – десять километров, затем три по добротной грунтовой дороге он не захотел.
– Да ну, мать её! Там пост гайцев, яти их мать, а у меня одна фара не горит, привяжутся ещё…
– Ну кто ж привяжется к нашей машине?! Не «Мерседес» вроде…
– А то! Много вы знаете! Пока я свет не сделаю, не поеду через туда!
– Как же нам тогда?
– Через дачи, через деревню. Там, ё-моё, по прямой, мать её в душу, пять километров!
По прямой, так по прямой.
Татьяна уселась с водителем, Оксана – сзади. Девушка, обрадованная возможностью сбежать от уборки, болтала о чём-то пустяковом поначалу, потом недоверчиво просунула голову в переднюю часть салона, осмотрелась, недоверчиво спросила:
– Татьяна Евгеньевна, а вы так и поехали… голопятая?
– Да. Так и поехала… – беспечно обронила женщина. – А что?
– Да ничего… Просто как-то. Не, ну я понимаю, в деревню-то можно.
Тане стало интересно.
– То есть… То есть, Оксана, ты бы в деревенскую библиотеку босиком пришла, так? А в городскую нельзя. А почему?
– Ну, так деревня же, я говорю…
– Ну, во-первых, посёлок. По-моему, даже муниципальное образование. Во-вторых, ты считаешь, что там люди похуже живут? Так сказать, недалёкие, не до этики?
– Ну, почему ж, Татьян-Евгеньнна! – Оксана надула пухлые губки. – Да просто в городе… Ну, в городе всё-таки… цивилизация! А в деревне сортир на улице. И коровы ходят кругом, гадят, навозом воняет. Какая тут «этика», на фиг!
Татьяна примирительно кивнула. Спорить с городской девушкой, с настолько вывихнутыми мозгами у неё желания никакого не было; уже окончательно ясно, что Оксана ни на какой пикет не пойдёт, что обещала она из вежливости или трусости… Ну и не важно. Обойдёмся без неё. Пусть холит и нежит свои ноги в босоножках с золотыми пряжками, с ногтями, покрашенными в алый с блёстками.
Но Оксана не успокоилась. Морщась от колыхания на колдобинах, отгоняя от лица облачка раскалённой пыли, периодически залетавшие в салон сквозь чуть приоткрытую форточку – а по-другому было невозможно! – девушка рассказывала:
– И вообще… Вы вот недавно к нам приехали, я смотрю, и ничего не знаете!
– Ну, не совсем недавно, но я ничего такого страшного про босых не слышала, и правда.
– А вот и неправда! Года два назад за это девчонку маньяк убил! За босые ноги, за то, что она так ходила.
– Бог с тобой, Оксана, первый раз слышу!
– А я вам говорю! Её мент убил и в Гнилое озеро бросил. У нас девка одна на работе даже этого мента знает, видела!
– На какой работе? – удивилась женщина. – Погоди, у нас ты, я да Лидия Ивановна. Ты кого имеешь в виду?
Оксана как язык прикусила. Застыла. Заморгала длиннющими, изогнутыми к самым бровям, ресницами: хлоп-хлоп! хлоп-хлоп!, выдавила поспешно:
– А-а… это я оговорилась. У матери моей одна девка… там она говорила…
– Проводница, что ли?
– Ну да, да, конечно, проводница! Так вот она сначала для него босиком ходила, а потом он её убил и ступни ей изуродовал!
– Чушь какая-то! – Таня передёрнула плечами. – Вот любишь же ты сплетни, Оксана… А за что убил?
– Ну, маньяк же! И приревновал её к кому-то…
Таня покрутила головой: да, в провинциальных городках что ни история – то почище «Молчания ягнят». Тут их стальной корабль хорошенько тряхануло, женщина чуть не прикусила язык и на некоторое время замолчала, дабы не повторить это же самое снова.
Они уже давно съехали с Лесного проезда на Инженерную, миновали последние островки «цивилизации», по мнению Оксаны: «сотое» почтовое отделение, детский сад «Парус», магазин смешанных товаров и пивную «У Дачи». Потянулись дачные постройки, во всей их российской неприбранности; приусадебные участки, горы мусора на перекрёстках, гниющие на крышах сараев остовы машин. Асфальт исчез, водитель объезжал рытвины, на дне которых засыхала липкая грязь антрацитно-угольного блеска.
– Дорога-то сухая, мать её! – изрёк он. – А то бы если после ливня… я б тут не поехал. А так вон, высохло, скоро будем.
Татьяна сердцем чуяла: что-то обязательно должно было случиться. И случилось. Сначала водитель поленился объезжать большую грязную лужу, точнее пространство; надоело вертеть баранку. «УАЗ плюхнулся в неё, как гиппопотам, уже прополз половину по инерции и тут забуксовал. Чавканье грязи под колёсами стало слышно даже в салоне. Таня с ужасом смотрела в окошко – слой глины оказался всего лишь коркой, жижа мгновенно полезла наверх и понятно почему: лужа питалась ручейком, тёкшим в кустах у дороги, и сейчас представляла собой болотце.
Водитель завернул такую матерную тираду, что у женщины заложило уши. Ругался, дёргал рычаг, жал на газ. Бешено вертящиеся колёса лишь выбрасывали на боковые окна фонтаны грязи.
– Вот холера! «Буханка» грёбаная! – водитель открыл дверцу, поглядел на пузырящуюся массу. – Всё, мля… Приехали.
Он посидел с полминуты, покосил на Татьяну:
– А мож, я вас за руль посажу, вы того… А я научу, как со скоростями. А я толкану…
– Ой! Нет! Я с вашим рычагами – никак, и вообще, газ от тормоза не отличаю!
Женщина глянула на свои голые ноги, отодвинутые подальше от и так пышущего жаром кожуха мотора. Приняла решение. Открыла дверцу:
– Я… мы сами лучше толкнём!
И спрыгнула в эту грязь.
Нет, никаких неприятных эмоций она не ощущала. Наоборот: тепло, приятно, как в слегка растопленное на сковороде масло. Дно оказалось удивительно мягким; главное – не поскользнуться. Держась за кузов, прошла чуть назад, открыла дверь. Оксана скорчилась на скамеечке, как еретичка перед пыткой «испанским сапогом».
– Ну, Оксана! – весело сказала Таня. – Ты же можешь в деревне – босиком? Разувайся.
– Вы что?! – отчаянно запищала та. – Это ж грязища!
– Оксана! Это простой чернозём, что ты говоришь. Обыкновенный. Давай, не говори ерунды.
Девушка медлила. Тогда Таня вздохнула.
– Ну, тогда и сиди в этой духовке, пока не прокоптишься. Вместе с водителем.
– А вы?!
– А я пойду буксир искать. Только это надолго… – Таня окинула взглядом тихие в будний день дачи, разноцветные крыши. – Это мне точно до города дойти придётся.
Нарисованная ею перспектива устрашила Оксану. И она неловко, стыдливо сняла туфли. Её длинные и достаточно развитие, с хорошим сводом, широким, ступни с длинными, но уже чуть загнутыми, стиснутыми пальцами подрагивали на металлическом полу; у больших пальцев наметился красноватый бугор…
– Пойдём, не бойся.
Кажется, её спутница, прежде чем ступить в грязь, охнула, как как от удара по причинному месту.
…Полноприводная машина гребла грязь всеми колёсами. Водитель предупредил, как встать, чтобы не окатило с головы до ног, но всё равно – забрызгало. Коричневые пятнышки усеяли юбку Тани и платье Оксаны. Обе пассажирки вскрикивали, наваливаясь на тяжеленный короб, а тот только мотало из стороны в сторону, натужно ревел мотор, и комары, уже проснувшиеся, расплодившиеся, начали с гудением виться над их головами. Только через пятнадцать минут усилий, после одного передыха, передние колёса «буханки» зацепились за твёрдое и вынесли автомобиль вперёд, из лужи. Таня едва не рухнула в неё, уцепившись за ручку задней дверцы, повиснув на ней. Её протащило по луже метра полтора.
– Фу-у… всё.
Женщина выбралась на сухое. Смотрела, как Оксана с ужасом осматривает повреждения своего костюма. Ступни, как и у неё, покрылись поблёскивающей на солнце чёрно-коричневой массой. Таня утешила:
– Да ладно, в деревне найдём колонку, отмоемся… Да не отчищай ты грязь сейчас! Она засохнет, потом легко будет отчистить, раз-раз и готово. Поехали.
Одно хорошо: охоту болтать этот эпизод Оксане отбил напрочь. Она сокрушённо и обиженно молчала. Вызвалась, называется, прокатиться…
Они достигли усадьбы бывшего Круглихинского совхоза, обозначенной металлическими буквами на решётке, настолько проржавевшими и источенными временем, что не читались совершенно. Водитель, которому Таня напомнила про колонку, кивал, бурчал «Да, щас, щас!», но, видимо, колесить по посёлку в поисках этого совсем не собирался. И, заметив нужное здание, просто подкатил к нему, заметив:
– Тама, в школе, вода-то есть? Вот и помоетесь…
И если за полминуты до этого у Тани ещё была надежда на то, что им каким-то образом получится предстать перед директором в нормальном виде, то она рухнула тотчас же.
Директор встречал их на пороге. По костюму, приличному, но дешёвому, мешковатому по характерному отсутствию галстука и самой стати человека – высокого, мосластого, с продолговатым крестьянским, даже грубым на черты лицом, можно было уже всё понять. Лицо это, открытое, русоволосое, с залысинами, впрочем, не выражало ни осуждения, ни удивления видом двух женщин, испачканных снизу, будто нефтеналивные баржи.
– Добрый день! – сказал этот мужчина глуховатым голосом. – Я вас поджидаю уже. Что, наши «лечебные грязи» уже приняли?
– Ой, верно. Точно…
– Вы – Татьяна Евгеньевна, из библиотеки? Очень хорошо. – А меня Илларионом Петровичем зовут. Очень приятно, девушка…
Таня мало смущалась, разве что самую капельку. Пусть её ступни и босы и покрыты коростой успевшей высохнуть глины, но и директор не франт. Не очень аккуратно подшитый карман на пиджаке, туфли, давно не знавшие щётки. А вот Оксана готова была провалиться сквозь землю из-за своих грязных ног…
– Ну, пойдёмте, я вас сразу в медпункт отведу! – улыбнулся Илларион Петрович – Там вам ловчее помыться-то будет, там нет никого… Пойдёмте.
Как и тогда, при первом посещении интерната, Татьяна испытала когнитивный диссонанс. Ей представлялась бревенчатая изба-школа с русской печкой, деревянные лавки и чуть ли не голая «лампочка Ильича» под потолком. Однако Круглихинская школа располагалась в добротном на вид, хоть и скромном, одноэтажном здании под хорошей, металлической крышей; на окнах – стеклопакеты, а вот полы там и верно – деревянные были, крашеные.
Из небольшого вестибюля директор сразу свернул направо. И тут их увидели. Парнишка в джинсах и ветровке стоял у окна, а девушка сидела на подоконнике; растоптанные дырчатые босоножки её стояли на досках. Директор остановился:
– Антипина! Это что такое? Ну, сколько раз я говорил…
– Извините, Илларион Петрович!
Та покраснела, ойкнула. Пышная, светлая, с толстенной русой косой. И застеснялась не странных посетительниц, а своего поведения; ясно было, что сидеть на подоконниках в этой школе не принято. Соскочила, дёрнула своего спутника за рукав и побежала с ним прочь по коридору, мелькая широкими, квадратными крестьянскими пятками. Побежала с туфлями в руках…
– Извините… – вздохнул директор. – Прививаю вот… общую культуру! Вон там у нас медпункт, в конце дверь.
На ходу Таня, уже не ощущающая никакой неловкости, поинтересовалась сочувственно:
– Что же вас решили… «оптимизировать»-то? Ну, я понимаю, когда закрывают школы с десятью учениками, но у вас-то больше наверняка!
Илларион снова вздохнул. Вообще, этому большому, привыкшему к труду телу было тесно в костюме. И руки с большими, грубыми запястьями выглядывали из-под рукавов коротковатого пиджака.
– Наш Горун, начальник департамента образования, распорядился. Сначала такие маленькие закрывали, сейчас до поселковых добрались. Как наша – она ведь базовой десятилеткой была. И здание, видите, хорошее.
– Да. Я ожидала хуже.
– Это бывшая контора совхозная. Его-то сам развалили… Когда открывали, было тридцать учеников. Сейчас шестьдесят три. Мы вон крышу перекрыли.
– Город денег дал?
– Что вы… Я пять из своей заплаты вынул, предприниматели местные пятнадцать собрали. Так и живём.
Он запустил их в прохладный, пахнущий лекарствами, врачебный кабинет с большим умывальником в углу и «стоячей ванной» за шторкой. Сам деликатно прикрыл дверь: «Я в коридоре подожду».
Для экономии времени залезли обе в эту ванну, поливали душем на ступни, отмывали; коричневые воды с урчанием бежали в слив.
– Что, Оксана, стыдно было? – со смехом спросила Таня.
– Ну да. Немного.
– Чего стыдно? Босых ног своих в школе?
– Не знаю, Татьяна Евгеньевна! Ну что вы пристали?!
– Я к тому, что тут стыдно, видишь, совсем другое…
– Что?
– На подоконниках сидеть.
Таня хотела прибавить, что ей стыдно и за департамент образования, но это, как она подумала, совсем выходило за пределы мироощущений девушки. Промолчала.
Чистыми ногами касаться этого, кстати, тоже довольно чистого светло-коричневого пола, ласковых крашеных поскрипывавших досок было приятно. Татьяна с удовольствием шла, а вот Оксана, с трудом давя брезгливую гримасу на лице, шла чуть ли не на цыпочках. Она сто раз себя уже прокляла, что туфли так и оставила в машине.
Директор это заметил:
– У нас чисто, вы не бойтесь. Мы систему дежурства смогли сохранить. Ребята сами школу моют… И хорошо моют. У них что-то вроде соревнования.
– А технички?
– У нас на ставке технички – учительница информатики. Это нужнее. Спортивный зал есть, актовые, хоть и маленькие. Ну вот, тут у нас и библиотека.
Он распахнул двери, и девушка, чуть ли не оттолкнув Таню, юркнула туда первой. Понятно: боится, что сейчас звонок прозвенит и она окажется в водовороте перемены, вся такая из себя голоногая.
…В крошечном помещении библиотеки тоже веяло прохладой. Стеллажи зияют пустотой: все книги собраны, причём не просто перевязаны хилой бечёвкой, а упакованы в газеты, и эти квадратные папки проклеены скотчем.
– Я сам отбирал… – устало сказал директор, останавливаясь на пороге. – Это ж ещё и моя личная библиотека. Оставил современные издания. Ну, которые ещё читают… Фантастики много, семидесятых голов, тогда качественную печатали. Мемуарная литература.
– А это вот… в картонных коробках.
Он пожал широченными плечами.
– Ну, это, конечно, классика, которая уже никому не нужна. И которой в каждой библиотеке навалом. Горький, Пушкин, Маяковский, Гоголь. Я не знаю, что с ними делать… может, и правда, сжечь в печке, как господин Горун сказал.
– Так и сказал?
Директор устремил на Таню необыкновенно чистые и пронзительно-синие глаза. Никакой обиды или злости в них не мелькало: только усталость.
– Нам ещё там знаете сколько сказали… – он слабо улыбнулся. – Мы же о решении узнали из «Заводчанина». Нас же даже не спросил никто! Я в департамент звоню, они от меня отмахиваются: вам всё скажут в своё время. А потом слышу в трубке голос… разговаривают между собой. Мол, этим баранам круглихинским только на мясокомбинат, а они выпендриваются ещё.
– И сказали, что всё в макулатуру.
– Да. Завтра какой-то частник уже приедет, по весу принимать.
– Так! – распорядилась Татьяна. – Оксан, посиди здесь… Илларион Петрович, грузим всё в машину. И свёртки, и то, что в коробках. Я сама потом разберусь. Только вот…
– О, не переживайте! Я вам сейчас ребятишек дам, старшеклассников, они перетаскают. Вы побудьте тут.
Он вышел, а Таня смотрела на Оксану, которая скорчилась на стульчике, босые ноги под себя поджала, спрятала. Да что с ней такое? Подошла к коробке, провела пальцем по обложкам. Ну да, советские издания, солидные. Пушкин. Есенин, «Избранное». Ну понятно, кто Есенина будет читать сейчас.
Дверь открылась, впустила человек пять старших ребят. Обычных, в меру шумных, ничуть не отличимых от своих щанских сверстников. Брали книги бережно, не суетились. Илларион Петрович предложил:
– Девчонки, может быть, чайку?
Оксана энергично замотала головой, своими пушистыми волосами: нет, нет. Ей явно хотелось как можно скорее добраться до «УАЗика», сунуть чистые ноги в туфли и забыть обо всей этой истории, как о страшном сне.
– Чайку, пожалуй, не надо, а вот вашу школу я бы посмотрела! – откликнулась Татьяна. Если можно, конечно…
Директор не удивился.
– А чего ж нельзя. Пойдёмте посмотрим.
У самой библиотеки на второй этаж вела такая же, как и полы, деревянная лестница с широченными перилами, на полосы которых были через каждые полметра набито что-то вроде выступов. Похлопывая по ним, мужчина объяснил:
– Это чтобы дети не катались по перилам… Ужас, как боролся! Такие штуки были в моей школе, в детстве.
На втором этаже, в небольшой рекреации с фикусами, Татьяна обратила внимание на двуглавого орла. Деревянного и чёрного от плесени. Усмехнулась:
– Птичка чёрная такая… Не боитесь, что ещё и обвинение в осквернении государственных символов повесят?
– Я уже ничего не боюсь. А орёл этот висел вон там, там крыша пять лет текла. Я уж её и драил каждый день, и лаком покрыл на два раза. Не помогает. Гниёт дерево…
Женщина задержалась у стены с висевшим гербом.
– Погодите… а что тут раньше висело? Портрет какой-то, да. Вон, след невыгоревший.
– Да. Ленина портрет. Я, когда его снимал, смотрю, странно – бумага какая-то очень плотная. Как картон. Как будто одна на другой. Решил размочить… – он улыбнулся. – Я реставратор по первой специальности. Так представляете, под портретом Ленина обнаружился портрет Хрущёва, под ним – Сталина…
– А под ним – Троцкого? – захохотала Таня от души.
– Нет. Не угадали. Луначарского. Ну, не отодрал совсем, так, по углам. Их один на другой клейстером клеили. Во времена совхоза.
– А вы сами что преподаёте?
– Историю. Раньше и литературу тоже.
– О, ну тогда я вашему выбору книг точно верю.
Прошли дальше. Из-за одной двери доносились гулкие удары мяча, но не это смутило Таню. На половичке перед дверью – целая выставка обуви: пара ношеных «балеток», кроссовочки, сланцы.
– А там что?
– Спортзал.
– Можно глянуть?
– Да конечно. Мы лет десять назад восковое покрытие сделали, расстарались. Ну, и вот не пускаю в зал в уличной обуви… А спортивную они носить ленятся.
Он открыл дверь, и Таня заглянула. Действительно, в маленьком помещении, тем не менее оборудованном шведской стенкой, турниками и двумя баскетбольными щитами с корзинами, перебрасывали мяч две девушки и юноша. И все трое – босые! Мелькали крепкие голые ступни, чуть скрипя по раскрашенному полу, яркие шорты с полосками. При этом одна из девчонок была в блузке, вспотевшей под мышками, и не очень длинной юбке.
Но Таня залюбовалась парнем. Высокий, мускулистый, но при этом гибкий, как лиана, с простой стрижкой и крупными, фактурными чертами лица, он прыгал ловко, как обезьяна, отбивая подачи двух девчонок и не позволяя им закинуть мяч в кольцо. Бронзовые красивые ноги летали над полом, как если бы он был молодым танцовщиком балета.
На заглядывающих гостей троица не обращала никакого внимания.
– Это Тёма Коротков… – негромко сказал директор. – Отличник. Отец у него безногий, инвалид, он сам ему продукты покупает, кормит. А мать в магазине в Щанске работает, на две ставки.
Татьяна, с трудом оторвавшись от этой картины, вернулась в коридор, проговорила недоумённо:
– Но ведь… Но куда же тогда вас?! В чисто поле?
– Хотят с интернатом на Синюшиной горе слить, в городе… – невесело усмехнулся директор. – До нас «двойку» обещают продлить, а она едет целый час. Ну, это-то ладно, просто, сами понимаете, в школу за тридевять земель. Да и вообще – видели, ту, в юбочке?
– Да.
– Хорошая девочка. Верующая. И… нормальная, скажем так. Так вот, её мать мне и говорит: не хочу дочь в интернат отдавать. Дескать, пусть лучше неграмотной вырастет, чем проституткой. Ну что, пойдём дальше? Или всё-таки чаю?
– Ой, нет, спасибо… Там уже погрузили, наверное, всё.
– Ну, хорошо. Спасибо вам, что откликнулись.
– Да не за что.
Звонка всё не было; а Тане подспудно хотелось его, словно бы перемена могла явить ей ещё пару босоногих чудес. Наконец дребезжащая, столетиями, наверно, не меняющаяся трель прорезала школу, но… но ничего не произошло. Только из нескольких классов вырвались ручейки громкоголосых младшекласников и потекли в одном направлении. Оттуда, кстати, припахивало свежей выпечкой.
Из ближнего кабинета вышла невысокая сухонькая женщина, в очках, с указкой под мышкой и стопкой тетрадей. Увидела директора со спутницей, сразу направилась к ним.
– Здравствуйте! Илларион Петрович, можно вас отвлечь на минутку?
– Да, Евгения Михайловна.
– Давайте вернём в третий старую добрую доску школьную. Честное слово, эта интерактивная – она просто все соки выжимает. Компьютер по полчаса думает! Я за это время с мелом и указкой гораздо больше объясню… А интерактивную – старшеклассникам.
– Хорошо, Евгения Михайловна. Я распоряжусь… Вот, познакомьтесь – это Татьяна Евгеньевна. Из городской библиотеки. Книги наши на баланс берёт.
– Ой, как хорошо… Очень приятно!
Таня уже ощущала, какой оценивающий, строгий взгляд у этой сухонькой, с носом клювом. И что по босым ногам приезжей, беззащитным на коричневых досках, он пройдёт; сама учительница, несмотря на жару, была в телесного цвета колготках и закрытых туфлях.
Но эта женщина ни единым микродвижением лица не выдала своих чувств. Очки благодушно сверкнули:
– Это просто чудесно! А то ведь мы, действительно, решили их уже по домам прятать. Как партизан в Великую Отечественную… – её лицо осветилось такой же усталой, как и у директора, улыбкой.
– Евгения Михайловна! – вырвалось у Татьяны. – А трудно работать учителем… на селе?
Она едва не сказала «в деревне», под впечатлением разговора с Оксаной. И хорошо, что не сказала: могла бы обидеть. Голова женщины гордо вскинулась:
– Сельский учитель – эталон во всём! Он всегда на виду. Знаете, это в городской школе всякие дрязги могут быть или выяснение отношений. А тут у нас, как на подводной лодке: выживем только вместе. Ну я пойду, извините…
Она кивнула, прощаясь, стала удаляться по коридору. Каблуки стучали, но не грохотом по плацу, а деликатным стуком. Директор проводил глазами коллегу:
– Из учительской династии, в школе больше меня – двадцать лет! Действительно, наш эталон…
И вот тут Татьяна впервые набралась храбрости задать вопрос:
– Илларион Петрович, а вы не удивились, что я к вам…что мы с помощницей к вам босиком приехали?
– Удивился. Но не очень. Лето уже вовсю, жара.
– То есть… Мы против эталона – не погрешили? У вас в школе это – не запрещено?
Илларион Петрович рассмеялся – суховато, сдержанно.
– Эх, видели бы вы наш «эталон» на школьном приусадебном участке! Вон, через неделю сажать цветы будем, она первая разуется… А вообще, до неё с малышами работала другая учительница, так она придёт в класс, туфли в угол и бегает от парты к парте. У нас ведь в одном кабинете трое третьеклашек и пять первоклассников. Да и когда классы моют, окна, там чаще всего босоногими.
– То есть… дресс-кода не существует?
– Дресс-код у нас – чтобы человек учился, не балбесничал. Это ж главное. В Щанске, наверное, не так?
Теперь была очередь Тани плечами пожимать. Она что-то пробормотала, попрощалась.
На дворе Таню снова облепила жара. Мелкий гравий покалывал голые подошвы. Забралась в машину; инстинктивно к книгам, в салон.
– Я тут пристроюсь… Оксан, давай эту коробку уберём, помоги.
Верхняя книжка не удержалась, упала. Та самая, с синей обложкой «С. Есенин». И открыла фронтиспис. Таня не поверила своим глазам:
ИСТОРИЯ РЕЛИГIЙ.
В ДВУХЪ ТОМАХЪ.
Под редакцией проф. Шантепи де ля Соссей.
Спасо-Преображенский Валаамский монастырь.
1908.
Водитель уже завёл мотор. Оксана сидела, с недовольной миной исследуя застёжки ремешков босоножек.
– Стойте! – женщину как ветром вынесло из машины.
Она влетела в школу, даже не зная, где искать кабинет директора, но Илларион Петрович только отпирал его.
– Послушайте… Что это?
Директор посмотрел на книгу в её руках, бережно взял, удивился. Да, кто-то старательно переплёл дореволюционное издание, снабдив его совершенно новой обложкой.
– О-о… Я слышал об этой книге. Это у нас был учитель истории старенький, в тридцатые годы успел посидеть в лагерях. Видимо, он и замаскировал.
– Но это же… Это же раритет!
– Раритет… Знаете что я вам сейчас дам? Проходите.
В кабинете своём он отпёр небольшой, старого образца, сейф, вынул из него стопку книг и положил перед Таней. Старинные переплёты, объеденные временем края, жёлтая бумага.
– Это религиозная литература… – виновато сказал. – Дети мои лет пят назад нашли, бабушка какая-то им отдала. Ну вот и лежали. В библиотеку не поставишь, а выбрасывать – рука не поднимается. Возьмёте?
Таня опешила, не придумав, что сказать. А он понял по-своему:
– Ну хоть бы в храм отдать, у вас в Щанске есть, говорят… Там нужнее. А то ведь внесут мой сейф на свалку после оптимизации – и это вместе с ним.
Библиотекарь прижала книги к груди.
– Да вы что… я… спасибо вам!
Что она будет с ними делать, действительно и самой было неясно. Но чувство, что она спасла что-то ценное от какого-то тупого, тотального уничтожения, – было.
На обратном пути водитель, памятуя о неприятном инциденте, выбрал всё-таки дорогу через посёлок и далее про трассе. «Буханка» прокатилась по грунтовке, пыльной, но ровной, и выскочила на асфальт трассы. Таня сидела, жадно рассматривая приобретения: книги, действительно, были главным образом религиозными, на витиеватом церковнославянском, больше похожим на шифр, но попался даже «Толковый словарь» Павленкова издания 1905 года.
Оксана косилась на книги, однако ничего не происходило. Вообще, вела она себя странно. К возращению Тани обулась, потом, ближе к городу, снова разулась, устроив босые ноги на книжных стопках, иначе сидеть было очень трудно… Затем начала напяливать туфли, застёгивать ремешки.
У подъезда библиотеки их ждала целая делегация. Бронзовоногая Светлана на скамеечке, светловолосая девочка Юля и задумчивая смуглолицая Милана, единственная из всей компании с туфлями – но в руках.
– Здравствуйте, девчонки! – обрадовалась Татьяна. – Вот вы и поможете сейчас, правда? А вы пришли…
– Плакаты! – многозначительно подняла брови Светлана.
– А, да, точно.
Они в четыре руки разобрали книги и пошли в ДК, даже не обращая внимания на Оксану. И уже в дверях Таня услышала:
– Татьяна Евгеньевна! Я с вами!
Максимова бежала от машины, сжимая в руках такую же стопку. А на ней, поблёскивая застёжками, стояли её туфли.
Для иллюстраций использованы обработанные фото Студии RBF. Сходство моделей с персонажами повести совершенно условное. Биографии персонажей и иные факты не имеют никакого отношения к моделям на иллюстрациях.
Дорогие друзья! По техническим причинам повесть публикуется в режиме “первого черновика”, с предварительной корректурой члена редакции Вл, Залесского. Тем не менее, возможны опечатки, орфографические ошибки, фактические “ляпы”, досадные повторы слов и прочее. Если вы заметите что-либо подобное, пожалуйста, оставляйте отзыв – он будет учтён и ошибка исправлена. Также буду благодарен вам за оценку характеров и действий персонажей, мнение о них – вы можете повлиять на их судьбу!
Искренне ваш, автор Игорь Резун.
Занимательный стиль речи у Сорокина) Белые листы посреди повествования – это такой очередной уникальный новаторский авторский метод максимального погружения читателя в атмосферу, симуляция реализма?)) Тогда действительно логические вопросы возникают)
Настаящ кавказэц говорит не “Э-э”, а “Эу, фьють” *вот этот звук, когда пытаются свистеть, но свистеть не умеют* – хотя это, конечно же, не придирка и не спор, так, обмен впечатлениями, к кому какие кавказцы с какими характерными особенностями приставали))
И тут бы я заметил, что как-то уж героини уже совсем так босиком привыкли выходить из дома, что прям-таки уже не замечают разницы – если бы это не было собственноручно (ножно?) запечатленной правдой. Если не рассусоливать процесс психологического раскрепощения, о чем уже говорили, и не брать в расчет реакцию окружающих – а она все еще является основным лейтмотивом повести – то чисто само по себе босоножество в самом деле очень быстро привыкается. Я всегда говорил – возбуждающие ощущения при нормальной температуре и поверхностях, без “челленджа”, без вызова, какого-то особого препятствия, возникают только первые полчаса. Потом уже привыкаешь в самом деле настолько, что и не замечаешь уже, словно по ковру дома ходишь, и остаются только проклятые прохожие – а так действительно насколько проще что всяким хозяйством заниматься босиком, мусор пойти выбросить или вон, белье похлопать, или в магазин пойти, а то и на работу – когда это на собственном опыте понимаешь, то не передать словами и не обьяснить невменяемым. Это ж даже с чисто прагматической человеческой практичности и лени обосновано – обуваться, там, в сандалии залезать, садиться на табуретку, ремешки подтягивать, да и даже если это тапки – все равно искать, тратить лишние пять секунд (а человеку ведь всегда лень потратить лишние пять секунд), и все вот это натирает, шлепает о пятку, прилипает холодной, липкой стелькой к ноге – нет ничего более “привыкательного”, чем босоногий образ жизни при летних температурах и нормальных поверхностях. Это примечательная ирония, вспоминая, насколько разувание при этом является одним из, в то же время, самых психологически тяжелых и проблемных человеческих “заскоков”
И вот тут мне вспоминаются толкиеновские хоббиты… вот никогда не слышал, чтобы кто-то обсуждал или докапывался, что они босиком-то ходят. И по снегу, и по грязи – а у себя в родном краю еще и щеголяют британским колоритом и нарядами, что с босоногим образом особенно контрастирует – и никто не жалуется! Даже в кино не слышал ни единого шепотка: “Ой, басяком!!!”
Кстати, вот по поводу сект, я что заметил – как по мне, нет более обутых людей по жизни, чем йоги. Да, на ковриках своих они-то, конечно, босиком – и то, опять-таки, не знаю, как у всех, а я до сих пор йогу в носках по большей части наблюдаю. Наблюдаю в носках вообще всё – и танцы (если на сцене главное выступление босиком, то на репетициях всегда в носках все поголовно), и йоги, и все вот эти вот сектантоподобные сходки. Например – может быть, слышал кто – популярные нынче “обнимательные” вечеринки, когда незнакомые люди приходят в какое-то общее помещение, типа как на йогу, и, собственно, обнимаются. Ну и не только и не столько – в принципе, вещь безобидная и где-то даже толковая, обсуждаются всякие психологические заскоки, учат говорить “нет”, например, выражать свои мысли, технику массажа иногда, всё без угара и содомии, просто мне не зашло. Или, например, открытие/дегустация какой-нибудь очередной импортной чайной лавки/чая на дому, где все просто на квартире встречаются. Антикафе те же. Да просто в гости тупо – я всегда разуваюсь, а если пришел по заведомому приглашению и знаю, что проведу много времени и формат встречи будет, как они вечно рекламируют, “домашний, уютный, неформальный” – то и вообще еще беру с собой домашние шорты и футболку и там же переодеваюсь, нередко при всех, если помещение общее. Предварительно удостоверяюсь, хорошо ли я “там” выгляжу, пострижено ли все, прихожу – когда разуваюсь, ноги тоже мою, как и руки, чтобы уж наверняка знать, что выглядишь как можно более развязно, но при этом как можно меньше по-чухански. Стараюсь, в общем – и, согласитесь, при соблюдении всех этих бытовых обычаев, я думаю, что и гигиену соблюдаю хотя бы чуть более тщательную – всегда слежу, чтобы обнаженные участки тела выглядели презентабельно, и настраиваю сразу окружающих на легкий лад – если для кого-то, как и для меня, вид босых ног и казуальной одежды хоть сколько-нибудь служит психологическим сигналом к большему доверию – ну то есть, максимально приближаюсь именно к тому духу, который, казалось бы, на таких мероприятиях пропагандируется.
И, к своему удивлению и разочарованию, я такой всегда один. Никого никогда ни разу еще босиком не видел – не говоря уже о “сменке”, ладно, будем считать, этой мой такой пунктик. Но в носках все поголовно – девочки все чаще в этих “следках”, которые и не носки вовсе, а чисто на пятку, как турецкие тапочки, чтоб не совсем носки, но и не басяком же в чужом помещении да на людях, ну что вы. То, что парни – это ладно, но девчонки летом в помещении в плотных одноцветных колготках да носках – это поистине разочаровывает. Думаешь, что подаешь личный пример – щаз. Прям так и тянет включить реверс и чисто из вредности спросить, как нас спрашивают вечно, только с обратной полярностью – а че не босиком? Не жарко? Стесняешься? Брезгуешь?
И вообще вокруг себя культ “носочков” наблюдаю. “Ой какие у тебя носочки”, “Смари какие модные носки у меня”, “Хочу по магазинам пройтись новые носочки какие-нибудь присмотретт”, “хи-хи, какие носочки”, в лентах носочки, в ванильных картинках носочки – кругом эти проклятые “носочки”. В Калининграде, объявляю вам, всегородская Секта Носков – какие там босоногие!)
Интересно, что затронута эта тема “непацанской” босоногости. Очень животрепещущий краеугольный камень этой темы – и я сейчас сразу отмету все эти аргументы про “че тут такова – все мы знаем и видим прекрасно, и обсуждали уже не раз, что босоногой девушкой-то показаться на людях – уже событие. А с мужчинами вообще все и подавно сложно, если не глухо вообще. У девушки всегда будет целый набор самых весомых аргументов – и от каблуков устала, и жарко стало, и это эротично (об этом все знают, мы тоже уже по сто раз об этом говорили) даже для тех, кто осуждает, и эстетично – мои любимые художники и писатели с режиссерами-фетишистами тому бесчисленные примеры. И даже если ничем не отмазываться, даже если бог с ним, с соблазнительным видом босоногой девушки, у девушки всегда есть непробиваемый ответ, какая-то защита на уровне генетики – “а че”. Ну или вот это вот херувисимское, как там эту мельницу зовут, “потому что могу, не стесняюсь, смотрю на всех как на говно”. Девушка если босая – то однозначно бойкая, дерзкая, легкомысленная, зачастую даже агрессивная – тут, во-первых, срабатывает уже не мною и не раз тоже упомянутый эффект снисходительности к эдакой “девчачьей” инфантильности, типа девочки – ну они же глупенькие, могут себе позволить почудить, мы на них пальчиком с улыбкой погрозим, но в душе же сами их за это любим, дурочек наших милых и прекрасных, как собачек. А во-вторых – пойди, подойди и докопайся до девушки, которая не стесняется босиком по улице ходить – как я уже упомянул, и тоже не только здесь и сейчас, это определенный архетип, особый вид характера. Такой палец ни в рот, ни в под ногу не суй – в лучшем случае, если девушка очень позитивная и незлобливая, миролюбиво и кокетливо проигнорирует. И никто ей ничего не сделает никогда, потому что, опять-таки, девушка – ей можно. Какие-то такие неписанные “кодексы”, внутренние “кэтикеты”, наслоение из предрассудков, путаница из противоречивых “нельзя-валяй”, приручений к порядку скромных и махание рукой на тех, кто может за себя постоять, потому что “ой ну её нафиг, чудная”. С пацанами же так не прокатит. И я по этому пункту бы еще три листа расписал, но два из них бы тоже состояли из чужих слов, уже известных тем, кто их произносил, а третий – из того, что я сам упоминал не раз. Но получается такое, да. Мужчина, как правило, мало того, что от носков неотделим в принципе – даже если и без носков, это всего лишь то же самое, что и девушка сланцах – ноги вроде бы и босы, но идут они не босиком. И не дай бог – ведь пацан не девочка. Ты на девочку не смотри, что ей можно – ей-то тоже нельзя, но она дурочка, ей можно (sic!). А пацану, как девка, вести себя негоже – и если босоногая девушка всегда в конце концов выигрывает – я сейчас совсем уж проблемную Лену опускаю за общим тезисом – за счет своей чисто природной естесственной сексуальности, мужик тупо ничего не может с этим поделать, инстинкт – неотразимое оружие, а феромоны – непробиваемый щит, особенно с крепко сложенной харизмой, среднестатистический мужчина, он же обычно эдакий недалекий гопник, стало быть, такое же ссыкло на уверенном парировании неуклюжего удара, какой и бойкий петух в слепой атаке) Но по тем же природным естественным меркам, извращенным вконец цивилизованным маразмом противоречий, мужЫк в своей естественности не должен привлекать вообще. Иначе он – педик или юродивый. Хотя, стоит отметить, босоногий мужчина на улице чаще всего и оказывается “юродивым” – не принято так у мужчин, “жарко стало, каблуки натерли”. И вот весь вот этот вот маразм, когда вроде бы не то чтобы запрещено, и даже если это доказать, то можно наказать притеснителя – но в противовес четко прописанным и непрописанным правам и свободам суЧествуют еще вот такие всякие “понятия” – неписанные, негласные, сами собой разумеющиеся, сами себе придуманные, кто не знает – удивляется, “смиЩные вы, сами себе придумали обидку, а я ржунимагу)))))))))” – и потом, по незнанию и наивности, по почкам еще и получит за то, что такой позитивный и умный. Сейчас-то уже кругом все умные, а как мне батя рассказывал, не в тот двор зайдешь в его юности – “слыш эу сюда подплыл, карманы вывернул”. Добавьте к этому босиком еще – поговорите с этой стайкой гопников, позащищайте свои права, прописанные в конституции и уголовных кодексах – а впридачу еще прибавьте, что “ну это было давно, щас такого уже нет, в моей любимой-то москве, в центре с небоскребами, с лифтами для инвалидов-колясочников и светофорами для слепых”. А тут добро пожаловать за МКАД – у нас тут еще целый континент живет “по пацанским понятиям”, в бараках-коммуналках, выкрашенных зеленой краской, в трениках с резинкой через пятку на босу ногу в матерчатых тапках по просохшему всколупленному ленолеуму. Добро пожаловать в Щанск.
Эпизод с потерей босоногой девственности Оксаны определенно порадовал)) Как и порадовало то, что ее погружение в грязь во всех смыслах произошло не так внезапно и волшебно, как у матерей Сонца и Лены. Для разнообразия и реалистичности, ее вынужденное, натужное босоножество по школе тоже было значительной деталью темы. Правда, я думал, она так в эту тему и не въедет – ибо реальность, увы, такова, что даже если девушку разуешь, если ей не в кайф – то ничего уж с этим не поделаешь, суровая истина, с которой приходится смириться. А то получается довольно категорично – есть персонажи-девушки, которые вот сразу вдруг так взяли и забосоножили, да так категорично, что всего за пару дней преодолели все пределы – и брезгливости собственной, и осуждения чужого. Ну и противопоставленное им категорически обутое общество. Не считая, конечно, еще этих “босотуток” Колесниковой, которым вообще все равно, босыми там или голыми. На этом фоне двух ярко выраженных вражеских лагерей гламурная дурочка Оксана, которая ломалась-ломалась, даже в итоге разулась, и даже влезла в жидкую деревенскую грязь – а я выталкивал машину по колено в грязи, представляю себе ее впечатления – и все равно бы в итоге так в тему и не въехала бы, не присоединилась к этому бунтарскому движению, ничего бы не поняла, что в этих ощущениях такого, и так бы при своих кэблах и осталась и при самоубеждении “только каблуки делают женщину женщиной… а вы все сумасшедшие какие-то”. Не произошло бы этого волшебного позитивного и безвозвратного перевоплощения, не произошло бы чуда – это, думаю, было бы тоже немаловажной частью суровой реальности. Хоть это и не в укор – ибо две вышеописанных противопоставленных категоричности хорошо разбавляют и эпизодически босые, не постоянно, но, так сказать, к месту и вовремя, и “не босые, но сочувствующие”, так что разнообразие темы, несмотря на ее кажущуюся всяким семенам однобокость, сохраняется.
Ну и, конечно, исконная-русская картина – две молодые девушки в платьишках да юбчонках по колено в сельской грязи толкают буханку с шофером-матершинником – это не баян, и не пародия, это суровая русская классика) В моем исполнении это, правда, был мальчик-интеллигент в итальянском пальто, не орущий матом только потому, что в рот как из ведра летела грязь (очевидно, технику правильного положения позади автомобиля я не соблюдал), и без того предварительно продрогший полтора часа в махровой православной деревянной русской церкви, куда мать вдруг приспичило нагрянуть субботним зимним вечером, один раз и навсегда отбив у меня охоту сопровождать маман на это дело. Сходи, мол, мать, с ума сама.
Вообще у Татьяны как всегда – что ни глава, то не просто приключение, а, выражаясь видеоигровыми терминами, целый квест. Экспедиция куда-то в совершенно неведомое, чуждое, самобытное и закрытое. Каждая “экспедиция” намечается с какой-то изначальной, исследовательской целью, и сопровождается сменой подробно описанных локаций, которые, как бы я ни ненавидел совдеповский колорит (а в видеоиграх современные молодые люди, как ни странно, именно этот совдеповский колорит по какой-то причине очень любят – тут, наверное, что-то наивно- ностальгичечкое по “не пережитому”, как сейчас типа модно ностальгировать по восьмидесятым среди тех, кто не то что там не жил – а еще в проекте не был. Вы вот, Игорь, спросите чисто из интереса, кто играл в Сталкера и Метро: Исход. Обязательно уточните – Метро последнее, про поезд. Однозначно кто-нибудь найдется, кто играл, любит и “ностальгирует” по плакатам с лениным и гравированным стаканам в алюминиевых подстаканниках) – так вот, как бы я этот советский колорит ни ненавидел, передан он очень подробно и глубоко. Я прямо запах этих помещений чувствую и знаю, какие там весят занавески в медпунктах)) Интересно вдвойне, что и места Татьяне попадаются не самые привлекательные с обывательской точки зрения – интернат, сельская школа… а до этого была, уже не помню, то ли коммуналка, то ли общага у знакомой? И впечатление они создают глубокое, угрюмое, печальное. Я бы даже сказал, постапокалиптическое – но, я думаю, совдеп везде и всегда создает своей унылой запущенностью и безвкусностью ощущение постапокалипсиса) И персонажей она встречает самых колоритных, и диалоги получаются самые душевные, проникновенные… и все это выпадает Татьяне, образованной и скромной девушке, “серой мышке” из библиотеки, которой был уготован свой, особый путь становления, открытия и собственной сексуальности, и мира, неоднозначного и мрачного за пределом очень камерного мира книг, и раскрепощенности, как физической, так и психологической, с текущей и предстоящей ей борьбой с предрассудками, и собственными, и общественными. И путь этот у нее такой же деликатный, тихий, но витиеватый, самый, по-моему… как сказать… амплитудный, что ли. Ей, мне кажется, и сами открытия самые резкие попадаются, и выдаются они ей в виде эдаких исследовательских квестов – я с ней как будто в квест играю, где надо мышкой кликать и по локациям много ходить – и никого другого я в ее ситуациях не представляю. Понятно, конечно, что у каждой девушки свой образ – и, соответственно – характер похождений и настрой каждой арки: Настя – простецкая, “девка” с несложившейся судьбой, пытающаяся выжить, не скатывающаяся, но и не блистающая особо глубоким духом – ей банально не до того, слишком много забот, и весьма насущных. Сонце – студентка, девочка, отличница, проходящая через опыт взросления, осознания своей женской сущности и чисто школьнического бунтарства, опыта новых, неиспытанных ранее ощущений, изголодавшаяся по банальной свободе действий, проходящая также через напряженный конфликт родительского непонимания. Катька-Рыба – ее образ КОНКРЕТНО В ПОВЕСТИ мне пока что кажется таким самым нелепым, грубым, почти комичным, с этим ее вечным попаданием в нелепые, странные, даже небезопасные, но откровенно смешные и жалкие в своей небрежности ситуации, в общем-то, по причине собственной недалекости и алчности. Лена и Шакти – для меня две такие самые, что называется, “нормальные” героини, простые, без особых, на мой вкус, затейливых откровений – у одной на уме свое авторское дефиле, у другой – тусовки. Причем обе отличаются схожей пылкостью и бойкостью, обе попадают в передряги и конфликты с окружением на почве своей же резкости и неукротимости. Ленке еще и отведена явная романтическая линия, вполне обыденная по своей структуре. Репортерша держится особняком – ее арка вроде и тоже посвящена некоему исследованию, квесту, задаче, и в то же время она такая же дерзкая аферистка, как предыдущие две, только у нее вроде бы как задача поставлена наиболее четко – и, идя по пунктам этой задачи, она тоже успевает и много с кем поговорить, и много где побывать, и много чего приметить.
Но за двадцать шесть глав я уже четко осознал, что больше всего мне нравятся главы менно с Татьяной – надеюсь, что во всей этой воде мне удалось хоть более-менее растолковать, почему)
Про “ножом в бок за босые ноги” – стопроцентный реал из 2001-2002 года. Суровый северный город Нижневартовск, где я работал на избирательной компании. И парень, работавший у нас курьером, так прямо и сказал. Совершенно искренне (я его подколол, почему он в жару в кроссовках зимних рассекает). Так что не выдумано Ни-Че-Го.
А вот босоногие дети в спортмвном зале – вот это точно фантастика, вот этому не поверю ни за что даже после всего того, что уже в этой повести видел)) Помните, я упоминал эти йоги-посиделки в чужих квартирах? Ладно, девушки с исканиями, ладно, их матери, пробуждающие в себе детство. Но ЭТИ – дети, школьники, студенты – эти никогда с носками не расстанутся)) Без обуви – но в носках стопудово, пацан в черных, чОтких, пацанских, а девочки – в таких, “футбольных следках”, одна в белых, другая в розовых, и обе – в обтягивающих джинсах-макаронинах, из-под которых стопы как ласты торчат, какие там платьица, юбочки, размечтались совсем)))
Уже ответил. Будет тебе рассказ про босоногих в спортзале – из 1983-1985 годов. Может, и в повесть потом войдёт. Будет и рассказ модели Kate, моими словами, про её опыт. Чуть позже.
По поводу детей в школе – я прочитал комментарий Кирилла в группе уже после того, как напечатал этот абзац на портале, так что делать уже было нечего. Ну да это вновь возвращает нас к этой вечной мысли, бесконечной, как космос, безнадежной, как лимб, и настолько же первостепенной, сколько и конечной, окончательной, как вселенская материя, этой альфе и омеге всех обсуждений на земле – кому как повезет, у кого какие опыты и у кого какие остались по этому поводу впечатления.
Вспомнил теперь и я, как гуляя в своем любимом Парке Победы в центре, считай города, в конце весны – помню, уже экзамены начинались в классе восьмом, что ли – я внезапно стал свидетелем нашествия двадцати школьников и школьниц под предводительством пары взрослых – как дальше стало ясно, пришли на пхд. Я продолжал прохаживаться, и тут заметил одну девчонку – и она была босиком. Не заметил, где она оставила обувь. Вряд ли она протопала так весь путь сюда, откуда бы они все ни нагрянули – но я очень хорошо запомнил эту майку, шорты, руки в боки, эту позу, не стесняющуюся откровенно ничего, и как она с кем-то в паре таскала носилки со свежевыкопанной землей. Етить мои шестнадцать лет, если бы мне тогда хотя бы нынешние мозги и опыт – я бы не бродил вокруг да около, как акула, наблюдая издалека, как малолетний маньяк – я б попробовал разуться и подойти знакомиться с подкатом вроде: “Привет, девчонки, вам лишняя рабочая сила не нужна?” метя, разумеется, в ту единственную, босоногую. Но у меня, конечно, даже и в мыслях не возникло. И шанса не было ни единого – я был молод и глуп (вернее, еще моложе и глупее), и разговаривать не умел от слова совсем. Дай бог если уже начал на старом портале RBF что-то скромно пописывать. Это были еще те времена, когда я страшное слово “босиком” ни вслух не произносил, ни печатать даже не смел, и сам приходил в тот парк “на разведку”, разведывать-вынюхивать, в какие дни и в какое время меньше народу, чтоб потихоньку, тайно среди бела дня в самый разгар после обеда разуваться.
Так и начинал – вертя башкой, как радарная вышка, “засекая” “вторженцев” за километр. Какая же это была прекрасная наивность – так искренне верить, что даже на расстоянии метров в сто кто-то там заметит, что ты босой, причем специально именно за тем, чтобы это заметить, и пришел, и, едва тебя заметив, тут же на тебя накинется, как ракета с тепловым наведением…
Тем не менее, в том парке регулярно парочками патрулировали менты – отгоняли молодежь, рассиживающуюся с алкоголем. В принципе, правильно, конечно – но я, помню, как раз то ли на следующий день после этой босоногой девчонки, то ли где-то около того, не заметил их при всей своей параноидальности – вернее, не заметил вовремя, пока они там гоняли скейтеров-хипстеров, я по парапету так картинно босыми ногами вышагивал. Заметил, уже когда и они меня заметили, обделался, с перепугу только и успел обуться – подошли, заразы, допытываться, чо тут делаешь, чо босиком. Помню, в принципе, ни я особо не запинался, “захотелось” – ответил, пожав плечами, и они так-то сильно долго не приставали. Я после этого “просто так” еще попытался сразу ретироваться, но положили руку на плечо, и помню рожа эта – такая по-быдлячьему помятая, дворовая, “реднековская”, тот архетип, у которых глаза еще хрен поймешь, то ли смотрят на тебя с какой-то снисходительной жалостью, то ли просто раскосые – что-то еще сказала и закрыла тему эдаким презрительным “иди к экзаменам готовься”. Вот это вот добило, конечно – наверное, и так приняли за одинокого то ли алкаша, то ли наркомана, то ли просто идиота, а я ж еще и отличник был, оскорбление было еще пуще, если б что-то еще про босые ноги было. Неприятный был, короче, крайне опыт – помню, я тогда еще на портале отписался, мол, “а меня сегодня менты зажали”)
Лишнее подтверждение уже вышеописанному, в общем-то – той девчонке никто не делал замечания, вообще без комплексов и предрассудков, да и потом я видел и бабушек со своими дитями голожопыми, бегающими со своими писюнами по газону, и семейства отдыхающих с мужиками в одних трусах, лежащими на полотенцах и играюших в бадминтон – а прилетело мне, просто потому что делал, вроде бы, то же самое – то есть, ничего особенного, но почему-то выделился именно я. Наверное, просто потому, что оказался на виду, как бельмо – там девчонка затерялась среди обутых, но все же сверстников, тут отдыхающие всей семьей, как на пляже, бабок менты почему-то не гоняют, “почему у вас тут дети голые бегают на виду”, не докапываются.
Одни и те же вещи, в общем, делаются по всему миру по одним и тем же причинам одинаковыми по своей общей сути людьми – а в разных ситуациях разными людьми разные реакции, и потом это откладывается в разных воспоминаниях о разных временах и местах. Всё. Всегда. Очень. Разно.
Босиком на физкультуре – тема давняя и в группе ВК присутствующая. Чуть позже я напишу ИМЕННО ТУТ, о том, о чём не писал никогда ещё и нигде. О своих школьных впечатлениях ОТ ЭТОГО. Откровенность за откровенность, старина, и пусть это моё эссе будет в комментариях именно к ЭТОЙ повести…
Ну, начнём, что ли. В жанре “исповедальной прозы”. Сразу скажу: сексуальность босых женских ног лично для меня, сексуальность босохождения вообще я осознал довольно рано; классе в 4-м уже у меня уже сердце екало, когда видел голые ступни одноклассниц, избавлявшихся от колготок прямо в классе (“началка” вся так делает до сих пор). Потом, в 6-7 классе пришло именно влечение, жажда, погоня и т. д. К слову сказать, мастурбацию яначал довольно поздно: чуть ли не в девятом, но были случаи, когда “кончал” реально и дивился: что это со мной приключилось. Но давайте по порядку.
НОМЕР ПЕРВЫЙ – СВЕТА.
Внешность:
Света Ф. была девочкой на редкость некрасивой (и умной, поэтому сие хорошо знала). Во-первых, белесая, как мукой присыпанная: волосы, брови, всё. Во-вторых, в детстве оспой переболела, оспины остались, и дополнились возрастными прыщами… В третьих, одевалась всегда блёкло, бесформенно, чаще всего в школу ходила в форменном повседневном фартуке (а читатели моих лет помнят, какой это был ужас галимый и каких гусынь он делал из нормальных девушек!). В общем, некрасивая, молчаливая, и вообще – какая-то малохольная, что ли. нелюдимая. Дружила разве что с Леной О, о которой разговор будет потом.
Отношение:
Да не было у меня к ней никакого отношения, вообще. Такой же полуизгой среди девушек, как и я среди мальчиков. Это сейчас я понимаю, что в ней, может, и первобытные страсти бушевали, и черти в омуте чертомелили по полной программе, но тогда-то невдомёк было. Это сейчас бы я её с удовольствием отымел (это всё равно, что монашенку отыметь!), а тогда… Кстати, с её фактически копией был у меня случай уже в пору учёбы на первом курсе. Симптоматичный. На ЛФК меня родители записали – сколиоз выправить. Там девки и парни занимались. Не, врать не буду, все в носках (иначе бы крышу у меня снесло сразу, я-то уже всё осознавал!). А в комплекс ЛФК есть такое упражнение: один садится на пол, второй – садится на его ноги, зажимая их своими, фактически на ступни, а первый ложится-садится, садится-ложится… И вот там девка попалась. Копия Светы Ф. Такая же малохольная, с таким же загадочно-аутичным взором. Итак, сажусь я на пол, она садится на мои ступни, стискивает их ногами, я начинаю упражнение… И опять же – я вообще не сразу въехал в то, что получилось. Пальцы моих ног в носках фактически упёрлись её в промежность, в то самое место причинное. А при разгибании-сгибании торса пальцы-то шевелятся! Я вида не подал, хотя охренел, и упражнение выполняю, а она… она, видать кайфовала. Я просто реально мастурбировал ей своими ступнями, ножной фистинг делал и она это ощущала. Я когда прорубил фишку, быстро закончил это дело, потому что реально пошло возбуждение. И я побоялся, что у меня встанет под трико прямо на занятии… Понятное дело, с каким нетерпением я ждал СЛЕДУЮЩЕГО занятия ЛФК. Но она почему-то больше так и не пришла.
Случай:
Тут всё просто. Физрук у нас был Анатолий Николаевич, золотой мужик, для меня почти идеал. Высокий, спортивный, крутой, мог так матом загнуть, что… Но при этом никогда не перегибал палку. Классы держал в хорошем, здоровом страхе. Так вот, в зал в УЛИЧНОЙ обуви не пускали ни-ко-го. Включая директрису и учителей. Только в спортивной обуви, чистенькой. Не хочешь – проходи босиком. Ну, и на занятии: кеды забыл – или получаешь пару за “неготовность к уроку” (сейчас уже запретили так делать, а жаль!), или босиком занимайся.
Ещё ремарка: физ-ры я боялся, раздевалка была для меня вонючим местом пыток хулиганов-одноклассников, чаще всего я физ-ру пропускал, на лавочке сидел, зато рисовал физруку газеты с плакатами и имел законную тройку-четвёрку.
И вот выхожу в зал, о-па! Света Ф. перекидывает мяч в паре с Леной О., и сама при этом в трусах спортивных и колготах! Таких муторно-телесных, советских. Ладно. я облизнулся. Но, видать, Анатолий Николаич ей замечание сделал – ибо в капроновых колготах можно у*бацца неслабо и получить травму в спортзале. и на следующий урок Света Ф. вышла босая! не знаю, почему, судя по повседневной одежде, у неё там в семье финансовые проблемы были. В общем, босой она занималась две недели подряд и было ей, похоже, фиолетово (надо сказать, на это в нашем классе как бы вообще внимания не обратили). потом купили ей новые кеды…
Ноги:
Ещё один нюанс: с детства любя вся систематизировать, я начал делать… картотеку ножек моих одноклассниц. Никаких фото, о чём вы… Словами описывал (кстати, набивать на пишущей машинке ТАКИЕ тексты – само по себе было отдельным эротическим переживанием). Так вот, ступни Светы Ф. я с какого-то перепугу охарактеризовал, как “склеротические”.. Откуда я ТОГДА это слово взял, почему именно в этом значении – пёс его знает. Но были они болезненно-худые, костлявые. Ближайший аналог – ступни модели Eva Grande. Кстати, такой тип навсегда у меня закрепился в числе любимых. Обожаю худые и узкие ступни, это такой материал для ласк, такое наслаждение… эх! Кто понял – тот понял. И ещё деталь: мизинец. Вот он у Светы Ф. был прямой, как торпеда, или как болт; в общем, у многих девушек её возраста мизинчики уже по-женски загибались, а у этой – торчал…
НОМЕР ВТОРОЙ. ЛЕНА О.
Внешность:
Достал сейчас альбом нашего класса. Ё-маё. Эх! Я бы сейчас с половиной точно замутил. Тем более, что можно было: одна девушка, с которой я медляк танцевал на выпускном в восьмой, к тому временим уже переспала с половиной класса. А вторая была законченной бисексуалкой. Это я уже потом, во взрослости узнал, от добрых людей. А тогда мне казалось, что вообще этого-такого с одноклассницами делать нельзя, фу, как грубо… Да и хто бы мне дал, нелепому задроту-очкарику?!
Так вот, в Лену О. я был влюблён с началки по самый восьмой. Отличница, пионерка-комсомолка, спортсменка… При этом, надо сказать, что королевой красоты она не была, милая мордашка, конечно, и вообще к старшим классам стала напоминать этническую француженку (кто видел настоящих, без примеси, француженок, меня поймёт – это точно не голливудские звёзды!). Но вот – влюбился.
Случай:
Увы, босиком я её видел только один раз, когда на втором уроке физ-ры она со Светой Ф. тоже вышла босиком на построение. Я думал, у меня писька отвалится; самое печальное, что я, как дурак, на тот урок всё-таки форму спортивную принёс и стоял в общем ряду, и вообще ожидал страшную пытку – эта беготня по залу – разминка, когда на тебя сзади налетают здоровые кони-одноклассники, когда ты спотыкаешься, от страха и стыда вообще деревянный, это ужас; а потом ещё ужасная игра «пионербол», просто пипец ад какой-то… То есть я не мог спокойно сосредоточится на босых ногах Ленки. Но вот помню два звука – во-первых, как её ноги босые били по деревянным доскам спортзала, пока бежала в строй, и как шлёпали да взвизгивали эту голые ступни, вспотевшие, во время «пионербола», я запомнил на всю жизнь.
А ещё она так, босая, вышла к фонтанчику, прошла ведь через весь школьный коридор – реальных 50 метров по холодному бетону. Мля, я бы там её увидел, я бы точно сразу всё сделал в штаны. Но к сожалению, я проворонил этот момент, и понял это, только когда она вернулась и из коридора шагнула в предбанник спортзала…
А ещё мне сказали, что Ленка на соревнованиях по лёгкой атлетике (куда я, баран, конечно, не поехал!), на стадионе тренировалась-разминалась босиком. Бежали в кроссовках, а вот разминались босые, она в том числе.
Ноги:
Определил бы, как «крепенькие, гармоничные». Вообще сейчас вспоминаю – у Лены О. ступни были уже женственные, с такой матёростью, что ли. Это вот то, что просто выносит мозг от ступней Maria Magnifica (сколько было моделей у нас, сколько ног я перевидал да перещупал… но капец, эти ступни её просто взрывают, там сплошной секс, хочется просто кинуться на них, аки зверь дикий и сами понимаете, что делать!). Вот, собственно, и всё.
НОМЕР ТРЕТИЙ СВЕТА/ЛЕНА Г.
Внешность:
Они близняшки были. Маленькие, худеньткие. Я их и тогда не различал, а сейчас одна работает в моей школе, то есть нянечкой за мальцом приходит, у меня всё духу не хватает спросить, хто ж она всё-таки – Лена или Света, и вообще, напомнить ей про это. Про это самое.
Отношение:
Как такового не было. Я их какими-то несерьёзными считал, типа мелочь пузатая, рыбки-гуппи такие. А они меня, видимо, тоже.
Случай:
Они босоножить начали в началке и мне подарили вот эти самые первые ощущения и переживания. Переодеваемся. Я, естественно, делаю всё дико медленно – во-первых, сам жутко стесняюсь обнажить свои нижние клешни, во-вторых, глазами ем ножки одноклассниц кругом, в третьих – боюсь спалиться, как д-р Финетевус. И вот рядом переодеваются две этих Г-вых. Я упялился на одну, а она поймала взгляд и спрашивает – чего сморишь? Беззлобно. Я не ответил, понятно, в зобу дыханье-то спёрло, а она тут бумажку какую-то на пол с парты уронила. И – шасть под парту за ней.
Шарканье этих голых пяточек, мелькание их запомнил на всю жизнь.
Собственно, на физ-ре они не разулись ни разу – кеды не забывали. Но там было другое. В восьмом после выпускного или после экзаменов (не помню), пошли на Обское. Май, теплянь, жара почти, а на берегу лёд лежит. Метров на двести до воды. И вот наши девчонки (именно девчонки, а не пацаны!) и преподша одна, Анна Александровна (Основы государства и права вела) пошли гулять босиком именно по этому льду. На песке не разулись, а у льда разулись и пошли. Ну, и что мне делать? За ними бежать обутым? Страшно. Бежать разутым. Ещё страшнее! Ну, подошёл к кроме льда, стоял-стоял, караулил, мля, и увидал только Г-вых, возвращавшихся босиком (остальные метров на сто по берег вбок ушли).
Ещё вспомнил. Опять же, классе в четвёртом они уже разулись, колготки сняли, а тут какой-то рамс с залом, занятие что-ли отменили. Так они обе в коридор, босые и в резиночку “играют”. Вот! тогда их нежненькие ножки, с изящно вырезщанными пальцами, на тёмно-сером полу я и приметило. картинка перед глазами до сих пор.
Ноги:
Тоже «мой размер». Тоже худые. Нежненькие такие. И пяточки красные; всегда они у них были остренькие, красные. Им ещё большие промежутки между пальцами заметил, тогда для меня это было откровением.
НОМЕР ЧЕТВЁРТЫЙ. ЛЮБА Ш.
Внешность/отношение:
О-о-о, вот тут я влюбился по уши, в 9-м, вообще, разглядел её. Это были, мля, ночи бессонные, поллюции еженощные, эротические переживания и первый онанизм. Это мне просто импринтиг дало на высоких, худощавых, жгучих брюнеток с длинными волосами, смуглой кожей, полуиспанок по виду, полу-цыганок. Эх, жаль, нельзя тут фото прикрепить. Хоть из альбома. Вы бы охренели. На всю жизнь такие женщины для меня – катастрофа, провал сознания; захотят – просто изнасилуют, потом, как Ганнибал Лектор, съедят, а я и не пикну.
Но любовь была несчастной. Несмотря на солидную кликуху «Профессор», которой я обзавёлся в 9-м, Люба на меня внимания не обращала. А потом я её и смертельно обидел. История эта презанятная, когда-нибудь, где-нибудь пропишу. Хотя СЕЙЧАС этим не удивишь. А тогда, когда «в СССР секса не было», это громыхнуло на всю школу. Я лето проводил у деда с бабкой в солнечном Дагестане. Был у меня там дружок. Ну, о чём могут говорить девятиклассники? О девках. А мы оба с ним девственники несчастные. И вот я сначала раз чуток приврал, потом второй… Потом уехал. Переписываемся. Он спрашивает: как? Что мне, признаваться? И я давай писать эротический роман в эпистолярном жанре. Как мы с Любой гуляем (она босая, конечно!), как мы с ней шир-дыр-дыр и всё такое. Хер я тогда что об этом знал, первые порноснимки-то увидал в самом конце 8-го класса, но вот ПСС Анри-Альбера Ги де Мопассана уже в 13-ть лет, кажется, прочёл всё (ни хрена не понял, правда, думал, как это прикольно в «Милом друге» – лежат в постели и целуются, и это-то называется словом «секс»!).
В общем, получалось у меня хорошо. Приехал на каникулы. Друг Саша мне эти письма вернул, говорит: не, я отдам, а то мать попалит… Я их забрал. Сжигать было жалко. И, приехав, я дал их почитать дружку, Лёве Горенштейну, классическому еврейскому мальчику из классической еврейской семьи. Он начал читать и… в тот же день у него сп*здили портфель. С письмами.
Дальше было круче. Помню я порносамиздат того времени – мля, детский лепет, но продирало до задницы. И мои письма начали… переписывать от руки. Типа размножать. Ну, и читать под тихий ритм «сам с собою». Самое прикольное в том, что несмотря на обилие смысловых и фактических ляпов (я ж домысливал!), НИКТО НЕ УСОМНИЛСЯ В ТОМ, что мы с Любой мутим. И что у нас – БЫЛО! Ну, ей гадости начали говорить, то-сё, дразниться, шушукаться. Я, конечно, письма эти искал. Понятия не имел, сколько копий. Но искал.
И вот прикиньте: сидим 9-го мая на торжественном вечере (или заранее, хрен знает). Ветераны, речи, стихи о войне, бла-бла-бла. Я случайно перегибаюсь через ряд и вижу… в следующем ЧИТАЮТ ЭТИ САМЫЕ ПИСЬМА. Оригинал. Моим почерком.
Меня тогда как подкинуло, как я умудрился вырвать у физически сильного школьного хулигана Серёжи Жданова эти листки, как осмелился – не знаю до сих пор. Ну, вырвал и опрометью из зала. Мало кто что понял – ну, хулиганство, подрались…
Я бегу на третий этаж, там тупичок и выход черпез актовый в другое крыло. А дверь-то закрыта. И тогда я сажусь на пол, начинаю рвать листки и… запихивать в рот. Есть. Слёзы и сопли – рекой.
Два хулигана – Серёжа и ещё кто-то поднялись за мной по лестнице, посмотрели на это дело… И почему-то ушли. Даже по башке не настучали. Оригинал я уничтожил, а копии, наверно, сами как-то потерялись.
Но Люба-то меня возненавидела. Она ж знала, кто писал. Сейчас она живёт в Москве и до сих пор считает, что я тогда изговнял порядочный кусок её юности.
Случай:
Во-первых, как-то по лету в школу прихожу, а из актового зала – шлепки и удары мяча. И на порожке-то сланцы стоят красные. А я помню, что видел в них Любу, когда мы то ли класс мсыли, то ли мусор у школы убирали. Ну, меня, как током, яйца окаменели, иду в спортзал. А там Любка, в платье, голоногая, плюс какая-то девка с параллельного (в кедах) и босой парень, тоже из параллели в волейбол или вроде чего такого играют.
В общем, опять никак. Пройти, сесть на скамейку и пялиться? Скажут – чувак, иди на хер. И тут физрук заявился, тоже: чё надо? Ничё?! Иди своей дорогой.
А потом, уже после окончания, кажется, десятого, увидал я Любашу на улице с сестрой. Так вот, сестра, старшая, шла в этих сланцах, а Люба – босиком. Я, конечно, охренел, на мевсте застыл, они мимо меня, ноль внимания, фунт презрения… Ну и всё. не бежать же за ними тем более, что они навстречу мне шли. И домой – к её дому.
Ноги:
Это мечта. Слава Богу, у моей нынешней жены ТАКИЕ ЖЕ НОГИ. Такие же сильные, длиннопалые, чуть расширяющиеся к пальцам, ступни. Не такие смуглые, как у Любки, но форма та. Это песня, а не ступни, это чудо, это секс галимый, это что-то с чем-то, и на простыне, и в пыли, и в боызгах воды. У всех моих лучших героинь – длинные, стройные, смуглые ноги с красивыми длинными, чуть-суть приплюснутыми пальцами. И большим – амфорой. Спасибо Любе Ш.
НОМЕР ПЯТЫЙ. ОЛЬГА Э.
Внешность,отношение:
Фамилия у неё была типично немецкая (или еврейская, я до сих пор особой разницы не понимаю), но более «русского» образа в моём школьном детстве не было. Лебёдушка. Кокошник с сарафаном одень – и на картину Васнецова. Косища толстенная. Сейцчас во Франции, между прочим, живёт… Интересно на неё посмотреть.
Вот этой «русскостью» и отпугивала. Не любил и не люблю я русских девок – типа статных таких, в теле, благостных ликом… Как вы поняли, мне полу-испанок, полу-цыгнанок, полу-казашек и полу-хохлушек подавай (последняя моя жена, так я своё счастье нашёл!). В общем, не мой типаж. Но некоторое время я сидел с ней за одной партой и волей-неволей как-то общались.
Случай:
Ну, во-первых, она из тех, кто на приснопамятном выпускном на берегу гуляла босиком по льду. Правда, далеко от меня, увы, у меня глаза разбежались – за кем охотится, я её упустил. Во-вторых, в какой-то постановке на школьной сцене играла босую служанку – но тут я тоже упустил, ибо в первые ряды попасть не удалось.
Тут интересно другое. Как-то зашёл у нас с ней странный разговор: она спрашивает – а ты вот боли боишься? Ну я говорю, да. А она: а я вот специально сама себя режу. То ли чтобы привыкнуть, то ли ей нравилось это, я не помню. Я не поверил. Она говорит: вчера бритвой немного лоб порезала. Как? Да так! И пальчиками раздвигает мне на лбу края крохотного пореза – без крови, но видно, там розовое. Я в шоке.
Так вот ПОТОМ она призналась, что сначала резала себе кожу на пятках и прокалывала иголкой подушечки пальцев. Но перешла на другие части тела – ибо потом ранки побаливают, ходить неудобно…
Ну, вот. А вы говорите – автор выдумывает! Да хрен такое выдумаешь, даже по укурке!
Ноги:
Не помню. Наверное, хорошие ступни были, чуть полноватые такие, как и она сама – пава. Не мой идеал, точно.
САМОЕ ДАЛЁКОЕ.
Воспоминания самого раннего детства, из первого класса – они вообще, как какой-то паззл с наполовину растерянными кусочками. Хочешь собрать – хрен получится. Поэтому буду фрагментарно.
Это второй класс был, я вообще заморыш, задрот конченый, очкарик; всех боюсь. Сижу на предпоследней парте. С парнем по фамилии Брусота. Реально «брусотой» он был – как брус квадратный, светлый такой. Ручка у него была в форме шахтёрского молотка, это помню. С тех пор для меня классический шахтёр, это вот такая «брусота».
И тут к нас девочку переводят. Я уже о цыганках говорил? Может, и цыганка была. Не знаю. Во-первых, говорила по-русски как-то странно. А чаще вообще не говорила. Во-вторых, грязная. На вид ощутимо грязновато-неряшливая. Ходила в «школьной форме» (как все), я тут уже про это поганое изобретение совка говорил; и при этом в трикушках. Такие со штрипками на ногах.
И вот сидим мы на уроке. И я замечаю, что мой однопартник, Брусота что-то делает. Вот честно, не помню – то ли руками между ног, то ли одна рука за спиной, а вторая между ног. Я тогда вообще чистый был, аки ангел и даже думал, что у мужчин письки одного образца, только у женщин поменьше и более плоские (да-да, представьте). И что с ними только одно делают – собссно, писают.
Ну, вот. Я ерзаю, туда-сюда, а училка была зверская, Вера Иванна, маленькая черноголовая сучка-жужелица (да простит меня Господь, но это учительница нелюбимая, настоящей первой стала с 3-го класса Людмила Александровна, вечная ей память и земля пухом!), мне и назад хочется глянуть – чой-то там делают, и башку повернуть – на окрик нарваться. Поднимут, отчитают.
В какой-то момент я всё-таки обернулся.
И вижу – грязную босую ступню этой девочки. Богом клянусь, левую – тоже ПОМНЮ! Желтоватые подушечки пальцев. Пятка коричневая. У моих моделей такие ноги после пары часов фотосессии в городе; а эта просто какие-то ветхие туфли на босу ногу под партой сняла. Кстати, деталь – штрипка от трикушки перечёркивает эту голую подошву. Такая тоже лохматая, ветхая… С тех пор, кстати, босиком в трико с такими штрипками для меня верх какого-то разврата. Вот что, блин, импринтинг делает… Я поднимаю глаза – а эта «цыганка» голой ступней шевелит и шепчет: «Хочешь?». Ну, тут звонок, всё такое. А потом не помню – то ли пересадили меня, то ли девочка пропала эта, то ещё что-то. Паззл растерян.
Конечно, я потом сто раз мысленно к этому эпизоду возвращался. И так и эдак. Ну, путём многих чуть ли не репетиций и экспериментов вывел одну возможную версию: эта девочка голой ступней гладила моего Брусоту по филейной части тела, над чуть спущенными штанами-трусами и по спине, тоже голой, под рубашку залезая. Физически больше в конструкции советской парты – невозможно. Ну, и мацал он одной рукой, видно, эту ступню, а второй, сами понимаете, что делал (хотя как технически – лишь догадываюсь).
И обратите внимание: ЭТО ВСЁ ВО ВТОРОМ КЛАССЕ! Году эдак в 76-м. Ну, и хрен ли вы говорите, что я выдумываю? Про фут-фетиш и так далее?! Ну, было же уже, БЫЛО по полной программе. Только слова не было. Как в песенке: жопа есть, а слова нет.
Вот сейчас бы эта девочка раскрутилась. В ВК бы постила свои ступни и давала… ну, все всё поняли.
ПАЦАНЫ.
Ну, этот выплеск сокровенного неполным был бы без описания босоножества моего пола. Гендерно, так сказать, несправедливо. Нет, тут эротизма не было; точнее, он был, но другого сорта. Тут было ощущение сопричастности. Ну, примерно как вы лежите в постели с книгой, притом одетый, а рядом активно трахаются. Голые. То есть вы как бы тоже заводитесь, но почему-то не трахаетесь – стесняетесь, наверное. И при этом даже показать, так сказать, сопереживание боитесь. А что? Чисто британский вариант.
Первый был некто Серёжа Жданов, хулиган конченый, после школы надого сел, и по-моему, пару раз туда на зону, сбегал. Я не помню, но по каким-то причинам мы переодевались ещё в классе, хотя учились уже в 6-7. И потом в спортивной форме через всю школу, через самый шумно-людный второй этаж. Ну, и если кед нет, то помните, да?
Так вот, Серёжа и потопал босиком. Меня это вышибло. Это вот реально – как голый пошёл, никого не стесняясь. Потом такой же подвиг кто-то ещё повторил, такой же отмороженный – то ли Илья Б., то ли Антон М.
Второй случай был с Герой Ж., он, говорят ныне тоже в Москве, большая шишка в ФНС. Он кеды забыл. Ему физрук: ну, разувайся. Гера менжуется. Вышел играть типа в носках, синих. Физрук ему: э, алоё, носки снимай, мне тут травм не надо! Гера в отказ, садится на скамью. И понимает, что ему двойка корячится. Так вот, за пятнадцать, что ли, минут до звонка эти синие носки со своих худющих, большущих (типичный астеник был, высокий) ступней он стащил. И… сидя на скамейке, так и не встав, разревелся в голос. Понимаете?!
Вот от чего? Почему? Если, бл*дь, так это всё просто – босиЧком, босЯком, босопятить и босяковать, то какого хрена такая реакция у пацана? Ни одна ведь из описанных девчонок, разувшись на физре, не ревела. А этот – для него ЛИЧНАЯ КАТАСТРОФА была (как и для меня могла бы быть). Ну, ступни голые показал – ну не копыта ж или лапы с перепонками! Ну, вот скажите – что тут и отчего…
Так что в сотый раз повторю: наткнётесь в повести на живописную босо-деталь, не думайте, что автор хорошей травы по случаю достал. Автору полтинник, он долго живёт, много видел. И рассказывает вам об этой «тёмной стороне Луны» чистейшую правду.
P.S. Да, ещё был Сергей К. ставили то ли «Красную Шапочку», то ли «Золушку», типа что-то такое французско-сказочное и там крестьянин должен был быть. А! Вспомнил! «Кота в сапрогах» ставили. И реально, обсуждая образ, наша учительница, милейшая Галина Алексеевна и говорит: надо в грубых штанах и босиком. Так сначала НИКТО НЕ СОГЛАСИЛСЯ. Босиком – никто! А потом согласился Сергей и вышел на деревянную сцену актового зала именно так. У меня тоже был шок. И, кстати, больше всего меня интересовало: он перед сценой разулся или так из дальнего кабинета, где переодевались, по школе пришёл?
Завидовал я ему, естественно. Для меня это было немыслимо, но дико хотелось.
P.S. Про Галю и комсомольское собрание, про выговор за босые ноги на школьном дворе – потом…
Игорь! Это просто беспрецедентный, бесценнейший материал! Этим откровениям нужно в рукопись и под стекло)) Бляха-муха, если наши статьи-эссе с уже имевшим место обменом откровениями из юности еще держатся более-менее особняком, их разыскать можно, то вот тут хрен потом через год-другой вспомнишь, а где ж там под какой главой я читал в комментарии эти откровения… Не сочтите за обиду – но это для меня лично даже лучше самой повести, я бы даже не стал просить эти эпизоды как-то вклинить в повествование – мне нравится именно так. Не знаю, может быть, я уже отвык от художественной литературы, и лирике я предпочитаю документалистику, может, еще что – конечно, повесть тоже основывается и на реальных событиях, и людях, и явлениях… Но, все-таки, вот так, от первого лица, зная, что это все-таки уже, считай, документалка, интервью непосредственного очевидца, пережившего – меня это взбудораживает намного больше, чем любое самое драматичное произведение, в котором сцены все-таки заранее продумываются. А тут сцены живые, из непосредственного реала, человек их реально пережил, и события стопроцентно реальные, без преувеличений или недомолвок – ну, я по крайней вере, буду и хочу верить в их искренность, хотя, я знаю, всегда найдутся злые языки, ну да пёс с ними. Я никогда не спрашиваю с человека, делящегося со мною откровениями, не провожу расследование, сколько там истины, ибо кто ее вообще когда-нибудь узнает? Да и нужно ли это? Даже если это все кажется невероятным – я хочу в это верить именно так, как это описано, пускай это будет тоже такое лирическое произведение! Тем паче, что, основываясь на своем личном опыте, я уж точно пару моментов лично подтвержу.
Я не буду сейчас обильно и слезно распаляться – мол, ах, как мы вдвоем похожи. Потому что, во-первых, я уже выражал эту мысль в своем эссе о нескольких частях, а во-вторых – потому что это неправда. Ну или, вернее, правда лишь отчасти. Бывает так, что человек рассказывает о чем-то тебе очень близком, знакомом, и в этот момент эйфории хочется вопить, думая, что мы одной крови, что мы с полуслова сочтемся и всегда будем говорить и думать на одной волне. Но уж себе-то я врать точно не буду – мы с Игорем ровно в той же степени схожи, в коей и категорически разные. Знаю, банально звучит – как избитое-загадочное “истина где-то посередине…”, но я уже не раз упоминал, что банальности – они такие: всегда, в итоге, просты и правдивы. Когда мы готовили эссе, и Игорь уже делился со мной своими первыми для меня откровениями из детства с описанием воспоминаний, ощущений, ситуаций – я, конечно, не мог не отметить поразительное сходство в нашем босоногом становлении. И когда я читаю эти строки – и про запуганного тщедушного школьника, и про эти ранние впечатления, еще настолько ранние, что непонятно даже самому, поистине чистому и невинному до смешного безобразия, что вообще происходит и как на это реагировать, и про эти ситуации неловкие, и про эти сожаления о безвозвратно ускользнувшем – я от трогательности хочу плакать как маленькая девочка) Прикрывая при этом лицо в порыве, как это называется на современном интернетовском языке – фэйспалма, или “испанского стыда”. Потому что вспоминаю свою жизнь, свои ситуации – в некоторых моментах буквально идентичные – и мне и смешно, и радостно, и грустно. Почему грустно – думаю, понятно – тут истории каждая достойна повести. Смешно – потому что да, только сейчас, вспоминая эту свою неопытную неловкость, неискушенную, лишенную цинизма и простоты, можно воспринимать уже даже с легкой смехотцой – эпизод с Герой, который разрыдался, будучи чуть ли не насильно разутым и психологически буквально изнасилованным – да это ж та моя сама история из моей же собственной жизни про первое и последнее в моей жизни занятие каратэ, и про огород! И я даже не знаю, стоит ли сейчас препарировать с высоты своего пресыщенного философие й и какими-никакими знаниями и опытом ума, что тут произошло и почему. Все равно кроме нас двоих сюда никто никогда не залезет, в эти комментарии, так что нам обоим, в принципе, и так все ясно)) Но если, как говорится, ты, мой юный Анон, вдруг в свои тринадцать лет, тоже набредя на этот сайт, тайком фантазируя о своих босоногих сверстницах, не понимая, почему тебе так нравится старое индийское кино, втихоря бегая выносить мусор или бегать по лестничной бетонной клетке босиком, пока родителей нет дома и все такое – то вот тебе наглядный пример, о неизвестный гипотетический читатель, доказательство, что никто на этой земле со всеми своими отклонениями никогда не бывает по-настоящему одним. Просто мы не знаем и не встречаем себе подобных – а даже в лучшем случае они, вон, оказываются по ту сторону земли, в параллельном мире, в другой жизни. Но они есть, и это для меня тринадцать лет назад сыграло уж не знаю насколько, но очень значительную роль. Ведь когда ты не знаешь, что с тобой происходит, почему ты это наблюдаешь только за собой, как это правильно называется и называется ли вообще как-нибудь – тут первостепенно важно знать, что ты не безнадежно-ненормальный и уж во всяком случае точно не одинок и не болен какой-то неизвестной науке болезнью. Скорее всего уже очень скоро окажется, что туманный берег, к которому прибило твою хлипкую лодчонку, на самом деле является побережьем уже давным-давно открытой Америки – и не просто найденной и нанесенной на карту полоской песчаного берега, а густо населенным портом, в котором уже давным-давно жизнь кипит. А ты-то думал, что первопроходец и открываешь новые, невиданные земли!
Я тут, конечно, сам расплываюсь в лирике – но хотя мне в силу своих убеждений и физических данных клясться нечем, ни Богом, ни бородой (говорить в таких случаях “зуб даю” побаиваюсь – зубы вечно больная тема по жизни, боюсь сглазить… разве что еще говорю, когда стопроцентно уверен, вот просто ни тени сомнения – “спорим на тыщу”) – под всей этой приторной приправой все-таки скрывается такое же полноценное блюдо, очень похоже по своему вкусу и виду на то, что описывает Игорь. И, как впоследствии оказывается, не только мы вдвоем – но все это раскрывается в общении с другими людьми. Ключевая задача общения ведь – не просто развлекаться после или вместо работы – но делиться опытом в первую очередь. А, как правило, сексуальным опытом, тактильным, чувственным, с нами ни дома-то особо, ни тем более в школах и университетах, с нами, малолетними, никто не делится. Все постигаем сами – и каждое новое поколение наступает на одни и те же грабли, знакомые каждому предыдущему.
Я не знаю, как бы все сложилось, если бы я на форум RBF и даже эту группу в контакте так и не набрел. Ну, может быть, не так уж и запущенно – в конце концов, эта тема тоже не нами придумана, может быть, остальной Гугл бы мне помог разобраться. Но вот понять суть явления, эстетику, вообще узнать саму суть эротичности этого вопроса, вкупе с непосредственно полезными, оздоровительными факторами, равно как и вбить себе в башку, что это тупо естественно, в этом нет и не было никогда ничего противодействующего природе – понять вот это если бы и удалось в итоге, то, возможно, очень не скоро. Ибо сколько я читал молча, пока сам был гостем, и уж сколько сам потом понатрындел, когда набрался смелости, сколько всего узнал, и из чужих слов, и рассуждая самостоятельно! Сколько, в конце концов, увидел адекватных, умных мужчин, прекрасных женщин, трогательных детей – которым повезло, очевидно, больше, чем мне и даже Игорю – и сам, наконец, дошел, сделал первые босоногие шаги, в минувшем году уже даже более публичные и длительные, чем когда-либо. Надеюсь лишь на дальнейшее продвижение, и в этом непосредственно заслуга всего, что связано с RBF – и Игоря как организатора, души и двигателя процесса, и всех его членов, с которыми знакомился, и всех событий, за которыми наблюдаю уже второй десяток лет.
Так вот, возвращаясь к Гере – а произошло с ним то, что мне, как я уже упомянул, очень хорошо известно – вопиющее нарушение своего личного пространства, разрушение последнего щита, иллюзии какой-то неприкосновенной защиты – иллюзии глупой, но уверенной. Я все-таки не хочу расписывать этот момент еще на пару страниц – я это уже с подробностями делал – читай эссе, о неизвестный Анон – но если вкратце, то да, для сведущих не секрет, что одежда – не только и не просто средство защиты от холода, это уже давно не так важно, это элементарно уже сколько, двадцать тысяч лет? Я в антропологии не шарю абсолютно. Но также это символ – не просто средство – а нечто материальное, во что вкладывается определенная идея. Будь-то статус – если мы говорим об одежде опрятной и неопрятной, или что-то более глубокое, если копнем поглубже в психологию.
Обращаясь к той же Библии – только вкусив плода познания, мужчина и женщина, банально поумнев, осознали, что они наги, и потому прикрылись листьями, изобретя первую в истории человека одежду. И кто бы как ни относился к религии, реальная подоплека этой картины совершенно та же самая – человек одеждой прикрывает собственные комплексы. Ведь чем меньше на человеке одежды или чем менее плотно она прилегает к телу – тем человек развязнее, проще. Замкнутый человек – это сапоги, отутюженные брюки, китель, застегнутый на десяток пуговиц, шарфы, пальто и шляпа, нахлобученная на нос. Человек простой – это майка и шорты, если говорить совсем уж такими примитивными аналогиями. Ну, голый – это уже прямо нулевой уровень закомплексованности, ссылаясь на ту же историю из Библии, по логике – даже лишенный разума, как-никак) Недаром и девушка оголяет себе все, что только можно – талию, колени, бедра, плечи – все, что только дозволяется окружением и собственным чувством меры, и даже чуточку больше – все, чтобы показаться более развязной, следовательно – потенциально привлекательной. Либо это нарочито сексуальный подтекст – это когда все это происходит в пубертатном возрасте, на заре осознания своей сексуальности – либо самая что ни на есть истинная легкость, когда девушка в шортах и в майке не потому, что решила показать себя во всей красе, а потому что ей так удобно, свободно.
Как человек, про которого за спиной обсуждали – а что этот чувак носит летом, тоже костюм-тройку? – я психологию этого маразма знаю слишком хорошо)
Но вот что за магия, за волшебство, за проклятье связано с босыми ногами – тут уж я не опишу ни в двух словах поистине, ни в двух тысячах. Если все-таки попытаться – ну, наверное, все дело в том, что ноги, так же, как и гениталии, просто вечно скрыты под одеждой, и именно это становится нормой. Потому – правильно Игорь выразился – снять с себя обувь, это все равно что голым пройтись, потому что ну буквально так и получается – ты оголяешь именно ту часть тела, которая НИКОГДА не оголяется, уж во всяком случае публично или в строго определенных для этого местах, где это делают все. Отсюда болезненное стеснение, потому так выделяются те, кому это стеснение неведомо. Об этом и весь сыр-бор. И об этом Игорь тоже правильно выразился – именно по причине всего вышеописанного, ни хрена это все не просто, никакого “че тут такова”, а кому не ”че тут такова” – просто выросли в других условиях. Как я уже принял за стойкую привычку повторять – всё у всех очень по-разному. В силу множества причин для одного разуться может быть так же легко, как для другого – просто недопустимо. И отдельная еще тема – смотря где. “Щасте босиком по ковру перед сном” и “хожу все лето босая, и грязь люблю погуще, липкую и страшную!” – это тоже совершенно разные уровни “босякости”. Равно как и публичная босота или уединенная. Скажем, один бы я не обувался уже нигде и никогда – мой порог брезгливости уже давно и намного выше порога моей температурной чувствительности, который тоже растет с практикой, мне тоже нравятся и грязи, и камни, и то, что колется, и то, что жжется. Но ни за что и никогда я не стал бы – ни на минуточку – разуваться на людях.
Ну, вернее, раньше бы не стал – я тут с чистой совестью скажу, что прохожу через опыт многих, наверное, моделей Игоря – только глядя со стороны, полюбив, так скажем, свои обнаженные стопы, увидев, как они великолепно смотрятся в правильном виде, я приблизился к пониманию того, что это не просто кайфово, полезно и удобно – это еще и чертовски красиво. Я ценю красоту человеческого тела, любого тела – детского, взрослого, мужского, женского, и да пойдут в задницу все навешиваемые ярлыки, “педофил”, там, “педик” или еще что. Уж на тему своих сексуальных норм или отклонений я с удовольствием поговорил бы в другой раз, но это тоже сугубо важно – чтобы мы не продолжали жить в каменном веке или не создавали филиал Саудовской Аравии, где ни одна частичка тела не должна быть обнажена – мы должны как можно раньше постигать красоту человеческого тела. Не знаю, как – пускай за меня думают ученые – я просто знаю, что это должно быть. Все равно каждый до всего дойдет сам – но ведь есть же разница, да, произойдет ли это в сорок лет, или уже в первом классе, разреветься и обмочиться от одного только вида или ощущения босой ступни, или бодро и весело играть в мяч, стуча босыми, свободными, дышащими, не воняющими носками и не потеющими пятками.
Полюбить человеческое тело в принципе, чтобы понять, что ни в одной частице нашего тела, разработанного природой, нет ничего постыдного и противоестественного, полюбить чужое тело, приучая себя к мысли, что все люди – одинаковые, что тело – это прекрасный, живописный монумент, и портить его – не просто там религиозное преступление, против этого должна восставать вся сущность человека – одна мысль о том, чтобы причинить этому прекрасному набору мускул, этой упругой коже, вот этому всему, даже временное, заметное увечье – вот это должно искореняться. Так я считаю, ни много ни мало, может быть люди смогли бы научиться предотвращать войны. Но это уже совсем ванильные фантазии пошли. Вернемся к простому, земному – так вот, свое тело тоже нужно полюбить. Чтобы изгонять из себя предрассудки. Своим телом тоже нужно гордиться – чтобы не было стеснения его оголять, показывать. А чтобы знать свое тело, как его показать или оформить в лучшем виде, им нужно любоваться – я сейчас опущу нарциссизм, я говорю о принципе, о том, что в общем должно происходить. А чтобы любоваться – на себя нужно посмотреть со стороны. Когда нас хотят пристыдить, указать на наши недостатки, говорят – посмотри, мол, на себя. И человек действительно, как правило, не способен что-либо в себе поменять или даже осознать себя, пока не увидит со стороны. Хороших сторон это тоже касается – человек должен знать свои сильные и слабые стороны. И знать, где и насколько ты красив – это сильная сторона. Опуская уже эти очевидные аналогии, короче – я разулся, подобрал наиболее гармоничный наряд на свой вкус, разулся, и сделал несколько неплохих фотографий – и черт меня подери, мне уже самому обидно, что ко мне не хочет подойти знакомиться какая-нибудь девушка, которая проходит мимо и заглядывается с жадным интересом. Ага-а, вон уже какие мысли пошли – от “ой, да как же это так, по грязному” через “ой, да как же это так, у всех на виду” к ”эх, и никто ж на меня-то внимания и не обращает”…
Это все я пишу, опуская, конечно, еще множество и множество того, за что бы я еще хотел зацепиться и поразглагольствовать. Но я и так увлекся, как обычно – даже на своей удобной и уютной домашней клавиатуре жду не дождусь, когда же уже этот словесный ужас весь закончится.
Поэтому, Игорь, я бы еще тысячу слов хотел бы написать, прокомментировать каждый эпизод, каждое предложение – ну да раз уж мы тут одни, мы и так друг друга уже, в принципе, хорошо понимаем. Хотя бы здесь, конкретно в этом плане. Разумеется, это не умаляет наших категоричных отличий – видит Бог, и вы человек очень экспрессивный, активный, творческий и деятельный, отчего – не будем греха таить, зачастую громкий, грубый, резкий. Я, напротив, наверное, в первую очередь отличаюсь куда большей скромностью, пассивностью, я, по сути, все еще девственная, мямлющая девочка, переминающаяся с ноги на ногу на собственном выпускном, алчущая внимания и вместе с тем дико боящаяся его к себе привлечь – и в то же время ни с того ни с сего могу взорваться еще громче, резче и агрессивнее, и тут я могу тешиться лишь одним объяснением – мы оба выросли из тех самых зашуганных тщедушных школьников, трясущихся, как банный лист, на задних партах, озадаченных какими-то непонятными даже самим себе идеями, прошедшими через соответствующие комплексы и проблемы, оттого немного социопаты и в то же время, как бы это ни противоречиво выглядело – очень при этом любим и хотим иметь дело с людьми, жаждем их внимания, в (не)известной мере готовые делать что-то чисто альтруистическое, при этом все еще сохраняя впечатления каких-то злых, ворчливых извращенцев – так что, по итогу этой открывшейся мне сегодня истории, я могу только лишь надеяться, что там, где мы наблюдаем общие нотки, я тоже с каждым годом и с приобретаемым опытом буду становиться злее, борзее, оттого – активнее, агрессивнее, что в хорошем смысле тоже даст мне возможность все больше раскрепощаться и придти, наконец, хотя бы к своим пятидесяти годам, если доживу, а то и раньше, если буду мудрее – приду к этой же самой мысли, что и жизнь одна, и потому делать в ней надо то, что считаешь нужным, и делать вот сейчас, пока хочется, и если захочется снять обувь там, где это не запрещено законами ни божьими, ни человеческими, это делать, и если вы, прошедший через описанные потуги, таки обрели свое ультимативное босоногое счастье, где босые ноги – это бонус к чему-то большему, а не просто фетиш, но тем не менее, этот фетиш тоже удалось удовлетворить, о чем, казалось бы, в юности только мечтать и оставалось – то, может быть, и мне еще перепадет, если повезет и если тупить не буду и в глаза долбиться)
PS. Хотя, даже говоря о наших схожестях, стоит отметить лишь их единое направление – говоря же о конкретике, Игорю с босоногими впечатлениями в детстве и юности повезло несоизмеримо больше! Я босоногих девочек, считай, во всех своих возрастах только на форумских фотографиях и увидел впервые – эти эпизоды с мимопроходящими босоногими девочками в паркахв моей личной жизни даже пальцами одной ноги едва ли можно пересчитать) Но я все-таки и человек куда менее значительный – если это судьба, то мелкому человеку и мелкие впечатления)
Спасибо за тёплые слова и мудрые раздумья)))) Согласен на все 500%, поэтому много писать не буду. Меня вот тоже восхищает правильная, красивая ступня молодого мужчины и эротизм тут для меня хоть и чуть меньший, но есть – и я рискую получить обвинения в гомосексуализме, да и хер с ним, мир катится туда, где всё это будет модно и просто, как выбор цвета пиджака…
Да, мы с тобой похожи, я прошёл нелёгкий путь сначала от первого класса, от этого задрота, плавно продолжившийся на первых двух курса Педа, и закончившийся в армии. Армия меня и сделала, в конце концов, таким, какой я есть – хороший или плохой. Похож наш путь, похож, очень! И менталитеты схожи.
И главное подтверждение ПРАВИЛЬНОСТИ нашего пути – это и лайки, и комментарии, и всё-всё-всё. Пусть, таких как мы, немного в мире или РФ, но мы должны друг друга искать. И через эту повесть – тоже. Так что не потеряются эти откровения, для кого-то это сверкнёт маяком в тумане…